Многие наверняка помнят мем с грустным котиком и словами: «Вчера был день психического здоровья. Мы не праздновали». И всё-таки мы предлагаем отметить прошедший Всемирный день психического здоровья, изучив несколько редких изданий о психиатрах и их пациентах, найденных сотрудниками «Общества распространения полезных книг».
Не стоит чрезмерно страшиться безумия. Не только потому, что от него никто не застрахован. Во-первых, люди с расстройствами психики требуют заботы со стороны дееспособного и гуманного общества, и уже поэтому расширение знаний о них — хороший подарок к празднику. А во-вторых, наблюдение за миром болезненных логик способно подарить долгожданный разрыв шаблона и иррациональные открытия, на которые вряд ли способен условно «нормальный» ум.
«Помешательство, описанное так, как оно является врачу в практике». П. Малиновский. СПб.: Тип. К. Крайя (1847)
Написанная замечательным языком классической русской литературы XIX века, книга психиатра Павла Малиновского содержит как обширную теоретическую базу, так и занимательные примеры из врачебной практики, среди которых встречаются как более или менее традиционные, так и шокирующие курьёзы. К первым можно отнести «Случай мрачного ограниченного помешательства», приключившийся со Штаб-Лекарем (его автор из соображений анонимности называет Л**), который пришёл к выводу, что его карьерные неудачи связаны с лежащей на нём болезнью и даже проклятьем:
«…в движении маятника стенных часов, в шуме падающих капель воды г. Л** слышал слова, которые говорили ему ‚что он проклят, что его надобно похоронить, что он нечист; когда благовестили или звонили к обедне, Л** прислушивался, и, на вопрос, зачем он это делает, отвечал, что в звоне колоколов он слышит слова, которые говорят, что Л** отлучен от церкви, что он недостоин причастия, что он с рогами; если я старался доказать ему, как нелепо то, что он иллюзии собственного слуха принимает действительные слова, то больной отвечал мне: «В мире есть много тайн, неведомых людям обыкновенным, но те люди, которые постигли эти тайны знают, что всякая материя, всякий атом может одушевляться и издавать звуки, которые имеют свой смысл, свой язык, доступный немногим; я понимаю смысл этих звуков и верю им, а вам это кажется галиматьёю».
Из разряда печальных курьёзов — «Случай помешательства от онанизма», произошедший с актёром петербургского Александринского театра Г** и имевший для пациента трагический финал:
«…его способности гаснут более и более, его тело видимо разрушается, худосочие идёт быстро вперёд, чахотка пожирает лёгкие, а онанизм не ослабевает; Г** уже в совершенном бессмыслии, не понимает себя, не узнаёт окружающих, тело отживает свои последние дни, гной клокочет в груди, дыхание прерывается — а ослабевшая иссохшая рука всё блуждает по детородным частям и на них окоченела, на трупе Г**, как бы указывая страшную причину отвратительного вида помешательства и рановременной смерти».
Несмотря на то, что книга предназначена в первую очередь для практиков, занятых душевными заболеваниями, простой для восприятия язык и занимательность позволяет адресовать её самой широкой аудитории. И как не повторить за Малиновским его призыв принимать участие в судьбах тех «несчастных, которые по своей душе и талантам могли бы быть украшением общества», но «были оскорбляемы, презираемы, гонимы» и «стали помешанными».
«В гостях у душевнобольных». М. Мец. СПб.: Тип. Р Голике (1885)
Автор книги, опубликованной «по случаю 15‑й годовщины Дома призрения душевнобольных, учреждённого государем императором 26 февраля 1870 года» Михаил Мец — неравнодушный общественный деятель, у которого находилось время и на торговое судоходство, и на проблемы русского севера, и на людей с личностными расстройствами.
Рассказ начинается с интересного патриотического рассуждения — мол, все только и знают, что критиковать Россию, а вы посмотрите, какой в нашей столице замечательный сумасшедший дом. Отдельное государственническое удовольствие для Меца в том, что это «чисто русское учреждение, созданное и заправляемое кровно русскими людьми». Когда отечественных умалишённых лечат немцы или евреи, автору видится в этом что-то не очень правильное.
Перейдя к основному повествованию, Мец перемежает рассказы об устройстве больницы с опытом общения с её обитателями. По-настоящему занимательных историй не слишком много, но чувствуется, что автору нравится гостить у душевнобольных — это интересный досуг, который расширяет его представление о мире. Можно сказать, что Мец «просветлился»: если прежде безумцы его настораживали, теперь он проникся к ним сочувствием и считает важным, чтобы «для каждого несчастного, утратившего наиболее драгоценный дар Божий, добрый человеческий разум» делалось «всё возможное для облегчения его печальной участи».
Финал снова на патриотических нотках: автор уверен, что «осмотрев это заведение, посетитель, и тем более русский человек, выходит из него с <…> отрадным чувством». Невозможно представить, чтобы условный современный общественник или чиновник с такой же охотой в течение многих дней навещал душевнобольных, а затем ещё и написал книгу, полную приятных впечатлений.
«Замечательные чудаки и оригиналы». М. Пыляев. СПб.: Изд. А. С. Суворина (1898)
Книжка популярного писателя и собирателя исторических анекдотов Михаила Пыляева не имеет отношения к медицине. Цель, которую, очевидно, ставил перед собой автор — развлечь читателя серией случаев из жизни людей с затейливо устроенными умами.
Хотя большинству из них, должно быть, можно поставить диагноз, благоприятные условия течения болезни и отсутствие бытовых трудностей делают их безобидными. Даже слова вроде «сумасшедший» почти отсутствуют в книге, а если и появляются, то для описания подобных невинных происшествий:
«…можно было встретить на улицах Петербурга одного сумасшедшего, — старого чиновника, с типичной канцелярской физиономией, который пользовался свободою гулять по свету и который доказывал, что он пушка. Разговаривая о чём-нибудь с вами, он вдруг искривлял лицо своё, надувал щёки и производил ртом своим звук наподобие пушечного выстрела. Это действие он повторял несколько раз каждый день. Разгуливал он, по большей части, близ крепости и Адмиралтейства, где, как известно, нередко происходила пальба из пушек».
Упоминает Пыляев и чудачества известных исторических фигур — Аракчеева, Суворова, Ушакова. И помогает вдохновителю Пушкина, офицеру Н‑н, поделиться с читателем уникальным рецептом изжить из себя несчастную любовь:
«Н‑н одно время был страстно влюблён в <…> актрису и, чтобы вылечиться от безумной страсти, придумал следующую хитрую штуку. Он нарядился в женский наряд и прожил у артистки в качестве горничной более месяца. Это обстоятельство и послужило Пушкину сюжетом к его „Домику в Коломне“».
«Безумие, его смысл и ценность». Н. Вавулин. СПб.: Тип. Ф. Вайсберга и П. Гершунина (1913)
Решив выступить адвокатом безумцев, Вавулин начинает с рассуждений о том, что есть норма и историческим обзором, отражающим эволюцию отношения к душевнобольным в разных странах, а также отдельные вехи развития психиатрии. Постепенно он разгоняется и уже в третьей главе захватывает дух от одних только подзаголовков: «Ценность галлюцинаций и бреда в народном быте» или «Значение безумцев высшего порядка в жизни народов».
Отдельным образом автора интересует взаимосвязь психопатологии и творчества. Здесь Вавулин не ограничивается примерами из классики (Достоевский, Гаршин и пр.), делясь собственными открытиями и предлагая в завершающей части своего труда коллекцию стихов, прозы, рисунков и других примеров творчества пациентов психиатрических клиник. Вавулин пишет:
«…не только в живописи, но и вообще в искусстве нет никаких оснований считать одних ненормальными, других нормальными. Творчество и тех и других может быть не равноценно, но оно равноистинно, так как совершается по одним и тем же психологическим законам, которые исключают возможность существования, так называемого, патологического творчества. Но, к сожалению, у нас принято подводить под дегенерацию или патологию не только все исключительное и оригинальное по своему душевному переживанию, но нередко под эту рубрику подводят и различные направления в искусстве, недоступные пониманию толпы».


Автор упоминает, что «почти в каждой психиатрической больнице издаются литературные и юмористические журналы», сотрудники которых сатирически осмысляют как внешнюю, так и их собственную, больничную реальность. Вниманию читателя — карикатуры на тему равенства полов, стихи и песни, посвящённые медперсоналу и нелёгкой доле душевнобольного пациента.
«Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники». П. Карпов. М., Л.: Гос. издат-во (1926)
«На русском языке больших оригинальных работ по данному вопросу нет», — пишет в начале своей книги Карпов. То ли психиатр не знал о «Безумии» Вавулина, то ли не считал его работу большой или оригинальной.


В целом, однако, замечание резонно: в отличие от «Безумие, его смысл и ценность», написанного в формате научно-популярного очерка, исследование Карпова — фундаментальное погружение в глубины психопатологий и творчества, а также исследование зависимостей одного от другого. Вместе с доктором мы исследуем рисунки, тексты и мысли пациентов, наблюдая изменения в них в зависимости от диагноза, улучшения или ухудшения самочувствия творца. Творчество здесь — это и отражение внутреннего состояния, подспорье в диагностике, и средство терапии.

Для читателя же — это и подлинная поэзия, и удивительное мерцание иррационального, как в произведении одного из больных под названием «Обсурды»:
«…над логикой логика, логика над логикой, под логикой логика, логика под логикой, над логикой логика, под логикой логика, под логикой логика, под логикой логика и т. д. до математичного предела (соединения) соблюдая однако логическую последовательность, иначе может захватить анархия духа. Кто разгадает это тот постигнет тайну философского камня».
Мир безумия и рождаемых им художественных начал по Карпову кажется менее безоблачным, чем по Вавулину. Но гуманистический пафос у них общий. Карпов пишет:
«Общество должно знать, что душевнобольные представляют собой большую ценность, так как некоторые из них в периоды заболевания творят, обогащая науку, искусство и технику новыми ценностями.
Иногда под влиянием болезненного процесса, в силу каких-то внутренних причин больной впадает в творческое, интуитивное переживание, создающее то новые теории, то практические изобретения, опережающие на много времени обычную жизнь».
Возможно, «Творчество душевнобольных» — одна из самых известных книг в своём роде: в 1965 году она даже привиделась во сне главному герою повести «Понедельник начинается в субботу» братьев Стругацких. Процитированный Стругацкими фрагмент «Стихотворения № 2», созданного пациентом с диагностированным ранним слабоумием, был использован для написания песни «Аллергия» группой «Агата Кристи».
«Рисунки детей дошкольного возраста, больных шизофренией». С. Болдырева. М.: Медицина (1974)
Сам формат книги подсказывает, что это не только исследование, но и художественный альбом, который можно и нужно не только читать, но и рассматривать, погружаясь в захватывающий потусторонний мир юных творцов, страдающих расстройством личности.


Для сравнения в начале книги автор предлагает подборку рисунков здоровых детей, чья живопись не всегда так же интересна, как работы их больных сверстников. Традиционные сюжеты, озаглавленные «Лето» или «Кремль», проигрывают, к примеру, мистическим полотнам Алёши Л., таким как «Чудовище, сделанное, как из тумана», комиксу «Невидимки уезжают на дачу» Наташи М. или серии работ Димы Е. про деда: «Дед с кольями и страшная машина», «Дед укусил ёлку», «Страшный дед, телевизор, корабль».
Широкий круг тем, поневоле находящих отражение в рисунках пациентов, соседствует с недетским отношением к жизни. Начав рисовать в пять лет, за 10 месяцев Кирилл П. успел перейти от «энтомологического» периода в творчестве к безрадостной религиозности:
«…Одно время рисовал „тётей“ в виде жучков, которых очень боялся. Говорил, что „они выползают в темноте, подкарауливают людей, глотают их. Другие — круглые жучки спускаются с неба и сажают людей под кувалду“. Затем стал интересоваться книгой „Памятники Подмосковья“. Требовал, чтобы его водили в Кремль, по церквям. Больной был молчаливым, угрюм, ни с кем не общался, держался в стороне от детей. Говорил: „Чем так жить, лучше умереть“. Не переносил шума. В этот период рисовал церкви и кресты».

Лечебно-коррекционная работа, описываемая Болдыревой, приводит к улучшению состояния здоровья пациентов, за счёт чего своеобразность их рисунков закономерно снижается. Впрочем, так и здоровые дети, с возрастом адаптируясь к окружающему миру, зачастую утрачивают присущие им в первые годы жизни черты «юных гениев» и творцов-оригиналов.
«Классики и психиатры: Психиатрия в российской культуре конца XIX — начала XX века». И. Сироткина. М.: Новое литературное обозрение (2008)
Исследуя взаимодействия признанных творческих единиц и психиатрии, Сироткина обращается как к ожидаемым «пациентам» (Достоевский, Гоголь) так и к тем, кто обычно не ассоциируется с душевным нездоровьем. Здесь интересно проследить как диагнозы врачей могли меняться в зависимости от исторической конъюнктуры:
«…психологи и психиатры, конечно, не обошли поэта своим вниманием. В дни столетнего юбилея они объявили Пушкина и „гениальным психологом“, и „идеалом душевного здоровья“. Однако менее чем через два десятилетия, в дни революционной ломки авторитетов, прежний пиетет по отношению к Пушкину был позабыт. Как только левые критики захотели сбросить поэта с „парохода современности“, психиатры сменили точку зрения и начали писать о Пушкине как больном гении, делая акцент на его „душевных кризисах“ и якобы неуправляемом темпераменте. Тем не менее, к следующему пушкинскому юбилею — столетию смерти, широко отмечавшемуся в 1937 году, — возродился культ поэта, а вместе с ним — и версия „здорового Пушкина“».
Говоря о Толстом, исследовательница припоминает, что Лев Николаевич живо интересовался душевными болезнями, придумывал для своих детей сказки о сумасшедших и давал приют «странненьким» на территории Ясной Поляны.
Будучи знакомым с психиатром Сергеем Корсаковым, Толстой общался не только с ним, но и с его пациентами:
«Однажды вечером, — рассказывает дочь Толстого Татьяна, — Корсаков пригласил нас на представление, где актёрами и зрителями были сами больные. Спектакль прошёл с успехом. Во время антракта несколько человек подошли к моему отцу и заговорили с ним. Вдруг мы увидели бегущего к нам больного с чёрной бородой и сияющими за стеклами очков глазами. Это был один из наших друзей. — Ах, Лев Николаевич! — воскликнул он весело. — Как я рад вас видеть! Итак, вы тоже здесь! С каких пор вы с нами? — Узнав, что отец здесь не постоянный обитатель, а только гость, он был разочарован».
Многообразие точек зрения на одних и тех же людей и проявления их личности, представленных в книге, лишний раз напоминает о верности двух распространённых медицинских острот. Первая — что в психиатрической клинике, кто первый халат надел, тот и врач. И вторая — что здоровых людей нет на свете, а есть недообследованные.
Читайте также «„Чистота и диктатура“. О гигиенической антиутопии 1920‑х, которую интересно читать сегодня».