В Сеть «утёк» фильм режиссёров Натальи Меркуловой и Алексея Чупова «Капитан Волконогов бежал», премьера которого состоялась на Венецианском кинофестивале в 2021 году, где работа претендовала на главный приз. Хотя фильм получил поддержку Министерства культуры РФ и удостоился приза зрительских симпатий на фестивале «Кинотавр» в 2021 году, его прокат в России был перенесён на 2022 год, и с тех пор в российских кинотеатрах фильм так и не появился. Это не помешало активному обсуждению картины в соцсетях и публикациям рецензий. В феврале 2023 года представитель онлайн-кинотеатра Kion упомянул в своём Телеграме возможность официального проката фильма, вероятно, на стриминговой платформе, но пока более точной информации об этом нет.
Пока же о зрителе позаботились пираты. Сегодня у вас есть возможность лично оценить нашумевшую картину с Юрой Борисовым в главной роли.
Елена Кушнир делится впечатлениями о фильме, который можно назвать фантасмагорической антиутопией по мотивам реальной истории нашей страны.
1938 год, немного альтернативный Ленинград, расписанный граффити под Дейнеку и Малевича. Сотрудник неназванных силовых органов капитан Фёдор Волконогов (Юрий Борисов) служит вместе с такими же молодыми, красивыми, накачанными и бритоголовыми парнями, словно выписанными из клипа группы Shortparis (знаковая для фильма, хотя непонятно, по какой причине, песня «Полюшко-поле» в исполнении группы звучит в финальных титрах).
На досуге Волконогов играет с коллегами в спортивные игры и участвует в художественной самодеятельности, дома в коммунальной квартире качается и защищает соседку от приставаний безымянного беспартийного (минутное появление Николая Шрайбера). По утрам Фёдор ездит на работу, как все прочие граждане, в трамвае, выделяясь на общем сером фоне стильным спортивным костюмом цвета кремлёвских звёзд, который дополняют чёрные кожаные элементы.
На работе Волконогов вместе с другими красивыми выбивает пытками показания из невиновных людей, чтобы те подписали самооговоры, после чего их, честь по чести, можно было бы поставить к стенке за «шпионаж, диверсии, терроризм», которые в фильме объединены в некую «58‑ю статью». Статья, признательные показания и пусть молниеносный, но суд необходимы, как объясняет Фёдору начальник (Александр Яценко), поскольку «у нас правовое государство». Начальник признаётся, что эти люди на самом деле ни в чём не виноваты, но они «ненадёжный элемент» и рано или поздно навредили бы государству, что особенно опасно «накануне большой войны».
В один прекрасный день начальник выпрыгивает из окна прямо под ноги Волконогову, и тот, не будь дурак, понимает, что сейчас всех, кто был у него в подчинении, начнут хватать. Пока Фёдор уносит ноги под «Петю и Волка» Сергея Прокофьева, остальных действительно хватают, пытают и расстреливают. Лучший друг из числа «красных» (Никита Кукушкин) является Волконогову с того света и сообщает, что они всем дружным отрядом попали в ад. Чтобы избежать этого, капитан должен получить прощение хотя бы одного родственника замученной им жертвы.
Волконогов отправляется в покаянный квест, казённо бубня родственникам: «Произошла ошибка. Ваш отец (муж, сын, брат) оговорил себя после применения к нему особых методов». Родные реагируют по-разному: от матерного посыла до мгновенного желания сдать странного мужика безымянным органам. Тем временем за Фёдором охотится инфернальный, больной туберкулёзом майор (Тимофей Трибунцев, давно занявший место главного мелкого беса на российском экране), очень эффективный палач, приехавший, видимо, из Москвы. Он преподаёт местным урок пыток с помощью противогаза, которым сам себя на всякий случай тренирует, зная, что его ждёт, если он не схватит капитана.
Многими были отмечены параллели «Капитана» с фильмом «Чекист» (1992) режиссёра «Особенностей национальной охоты» Александра Рогожкина. Общее между двумя картинами действительно есть, но различий больше, и обусловлены они временем.
Конвейер смерти, безличное, доведённое до автоматизма насилие государственной машины, показанное Рогожкиным, в год выхода фильма никому не понравилось. Критики ругали режиссёра за избыточную жестокость (пытки и расстрелы почти в каждой сцене) и обилие голых тел, усматривая в этом эротику, упоение и смакование. Кто-то даже назвал это «перестроечным маньеризмом». Именитые критики были так сильно обижены на Рогожкина, заставившего их смотреть на это неприятное зрелище, что ни один не обиделся на Большой террор или хотя бы вспомнил тоталитарный эпик Пазолини «Сало, или 120 дней Содома». Итальянскому классику можно было бы предъявить те же самые претензии: много насилия и наготы.
Только культуролог Константин Фрумкин в работе «Террор и насилие в зеркале искусства», опубликованной в журнале «Знамя», объяснил смысл этой кажущейся избыточности:
Резкое сокращение расстрельных эпизодов убило бы всю концептуальность фильма. Если бы в нём была лишь одна или две сцены расстрела, они привлекли к себе неправомерно большое и не лишённое бессознательной сексуальности зрительское внимание, и было бы более справедливо говорить о смаковании. По стандартам голливудского кинематографа, если фильм эротический, то в нём должна быть одна эротическая сцена.
В «Чекисте» расстрел, хоть ему и предшествует обнажение, не эротика. И именно пониманию этого служит многократное повторение сцен казни, которое имеет цель не смакования, а как раз его пресечения. Создателям фильма нужно, чтобы женские тела перестали соблазнять не только чекистов, но и зрителей.
30 лет спустя после выхода «Чекиста» правота Фрумкина доказана «Капитаном». В последнем даже есть та самая одна эротическая сцена с участием красавца-Борисова и чрезвычайно соблазнительной девушки (Анастасия Уколова), чью обнажённую грудь нам щедро показывают. В другой сцене появляется полностью обнажённая красавица Виктория Толстоганова, играющая сошедшую с ума вдову одной из жертв Волконогова. И хотя в морге, куда капитан приходит к ещё одной родственнице расстрелянного, человеческие тела лежат, как туши в мясной лавке, этого недостаточно для выполнения задачи, поставленной «Чекистом».
В тоталитарную фантасмагорию Меркуловой и Чупова проникает эротика. Происходит это, конечно, не случайно. Недовольные критики 90‑х (кроме Фрумкина) сегодня были бы довольны: перед нами очень эстетичный ад.
Писатель Дмитрий Быков (признан иноагентом властью РФ) и многие другие отмечали сходство фильма с «Иваном Грозным» Эйзенштейна. Но сходство тут лишь в чёрно-красных нарядах опричников, переосмысленных в чекистов, да в песнях с плясками, но и последнее относительно. Во второй части фильма, которая не понравилась Сталину и была запрещена, Эйзенштейн снял единственную цветную сцену с пиром опричников. Возможно, он снял бы больше, но трофейной плёнки не хватало на весь фильм. Жизнь выступила соавтором, заставив одну сцену выстрелить прямо в голову — зрителю, обалдевшему Иосифу Виссарионовичу, с которым проведены недвусмысленные параллели, и самому Эйзенштейну, который за первую часть «Грозного» получил Сталинскую премию, а за вторую едва не стал «врагом народа».
Посреди монохромного кошмара Иванова царства разворачивается под лихие песенки и бесовские пляски самый натуральный чёрно-красный ад; кажется, что даже стены в царском дворце пылают, как в геенне огненной. Этот дьявольский маскарад тоже эстетство: эстетство босхианского кошмара и «Капричос» Гойи.
Эстетизировать советские 1930‑е годы начали тоже в 1990‑е, впервые это произошло в фильме «Прорва» (1992) Ивана Дыховичного о жизни чекистов и высоких чинов.
В «Волконогове», снятом в наше очень тревожное время, нас встречает ожидаемая эстетика антиутопии. Строгий сталинский ампир с шизофреническими оттенками авангарда, почти неестественно чистые центральные улицы и обшарпанные дома за фасадами, одинаково одетые люди и в качестве апофеоза — медленно плывущий по небу красный аэростат с надписью «1938»: в фантастических фильмах так появляется космический корабль с инопланетянами, прилетевшими захватить Землю. От этого грозного величия хочется спрятаться под стол. Недаром Волконогов смотрит на дирижабль, скорчившись на земле, как раздавленная букашка.
«Прорва» же, разливаясь джазовыми аккордами, выглядит как советская утопия. Сочные краски, всё залито солнцем, идёт какой-то нескончаемый праздник, фильм даже начинают документальные кадры пышных спортивных торжеств. Девушки выглядят как розовощёкие работницы с плакатов или Марлен Дитрих, мужчины подтянуты и аккуратны. Сверкает золотом фонтан «Дружбы народов» (возможно, намеренный анахронизм именно «для красоты»), блистают огромные хрустальные люстры и чистые голубые воды, «а надо мною проплывает красавец белый теплоход». Балет, метро и все в белых штанах, как мечтал Остап Бендер. Местного беса играет не тощий больной Трибунцев, кашляющий чем-то чёрным, а фронтмен группы «Несчастный случай» Алексей Кортнев с его физиономией молодого сытого Джокера.
До ужасов и абсурда не сразу доберёшься, но они неуловимо присутствуют, причём чем красивее картинка, тем сильнее ощущение «тут что-то не так», словно зло разлито в воздухе, им заражена эта румяная золотоволосая идиллия. Вот оно — зло под солнцем, когда Кортнев элегантно ухаживает за дамой на палубе, а через минуту насилует её в тёмном уголке просто потому, что может, и насиловать ему прикольнее, чем добровольно.
Объединяет все эти такие разные по стилю, духу и времени фильмы одно: над всем царит, во всём присутствует незримый и страшный Великий Каратель. В натурализме «Чекиста». В истерическом гламуре «Прорвы». В клаустрофобной сатанистской духоте «Грозного». В документализме перестроечной «Софьи Петровны», поставленной по одноимённой повести и сценарию Лидии Чуковской, которая два года после ареста её мужа, учёного Матвея Бронштейна, провела в очередях в тюрьмы, не зная, что её муж уже расстрелян, как не знают родственники жертв Волконогова. Софья Петровна, чьего сына вскоре арестуют, произносит слова, которые почти полностью повторяет девушка Волконогова, предающая его от чистого сердца:
В нашей стране с честным человеком ничего не может случиться. Просто недоразумение. Смотрите же, будьте молодцом…
И в сегодняшнем стильном абсурде «Волконогова», заточенного на то, чтобы порезать его на гифки для запрещённых соцсетей, мы видим вишенку на торте, который «мы с вами строили, строили и наконец построили», как говорили в «Чебурашке». Не в сегодняшнем, с зубами, а в старом, но сегодняшний Чебурашка сворачивает голову во вчера. Как и вся Россия, в общем-то, по крайней мере, её культура, представляющая собой палимпсест — новый текст, написанный поверх старого.
Общими усилиями произошла окончательная (хочется надеяться, что хотя бы не бесповоротная) сакрализация тоталитаризма. Уже неважно, что мы видим на экране: гламур или пожирание фекалий, как у Пазолини. Мясо на крюках или трепетные женские бюсты, способные соблазнить. Чекиста-импотента у Рогожкина или действующего секс-символа Борисова. Одно красное на чёрном перешивается в другое. Артисты наряжаются и начинается наш любимый гран-гиньоль, лишившийся к 20‑м годам XXI века даже необходимости делать персонажей хоть сколько-нибудь реалистичными. Достаточно раздать маски (в государственном православном духе): кающийся грешник, бес, девочка-ангел, папу которой убил Волконогов. Уста младенца, как водится, глаголят истину и раскрывают глаза:
Папу на войне в Испании пытали фашисты, он им ничего не сказал. Вы что, пытаете лучше, чем фашисты?
Вот вроде бы и тоталитаризм осуждается (эстетично), и напоминается о важном (уроки истории), и кино общественно полезное (но только тем, кто знает реальную историю, остальные на фильм не пойдут).
А впечатление такое, что слышим мы один и тот же гимн Великому Карателю. Тоталитаризм превратился в российское обсессивно-компульсивное расстройство. Мы то так его почешем, то этак. То с похвалами, то с проклятиями. Со словами и без слов. И каждый фильм ложится цветочным букетом к ногам великого каменного идола. И каждое осуждение тоже служит ему. «Волконогов» пропел ему очередной гимн. Просится надпись: «Тоталитаризм: теперь для поколения зумеров».
Прошлое никогда не перестанет быть прошлым, пока мы ему молимся. У Лукиана получилось похоронить отживших своё богов, показав их маленькими и смешными. Российским режиссёрам пора снимать «Смерть Сталина».
Читайте также «„Титаник“ плывёт: памяти Вадима Абдрашитова».
