В России творчество людей с ментальными особенностями и / или психиатрическим опытом попало в поле зрения искусствоведов сравнительно недавно. В то время как на Западе такие работы экспонировались в галереях и оседали в частных коллекциях, в нашей стране до последнего времени их видели и оценивали лишь сотрудники психоневрологических интернатов (ПНИ).
Но всё меняется: искусство, зародившееся в стенах закрытых учреждений, всё чаще становится достоянием публики. Картины, вызванные к жизни очагами душевной боли, появились в залах крупных музеев России, завоевав интерес не только искусствоведов, но и широкого зрителя.
VATNIKSTAN рассказывает о том, кому обязаны своим появлением ар брют и искусство аутсайдеров, как эти направления развивались у нас и почему работы художников «вне истеблишмента» обязательно нужно увидеть.
Искусство самоучек
Говоря о творчестве людей с ментальными особенностями, искусствоведы чаще всего используют термины «ар брют» или «аутсайдерское искусство» (outsider art). Ар брют, или «грубое» искусство, — так в 1945 году назвал свою коллекцию предметов искусства французский художник Жан Дюбюффе. Помимо работ пациентов психиатрических клиник, в его собрании находились также детские рисунки, картины примитивистов и творчество коренных народов колониальных стран. Впоследствии художник подарил свою коллекцию швейцарскому городу Лозанна, где на её основе был создан Музей ар брют.
Интерес к «другому» искусству у Дюбюффе пробудила монография немецкого психиатра Ханца Принцхорна «Художественное творчество душевнобольных» (1922). В основу этого исследования легла другая крупная коллекция картин, переданная Принцхорну его коллегой Эмилем Крепелиным. Тот, в свою очередь, начал собирать работы своих пациентов ещё в конце XIX века. На формирование концепции ар брют также оказали влияние книга Марселя Режа «Искусство душевнобольных» (1907) и труд швейцарского психотерапевта Вальтера Моргенталера «Душевнобольной как художник» (1921).
В 1970‑х с подачи английского искусствоведа Роджера Кардинала ар брют обрёл новое имя — outsider art. Но совсем скоро аутсайдерское искусство выделилось в отдельное направление, обозначив «своего» художника как человека без академического образования и желания угодить зрителю / представителю арт-рынка. Если в случае с ар брют решать, что является искусством, а что нет, мог только сам Дюбюффе или сотрудники музея в Лозанне, то «аутсайдером» мог объявить себя практически любой художник, с психиатрическим опытом или же без него.
Здесь стоит отметить, что название «Вне истеблишмента» выставка получила не просто так. По словам кураторов, это попытка подобрать новый термин для обозначения творчества людей с ментальными особенностями.
Наталья Петухова, искусствовед, куратор проекта «Широта и долгота», сотрудник отдела социокультурных коммуникаций Русского музея, рассказывает:
«Название „Вне истеблишмента“ — попытка уйти от дискриминирующих слов, принятых в искусствоведческой среде… Термины “ар брют” и „аутсайдер арт“, органично звучавшие в то время, когда их изобрели, сейчас уже морально устарели, но исследователи по-прежнему пользуются ими за неимением других.
…Сейчас из-за расплывчатости границ [„аутсайдер арт“] превратился в маркетинговый инструмент, способ позиционирования произведений социально маргинализированных групп на рынке искусства.
Наиболее уместными мне кажутся такие выражения, как „искусство людей с инвалидностью“, „искусство людей с ментальными особенностями“, „искусство самоучек“ или „искусство самодеятельных художников“. Эти термины не несут печати эстетического отбора, как в случае с термином „ар-брют“, зато они честно отражают социальную реальность.
Мне хотелось бы верить, что однажды общество достигнет такого уровня инклюзии, что специальных терминов не потребуется в принципе. И всё, что достойно называться искусством, будет так называться без дополнительных пояснений. Но пока это не так, и приходится искать наиболее нейтральные варианты».
Пока Дюбюффе собирал свою «грубую» коллекцию, а Рождер Кардинал занимался кабинетным изучением искусства аутсайдеров, в СССР и России работы пациентов ПНИ в лучшем случае использовались врачами для диагностики и оценки состояния пациентов, в худшем — отправлялись в мусор.
В советское время корпус отечественных исследователей в этой области был ограничен всего несколькими именами авторов, среди которых не было ни одного искусствоведа. Психиатр Павел Иванович Карпов, владевший большим собранием рисунков душевнобольных, одним из первых предложил использовать художественную деятельность как метод лечения. В книге «Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники» (1926) он писал:
«…душевнобольные, попадающие в больницы, так же, как и больные, переносящие своё заболевание дома, представляют большую ценность не только в смысле наблюдения, но и в смысле выявления их положительного творчества, при неумении же использовать последнее некоторые больные расходуют свою энергию на непроизводительную, а иногда и разрушительную работу».
Слова Карпова актуальны и сейчас — далеко не все ПНИ предоставляют своим пациентам условия для творчества. Кураторы выставки «Вне истеблишмента» называют представленных на ней художников «счастливыми исключениями». Но, в отличие от Карпова, цель выставки они видят в другом.
Александр Боровский, куратор выставки, искусствовед, заведующий отделом новейших течений Русского музея, рассказывает:
«Это выставка не про арт-терапию. Арт-терапией профессионально занимаются многие институции, используя среди прочего арт-медитацию, изобразительность, рукомесло. Возвращение посредством всего этого к поведенческой норме — благое дело. Но мы показываем не норму, а прорывы, преодоление жизненных обстоятельств и обременений ментального плана».
Описанный Александром подход к восприятию художников в первую очередь как творцов, а не пациентов ПНИ, начал зарождаться в СССР только в 1970‑е годы. Долгое время такое искусство не поощрялось из-за близости к авангардизму (вспомните визит Хрущёва на выставку в Манеже).
Ближе к началу 1980‑х осевшие в психлечебницах и на вузовских кафедрах психиатрии коллекции рисунков душевнобольных начинают интерпретироваться как проявление творческого начала. В перестроечное время популяризации искусства советских художников-аутсайдеров способствуют международные контакты.
Так, в 1990 году в Мюнхене проходит первая выставка искусства душевнобольных из СССР. В девяностые их работы начинают открыто демонстрироваться на российских выставках, а в 1996 году в Москве открывается постоянная экспозиция первого в стране Музея творчества аутсайдеров. Его создатель Владимир Абакумов собирал свою коллекцию около 30 лет. Она известна всему миру, и зарубежные музеи часто запрашивают у Абакумова картины для своих выставок.
Ещё одно известное собрание принадлежит автору и руководителю проекта «ИНЫЕ», врачу-психиатру Владимиру Гаврилову.
Визитной карточкой коллекции Гаврилова являются работы всемирно известного художника Александра Лобанова в жанре ар брют. Постоянные персонажи его картин — Сталин, герои революции и он сам.
До середины 2010‑х деятельность по изучению и сохранению искусства людей с ментальными особенностями велась Музеем наивного искусства в Москве (ныне Музей русского лубка и наивного искусства). Наконец, выставки аутсайдерского искусства стали проводить и более крупные музеи. В связи с этим интерес к творчеству таких художников в России значительно возрос. Но мы всё ещё отстаем от Запада: количество отечественных исследователей ар брют всё ещё незначительно. А те, что есть, не всегда обладают достаточным количеством материала — многие авторы находятся в учреждениях закрытого типа и не имеют возможности коммуницировать с внешним миром.
«Из песка можно сделать даже ковёр»
Говоря о русских художниках с психиатрическим диагнозом, обычно вспоминают Михаила Врубеля, страдавшего биполярным расстройством. Он проходил лечение у вышеупомянутого Карпова и даже написал его портрет. Или Павла Филонова, у которого медики диагностировали шизофрению. Но почему их картины так часто становились предметами искусствоведческих исследований, в то время как работы современных творцов, находящихся в ПНИ, чаще всего рассматривают лишь с точки зрения диагностики или вспомогательной терапии?
Кураторы выставки пытаются уйти от «диагностического» подхода, стремясь сконцентрировать внимание зрителей на искусстве художников, оставив «за скобками» диагноз и жизненные обстоятельства. Поэтому, рассказывая об авторах картин, представленных сегодня в Русском музее, на первое место они ставят творческую биографию.
Александр Савченко (родился в 1956 году)
Он начал рисовать ещё в 12 лет, но серьёзно заниматься живописью стал относительно недавно. Жизнь Александра постоянно меняла свой курс: сначала художник работал на заводе, потом учился на режиссёра, плотничал, писал стихи, получил спортивный разряд по лыжам и боксу, подвизался послушником в Свято-Юрьевском монастыре… В 2002 году он пошёл на занятия Музея нонконформистского искусства в Санкт-Петербурге, но продолжать обучение не стал — его творчество оказалось слишком самобытным для «образцовой» живописи.
В своих работах Савченко сочетает несочетаемое — масляные краски, которые считаются приметой «высокого» искусства, он кладёт на бумагу. В результате получаются необычные, сочные, даже «дикие» по колориту и технике выполнения портреты, натюрморты и пейзажи. Но, пожалуй, самыми впечатляющими являются его картины в стиле «ню».
Кого-то могут шокировать женщины с крупными разноцветными грудями, акцентированными гениталиями и кроваво-красными ртами. Но наверняка среди зрителей найдутся и те, кому эти портреты напомнят картины Явленского, Кирхнера или Нольде. Как и экспрессионисты, Савченко пишет ярко, размашисто, фиксируя реальность словно «на лету».
Александр Боровский рассказывает:
«Среди участников выставки он [Савченко] выделяется прежде всего как живописец. И это живописец экспрессивного плана… Отсюда — способ обобщения формы: Савченко её не строит (наверное, академическая постановочность сразу же убила бы его желание писать), а именно схватывает, „отрезая“ то, что ускользнуло. Схватывает, не заботясь о похожести. Вернее, похожесть для него важна, но он понимает её по-охотничьи: мотив надо поймать врасплох. Савченко нужен драйв».
Сейчас Александр живёт в центре Великого Новгорода с кошкой по имени Святая Богиня (по словам художника, шекспировский Ромео так называл Джульетту).
Несмотря на преклонный возраст и проблемы со здоровьем, он постоянно ездит в Москву, Петербург и другие города, где показывает свои работы. Автор неоднократно участвовал в международных фестивалях современного искусства в ЦВЗ «Манеж» (2004, 2005, 2009), выставлялся в Музее русского лубка и наивного искусства (2019), Волгоградском музее изобразительных искусств имени И. И. Машкова (2021), а также на ярмарке Outsider Art Fair в Париже (2019).
Алексей Баров (родился в 2004 году)
В противоположность экспрессионистским картинам Савченко, скульптуры Барова поражают зрителя удивительной схожестью с оригиналом. Вылепленные из пластилина медицинские инструменты, машины и электроприборы напоминают предметы из детских игровых наборов: зелёно-жёлтый шприц, красная грелка, похожая на панель аккордеона с разноцветными кнопочками, и таблетки, кажущиеся на первый взгляд фруктовой жвачкой. Даже бензопила из разноцветного пластилина, несмотря на очевидную скрупулёзность, проявленную при её создании, выглядит безобидно.
По словам кураторов выставки, свои работы Алексей действительно воспринимает прежде всего как объекты для игр: измеряет давление пластилиновым тонометром, лечит ногу загадочным прибором «для починки пальцев».
Люди в работах Барова появляются редко. Художника увлекают неодушевлённые предметы, каждую деталь которых он воспроизводит с удивительной точностью, раскатывая и смешивая килограммы материала по нескольку часов в сутки.
По словам Александра Боровского:
«Это мягкие в буквальном смысле формы: текучесть, пластичность, никаких расчётов прочности… Это именно инструменты, вот только без технологичности и, пожалуй, функциональности. Скульптуры Барова… парадоксальным образом выводят на мягкие объекты Класа Олденбурга и некоторые работы группы Fluxus».
О биографии художника известно немного. Алексей сменил несколько детских домов, сейчас живёт в одном из учреждений закрытого типа. Возможность заниматься скульптурой на постоянной основе у него появилась лишь в прошлом году, когда пластилиновые объекты привлекли внимание сотрудников благотворительной организации «Шаг навстречу». Фонд поддерживает Алексея и снабжает его необходимыми материалами.
Произведения Барова были представлены на выставке «Поймать большую рыбу» в Русском музее (2020).
Юлия Косульникова (родилась в 1994 году)
Юлия живёт в одном из психоневрологических интернатов Ленинградской области. Рисовать начала ещё в детском доме, но её работы стали известны широкой публике совсем недавно. Это произошло благодаря помощи волонтёра Ляли Таршиной, которая сразу обратила внимание на любовь своей подопечной к творчеству:
«Рисунки для неё значат очень много, потому что она занимается этим практически всё время. Каждый раз, когда я приезжаю, она просит привезти ей какой-то материал. Мы даём ей хорошую бумагу, а она предпочитает рисовать на альбомных обложках и огрызках бумаги…»
Как и Алексей Баров, наибольший интерес Юлия проявляет к разного рода приборам. Карандашами, фломастерами и гуашью художница изображает то, что окружает её в реальной жизни: медицинское оборудование, больничные койки, врачебные кабинеты. Иногда она зарисовывает сцены из сериалов и телепередач, где фиксирует «казённую» действительность. Изображает сюжеты не только из жизни в ПНИ, но и в обычных больницах, а порой — в тюрьмах.
Пространство в этих картинах всегда заполнено многочисленными тщательно прорисованными предметами и ограничено строгими, угловатыми линиями. При этом цвета Юлия всегда выбирает яркие и свежие – голубой, розовый, малиновый, синий. Но в одной из работ безрадостный быт героев всё же дополняется мрачным колоритом: люди с картины «Это я тоже по телевизору видела тюрьму, похоже на больницу» (2018) окружены тёмно-зелёными стенами и чёрными прутьями коек.
Людей, в отличие от окружающих предметов, Юлия рисует очень условно – похожие на кукол или роботов с вытянутыми конечностями, иногда отсутствующей головой, они теряются на фоне обстановки. Такой подход к изображению человека можно рассматривать как демонстрацию его беспомощности и ничтожности в системе изощрённо устроенного, безликого и безразличного казённого учреждения.
Леонид Цой, психолог, социолог, участник проекта «Широта и Долгота» отмечает:
«Подобно некоторым мультипликаторам, Юлия Косульникова предельно реалистично передаёт интерьеры, в то время как человеческие фигуры передаются в условном ключе. Они напоминают как о мультипликации, так и о египетских фресках. Эта мера условности в сочетании с довольно точным и безжалостным изображением повседневной жизни психоневрологических интернатов как бы уберегает зрительский взгляд от чрезмерно болезненных картин. Вместе с тем, если принять во внимание практически документальный, репортажный характер рисунков, из-за этой условности они могут выглядеть ещё более жутко. В целом я бы назвал жанр, в котором работает Юлия, критическим реализмом».
С мнением Леонида согласны кураторы выставки, которые сравнивают Юлины картины с произведениями Фёдора Достоевского, Эмиля Золя или художников-передвижников с их образами «маленького человека». Её рисунки — окошки в закрытый мир «маленьких» людей, жизнь которых проходит вне поля зрения большинства из нас. В одном из отзывов о картинах Юлии на выставке «Примерное время ожидания» (2019) читаем:
«Когда я пришла домой [с выставки] и стала открывать дверь, я подумала о том, что у Юли нет ключей. Ключи, открывающие дверь в твоё пространство, — это роскошь. А для нас это обыденность, [о которой] мы даже не задумываемся».
Благодаря помощи волонтёров и общественных организаций с 2017 года работы Юлии Косульниковой неоднократно демонстрировались на выставках в Петербурге, Москве и в других городах.
Алексей Сахнов (родился в 1976 году)
Это самый загадочный художник из представленных на выставке. Как шла его жизнь до того, как в 1994 году он поселился в психоневрологическом интернате Петергофа, никто не знает. Сахнов не говорит и, возможно, даже не слышит своего собеседника, но с ним можно общаться жестами.
Неизвестно, писал ли Алексей картины до того, как попал в ПНИ. Но с тех пор, как 20 лет назад благодаря главному врачу петергофского интерната в его руках оказались ручка и бумага, он рисует не переставая – используя в качестве холстов куски обоев, упаковки из-под чая и обрывки найденных где-то книг.
Созданные Сахновым изображения чем-то напоминают творчество Юлии Косульниковой: заключённое в жёсткие линии, замкнутое, неуютное пространство. Оно будто наэлектризовано, кипит и клубится вокруг находящихся в нём предметов, напоминая колючую проволоку. Это не только больничные палаты: Алексей рисует улицы, дворы, машины и автобусные остановки. Но в этом мире за границами интерната свободы не чувствуется. Всё ограничено скудным пейзажем, заборами, голыми стенами домов с чёрными квадратами окон. Иногда на картинах появляются странные существа с человеческими телами и головами животных.
Алексей не только художник, но и скульптор. Из картона, пластика, ткани и других материалов он создаёт дома, похожие на те, что рисует на своих картинах. В отличие от нарисованных, они выглядят очень уютно и мило. Их двери всегда гостеприимно приоткрыты. Все дома разного размера – часто в них живут игрушки, а иногда комнаты настолько велики, что поместиться внутри может один, а то и два человека. Окна заклеены прозрачным целлофаном и порой украшены светящимися лампочками. Своего дома у художника нет, только комната в интернате.
Журналистка Галина Артеменко пишет о работах Сахнова:
«Это история одиночества человека, который только через рисунок может рассказать, что чувствует „голый человек на голой земле“, которого, по определению Плиния-старшего, „природа швырнула на землю“».
Сейчас Алексей освоил фотографию. По словам кураторов выставки, его снимки во многом похожи на то, что он рисует. Те же дома, дороги, закрытые и неуютные пространства, ограниченные заборами с колючей проволокой. Работы Сахнова отрезвляют, заставляют по-новому взглянуть на мир вокруг. Возможно, в будущем эти снимки тоже станут достоянием публики, но пока что широкому зрителю они недоступны.
Рисунки и скульптуры Алексея экспонировались в Главном Штабе Эрмитажа в рамках биеннале современного искусства «Манифеста 10», а также в галерее «Арт-Наив» в Москве (2017), на IV Уральской биеннале современного искусства в Екатеринбурге (2017) и на других выставках. Некоторые из работ находятся в частных коллекциях.
Сергей Федулов (родился в 1981 году)
Творчество Сергея отчасти напоминает работы вышеупомянутого Александра Лобанова. На картинах этих художников можно увидеть Сталина, Ленина и других известных исторических персонажей. Однако если работы Лобанова подчинены строгим канонам и похожи скорее на агитационную живопись или парадные портреты, то у Федулова всё наоборот.
Пожалуй, это единственный из представленных на выставке художников, чьи картины у многих посетителей вызвали улыбку. Стиль Федулова кураторы характеризуют как «фантастический реализм, не чуждый иронии и сарказма». Они отмечают, что в мире художника вселенский коммунизм является идеальной моделью межгалактического порядка, но при этом устрашающий потенциал политических мифов здесь «обезвреживается», превращаясь в анекдот.
Фантазия Сергея порождает фантастические сюжеты, зачастую абсурдные и комичные. Сталин в образе робота-трансформера с трубкой в зубах изучает поверхность Луны. Ленин в семейных трусах в жёлтый цветочек лежит на гамаке, читает Маркса и думает о том, как обустроить галактику. Кошка Масяня изучает спутник Сатурна по заданию партии…
Участники проекта по поддержке творческих людей с ментальными особенностями «Аутсайдервилль» — его резидентом Федулов является с 2014 года — рассказывают о творчестве художника:
«Сергей увлекается фантастикой, читает много научно-популярных изданий и, возможно, поэтому излишне склонен к сверхъестественной интерпретации социально-политических коллизий, но это даже придаёт ему некоторое обаяние. Его стиль можно назвать фантастическим реализмом и реалистичным футуризмом, как угодно, главное, автор не чурается самоиронии, отчего его харизма становится ещё более магической. За непосредственностью и насмешливым, почти ребяческим баловством часто кроется гибкий, вечно меняющийся Полишинель, обладающий редкой мудростью и пониманием сути множества явлений:
„Я не настолько духовно нищий, чтобы быть только самим собой…“»
Кошка Масяня — постоянный герой картин Федулова. Иногда она изображена на первом плане, а иногда, совсем крохотная, незаметно вписана в пейзаж. По мнению кураторов выставки, включение кошки как сквозного личного персонажа помогает Сергею открыто фантазировать и свободно чувствовать себя на листе.
Развитию воображения художника, вероятно, способствовало то, что его любовь к творчеству поощрялась с самого детства. Дедушка Сергея поддерживал увлечения внука, разрешая ему рисовать не только на бумаге, но и на стенах. После школы Федулов окончил реставрационное училище.
По словам участников проекта «Аутсайдервиль», осознавать себя художником он начал в 2014 году, пробовал рисовать с натуры. Вскоре стал посещать занятия в арт-студии «Альтернатива» при Городском психоневрологическом диспансере № 7 в Петербурге, где и выработал оригинальный стиль. Сейчас Сергей занимается в «Студии № 6» Городской психиатрической больницы № 6, где продолжает оттачивать мастерство и свободно экспериментировать.
Картины Сергея Федулова ранее уже экспонировались в Русском музее в рамках выставок «Ар брют. Сближения» (2019) и «Поймать большую рыбу» (2020). Также они были показаны зрителям в музее Русского лубка и наивного искусства в Москве (2019), участвовали во 2‑й Триеннале искусства художников-самоучек в городе Ягодина (Сербия, 2019) и в международном конкурсе Paralym Art World Cup в Токио (2020).
Ильгар Наджафов (1974–2021)
Ещё один художник, фантазия которого не знает границ. Но, в отличие от работ Федулова, написанных в реалистической манере (несмотря на отображённые на них фантастические сюжеты), картины Наджафова представляют собой фантасмагоричное сочетание цветов, линий и форм.
Ильгар говорил, что искусство помогает ему «унестись в дальние миры». Об этих вселенных, в которых яркие пятна вплетаются в причудливые орнаментальные узоры, расскажет сам художник — его живопись дополнена текстами авторского сочинения.
К работе «Моя маленькая мама сделала обед для Конфуция»
Моя маленькая мама Шаха и моя маленькая тётя Тома приготовили лаваш с рыбой. Красно-жёлтый суп с котлетами, булочку с котлетами, цветные котлеты с лавашом. Еще один лаваш красного цвета с виноградом. И рыбный суп в кастрюле. Посередине этого изобилия стоит большой Конфуций. Он стоит не один, а с большой ложкой. Когда моя маленькая тётя Тома и моя маленькая мама Шаха сделали обед для Конфуция, они сделали обед для себя. Ощущение такое, что моя маленькая мама Шаха и моя маленькая тётя Тома побывали в Китае. И там светило солнце. И при свете солнца они приготовили обед. У них был на обед бутерброд с икрой и не очень большой рыбой.
К ним на обед приехала очень большая рыба на велосипеде. Рыба была китайского происхождения. Она захотела познакомиться с моей маленькой тётей Томой и моей маленькой мамой Шахой. У моей маленькой мамы Шахи была в руках большая вилка, и на вилке была котлета красного цвета. У моей тёти Томы была большая ложка в одной руке, а в другой она держала большой кусок котлеты. Это был обед для моих маленьких родственников. Вот такая вот китайская история. Когда мои маленькие родственники сделали бутерброд с мясом, посередине они положили сыр и котлету. Вот такая вот была история.
В ПНИ Наджафов попал, когда ему было восемь или девять лет. До 18 лет он жил в интернате Павловска, после чего был переведён в Петергоф. Рассказывая о творчестве Ильгара, кураторы выставки отмечают: в своих работах художник обращался к личному прошлому, к воспоминаниям об Азербайджане, где он родился и провёл ранние годы. Он очень скучал по семье, живущей в Баку, старался поддерживать связь с земляками, быть ближе к культуре родной страны.
Наджафов занимался не только живописью. Свой актёрский талант Ильгар реализовал в рамках проекта «Театр без границ», благодаря которому смог побывать на гастролях в самых разных странах. Работал со звуком под руководством педагогов благотворительной организации «Перспективы», участвовал в электронном проекте Build Your House Underground — его музыка тоже звучит на выставке в Русском музее.
В январе 2021 года в возрасте 46 лет Ильгар Наджафов скончался от коронавирусной инфекции в одной из петербургских больниц.
«Смерть — это такая штука, которая приходит незаметно. Улыбайся, улыбайся, а она приходит неожиданно. Ты можешь общаться, можешь разговаривать, можешь улыбаться. Говорят, что смерть нельзя к себе призывать. Смерть и сама прийти может к тебе. Я иногда вспоминаю тех людей, которых уже нету…»
Работы художника демонстрировались на выставках в России, Германии (Гамбург, галерея Die Schlumper, 2015) и Швеции (Стокгольм, Supermarket Art Fair, 2019). Его картины хранятся в архиве Музея современного искусства «Гараж» в Москве, собрании Музея всего в Великобритании, а также в частных коллекциях в России и за рубежом.
Проект Build Your House Underground
Выставка «Вне истеблишмента» не ограничивается скульптурами и картинами. Гости рассматривают работы художников под композиции музыкально-шумового проекта Build Your House Underground, основанного на базе Психоневрологического интерната № 3 в Петергофе. Сновидческий эмбиент, жужжащий нойз, ломаный ритм и медитативные пульсации — так звучит творчество учеников Романа Можарова, благодаря которому в 2016 году появился этот коллектив.
После того как молодой педагог собрал талантливых ребят, их музыка быстро вышла за границы интерната: она неоднократно звучала на различных фестивалях и даже издавалась зарубежным лейблом — немецкий Spheredelic выпустил уже два релиза группы. Сейчас творческие работы Build Your House Underground выходят на русском лейбле общественной организации «Аутсайдервиль», сотрудники которой так рассказывают о своих подопечных:
«Музыкальная экспрессия даёт возможность выразить себя в абсолютно свободном и безграничном звукоизвлечении, вне жанров и вне рамок. Извлечённые композиции не знакомят слушателя с безумием и не знакомят с бессознательным. Это не путешествие в некоторый экзотический мир психических расстройств для скучающих обывателей, „нормисов“, не имеющих опыта жизни с ментальным или физическим расстройством. Они созданы для удовольствия их создателей, для выражения их творческой воли».
Первым композитором ПНИ стал Константин Саламатин, пишущий музыку под псевдонимом Solomon Keys. Он уже успел выпустить сольный альбом, более того — работы Константина попали в подборку любимых треков Aphex Twin. Музыкальный журналист Лев Ганкин характеризует творчество исполнителя как «разрежённые космические звуковые панорамы, в которых волны синтетического гула (порой еле слышного, а порой, наоборот, проверяющего на прочность слушательские барабанные перепонки) наползают друг на друга, сталкиваются и разбиваются в ведомом одному лишь автору ритме».
Ещё один участник коллектива Build Your House Underground, у которого уже сложился оригинальный узнаваемый стиль, — это Андрей Рябов, занимающийся музыкой 29 лет из своих 35. «Когда Андрей готовит материал, я понимаю, что это он, — рассказывает Роман Можаров. — Сумасшедшие перебитовки, кислые бурлящие синтезаторы…»
Вместе с Ильгаром Наджафовым Андрей успел засветиться в эфире итальянского радиошоу Unexplained Sounds. В 2018 году вышел его сольный альбом, который можно купить на iTunes.
В группе много талантливых ребят, которые, по словам Можарова, «умудряются выдавать очень разноплановые звучания — от кислотного джаза до некоего электронного death metal». Так он описывает стили, в которых работают его ученики:
«Станислав Дедюрин любит тягучие синтезаторы в духе Moog — настолько, насколько их можно воспроизводить чисто в звуковом плане. Разнопланово себя показал Юрий Кольцов, которому подвластны и тревожные, как свист ветра, органы, и жужжащая дронирующая музыка, похожая на звуки, которые издают в медитации буддийские монахи. А музыка Михаила Гордейчука заставляет вспомнить о бескрайних морях и вообще каких-то огромных мировых пространствах, по сравнению с которыми ты как песчинка».
Группа Build Your House Underground выступает вживую, появляясь на фестивалях, оупен-эйрах и даже в клубах, куда их отпускают под руководством волонтёров.
Вне диагноза
Чувствовать изменения, происходящие в обществе, откликаться на его потребности — задача не только современных арт-пространств. Выставка «Вне истеблишмента» в очередной раз доказывает, что «классические» музеи, которые принято считать консервативными пространствами, могут сохранять культурное наследие прошлого, одновременно репрезентируя искусство художников будущего.
Это особенно важно для инклюзивного искусства — ведь творчество людей с ментальными особенностями или психиатрическим опытом обычно создаётся в стенах закрытых учреждений и редко выходит за их пределы. Первыми зрителями зачастую становятся сотрудники ПНИ, которые далеко не всегда понимают, что работы их подопечных обладают художественной ценностью. Ситуация меняется, когда такое творчество находит своего зрителя, привлекает внимание искусствоведов и музейных работников. По инициативе самого учреждения или при помощи волонтёрских организаций в стенах интернатов открываются арт-студии, а искусство ранее неизвестных художников становится доступным широкой публике.
Инклюзивное искусство — это не только арт-терапия и возможность для социальной адаптации. Это полноценный диалог художника со зрителем, где первый получает возможность самореализации, а второй воспринимает предложенное к ознакомлению творчество в «чистом» виде. Обращая внимание на эстетическую составляющую, а не на диагноз и жизненные обстоятельства автора. Если этот диалог будет поддерживаться, то, возможно, в будущем аутсайдер-арт, ар брют или искусство «вне истеблишмента» — как ни назови — не потребует специальных терминов и станет полноправным участником мирового художественного процесса.
В тексте были использованы материалы из каталога выставки «Вне истеблишмента», которая проходит с 1‑го декабря по 10‑е января 2022 года в Русском музее.
Читайте также «В гостях у душевнобольных: семь необычных книг ко Дню психического здоровья».
