В 1918 году, с принятием декрета «О праве граждан изменять свои фамилии и прозвища», в Советской России началась эпоха великого переименования, длившаяся два десятилетия. Установленные правила позволяли совершеннолетним людям выбрать любые фамилии и — с 1924 года — имена. Простота процесса и минимум ограничений привели к тому, что до конца 1930‑х годов десятки тысяч человек воспользовались этим правом, некоторые — не по одному разу.
Рядовая процедура, вероятно, не получила бы широкой известности, если бы не обязательная публикация в газетах соответствующих объявлений. Их читали, над ними смеялись, зачастую не догадываясь, какие судьбы скрывались за несколькими формальными строчками.
Рассказываем, в чём отличие советской практики от дореволюционной, какими мотивами руководствовались заявители и сложно ли было стать однофамильцами великих людей.
Прошения на Высочайшее Имя
Когда советские идеологи писали, что изменить фамилию при царизме было практически невозможно, они отчасти лукавили. Практика существовала, хоть и в гораздо меньших масштабах. Если не углубляться в историю и для сравнения проанализировать ситуацию за полвека до Октябрьской революции, то можно увидеть не только различия с советским опытом, но и внеполитическое сходство.
Основной особенностью дореволюционной смены фамилии был адресат: желающие подавали прошения на имя императора. Бюрократическая громоздкость, обязательное обоснование мотивов и невостребованность процедуры среди определённых слоёв населения (например, крестьян, имеющих до отмены крепостного права только имена и прозвища), безусловно, влияли на количество подаваемых заявлений.
Редкие прошения были обусловлены, как правило, неблагозвучием или непристойностью фамилий: так, в 1866 году сын коллежского асессора Дураков поменял фамилию на Лаврентьев.
Прецеденты особого интереса не вызывали, но некоторые из них, из-за широких пределов царского усмотрения, приобретали характер анекдотов и передавались из поколения в поколение. В начале ХХ века газеты рассказывали один из них:
«В Москве до сих пор существуют купцы, носящие фамилию Семипуповых. Прежде они носили фамилию Восьмипуповых, и один из них подал на Высочайшее Имя прошение об изменении его фамилии. Это было при императоре Николае I. Когда Государю доложили прошение, он, находясь в хорошем расположении духа, шутя заметил:
— Уменьшите ему на один.
Так и сделали, и отсюда произошла фамилия Семипуповых».
Иногда прошения о смене фамилии подавали родственники и однофамильцы государственных преступников. Братья и сёстры Дмитрия Каракозова в своём ходатайстве писали, что «злодей, покусившийся на драгоценную жизнь Его Императорского Величества», гнусным преступлением опозорил носимую ими фамилию и просили разрешения именоваться впредь Владимировыми. То же самое были вынуждены сделать и саратовские дворяне Каракозовы, став Михайловыми-Расловлевыми.
В начале ХХ века ходатайства о смене фамилий, по-прежнему нечастые, делились на две категории: о замене по причине неблагозвучия или непристойности и о закреплении за просителями фамилий и отчеств, которыми они именуются в быту.
С началом Первой мировой войны ситуация изменилась: на волне германофобии подданные Российской империи массово меняли немецкоязычные фамилии. Государство признало патриотические мотивы веской причиной и установило соответствующий порядок смены немецких фамилий на русские. Воспользоваться процедурой мог любой желающий. Дворяне обращались в Департамент герольдии Правительствующего сената и оплачивали прошения гербовыми марками, представители других сословий отправляли просьбу в канцелярию прошений, подаваемых на Высочайшее Имя, и от уплаты сбора освобождались. Выбор новых фамилий власти ничем не ограничивали.
В 1915–1916 годах газетные публикации о разрешении императора изменить тому или иному лицу немецкую фамилию на русскую появлялись регулярно. Подобные ходатайства подавали даже высокопоставленные чиновники, в том числе член Госсовета Борис Штюрмер и обер-прокурор Святейшего синода Владимир Саблер.
Процесс справедливо считался одним из самых массовых в дореволюционной России. Но после Октябрьской революции явление приобрело иные масштабы и было обусловлено другими причинами.
Тысячи газетных объявлений
4 марта 1918 года вышел декрет СНК «О праве граждан изменять свои фамилии и прозвища». С одной стороны, он явился ответом на ходатайства, с которыми граждане обращались в новые органы власти, с другой — во многом был созвучен революции и идеалам свободы. Согласно декрету для смены фамилии требовалось всего лишь обратиться с заявлением в ЗАГС и опубликовать в газете соответствующее платное объявление. Если не встречалось препятствий от заинтересованных лиц, то через пару месяцев заявителя записывали под новой фамилией.
Как отмечали газеты, уже на третий день после принятия декрета отделы записи браков и рождений были завалены ходатайствами о перемене фамилий. По приблизительным подсчётам, за первые три-четыре месяца в губернских городах зарегистрировали порядка 1200 заявлений. После организации отделов ЗАГС в деревнях и сёлах количество заявлений стало расти. Когда в 1928 году подводили промежуточные итоги, выяснилось, что за 10 лет 20 тысяч граждан изменили свои фамилии. В 1932 году их насчитывалось уже свыше 62 тысяч, и процесс только набирал обороты.
Если что-то и могло остановить всех желающих, то это сбор за перемену фамилии. Например, в 1922 году он был установлен в размере пяти тысяч рублей, что практически соответствовало общему прожиточному минимуму и в два раза превышало стоимость минимальной продуктовой корзины. В 1930 году за перемену фамилии граждане платили от 5 до 25 рублей, в зависимости от уровня дохода плательщика, и это составляло 1/15 часть зарплаты. Позволить себе такие расходы мог не каждый, тем более что при отрицательном решении ЗАГСа сбор не возвращали.
Смена фамилии для многих напрямую ассоциировалась с крушением старого мира и отказом от прежней жизни. Когда в 1924 году Народный комиссариат внутренних дел разрешил менять имя, некоторые с готовностью поменяли и его. Труднопроизносимые, неблагозвучные, а иногда и просто старомодные имена, которые до революции присваивались по святцам, люди считали пережитком прошлого. Новая власть дала возможность от них избавиться, и потянулись в ЗАГСы различные Авраамы и Фёклы, чтобы стать Сергеями и Нинами. Или чтобы выбрать себе имя в духе времени: Октябрь, Ким, Свобода.
На первых порах не обошлось без перегибов. Некоторые меняли фамилию, чтобы скрыть следы преступлений или использовать новую в корыстных целях: например, под именем более удачливого конкурента переманивать к себе клиентов. Другие слишком широко трактовали свободу выбора и хотели называться Господь Бог или Саваоф. Третьи зачем-то стремились поменять нейтральные фамилии. Поэтому власти периодически ужесточали правила, но в целом объявления о смене имён и фамилий не сходили с газетных полос до конца 1930‑х годов, совмещая трагедию и комедийность.
Примечательно, что явление оказалось увековечено не только в газетных столбцах. Ироничные и хлёсткие характеристики можно найти в сатирических журналах, дневниках писателей, художественной литературе и даже в музыке. Одна из таких реальных публикаций вошла в вокальный цикл Александра Мосолова «Четыре газетных объявления» (1926). Авангардный композитор поместил её в одном ряду с продажей пиявок, травлей крыс и пропажей английского сеттера, по аналогии с вёрсткой газетных полос. В объявлении, опубликованном в «Известиях», говорилось:
«Гражданин Заика Стефан Наумович, происходящий из хутора Бабич Дон. округа, рождённый в 1907 году 24 декабря, переменяет фамилию Заика на Носенко».
Соседство этого объявления с другими свидетельствовало: советские граждане меняют фамилии так же часто, как травят крыс и теряют собак. Впрочем, у граждан на это было множество причин.
«Передовой рабочий, а фамилия — Сопляков…»
Чаще всего предоставленным правом пользовались люди с неприличными и неблагозвучными фамилиями. Как и при царизме, заявители стремились оградить себя от бесконечных издевательств. Но советская власть добавила в практику несколько смысловых оттенков.
Во-первых, желающие освобождались не просто от неприличных фамилий — они отказывались от фамильного наследия, которым их предков «наградил когда-то барин-самодур». Поэтому практика носила отчасти и «классовый» характер. А во-вторых, советская власть, строя общество равных, стремилась показать, что достоинство человека и его заслуги не могут нивелироваться неблагозвучной фамилией, вызывающей насмешки. Часто на страницах газет можно было увидеть возмущённые отклики читателей:
«Передовой рабочий Никифор Петрович Сопляков однажды покритиковал на собрании одного оболтуса. А тот ему в ответ: „Тоже мне нашёлся указчик — Сопляков“. Глупо? Конечно. Но и обидно: не заслужил старый рабочий такой шутки. <…> Лучше, если у нас не будут иметь хождения фамилии типа Кобыла, Трепач, Сопляков — не украшают они людей».
Интересы государства и общества совпали, и в ЗАГСы пошли тысячи Дураковых, Сопляковых, Сопатых и Вонючкиных, чтобы стать Дубровскими или Раевскими. Фантазии заявителей при выборе новых фамилий были не ограничены. Лев Успенский в книге «Ты и твоё имя» писал:
«Чаще всего они выбирали для себя нестерпимо жеманные, сладкозвонкие звукосочетания, стараясь блеснуть приторной и пошловатой красивостью. Ещё хорошо, если они (а таких были сотни!) непременно хотели зваться теперь Ленскими, Онегиными, Гиацинтовыми или Ароматовыми. А то их не устраивало ничто, кроме сочетаний вроде Ромуальд Корнер или Кирилл Робинзон».
Но неплохое в целом дело портила большая ложка дёгтя — обязательная публикация объявлений в газетах. Благодаря такой огласке заявителям не столько сочувствовали, сколько лишний раз смеялись над ними, особенно при явном контрасте между прежней и новой фамилями. Именно этот диссонанс вызывал интерес читателей и сатириков.
Порой получалось действительно забавно: подал гражданин Гнида объявление в «Известия» и попутно попал в историю советской литературы, потому что поэт Николай Олейников увидел в нескольких газетных строчках сюжет для стихотворения «Перемена фамилии» (1934). Олейников, правда, переименовал лирического героя, но точно передал общественные настроения:
Козловым я был Александром,
А больше им быть не хочу.
Зовите Орловым Никандром,
За это я деньги плачу.
Быть может, с фамилией новой
Судьба моя станет иной,
И жизнь потечёт по-иному,
Когда я вернуся домой.
Изменение фамилии по причине неблагозвучности — пожалуй, единственная причина, не зависящая от политики, идеологии и моды и неизменно считающаяся уважительной. Немного иначе дело обстояло с другими мотивами.
Пушкины, Лермонтовы и Маяковские
Особый интерес представляли случаи, когда новая фамилия принадлежала знаменитому соотечественнику. Тщеславные граждане хотели таким образом отождествить себя с героями страны, известными артистами и поэтами: некий Андрошин желал стать Чапаевым, Шабадина — Баратынской, и здесь даже журналисты не упускали случая посмеяться.
В 1928 году внимание «Вечерней Москвы» привлекло стандартное объявление в «Известиях»: Василий Иванович Низвищук сообщал, что меняет фамилию на Лермонтов. Газета откликнулась на него сатирическим стихотворением «Однофамильцы»:
Легко ли до подобных штук
Доехать и не рассмеяться?
Василь Иваныч Низвищук
Желает Лермонтовым зваться!
Закон сегодняшний таков —
Меняет имя по заказу —
И никаких Низвищуков
И двое Лермонтовых сразу!
Да будет назиданье впредь!
Я лично — иначе нельзя ведь —
Спешу Низвищука поздравить
И Лермонтова пожалеть!
Ироничный автор, вероятно, не подозревал, что благодаря декрету в стране было несколько Лермонтовых. Но закон не сильно препятствовал подобным экспериментам, если не было возражений от заинтересованных лиц, и журналистам оставалось только сочувствовать великим поэтам.
В 1933 году гражданин Чушкин решил сменить фамилию на Пушкин. «Вечерняя Москва» обречённо писала:
«Протестовать некому. Друзья давно „сошли под вечны своды“. Группком, объединявший писателей первой половины XIX века, вымер всем пленумом. Кто же даст отпор Чушкину?!»
В 1937 году журнал «Крокодил» обнаружил вопиющую наглость: Пётр Александрович Комочкин решил стать Маяковским. Возмущённый журнал призвал читателей «категорически протестовать против присвоения гражданином Комочкиным фамилии лучшего советского поэта нашей эпохи» и советовал нахалу подыскать себе что-нибудь другое.
Чем закончилось дело — неизвестно. Но на практике вопрос не всегда решался в пользу заявителя: когда некий гражданин захотел стать Герценом, ЗАГС предложил ему другую фамилию из-за протестов родственников.
Вместе с классиками страдали иногда и современники. Леонид Утёсов вспоминал:
«Была такая мода — менять фамилии. У меня сохранилось несколько вырезок, где газета сообщала, что Степан Степанович Макаревич сменил фамилию на Утёсов, а имя — на Леонида. Выступаю я как-то перед работниками милиции, а они мне говорят, что вчера поймали воришку Леонида Утёсова. И уже не первого. Нет, что ни говорите, а популярность иногда вещь грустная».
Однофамильцы «врагов народа»
Нередко для смены фамилии существовали более серьёзные причины. Волна соответствующих объявлений появлялась в газетах после громких политических процессов. Носить фамилию «врага народа» было небезопасно. Родственники порывали связь с осуждённым вплоть до отказа от одиозной фамилии, однофамильцы стремились избежать лишних проблем и косых взглядов. Так, спустя два месяца после расстрела в 1937 году маршала Тухачевского его сестра Мария подала в газету объявление об изменении фамилии на Юрьеву. Впрочем, это не спасло её от ареста. Как член семьи изменника родины она была приговорена к восьми годам исправительно-трудовых лагерей.
В 1938 году, после процесса антисоветского «право-троцкистского блока» над «изменниками родины» и расстрела подсудимых, газеты публиковали много объявлений от однофамильцев: Ольга Феофилактовна Бухарина меняла фамилию на Раймонд, Елена Григорьевна Ягода и Лев Алексеевич Ягода — видимо, супруги — планировали стать Дубравиными.
Чтобы избежать даже случайной идентификации с Троцким, его однофамильцы в конце 1930‑х годов массово ходатайствовали о перемене фамилий. Какому-то бедолаге совсем не повезло: на заре советской власти он специально взял фамилию Троцкий, но спустя 20 лет выяснилось, что напрасно, и ему снова пришлось её менять.
Кроме того, ЗАГСы были завалены соответствующими заявлениями после «чисток» среди советских служащих: сами «вычищенные» пытались откреститься от прошлого, их супруги спасались от порочного родства.
Несладко приходилось и тем, чья фамилия оказывалась созвучна антисоциальным элементам и пережиткам. И потому Около-Кулак становился Снежинским, Богоявленский — Быстровым, Богородский — Горским.
Вынужденная смена фамилий, с одной стороны, базировалась на инстинктах самосохранения и вызывала сочувствие, с другой — не исключала сделок с совестью. Вряд ли можно сказать, например, сколько граждан, публично порвавших связь с родными в годы коллективизации и политики раскулачивания, попытались забыть и свою фамилию. Граница между жизненной необходимостью и злом была неуловима, моральный выбор в каждом случае лежал на совести заявителя.
Гражданка Балакова — очень Капризная
Вместе с тем в газетах было множество объявлений, по текстам которых сложно распознать мотивы. Например, совершенно непонятно, зачем Ивану Григорьевичу Григорьеву понадобилось менять фамилию, если бы газеты не объяснили:
«Летом прошлого ⦋1935⦌ года Григорьев был арестован по обвинению в убийстве. Суд приговорил его к семи годам лишения свободы. Спустя несколько месяцев выяснилось, что настоящий убийца — другой Григорьев, тоже Иван Григорьевич, житель той же местности и одного года рождения».
Это и стало причиной, по которой законопослушный Григорьев пришёл в ЗАГС.
Гражданка Солодовникова стала Ромашкиной, Воронин — Воронцовым, а Степан Павлов поменял имя на Сергей. Что им мешало жить с прежними именами и фамилиями? Чем они руководствовались: модой, семейными обстоятельствами, мимолётными желаниями или преступными намерениями? Ведь в те же годы фиксировалось много случаев смены фамилий для ухода от уплаты налогов и в других незаконных целях. «Гражданка Балакова Галя Борисовна меняет фамилию на Капризная» — это один из капризов эмоциональной тамбовчанки или мы не видим чего-то большего?
Впрочем, представители власти и публицисты утверждали, что многие действительно безосновательно обременяли своими заявлениями государство. Предоставленная гражданам свобода выбора, как всегда, обернулась вседозволенностью. Практику смены фамилий начали постепенно ужесточать, и уже к середине 1930‑х годов была выработана чёткая позиция: «Идёшь в ЗАГС — готовь мотивы». Стало невозможно поменять нейтральные имена и фамилии или выбрать те, которые не соответствовали высокому статусу советского человека.
Со временем политическая целесообразность многих мотивов сошла на нет. В СССР в основном вернулись к замене неблагозвучных фамилий, а эпоха великого переименования осталась на страницах архивных газет и в литературе. Удивительно, но даже спустя 100 лет невозможно оторваться от чтения этих объявлений. Кто знает, какие судьбы за ними скрывались…
Читайте также: «Революционное кривописание». Большевистская реформа русской орфографии
