Фёдор Иванович Тютчев известен широкой публике как автор строк «умом Россию не понять» и «люблю грозу в начале мая», но лишь искушённые знают, что помимо поэзии он серьёзно занимался публицистикой. Тютчев был весьма консервативен, видел в революциях кошмарную угрозу и пытался последовательно отстаивать позиции России как центра христианства и оплота славян. Рассказываем, что привело Фёдора Ивановича в публицистику и насколько успешен он был в этом деле.
Как Тютчев пришёл в публицистику
В знаменитой статье «Россия и Германия» Фёдор Тютчев писал:
«Я русский, милостивый государь <…> русский сердцем и душою, глубоко преданный своей земле, в мире со своим правительством и совершенно независимый по своему положению».
Насколько искренним было уверение в независимости, судить трудно. С одной стороны, Тютчев занялся «патриотической публицистикой» в довольно сложный период жизни и с её помощью, пусть и не быстро, построил успешную карьеру. С другой — время от времени он нелестно отзывался и о происходящем в России, и даже о Николае I лично (правда, уже в годы Крымской войны, ближе к смерти императора). К тому же нет ни одного доказательства, что за подобные тексты Тютчеву хоть сколько-нибудь платили напрямую. А чтобы объяснить, как поэт вообще пришёл к публицистике, следует коротко рассказать о его молодости.
Тютчев родился в 1803 году, его отец служил в Кремлёвской экспедиции (занимался строительством и ремонтом в Кремле). Фёдор Иванович получил блестящее домашнее образование. Одним из его учителем был поэт, переводчик и знаток классической литературы Семён Амфитеатров (он же учил Михаила Лермонтова и Евгению Тур). Тютчев хорошо знал классические языки, рано заинтересовался стихосложением и переводами. С 1817 года в качестве вольнослушателя посещал лекции на словесном отделении Императорского Московского университета, а уже в 1821 году (то есть в 18 лет) поступил на службу в Государственную коллегию иностранных дел и отправился в Мюнхен как внештатный атташе Российской дипломатической миссии. Следующие два десятилетия Фёдор Иванович жил за границей, преимущественно в Германии и Италии, и крайне редко бывал в России. Впрочем, именно в эти годы поэт написал более сотни стихотворений, которые считаются сегодня классикой русской пейзажной лирики: «Люблю грозу в начале мая…», «Ещё в полях белеет снег…», «Зима недаром злится…».
В 1838 году умерла первая жена Тютчева, Элеонора. Пишут, что поэт тяжело пережил утрату — поседел за несколько ночей. Но уже в 1839‑м Фёдор Иванович женился второй раз — его супругой стала Эрнестина Дёрнберг, богатая и красивая баронесса, не так давно овдовевшая. Можно найти упоминания, что роман начался задолго до смерти их первых супругов, но в контексте нашей истории важно то, что из-за свадьбы и затянувшегося почти на год медового месяца Тютчев надолго и без разрешения оставил место службы в Турине. Поступать таким образом запрещалось: в 1841‑м поэта и дипломата уволили со службы и даже лишили звания камергера.
Следующие пару лет Фёдор Иванович провёл в Европе. Семья, включая трёх дочерей Тютчева от первой жены, жила на деньги Эрнестины. Поэт этого не скрывал и в письмах родственникам делился:
«С прошлого года и я, и дети, мы всецело живём на её счёт, а сверх того тотчас после нашей свадьбы она уплатила за меня двадцать тысяч рублей долгу» (что приблизительно составляет оклад старшего секретаря миссии за два года. Откуда у Тютчева был такой долг — неясно. — В. М.).
И всё же мысли о недопустимости жизни за счёт жены, возвращении на службу и карьерном росте не оставляли Тютчева. К тому же поэт всегда любил размышлять о международной политике и щедро делился рассуждениями с друзьями по переписке. В числе адресатов Тютчева была Амалия Крюденер, двоюродная сестра императрицы Александры Фёдоровны, жены Николая I. Крюденер обладала хорошими связями, и её покровительство, вероятно, помогло Тютчеву добиться встречи с Александром Бенкендорфом летом 1843 года.
Здесь следует остановиться и кое-что прояснить: понятно, для чего встречи с Бенкендорфом искал Тютчев, но зачем главе III отделения беседовать с уволенным несколько лет назад дипломатом? Дело было в том, что авторитет России в Европе в те годы резко падал. Заслуги наполеоновской эпохи забывались, а Священный союз возмущал большинство европейцев. Усугубили ситуацию путевые заметки «Россия в 1839 году» довольно известного французского писателя Астольфа де Кюстина. Книгу опубликовали только в 1843 году, и она неожиданно стала хитом в Европе и США. Если кратко говорить о содержании, то в записках Кюстина Россия предстаёт отсталой бюрократизированной страной, в которой царь обладает неограниченной властью, высший свет имитирует европейский образ жизни, а подданные вынуждены повиноваться. Например:
«В России деспотическая система действует, как часы, и следствием этой чрезвычайной размеренности является чрезвычайное угнетение. Видя эти неотвратимые результаты непреклонной политики, испытываешь возмущение и с ужасом спрашиваешь себя, отчего в деяниях человеческих так мало человечности».
или:
«Нам трудно составить верное представление об истинном положении русских крестьян, лишённых каких бы то ни было прав и тем не менее составляющих большинство нации. Поставленные вне закона, они отнюдь не в такой степени развращены нравственно, в какой унижены социально; они умны, а порой и горды, но основа их характера и поведения — хитрость. Никто не вправе упрекать их эту черту, естественно вытекающую из их положения. Хозяева постоянно обманывают крестьян самым бессовестным образом, а те отвечают на обман плутовством».
Понятно, что в российском правительстве были крайне недовольны и падением авторитета в целом, и записками Кюстина в частности, потому хотели дать симметричный ответ и искали для этого свежие умы. Министр иностранных дел Карл Нессельроде, очевидно, не справлялся с защитой российского авторитета за рубежом (кстати, именно он в своё время уволил Тютчева). От знакомых в светских кругах Александр Бенкендорф узнал, что Тютчев хорошо осведомлён о происходящем в Европе и, что даже более ценно, мыслит смело, грамотно отстаивает своё мнение и строит нестандартные политические концепции. Так оказалось, что глава III отделения и бывший дипломат могут стать одинаково полезны друг другу.
Встреча Тютчева и Бенкендорфа прошла более чем удачно. Изначально Тютчев предлагал продвигать интересы России в иностранной прессе с помощью лояльных зарубежных авторов. Бывший дипломат не знал, что такую идею в высших правительственных кругах уже рассмотрели и отвергли. Было решено действовать только с помощью русских авторов. Фёдор Иванович быстро сообразил, в каком направлении вести диалог, подхватил эту идею и выразил готовность стать таким автором, когда подвернётся случай. В письме жене Тютчев рассказывал:
«Бенкендорф, как ты, вероятно, знаешь, один из самых влиятельных людей в Империи, по роду своей деятельности обладающий почти такой же абсолютной властью, как и сам государь. Это и я знал о нём, и, конечно, не это могло расположить меня в его пользу. Тем более отрадно было убедиться, что он в то же самое время безусловно честен и добр. Этот славный человек осыпал меня любезностями, главным образом благодаря Крюденерше и отчасти из симпатии ко мне».
В дальнейшем Бенкендорф и Тютчев переписывались, вплоть до смерти первого в 1844‑м. А случай выступить, которого ждал поэт, подвернулся совсем скоро.
Публицистический дебют Тютчева
В конце 1843-го — начале 1844 года весьма влиятельная немецкая «Аугсбургская всеобщая газета» (Augsburger Allgemeine Zeitung) издавала цикл материалов «Письма немецкого путешественника с Чёрного моря» (Briefe eines deutschen Reisenden vom Schwarzen Meer). Автор одного из писем весьма жёстко прошёлся по русской армии, сообщив, среди прочего, что в России крепостных отдают в солдаты за такие провинности, которые во Франции считаются препятствием к военной службе. Из этого можно было сделать вывод, что в российской армии собрались преступники, чей моральный облик весьма далёк от европейских. И хотя автор сгладил своё заявление тем, что русские солдаты служат 25 лет в условиях строжайшей дисциплины, его письмо ужасно задело российское правительство. Официальным ответом стала нота протеста министру иностранных дел Баварии фон Гизе, а неофициальным — анонимная газетная заметка за авторством Тютчева.
Фёдор Иванович подготовил короткое письмо в «Аугсбургскую газету» на французском языке, его перевели на немецкий и опубликовали 21 марта 1841 года как полученное «от одного русского». Был ли текст инициативой самого Тютчева или прямым государственным заданием, неясно. Пожелавший остаться неизвестным Тютчев яростно вступился за русских солдат и, по-видимому, лучшей защитой посчитал нападение. Вместо того чтобы как-то комментировать тезисы «немецкого путешественника», он прямо заявил, что немцы должны благодарить армию Российской империи:
«Ну что ж, люди, уравниваемые подобным образом с галерными каторжниками, те же самые, что почти тридцать лет назад проливали реки крови на полях сражений своей родины, дабы добиться освобождения Германии, крови галерных каторжников, которая слилась в единый поток с кровью ваших отцов и ваших братьев, смыла позор Германии и восстановила её независимость и честь.
<…>
После веков раздробленности и многих лет политической смерти немцы смогли вновь обрести своё национальное достоинство только благодаря великодушной помощи России; теперь они воображают, что неблагодарностью смогут укрепить его».
Тютчеву удалось начать жаркую дискуссию. Во-первых, публикацию в газете снабдили комментарием о том, что предыдущий материал не давал никаких оснований думать, что «немецкий путешественник» считает русских солдат «каторжниками» и «преступниками» и вообще в Германии уважают российскую армию:
«Наш корреспондент с Чёрного моря вовсе не думал ставить на одну доску каторжанина и русского солдата, чьё мужество, скромность и терпение он восхваляет».
В России этим комментарием остались довольны. Российский поверенный в делах докладывал начальству:
«Сегодня особые обстоятельства вынудили Allgemeine Zeitung воздать должное Русской армии, её чести и славе, причём сделать это более решительно, нежели, вероятно, ей бы хотелось».
Во-вторых, через два с половиной месяца и сам «немецкий путешественник» прямо написал, что анонимный русский автор «совершенно неверно понял смысл» его статьи и, вероятно, плохо знает немецкий язык, раз так превратно толкует текст. Здесь нет полной ясности: с одной стороны, Тютчев признавал, что слабо владеет бытовым немецким (притом что литературный он знал великолепно), с другой — возможно, что он намеренно зацепился за этот фрагмент, чтобы спровоцировать спор и подчеркнуть заслуги России для мира и безопасности в Европе.
В‑третьих, за сам факт публикации «письма русского» конкуренты обвинили «Аугсбургскую газету» в «прорусской пропаганде».
Не желая терять темп дискуссии, Фёдор Тютчев написал ещё одно политическое письмо, которое формально адресовал Густаву Кольбе, редактору «Всеобщей газеты» (Lettre a m‑r le docteur Gustave Kolb). Письмо издали отдельной брошюрой, потому что в газете его отклонили, не желая, вероятно, продолжать обсуждение острой болезненной темы и получить новую порцию обвинений в прорусской пропаганде. Позже текст прославился под названием «Россия и Германия». Это куда более обстоятельный труд: автор сначала критикует книгу «Россия в 1839 году», которая как раз набрала популярность и лично возмутила его, а затем долго рассуждает об отношениях России и Германии. Во многом он повторяет смысл первого письма: Германия должна благодарить Россию за своё нынешнее положение. Однако главное в этом письме, пожалуй, то, что Тютчев заявляет Россию как «более глубоко христианскую» сестру Запада, которой уготовано величие:
«Как только мы признаем это, всё делается ясным, всё объясняется: становится понятным истинное основание изумивших мир стремительных успехов и необычайного расширения России. Начинаешь постигать, что так называемые завоевания и насилия явились самым естественным и законным делом, какое когда-либо совершалось в истории, — просто состоялось необъятное воссоединение. Становится также понятным, почему друг за другом разрушались от руки России все встреченные на её пути противоестественные устремления, силы и установления, чуждые представляемому ею великому началу… почему, например, Польша должна была погибнуть… Речь идёт, конечно же, не о самобытной польской народности — упаси Бог, а о навязанных ей ложной цивилизации и фальшивой национальности».
Тютчев призывал всех европейцев вспомнить о вкладе российской армии в победу над Наполеоном и объединиться для борьбы с революционным движением.
Однако второй раз за короткий промежуток времени спровоцировать бурную дискуссию не удалось, письмо обсуждали не так широко и подробно. Сенсацией станет следующее, третье письмо Тютчева — но случится это только через четыре года.
«Россия и революция» (1848)
В 1848–1849 годах многие европейские страны охватили революции, позже в историографии для их обозначения появился несколько романтический термин «Весна народов». Революционеры преследовали разные цели: где-то люди были недовольны консервативными монархиями и требовали демократизации, где-то боролись за национальное освобождение или трудовые права. Распространение идей либерализма и марксизма (именно в феврале 1848-го был опубликован «Манифест Коммунистической партии» Карла Маркса и Фридриха Энгельса) дополнительно накаляло обстановку. И хотя большинство революций так или иначе удалось подавить, их значение велико. Во-первых, они отразили кризис старых государственных систем, во-вторых — заложили основы будущих преобразований.
Тютчев решил воспользоваться моментом и вернуться к укреплению российского авторитета за рубежом. Фёдор Иванович уже жил в России, работал цензором, участвовал в кружке Белинского, но не переставал интересоваться европейскими делами. Под впечатлением от «огромного потрясения, охватившего ныне Европу» дипломат написал (а точнее, продиктовал жене) на французском языке труд «Россия и революция», в первых строках которого безапелляционно заявлял:
«Уже давно в Европе существуют только две действительные силы: Революция и Россия. Эти две силы сегодня стоят друг против друга, а завтра, быть может, схватятся между собой. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры. Жизнь одной из них означает смерть другой».
Россия в оценке Тютчева предстаёт единственной державой, способной противостоять революции, оплотом христианства, сильной власти и порядка. Он убеждён, что подобное право России даёт особое духовное и историческое предназначение, которое во многом связано с православием и преемственностью от Византии:
«Прежде всего Россия — христианская держава, а русский народ является христианским не только вследствие православия своих верований, но и благодаря чему-то ещё более задушевному. Он является таковым благодаря той способности к самоотречению и самопожертвованию, которая составляет как бы основу его нравственной природы. Революция же прежде всего — враг христианства».
Тютчев также не упустил шанса похвалить Николая I, назвав государя тем единственным, кто предвидел все европейские потрясения ещё в 1830 году и пытался не допустить их, подавив Польское восстание.
Развивая мысль о необходимости противостоять революции, Тютчев приходит к выводу: Россия должна стать центром для всех славянских народов, которые ищут защиты от западного и либерального влияния. Во многом из-за этого Тютчева относят к панславистам — сторонникам политического объединения всех славянских народов. По крайней мере, многие современники так считывали смысл «России и революции». Вероятно, поэт действительно придерживался подобных убеждений: например, в стихах и публицистике он в разные годы неоднократно писал, что Константинополь должен вновь стать христианским.
Москва, и град Петров, и Константинов град —
Вот царства русского заветные столицы…
Но где предел ему? и где его границы —
На север, на восток, на юг и на закат?
Свою работу Тютчев завершил масштабным, но ошибочным предсказанием, согласно которому Европа падёт перед революцией, а Россия выстоит:
«Запад уходит со сцены, всё рушится и гибнет во всеобщем мировом пожаре — Европа Карла Великого и Европа трактатов 1815 года, римское папство и все западные королевства, Католицизм и Протестантизм, уже давно утраченная вера и доведённый до бессмыслия разум, невозможный отныне порядок и невозможная отныне свобода. А над всеми этими развалинами, ею же нагромождёнными, цивилизация, убивающая себя собственными руками…
И когда над столь громадным крушением мы видим ещё более громадную Империю, всплывающую подобно Святому Ковчегу, кто дерзнёт сомневаться в её призвании, и нам ли, её детям, проявлять неверие и малодушие?»
В России текст не печатали официально, он распространялся в списках — его передавали из рук в руки и обсуждали в московских и петербургских салонах. Многие называли эту работу сильной, но в то же время недостаточно убедительной и логически обоснованной. Как именно отнёсся к содержанию записки Николай I, достоверно неизвестно — существует две противоположные оценки. Супруга Тютчева Эрнестина в письме брату сообщала:
«Дорогой друг, посылаю вам копию записки, которую мой муж продиктовал мне шесть недель тому назад. <…> Прошу вас, сообщите эту статью Северину и скажите ему, что государь читал и весьма одобрил её; он даже высказал пожелание, чтобы она была напечатана за границей».
В то же время Пётр Вяземский, поэт и придворный чиновник, писал прямо противоположное:
«Государь был, сказывают, очень ею недоволен. Жаль, что нельзя напечатать её. А почему нельзя, право, не знаю. Мы уже чересчур осторожны и умеренны».
Издание записки для зарубежных читателей — всё-таки в первую очередь она была написана для западной аудитории — оказалось трудным делом. Во-первых, пока «Россию и революцию» отправляли в Европу, часть содержания потеряла актуальность из-за новых событий. Во-вторых, газета Allgemeine Zeitung, на которую Тютчевы рассчитывали, отказалась печатать текст, вероятнее всего, из-за идей панславизма.
Брат Эрнестины, Карл фон Пфеффель, как мог распространял текст на Западе, в том числе показывал знакомым мыслителям и общественным деятелям. Пфеффель сообщал, что многих поразил труд Тютчева. Однако издать работу удалось только весной 1849 года в Париже тиражом всего 12 экземпляров. К тому же напечатавший её Поль де Бургуэн (французский посланник в Мюнхене, знакомый Тютчева) снабдил печатную версию собственным комментарием и провокационным подзаголовком: «Записка, представленная императору Николаю после Февральской революции одним русским, чиновником высшего разряда Министерства иностранных дел» — очевидная неправда для привлечения внимания. Фёдор Иванович знал о дополнениях и комментариях, но относился к ним равнодушно: судьба текста после издания его мало интересовала.
Вокруг «России и революции» началась дискуссия. Читатели отмечали образованность и масштабы исторического мышления автора, а также хвалили его французский язык. На европейцев произвёл впечатление додуманный подзаголовок о том, что записка якобы была представлена императору Николаю I — это добавляло тексту значимости. Французский писатель Эжен Форкад так отзывался о работе Тютчева:
«Новые мистические соображения, несколько важных и оригинальных прозрений».
В то же время Форкад довольно серьёзно отнёсся к панславянским призывам Тютчева и отметил, что освобождение балканских славян угрожает единству Западной Европы.
В следующие месяцы появились и другие зарубежные реакции и разборы. Кто-то акцентировал внимание на критике революции, другие — комментировали негативное отношение автора к католической церкви, третьи (весьма проницательно) сопоставляли содержание записки с внешнеполитическим курсом России (корпус генерала Паскевича помог Габсбургам подавить Венгерское восстание и сохранить власть летом 1849 года).
Несмотря на то что «Россия и Европа» так и не была издана большим тиражом, Тютчеву удалось привлечь внимание европейской общественности и завязать диалог. В следующий раз Тютчев выбрал ещё более провокационную тему и раскритиковал католичество.
«Папство и Римский вопрос» (1850)
Сведений о том, был ли Тютчев верующим, не так много. В некоторых источниках Фёдора Ивановича называют убеждённым христианином, но не воцерковлённым, в других — не слишком набожным. Однако каким бы ни было его личное отношение к религии, именно православие Тютчев считал основой российской государственности. Эту позицию, а также некоторые собственные взгляды на христианство Фёдор Иванович изложил в письме «Папство и Римский вопрос» (La question Romaine).
В работе Тютчев представил читателям несколько категоричных утверждений. Начать следует с того, что Фёдор Иванович считал, что католическая церковь переживает моральный упадок из-за слишком интенсивного вмешательства в политику:
«В течение веков Западная церковь, под сенью Рима, почти совершенно утратила облик, указанный её исходным началом. Она перестала быть, среди великого человеческого общества, обществом верующих, свободно соединённых в духе и истине под Христовым законом: она сделалась политическим учреждением, политическою силою, государством в государстве».
По мнению Тютчева, стремление пап к политической власти привело к утрате авторитета и расколам среди христиан, одним из результатов которых стали революции. В то же время он соглашается, что «христианское начало никогда не исчезало в римской церкви». Подлинное воплощение христианских ценностей видится Тютчеву именно в православии, в моральном авторитете и перспективах которого не сомневается. В завершении письма Фёдор Иванович высказывает надежду, что в скором времени две церкви объединятся (вероятно, под началом православия), а результатом этого станет духовное возрождение Европы.
Как и в случае с предыдущим письмом, Эрнестина отправила текст фон Пфеффелю для распространения в Европе. Все предыдущее работы Тютчева выходили анонимно, эта не стала исключением: тема была острой, поэту и дипломату не слишком хотелось привлекать внимание к себе лично. В этот раз супругам повезло больше, потому что напечатать письмо согласился парижский журнал Revue des Deux Mondes. Размещение на страницах популярного журнала открывало куда больше возможностей, нежели малотиражная брошюра. Публикация состоялась 1 января 1850 года, а за ней последовало долгое яростное обсуждение.
Многие читатели подумали, что «Папство и римский вопрос» отражает официальную позицию Петербурга, что не соответствовало действительности. На это повлиял и ореол предыдущих записок, и сам фон Пфеффель, который делал подобные намёки редакции журнала. Письмо досконально разбирали на отдельные аспекты и критиковали каждый из них. Например, многие посчитали, что прогнозы автора о скором крахе католической церкви необоснованны, а все предъявляемые к ней претензии с тем же успехом можно обратить к православию. Другие увидели в тексте обещания скорого расширения Российской империи под эгидой объединения церквей. Множество претензий получил и журнал, который обвинили в предоставлении площадки для прославления России и Николая I. Обсуждения продолжались следующие несколько лет.
На родине Тютчева хвалили. Публицист и один из лидеров славянофилов Иван Аксаков восторженно писал:
«Впервые раздался в Европе твёрдый и мужественный голос русского общественного мнения. Никто никогда из частных лиц в России ещё не осмеливался говорить прямо с Европой таким тоном, с таким достоинством и свободой».
Если считать, что Тютчев ставил целью привлечь внимание зарубежной аудитории, то «Папство и Римский вопрос» можно считать однозначным успехом. Однако если задачей было увеличить международный авторитет России как оплота стабильности и консерватизма, это стремление можно назвать утопическим. Одна только публицистика не помогла, да и не могла помочь как-то существенно повлиять на международные отношения, которые постепенно разрушались.
Начавшуюся в 1853 году Крымскую войну Фёдор Тютчев переживал тяжело. Он был убеждён, что западные страны объединяются против России не столько по политическим и территориальным, сколько по идеологическим причинам. Так, он писал:
«Давно уже можно было предугадать, что эта бешеная ненависть, которая тридцать лет, с каждым годом всё сильнее и сильнее, разжигалась на Западе против России, сорвётся же когда-нибудь с цепи. Этот миг и настал. <…> России просто-напросто предложили самоубийство, отречение от самой основы своего бытия, торжественного признания, что она не что иное в мире, как дикое и безобразное явление, как зло, требующее исправления».
Ход исторических событий убедил Тютчева в собственной правоте: Россия — центр христианства и заступница славян, а Европа противостоит ей. В то же время Крымская война принесла Фёдору Ивановичу разочарование в императоре. В письме жене Тютчев размышлял:
«Для того, чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злосчастного человека, который в течение своего тридцатилетнего царствования, находясь постоянно в самых выгодных условиях, ничем не воспользовался и всё упустил, умудрившись завязать борьбу при самых невозможных обстоятельствах».
После смерти Николая I он сочинил такую эпиграмму:
Не Богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые и злые, —
Всё было ложь в тебе, все призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.
Для сравнения, в далёком 1829‑м Тютчев писал о нём куда любезнее:
О Николай, народов победитель,
Ты имя оправдал своё! Ты победил!
Ты, Господом воздвигнутый воитель,
Неистовство врагов его смирил…
Поражение России в Крымской войне заставило Тютчева оставить мысли о Европе и католичестве, чтобы внимательнее посмотреть на происходящее в стране. А точнее, на сферу, в которой сам поэт работал уже несколько лет, — цензуру.
«Письмо о цензуре в России» (1857)
Поэт был в числе первых участников широкой общественной дискуссии и необходимости преобразований, начавшейся с приходом к власти Александра I. Как и в молодости, Тютчев оставался убеждённым сторонником самодержавия, но в то же время признавал необходимость реформ и прогресса. Поэт фактически согласился, что 30 лет правления Николая I и сложившийся аппарат цензуры (участником которого он был сам) привели страну в тупик:
«Если среди всех прочих есть истина, вполне очевидная и удостоверяемая суровым опытом последних лет, то она несомненно такова: нам было строго доказано, что нельзя чересчур долго и безусловно стеснять и угнетать умы без значительного ущерба для всего общественного организма».
«Ибо надо ли в тысячный раз настаивать на факте, очевидность которого бросается в глаза: в наши дни везде, где свободы прений нет в достаточной мере, нельзя, совсем невозможно достичь чего-либо ни в нравственном, ни в умственном отношении».
От цензуры страдали все в равной степени: и западники, и славянофилы, которым Тютчев весьма симпатизировал. Только-только появившиеся славянофильские издания, например «Русская беседа» и «Молва», постоянно сталкивались с претензиями цензурных ведомств. Давление на «Молву» Ивана Аксакова оказалось чрезвычайно сильным: газету обвиняли в распространении коммунистических идей, а те или иные вопросы возникали почти к каждому номеру. Закрыть издание оказалось проще, чем бороться с цензорами. И это притом, что славянофилы поддерживали самодержавие и не видели для России никакого иного пути, кроме монархического.
Тютчев не был радикален, он не предлагал отменить цензуру и контроль над литературой и публицистикой. Скорее, он считал, что необходимо создать условия, в которых дискуссии будут идти между людьми с разными взглядами и из разных сословий, а государство найдёт в них источник для изменений к лучшему и перестанет душить полезные инициативы.
«Одним словом, следовало бы всем — и обществу, и правительству — постоянно говорить и повторять, что судьбу России можно сравнить с севшим на мель кораблём, который никакими усилиями команды нельзя сдвинуть с места, и только приливная волна народной жизни способна снять его с мели и пустить вплавь».
Письмо было написано на французском языке осенью 1857 года, адресатом его был князь Михаил Горчаков. Однако, как нередко случалось с подобными документами, письмо распространилось среди всей заинтересованной общественности в списках. Официально на русском его опубликовали только в 1873‑м.
Весьма вероятно, что в этот раз Тютчев точно попал в цель: письмо высоко оценили в правительственных кругах, карьера поэта уверенно пошла вверх. 17 апреля 1858 года Фёдора Ивановича назначили председателем Комитета иностранной цензуры, на этой должности он пробыл почти 15 лет, вплоть до смерти в 1873‑м. Несмотря на высокую занятость на службе, Тютчев продолжал интересоваться европейскими делами, хотя новых скандальных писем для западной публики больше не писал.
Читайте также:
— Лидия Чарская: писательница, которую критиковали взрослые и обожали дети.
