В гостях у душевнобольных: семь необычных книг ко Дню психического здоровья

Мно­гие навер­ня­ка пом­нят мем с груст­ным коти­ком и сло­ва­ми: «Вче­ра был день пси­хи­че­ско­го здо­ро­вья. Мы не празд­но­ва­ли». И всё-таки мы пред­ла­га­ем отме­тить про­шед­ший Все­мир­ный день пси­хи­че­ско­го здо­ро­вья, изу­чив несколь­ко ред­ких изда­ний о пси­хи­ат­рах и их паци­ен­тах, най­ден­ных сотруд­ни­ка­ми «Обще­ства рас­про­стра­не­ния полез­ных книг». 

Не сто­ит чрез­мер­но стра­шить­ся безу­мия. Не толь­ко пото­му, что от него никто не застра­хо­ван. Во-пер­вых, люди с рас­строй­ства­ми пси­хи­ки тре­бу­ют забо­ты со сто­ро­ны дее­спо­соб­но­го и гуман­но­го обще­ства, и уже поэто­му рас­ши­ре­ние зна­ний о них — хоро­ший пода­рок к празд­ни­ку. А во-вто­рых, наблю­де­ние за миром болез­нен­ных логик спо­соб­но пода­рить дол­го­ждан­ный раз­рыв шаб­ло­на и ирра­ци­о­наль­ные откры­тия, на кото­рые вряд ли спо­со­бен услов­но «нор­маль­ный» ум.

«Помешательство, описанное так, как оно является врачу в практике». П. Малиновский. СПб.: Тип. К. Крайя (1847)

Напи­сан­ная заме­ча­тель­ным язы­ком клас­си­че­ской рус­ской лите­ра­ту­ры XIX века, кни­га пси­хи­ат­ра Пав­ла Мали­нов­ско­го содер­жит как обшир­ную тео­ре­ти­че­скую базу, так и зани­ма­тель­ные при­ме­ры из вра­чеб­ной прак­ти­ки, сре­ди кото­рых встре­ча­ют­ся как более или менее тра­ди­ци­он­ные, так и шоки­ру­ю­щие курьё­зы. К пер­вым мож­но отне­сти «Слу­чай мрач­но­го огра­ни­чен­но­го поме­ша­тель­ства», при­клю­чив­ший­ся со Штаб-Лека­рем (его автор из сооб­ра­же­ний ано­ним­но­сти назы­ва­ет Л**), кото­рый при­шёл к выво­ду, что его карьер­ные неуда­чи свя­за­ны с лежа­щей на нём болез­нью и даже проклятьем:

«…в дви­же­нии маят­ни­ка стен­ных часов, в шуме пада­ю­щих капель воды г. Л** слы­шал сло­ва, кото­рые гово­ри­ли ему ‚что он про­клят, что его надоб­но похо­ро­нить, что он нечист; когда бла­го­ве­сти­ли или зво­ни­ли к обедне, Л** при­слу­ши­вал­ся, и, на вопрос, зачем он это дела­ет, отве­чал, что в звоне коло­ко­лов он слы­шит сло­ва, кото­рые гово­рят, что Л** отлу­чен от церк­ви, что он недо­сто­ин при­ча­стия, что он с рога­ми; если я ста­рал­ся дока­зать ему, как неле­по то, что он иллю­зии соб­ствен­но­го слу­ха при­ни­ма­ет дей­стви­тель­ные сло­ва, то боль­ной отве­чал мне: «В мире есть мно­го тайн, неве­до­мых людям обык­но­вен­ным, но те люди, кото­рые постиг­ли эти тай­ны зна­ют, что вся­кая мате­рия, вся­кий атом может оду­шев­лять­ся и изда­вать зву­ки, кото­рые име­ют свой смысл, свой язык, доступ­ный немно­гим; я пони­маю смысл этих зву­ков и верю им, а вам это кажет­ся галиматьёю».

Из раз­ря­да печаль­ных курьё­зов — «Слу­чай поме­ша­тель­ства от она­низ­ма», про­изо­шед­ший с актё­ром петер­бург­ско­го Алек­сандрин­ско­го теат­ра Г** и имев­ший для паци­ен­та тра­ги­че­ский финал:

«…его спо­соб­но­сти гас­нут более и более, его тело види­мо раз­ру­ша­ет­ся, худо­со­чие идёт быст­ро впе­рёд, чахот­ка пожи­ра­ет лёг­кие, а она­низм не осла­бе­ва­ет; Г** уже в совер­шен­ном бес­смыс­лии, не пони­ма­ет себя, не узна­ёт окру­жа­ю­щих, тело отжи­ва­ет свои послед­ние дни, гной кло­ко­чет в гру­ди, дыха­ние пре­ры­ва­ет­ся — а осла­бев­шая иссох­шая рука всё блуж­да­ет по дето­род­ным частям и на них око­че­не­ла, на тру­пе Г**, как бы ука­зы­вая страш­ную при­чи­ну отвра­ти­тель­но­го вида поме­ша­тель­ства и рано­вре­мен­ной смерти».

Несмот­ря на то, что кни­га пред­на­зна­че­на в первую оче­редь для прак­ти­ков, заня­тых душев­ны­ми забо­ле­ва­ни­я­ми, про­стой для вос­при­я­тия язык и зани­ма­тель­ность поз­во­ля­ет адре­со­вать её самой широ­кой ауди­то­рии. И как не повто­рить за Мали­нов­ским его при­зыв при­ни­мать уча­стие в судь­бах тех «несчаст­ных, кото­рые по сво­ей душе и талан­там мог­ли бы быть укра­ше­ни­ем обще­ства», но «были оскорб­ля­е­мы, пре­зи­ра­е­мы, гони­мы» и «ста­ли помешанными».

«В гостях у душевнобольных». М. Мец. СПб.: Тип. Р Голике (1885)

Автор кни­ги, опуб­ли­ко­ван­ной «по слу­чаю 15‑й годов­щи­ны Дома при­зре­ния душев­но­боль­ных, учре­ждён­но­го госу­да­рем импе­ра­то­ром 26 фев­ра­ля 1870 года» Миха­ил Мец — нерав­но­душ­ный обще­ствен­ный дея­тель, у кото­ро­го нахо­ди­лось вре­мя и на тор­го­вое судо­ход­ство, и на про­бле­мы рус­ско­го севе­ра, и на людей с лич­ност­ны­ми расстройствами.

Рас­сказ начи­на­ет­ся с инте­рес­но­го пат­ри­о­ти­че­ско­го рас­суж­де­ния — мол, все толь­ко и зна­ют, что кри­ти­ко­вать Рос­сию, а вы посмот­ри­те, какой в нашей сто­ли­це заме­ча­тель­ный сума­сшед­ший дом. Отдель­ное госу­дар­ствен­ни­че­ское удо­воль­ствие для Меца в том, что это «чисто рус­ское учре­жде­ние, создан­ное и заправ­ля­е­мое кров­но рус­ски­ми людь­ми». Когда оте­че­ствен­ных ума­ли­шён­ных лечат нем­цы или евреи, авто­ру видит­ся в этом что-то не очень правильное.

Перей­дя к основ­но­му повест­во­ва­нию, Мец пере­ме­жа­ет рас­ска­зы об устрой­стве боль­ни­цы с опы­том обще­ния с её оби­та­те­ля­ми. По-насто­я­ще­му зани­ма­тель­ных исто­рий не слиш­ком мно­го, но чув­ству­ет­ся, что авто­ру нра­вит­ся гостить у душев­но­боль­ных — это инте­рес­ный досуг, кото­рый рас­ши­ря­ет его пред­став­ле­ние о мире. Мож­но ска­зать, что Мец «про­свет­лил­ся»: если преж­де безум­цы его насто­ра­жи­ва­ли, теперь он про­ник­ся к ним сочув­стви­ем и счи­та­ет важ­ным, что­бы «для каж­до­го несчаст­но­го, утра­тив­ше­го наи­бо­лее дра­го­цен­ный дар Божий, доб­рый чело­ве­че­ский разум» дела­лось «всё воз­мож­ное для облег­че­ния его печаль­ной участи».

Финал сно­ва на пат­ри­о­ти­че­ских нот­ках: автор уве­рен, что «осмот­рев это заве­де­ние, посе­ти­тель, и тем более рус­ский чело­век, выхо­дит из него с <…> отрад­ным чув­ством». Невоз­мож­но пред­ста­вить, что­бы услов­ный совре­мен­ный обще­ствен­ник или чинов­ник с такой же охо­той в тече­ние мно­гих дней наве­щал душев­но­боль­ных, а затем ещё и напи­сал кни­гу, пол­ную при­ят­ных впечатлений.

«Замечательные чудаки и оригиналы». М. Пыляев. СПб.: Изд. А. С. Суворина (1898)

Книж­ка попу­ляр­но­го писа­те­ля и соби­ра­те­ля исто­ри­че­ских анек­до­тов Миха­и­ла Пыля­е­ва не име­ет отно­ше­ния к меди­цине. Цель, кото­рую, оче­вид­но, ста­вил перед собой автор — раз­влечь чита­те­ля сери­ей слу­ча­ев из жиз­ни людей с затей­ли­во устро­ен­ны­ми умами.

Хотя боль­шин­ству из них, долж­но быть, мож­но поста­вить диа­гноз, бла­го­при­ят­ные усло­вия тече­ния болез­ни и отсут­ствие быто­вых труд­но­стей дела­ют их без­обид­ны­ми. Даже сло­ва вро­де «сума­сшед­ший» почти отсут­ству­ют в кни­ге, а если и появ­ля­ют­ся, то для опи­са­ния подоб­ных невин­ных происшествий:

«…мож­но было встре­тить на ули­цах Петер­бур­га одно­го сума­сшед­ше­го, — ста­ро­го чинов­ни­ка, с типич­ной кан­це­ляр­ской физио­но­ми­ей, кото­рый поль­зо­вал­ся сво­бо­дою гулять по све­ту и кото­рый дока­зы­вал, что он пуш­ка. Раз­го­ва­ри­вая о чём-нибудь с вами, он вдруг искрив­лял лицо своё, наду­вал щёки и про­из­во­дил ртом сво­им звук напо­до­бие пушеч­но­го выстре­ла. Это дей­ствие он повто­рял несколь­ко раз каж­дый день. Раз­гу­ли­вал он, по боль­шей части, близ кре­по­сти и Адми­рал­тей­ства, где, как извест­но, неред­ко про­ис­хо­ди­ла паль­ба из пушек».

Упо­ми­на­ет Пыля­ев и чуда­че­ства извест­ных исто­ри­че­ских фигур — Арак­че­е­ва, Суво­ро­ва, Уша­ко­ва. И помо­га­ет вдох­но­ви­те­лю Пуш­ки­на, офи­це­ру Н‑н, поде­лить­ся с чита­те­лем уни­каль­ным рецеп­том изжить из себя несчаст­ную любовь:

«Н‑н одно вре­мя был страст­но влюб­лён в <…> актри­су и, что­бы выле­чить­ся от безум­ной стра­сти, при­ду­мал сле­ду­ю­щую хит­рую шту­ку. Он наря­дил­ся в жен­ский наряд и про­жил у артист­ки в каче­стве гор­нич­ной более меся­ца. Это обсто­я­тель­ство и послу­жи­ло Пуш­ки­ну сюже­том к его „Доми­ку в Коломне“».

«Безумие, его смысл и ценность». Н. Вавулин. СПб.: Тип. Ф. Вайсберга и П. Гершунина (1913)

Решив высту­пить адво­ка­том безум­цев, Ваву­лин начи­на­ет с рас­суж­де­ний о том, что есть нор­ма и исто­ри­че­ским обзо­ром, отра­жа­ю­щим эво­лю­цию отно­ше­ния к душев­но­боль­ным в раз­ных стра­нах, а так­же отдель­ные вехи раз­ви­тия пси­хи­ат­рии. Посте­пен­но он раз­го­ня­ет­ся и уже в тре­тьей гла­ве захва­ты­ва­ет дух от одних толь­ко под­за­го­лов­ков: «Цен­ность гал­лю­ци­на­ций и бре­да в народ­ном быте» или «Зна­че­ние безум­цев выс­ше­го поряд­ка в жиз­ни народов».

Отдель­ным обра­зом авто­ра инте­ре­су­ет вза­и­мо­связь пси­хо­па­то­ло­гии и твор­че­ства. Здесь Ваву­лин не огра­ни­чи­ва­ет­ся при­ме­ра­ми из клас­си­ки (Досто­ев­ский, Гар­шин и пр.), делясь соб­ствен­ны­ми откры­ти­я­ми и пред­ла­гая в завер­ша­ю­щей части сво­е­го тру­да кол­лек­цию сти­хов, про­зы, рисун­ков и дру­гих при­ме­ров твор­че­ства паци­ен­тов пси­хи­ат­ри­че­ских кли­ник. Ваву­лин пишет:

«…не толь­ко в живо­пи­си, но и вооб­ще в искус­стве нет ника­ких осно­ва­ний счи­тать одних ненор­маль­ны­ми, дру­гих нор­маль­ны­ми. Твор­че­ство и тех и дру­гих может быть не рав­но­цен­но, но оно рав­но­и­стин­но, так как совер­ша­ет­ся по одним и тем же пси­хо­ло­ги­че­ским зако­нам, кото­рые исклю­ча­ют воз­мож­ность суще­ство­ва­ния, так назы­ва­е­мо­го, пато­ло­ги­че­ско­го твор­че­ства. Но, к сожа­ле­нию, у нас при­ня­то под­во­дить под деге­не­ра­цию или пато­ло­гию не толь­ко все исклю­чи­тель­ное и ори­ги­наль­ное по сво­е­му душев­но­му пере­жи­ва­нию, но неред­ко под эту руб­ри­ку под­во­дят и раз­лич­ные направ­ле­ния в искус­стве, недо­ступ­ные пони­ма­нию толпы».

Автор упо­ми­на­ет, что «почти в каж­дой пси­хи­ат­ри­че­ской боль­ни­це изда­ют­ся лите­ра­тур­ные и юмо­ри­сти­че­ские жур­на­лы», сотруд­ни­ки кото­рых сати­ри­че­ски осмыс­ля­ют как внеш­нюю, так и их соб­ствен­ную, боль­нич­ную реаль­ность. Вни­ма­нию чита­те­ля — кари­ка­ту­ры на тему равен­ства полов, сти­хи и пес­ни, посвя­щён­ные мед­пер­со­на­лу и нелёг­кой доле душев­но­боль­но­го пациента.

«Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники». П. Карпов. М., Л.: Гос. издат-во (1926)

«На рус­ском язы­ке боль­ших ори­ги­наль­ных работ по дан­но­му вопро­су нет», — пишет в нача­ле сво­ей кни­ги Кар­пов. То ли пси­хи­атр не знал о «Безу­мии» Ваву­ли­на, то ли не счи­тал его рабо­ту боль­шой или оригинальной.

В целом, одна­ко, заме­ча­ние резон­но: в отли­чие от «Безу­мие, его смысл и цен­ность», напи­сан­но­го в фор­ма­те науч­но-попу­ляр­но­го очер­ка, иссле­до­ва­ние Кар­по­ва — фун­да­мен­таль­ное погру­же­ние в глу­би­ны пси­хо­па­то­ло­гий и твор­че­ства, а так­же иссле­до­ва­ние зави­си­мо­стей одно­го от дру­го­го. Вме­сте с док­то­ром мы иссле­ду­ем рисун­ки, тек­сты и мыс­ли паци­ен­тов, наблю­дая изме­не­ния в них в зави­си­мо­сти от диа­гно­за, улуч­ше­ния или ухуд­ше­ния само­чув­ствия твор­ца. Твор­че­ство здесь — это и отра­же­ние внут­рен­не­го состо­я­ния, под­спо­рье в диа­гно­сти­ке, и сред­ство терапии.

Для чита­те­ля же — это и под­лин­ная поэ­зия, и уди­ви­тель­ное мер­ца­ние ирра­ци­о­наль­но­го, как в про­из­ве­де­нии одно­го из боль­ных под назва­ни­ем «Обсур­ды»:

«…над логи­кой логи­ка, логи­ка над логи­кой, под логи­кой логи­ка, логи­ка под логи­кой, над логи­кой логи­ка, под логи­кой логи­ка, под логи­кой логи­ка, под логи­кой логи­ка и т. д. до мате­ма­тич­но­го пре­де­ла (соеди­не­ния) соблю­дая одна­ко логи­че­скую после­до­ва­тель­ность, ина­че может захва­тить анар­хия духа. Кто раз­га­да­ет это тот постиг­нет тай­ну фило­соф­ско­го камня».

Мир безу­мия и рож­да­е­мых им худо­же­ствен­ных начал по Кар­по­ву кажет­ся менее без­об­лач­ным, чем по Ваву­ли­ну. Но гума­ни­сти­че­ский пафос у них общий. Кар­пов пишет:

«Обще­ство долж­но знать, что душев­но­боль­ные пред­став­ля­ют собой боль­шую цен­ность, так как неко­то­рые из них в пери­о­ды забо­ле­ва­ния тво­рят, обо­га­щая нау­ку, искус­ство и тех­ни­ку новы­ми ценностями.

Ино­гда под вли­я­ни­ем болез­нен­но­го про­цес­са, в силу каких-то внут­рен­них при­чин боль­ной впа­да­ет в твор­че­ское, инту­и­тив­ное пере­жи­ва­ние, созда­ю­щее то новые тео­рии, то прак­ти­че­ские изоб­ре­те­ния, опе­ре­жа­ю­щие на мно­го вре­ме­ни обыч­ную жизнь».

Воз­мож­но, «Твор­че­ство душев­но­боль­ных» — одна из самых извест­ных книг в сво­ём роде: в 1965 году она даже при­ви­де­лась во сне глав­но­му герою пове­сти «Поне­дель­ник начи­на­ет­ся в суб­бо­ту» бра­тьев Стру­гац­ких. Про­ци­ти­ро­ван­ный Стру­гац­ки­ми фраг­мент «Сти­хо­тво­ре­ния № 2», создан­но­го паци­ен­том с диа­гно­сти­ро­ван­ным ран­ним сла­бо­уми­ем, был исполь­зо­ван для напи­са­ния пес­ни «Аллер­гия» груп­пой «Ага­та Кристи».

«Рисунки детей дошкольного возраста, больных шизофренией». С. Болдырева. М.: Медицина (1974)

Сам фор­мат кни­ги под­ска­зы­ва­ет, что это не толь­ко иссле­до­ва­ние, но и худо­же­ствен­ный аль­бом, кото­рый мож­но и нуж­но не толь­ко читать, но и рас­смат­ри­вать, погру­жа­ясь в захва­ты­ва­ю­щий поту­сто­рон­ний мир юных твор­цов, стра­да­ю­щих рас­строй­ством личности.

Для срав­не­ния в нача­ле кни­ги автор пред­ла­га­ет под­бор­ку рисун­ков здо­ро­вых детей, чья живо­пись не все­гда так же инте­рес­на, как рабо­ты их боль­ных сверст­ни­ков. Тра­ди­ци­он­ные сюже­ты, оза­глав­лен­ные «Лето» или «Кремль», про­иг­ры­ва­ют, к при­ме­ру, мисти­че­ским полот­нам Алё­ши Л., таким как «Чудо­ви­ще, сде­лан­ное, как из тума­на», комик­су «Неви­дим­ки уез­жа­ют на дачу» Ната­ши М. или серии работ Димы Е. про деда: «Дед с колья­ми и страш­ная маши­на», «Дед уку­сил ёлку», «Страш­ный дед, теле­ви­зор, корабль».

Широ­кий круг тем, поне­во­ле нахо­дя­щих отра­же­ние в рисун­ках паци­ен­тов, сосед­ству­ет с недет­ским отно­ше­ни­ем к жиз­ни. Начав рисо­вать в пять лет, за 10 меся­цев Кирилл П. успел перей­ти от «энто­мо­ло­ги­че­ско­го» пери­о­да в твор­че­стве к без­ра­дост­ной религиозности:

«…Одно вре­мя рисо­вал „тётей“ в виде жуч­ков, кото­рых очень боял­ся. Гово­рил, что „они выпол­за­ют в тем­но­те, под­ка­ра­у­ли­ва­ют людей, гло­та­ют их. Дру­гие — круг­лые жуч­ки спус­ка­ют­ся с неба и сажа­ют людей под кувал­ду“. Затем стал инте­ре­со­вать­ся кни­гой „Памят­ни­ки Под­мос­ко­вья“. Тре­бо­вал, что­бы его води­ли в Кремль, по церк­вям. Боль­ной был мол­ча­ли­вым, угрюм, ни с кем не общал­ся, дер­жал­ся в сто­роне от детей. Гово­рил: „Чем так жить, луч­ше уме­реть“. Не пере­но­сил шума. В этот пери­од рисо­вал церк­ви и кресты».

Лечеб­но-кор­рек­ци­он­ная рабо­та, опи­сы­ва­е­мая Бол­ды­ре­вой, при­во­дит к улуч­ше­нию состо­я­ния здо­ро­вья паци­ен­тов, за счёт чего свое­об­раз­ность их рисун­ков зако­но­мер­но сни­жа­ет­ся. Впро­чем, так и здо­ро­вые дети, с воз­рас­том адап­ти­ру­ясь к окру­жа­ю­ще­му миру, зача­стую утра­чи­ва­ют при­су­щие им в пер­вые годы жиз­ни чер­ты «юных гени­ев» и творцов-оригиналов.

«Классики и психиатры: Психиатрия в российской культуре конца XIX — начала XX века». И. Сироткина. М.: Новое литературное обозрение (2008)

Иссле­дуя вза­и­мо­дей­ствия при­знан­ных твор­че­ских еди­ниц и пси­хи­ат­рии, Сирот­ки­на обра­ща­ет­ся как к ожи­да­е­мым «паци­ен­там» (Досто­ев­ский, Гоголь) так и к тем, кто обыч­но не ассо­ци­и­ру­ет­ся с душев­ным нездо­ро­вьем. Здесь инте­рес­но про­сле­дить как диа­гно­зы вра­чей мог­ли менять­ся в зави­си­мо­сти от исто­ри­че­ской конъюнктуры:

«…пси­хо­ло­ги и пси­хи­ат­ры, конеч­но, не обо­шли поэта сво­им вни­ма­ни­ем. В дни сто­лет­не­го юби­лея они объ­яви­ли Пуш­ки­на и „гени­аль­ным пси­хо­ло­гом“, и „иде­а­лом душев­но­го здо­ро­вья“. Одна­ко менее чем через два деся­ти­ле­тия, в дни рево­лю­ци­он­ной лом­ки авто­ри­те­тов, преж­ний пие­тет по отно­ше­нию к Пуш­ки­ну был поза­быт. Как толь­ко левые кри­ти­ки захо­те­ли сбро­сить поэта с „паро­хо­да совре­мен­но­сти“, пси­хи­ат­ры сме­ни­ли точ­ку зре­ния и нача­ли писать о Пуш­кине как боль­ном гении, делая акцент на его „душев­ных кри­зи­сах“ и яко­бы неуправ­ля­е­мом тем­пе­ра­мен­те. Тем не менее, к сле­ду­ю­ще­му пуш­кин­ско­му юби­лею — сто­ле­тию смер­ти, широ­ко отме­чав­ше­му­ся в 1937 году, — воз­ро­дил­ся культ поэта, а вме­сте с ним — и вер­сия „здо­ро­во­го Пушкина“».

Гово­ря о Тол­стом, иссле­до­ва­тель­ни­ца при­по­ми­на­ет, что Лев Нико­ла­е­вич живо инте­ре­со­вал­ся душев­ны­ми болез­ня­ми, при­ду­мы­вал для сво­их детей сказ­ки о сума­сшед­ших и давал при­ют «стран­нень­ким» на тер­ри­то­рии Ясной Поляны.
Будучи зна­ко­мым с пси­хи­ат­ром Сер­ге­ем Кор­са­ко­вым, Тол­стой общал­ся не толь­ко с ним, но и с его пациентами:

«Одна­жды вече­ром, — рас­ска­зы­ва­ет дочь Тол­сто­го Татья­на, — Кор­са­ков при­гла­сил нас на пред­став­ле­ние, где актё­ра­ми и зри­те­ля­ми были сами боль­ные. Спек­такль про­шёл с успе­хом. Во вре­мя антрак­та несколь­ко чело­век подо­шли к мое­му отцу и заго­во­ри­ли с ним. Вдруг мы уви­де­ли бегу­ще­го к нам боль­но­го с чёр­ной боро­дой и сия­ю­щи­ми за стек­ла­ми очков гла­за­ми. Это был один из наших дру­зей. — Ах, Лев Нико­ла­е­вич! — вос­клик­нул он весе­ло. — Как я рад вас видеть! Итак, вы тоже здесь! С каких пор вы с нами? — Узнав, что отец здесь не посто­ян­ный оби­та­тель, а толь­ко гость, он был разочарован».

Мно­го­об­ра­зие точек зре­ния на одних и тех же людей и про­яв­ле­ния их лич­но­сти, пред­став­лен­ных в кни­ге, лиш­ний раз напо­ми­на­ет о вер­но­сти двух рас­про­стра­нён­ных меди­цин­ских острот. Пер­вая — что в пси­хи­ат­ри­че­ской кли­ни­ке, кто пер­вый халат надел, тот и врач. И вто­рая — что здо­ро­вых людей нет на све­те, а есть недообследованные.

Читай­те так­же «„Чисто­та и дик­та­ту­ра“. О гиги­е­ни­че­ской анти­уто­пии 1920‑х, кото­рую инте­рес­но читать сего­дня».