В царствование Николая I цензурный аппарат Российской империи становился всё более слаженным: новая версия цензурного устава во многом упорядочила проверки. Впрочем, противоречащие друг другу законы по-прежнему принимались, III отделение постоянно превышало полномочия и пыталось контролировать литературу, да и сам Николай I регулярно вмешивался в цензурные дела. Так, он лично проверял все произведения Пушкина (точнее, должен был проверять, но, скорее всего, ленился делать это). Писателям в эту эпоху приходилось тяжело: допуск произведений в печать во многом зависел от личных отношений с цензорами, а непослушание каралось наказаниями вплоть до запретов публикаций и ссылок.
Продолжаем рассказывать о складывании цензуры в России: сегодня в центре внимания николаевская эпоха. Разберём, кто работал в цензурных органах, за какие произведения можно было отправиться в ссылку и как революции в Европе влияли на прессу в России.
Цензура после 1828 года
В 1828 году, после принятия третьего варианта цензурного устава, иностранную и российскую литературу полностью контролировало министерство просвещения. Главное управление цензуры также перешло в подчинение к этой организации. Высшая цензурная инстанция выполняла прежние функции: управляла внутренней и иностранными цензурными инстанциями и решала спорные вопросы. Сюда входили:
- министр просвещения;
- заместитель министра;
- президенты Российской академии;
- президенты Академии наук и художеств;
- представители министерства внутренних и иностранных дел.
С начала века контроль прессы был разделён территориально на пять университетских округов: Харьковский, Дерптский, Казанский, Московский и Виленский. Санкт-Петербургский округ был создан позднее, в 1818 году, вместе с переименованием Главного педагогического института в Санкт-Петербургский университет. В каждом округе работали локальные цензурные органы. В остальных крупных городах и портах действовали отдельные цензоры.
В комитетах при университетах работали ректоры: они проверяли внутренний оборот литературы. Однако с принятием устава 1828 года председателем в комитете стал попечитель округа. Из-за нехватки квалифицированного оплачиваемого персонала к проверке периодики привлекали преподавателей университетов и училищ.
Цензоры, занятые российскими сочинениями, принимали материалы на проверку и в дальнейшем несли за них личную ответственность. Поэтому зачастую они опирались на собственные представления о том, что дозволено видеть публике, а за что последует наказание.
Чиновники комитета иностранной цензуры рассматривали гравюры, оттиски, ноты и любые другие печатные издания, выписываемые за рубежом. Основными потребителями такой литературы были книготорговцы, учебные учреждения и частные лица. Работа шла по спискам для сверки, по которым цензоры проверяли все входящие сочинения.
Географические особенности России также сказывались на деятельности контролирующих органов — нагрузка служащих разных отделений была неравномерной. Так, цензоры из Одесского цензурного комитета могли рассмотреть чуть более 160 книг за год, в то время как Рижский комитет — почти 900.
Кроме того, существовали проблемы профессиональной подготовки: например, Одесский комитет нуждался в сотрудниках, знающих итальянский и греческий языки. Чем с большим количеством языков сталкивалось отделение, тем большего требовали от цензоров, которые зачастую совмещали эту деятельность с другой работой. Людей, владеющих необходимыми знаниями в полном объёме, было сложно найти.
III отделение
25 июня 1826 года, в день своего 30-летия, Николай I издал указ о создании III отделения жандармской полиции. Возглавил его Александр Бенкендорф — боевой генерал кавалерии, хорошо проявивший себя в деле декабристов.
Отделение тайно влияло на министерство просвещения и контролировало прессу, то есть проверяло выпущенные книги и журналы. Чаще всего это происходило по политическим мотивам. Оговорённых обязанностей по цензурированию у III отделения не было, однако полномочия, данные Николаем I, были столь широки, что трактовать их можно было разными способами.
Ближе к 1830‑м годам Бенкендорф обратил пристальное внимание на литературные круги, взяв театральную цензуру под личный контроль. Театр оставался в поле зрения жандармов вплоть до потери прежних полномочий в 1865 году.
В 1832 году глава жандармов ввёл в состав Главного управления цензуры своего подчинённого — Александра Мордвинова. С этого момента типографии стали обязаны присылать в III отделение образцы всех публикуемых сочинений. Прочие отношения с периодическими изданиями и литераторами были завязаны на Бенкендорфе, Николае I и поведении самих авторов.
Свобода образования тоже была ограничена. В 1835 году Николай I ликвидировал автономию университетов с помощью нового Университетского устава, подготовленного министром просвещения Сергеем Уваровым. Император отозвал у учебных заведений право самостоятельного найма профессоров и преподавателей — теперь это делал министр. Университетские суды были распущены, а студенты попали под контроль полиции и III отделения. Из списка преподаваемых предметов исключили философию, «чтобы чрезмерным стремлением к высшим предметам учения не поколебать некоторым образом порядок гражданских сословий». Всех попавших под подозрение студентов курировали сразу две организации — обычная инспекция и тайная полиция.
Роль III отделения в цензурной истории достаточно велика. Однако по большей части она связана именно с отдельными личностями той эпохи: Фаддеем Булгариным, Александром Пушкиным, Фёдором Тютчевым и другими. В рамках институциональной истории департамент Бенкендорфа не привнёс никаких существенных изменений, помимо усиления административного давления на публицистику.
«Трагедия» Пушкина
Николая I не зря прозвали «монархом-полицейским»: его личные суждения стали важным фактором эпохи золотого века русской литературы.
Ещё при Александре I, в августе 1824 года, Пушкина сослали в село Михайловское. Конфликт писателя с властью происходил не впервые. В июле того же года поэт только вернулся из «бессрочной командировки» на юг империи за оду «Вольность» и колкие эпиграммы на известные лица в правительстве. Новой причиной стали системные доносы начальника поэта, генерал-губернатора Михаила Воронцова, за неисполнение обязанностей титулярного советника и переписку с друзьями.
В письме, отправленным другу поэта Петру Вяземскому (или Вильгельму Кюхельбекеру, источники расходятся во мнении), полиция якобы нашла признание в «атеизме». Исследования историков свидетельствуют, что возможно в тексте содержалась некая «шутка», которая послужила поводом для обвинения писателя.
Михайловская ссылка продлилась до смерти Александра I. За этот период было отклонено множество прошений об освобождении, отправленных поэтом. В ответ на просьбы отправиться на лечение (якобы болезни «аневризм сердца», очень «модной» в XIX веке) в Европу или Дерпт (Тарту) царь предлагал поэту поехать в Псков.
Александр Сергеевич тяжело переживал изоляцию, хотя и плодотворно: закончил работу над «Евгением Онегиным», «Бахчисарайским фонтаном» и другими произведениями. Сразу после воцарения Николая I поэт написал прошение о возвращении в свет. Формальной причиной было беспокойство о здоровье. Взамен Пушкин обязывался не вступать в тайные сообщества (хотя ранее был замечен в «Зелёной лампе», тесно связанной с декабристами). Несмотря на эти сомнительные, с точки зрения правительства, связи, Николай I удовлетворил прошение и пригласил поэта на личную аудиенцию в Москву. По её результатам поэта освободили от общих правил цензуры, он перешёл под личное наблюдение императора.
Причины столь благодушного расположения не имеют достоверных подтверждений. Учитывая тесное знакомство Пушкина с большинством декабристов, можно предположить, что это был способ контроля со стороны Николая. Помимо этого, нелишним было привлечь либерально настроенных столичных дворян на свою сторону сразу после вступления на престол.
Статус единственного неподцензурного писателя был весьма значителен — при Александре I подобным обладал только Николай Карамзин, что создавало очевидные аллюзии. Сравнение было понятно и приятно в том числе и Пушкину, который не замедлил выразить благодарность в «Стансах», написанных вскоре после встречи, в декабре 1826 года.
Однако и у писателя был резон найти контакты с новым императором. Александр Сергеевич с нетерпением ожидал возможности в скорейшем времени опубликовать трагедию «Борис Годунов». Встреча, казалось, приближала издание. Об этом он сообщал в письмах друзьям сразу после знаменательной встречи:
«Он сам мой цензор. Выгода, конечно, необъятная. Таким образом, „Годунова“ тиснём».
Всё оказалось не так просто. По возвращении из ссылки осенью 1826 года Пушкин слыл поэтом независимым, даже опальным. Весной 1827-го о нём ходили полностью противоположные слухи. Анонимные недоброжелатели были порицали поэта:
Я прежде вольность проповедал,
Царей с народом звал на суд,
Но только царских щей отведал
И стал придворный лизоблюд.
Другие, напротив, находились в его окружении. К примеру, драматург и критик Павел Катенин так писал в мемуарах о возвращении Пушкина:
«После вступление на престол нового Государя явился Пушкин налицо. Я заметил в нём одну только перемену: исчезли замашки либерализма. Правду сказать, они всегда казались угождением более моде, нежели собственным увлечением».
Отдельно стоит упомянуть Бенкендорфа, главу III отделения: Николай I видел Александра Христофоровича посредником между собой и Пушкиным, о чём свидетельствуют несколько их встреч и активная переписка о произведениях. Это сыграло немаловажную роль в творчестве поэта.
Ранний период николаевской цензуры весьма достоверно объясняют перепетии пушкинского «Бориса Годунова». Осенью 1826 года, после возвращения из Михайловского, Александр Сергеевич прочитал отрывки из трагедии в доме у дворян Веневитиновых. Присутствовали около 40 писателей, в том числе и его ближайший друг — князь Пётр Вяземский. О событии узнал Бенкендорф. Менее чем через месяц он отправил Александру Сергеевичу письмо, в котором можно усмотреть некий выговор:
«При отъезде моём из Москвы, не имея времени лично с вами переговорить, обратился я к вам письменно с объявлением высочайшего соизволения, дабы вы, в случае каких-либо новых литературных произведений ваших, до напечатания или распространения оных в рукописях, представляли бы предварительно о рассмотрении оных, или через посредство моё, или даже и прямо, его императорскому величеству. <…>
Ныне доходят до меня сведения, что вы изволили читать в некоторых обществах сочинённую вами вновь трагедию. Сие меня побуждают вас покорнейше просить об уведомлении меня, справедливо ли таковое известие, или нет.
Я уверен, впрочем, что вы слишком благомыслящи, чтобы не чувствовать в полной мере столь великодушного к вам монаршего снисхождения и не стремиться учинить себя достойным оного».
Конечно, в разговоре писателя с Николаем I не шло речи о разрешении чтений или распространении рукописей. Тем не менее глава III отделения взял в этом вопросе инициативу — причём не в последний раз.
Спустя пару лет, в мае 1828 года, когда Бенкендорф доложил о чтениях императору, тот не нашёл в них ничего предосудительного. Позиция посредника не удовлетворяла начальника тайной полиции. Что более важно, царь смотрел на поведение Пушкина сквозь пальцы, периодически защищая поэта.
Видя подобное положение дел, 29 ноября 1828 года Пушкин составил письмо Александру Христофоровичу, в котором всячески извинялся. К письму прикрепил «Бориса Годунова» на «проверку» перед отправкой императору. Также сообщил, что попытается остановить печать нескольких небольших сочинений, розданных ранее, и просил отнестись мягче к этой «неумышленной вине». В тот же день писатель отправил ещё одно письмо — издателю Михаилу Погодину — с просьбой приостановить публикацию любых его материалов.
Рукопись «Годунова» дошла до царя. Однако тот не спешил читать: по мнению источников, возможно, опасаясь качества своего первого цензурного отзыва или просто из лени.
Бенкендорфу поручили найти проверенного литератора, которой сделал бы краткий пересказ трагедии. Таковым оказался Фаддей Булгарин, в будущем известный критик пушкинского творчества, которого современники обвиняли в тесных связях с III отделением.
Противостояние Пушкина и Булгарина начнётся чуть позже, в 1830‑х годах, однако уже тогда Фаддей Венедиктович работал над романом со схожей тематикой — «Дмитрий Самозванец». Некоторые сцены из «Бориса Годунова» Булгарин позаимствовал благодаря этой возможности. Историк Павел Рейфман утверждает, что лояльному писателю поставили задачу помешать выходу трагедии, но неявно, «не вызывая открытого недоброжелательства». Поручение было выполнено полностью: «Годунова» он оценил средне и назвал подражанием Вальтеру Скотту.
Краткое содержание, подготовленное Булгариным, Бенкендорф преподнёс императору вместе со своими дополнениями. Предлагалось запретить представления на сцене, но разрешить печать с некоторыми изменениями. Источники свидетельствуют, что Александр Христофорович занимал следующую позицию:
«Если царь прикажет, то он, Бенкендорф, вернёт пьесу Пушкину и сообщит ему замечания, помеченные в выписке, предупредив, чтоб сохранил у себя копию и чтоб знал, „что он должен быть настороже“».
В конечном счёте так и вышло. Император, в замечаниях к «Годунову» написал:
«Я считаю, что цель г. Пушкина была бы выполнена, если бы с нужным очищением переделал комедию свою в историческую повесть или роман наподобие Вальтера Скотта».
В печать трагедия ушла только в 1830 году, с большими трудностями. Изначально Александр Сергеевич прислал исправленный вариант, который цензура отвергла: произведение осталось драматическим. Требования по качественной переделке он всячески отвергал.
Ключевым событием стала женитьба Пушкина на Наталье Гончаровой в апреле 1830 года. В персональном обращении начальнику тайной полиции поэт сообщал, что в 1824 году был уволен со службы и родственники невесты не уверены в его благонадёжности. Так как средства к существованию он получает только благодаря литературным трудам, возвращение представляется ему невозможным, ведь чин 10-го класса, полученный по окончании лицея, не даст ни денег, ни времени для основной деятельности. Просьба ярко показывает степень ухищрений, на которые Пушкин шёл ради выпуска произведений в печать:
«Счастье моё зависит от одного благосклонного слова того, к кому я и так уже питаю искреннюю и безграничную преданность и благодарность».
Аристократов на фонарь!
В 1830 году произошли два ключевых события, показавших реальное состояние цензуры внутри страны: Июльская революция в Париже и Польское восстание.
Освещение французских событий прошло ожидаемо скудно: Journal de St.-Petersbourg опубликовал промонархический текст, позже повторённый проправительственной «Северной пчелой». Оппозиционные цитаты в журнале «Литературная газета», связанные с революцией, привели к выговору главному редактору журнала Антону Дельвигу:
«С некоторых пор журналисты наши упрекают писателей, которым не благосклонствуют, их дворянским достоинством и литературною известностию. Французская чернь кричала когда-то: Les aristocrates à la lanterne! (фр. „Аристократов на фонарь!“ — VATNIKSTAN). Замечательно, что и у французской черни крик этот был двусмыслен и означал в одно время аристократию политическую и литературную».
Однако предупреждения остались без внимания. Спустя два месяца, в октябрьском номере, опубликовали строчки из стихотворения Казимира Делавиня, посвящённые увековечиванию жертв Июльской революции в Париже. Дельвига лишили редакторских полномочий, а печать издания остановилась. После этого Дельвиг прожил всего год, скончавшись от тифа в возрасте 32 лет. Без него газета продержалась недолго, закрывшись в том же 1831 году.
Польский вопрос в прессе обходили ещё аккуратнее. Так, в «Северной пчеле» опубликовали материал скорее нейтральный, информационный: военные рапорты и донесения без замечаний, новостные заметки, описания подвигов офицерского состава или их проступков.
Само по себе восстание в литературных и либеральных кругах означало поднятие вопроса о праве Польши на государственность. Свободно высказываться было опасно. Спустя всего девять дней после начала событий был издан высочайший указ, запрещающий печать любых произведений без личной подписи автора. Это повлекло недовольство даже в цензурном аппарате, поскольку выполнить повеление было сложно. Многие из авторов публикаций — высокопоставленные чиновники. Более того, нередко встречались материалы за авторством нескольких человек, многие использовали псевдонимы.
В результате абсурдный для того времени приказ отменили в том же месяце — но не полностью. Издателей обязали указывать имя сочинителя при отправке материалов в цензуру. Если же оно было неизвестно, журнал таким образом брал ответственность за публикацию на себя. Вымышленные имена разрешались, равно как и отсутствие подписи.
Статья Ивана Кириевского «Девятнадцатый век», посвящённая сравнению путей культурного и просветительского развития Европы и России, вышла в первом номере журнала «Европеец» в 1832 году и сразу стала объектом доноса. В ней усмотрели политическую ангажированность: журнал закрыли, а ответственный цензор — писатель Сергей Аксаков — уволился из Цензурного комитета. Историк Геннадий Жирков писал, что Николай I увидел в ней двойной смысл:
«И. Киреевский понимает под словом „просвещение“ слово „свобода“, под фразой „деятельность ума“ — революцию, а под словами „искусно отысканная середина“ — не что иное, как конституцию».
После этого император постановил:
«Дабы на будущее время не были дозволяемы никакие новые журналы без особого Высочайшего разрешения».
Указ Николая, естественно, противоречил уже принятому уставу 1828 года.
Бутурлинский комитет
Европейские революции конца 1840‑х годов принесли ещё большее ужесточение цензуры. 27 февраля 1848 года Николай I отдал распоряжение:
«Необходимо составить особый комитет, чтобы рассмотреть, правильно ли действует цензура и издаваемые журналы соблюдают ли данные каждому программы. Комитету донести мне с доказательствами, где найдёт какие упущения цензуры и её начальства, т. е. министерства народного просвещения, и которые журналы и в чём вышли из своей программы. Комитету состоять, под председательством генерал-адъютанта князя Меншикова, из действительного тайного советника <Дмитрия> Бутурлина, статс-секретаря барона Корфа, генерал-адъютанта графа Александра Строганова, генерал-лейтенанта Дубельта и статс-секретаря Павла Дегая».
Комитет просуществовал месяц, сделав вывод о плохой результативности текущего контроля за печатными изданиями. Уже 4 апреля 1848 года был создан постоянный комитет с теми же членами. Современники называли его Бутурлинским, он стал символом эпохи «цензурного террора».
Комитет запрещал обсуждения и печать любого материала, косвенно или прямо порицающего распоряжения правительства и текущее законодательство. В список также входила критика запрещённых иностранных произведений, в которых находились «рассуждения, могущие поколебать верования читателей в непреложность церковных преданий».
4 мая Николай I обязал комитет секретно отправлять в III отделение все недопущенные ими к печати сочинения с политическим подтекстом. Жандармам полагалось установить наблюдение за авторами подобной литературы. Результатами этого стали:
- ссылка Михаила Салтыкова-Щедрина в 1848 году;
- отставка министра просвещения Сергея Уварова в 1849 году;
- ссылка Ивана Тургенева в 1852 году;
- полицейский надзор над славянофилами Константином Аксаковым, Алексеем Хомяковым и Иваном Киреевским в 1853 году.
Комитет упразднили только в 1855 году, с приходом Александра II.
Развитие цензуры
19 июля 1850 года утвердилось «мнение Государственного совета о преимуществе цензоров». Отныне цензорами могли быть только чиновники с высшим образованием или соответствующим уровнем знаний в науках. От них требовалось быть ознакомленными с «историческим развитием и современным движением отечественной или иностранной словесности, смотря по назначению каждого» и не совмещать эту должность с любой другой. Это заставило цензоров, многие из которых работали в двух или более местах, окончательно выбрать профессию.
Вплоть до 1860‑х годов цензурный аппарат развивался стремительными темпами:
«В начале 1830‑х гг. на содержание 40 чиновников цензурного ведомства из казны выделялось ежегодно 109 700 рублей. Для 29 из них — преподавателей университетов или училищ — цензура не являлась основным местом службы, за эту работу они получали прибавочное жалование. По штату 1850 г. число цензоров возросло до 54, а сумма на их содержание уменьшилась и составила 104 324 руб. 92 коп. ежегодно. Через десять лет, в 1860 г., штат цензурного ведомства состоял из 85 чиновников, увеличились и выделяемые на них ассигнования из казны, они составили 165 140 руб. ежегодно» (Патрушева Н. Г., Гринченко Н. А. История цензурных учреждений в России в ХIХ — начале XX века).
Послабления Крымской войны
После смерти Николая I в 1855 году введённые им цензурные законы действовали ещё 10 лет, вплоть до реформы 1865 года. Однако политическая и общественная ситуация внутри страны уже не была прежней. Российская империя проходила через болезненное поражение в Крымской войне. Историк Александр Скабический пишет:
«В период Севастопольского сражения военная цензура преуменьшала или замалчивала потери противника, вычёркивая чересчур „смелые“ выражения, например, фразу „англичане ведут пиратскую войну“, которую канцлер К. В. Нессельроде нашёл оскорбительной и раздражающей общественное мнение».
Секретный комитет закрыли 2 апреля 1855 года, поэтому цензурное ведомство частично освободилось от прежнего контроля. Литературные и издательские круги на фоне войны транслировали необходимость реформ и, прежде всего, изменения цензурного института. Старых объёмов информации становилось недостаточно для общества. Государство постепенно сдавалось под этим напором. «Севастопольские рассказы» Льва Толстого, рукопись которых находились у редактора «Современника» Ивана Панаева, допустили к публикации после нескольких обращений в Главное управление цензуры. Было разрешено открытие ежемесячного журнала «Русский вестник», включающего в себя политический отдел. В 1857–1858 годах было разрешено к выходу более 50 новых периодических изданий, из которых подавляющее большинство посвящались общественно-политической, политико-экономической или библиографическую тематике.
Что почитать по теме
- Сачкова Г. С. Жизненный путь Николаевского сановника: А.С. Норов.
- Рождественский С. В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. 1802–1902.
- Рейфман П. С. Из истории русской, советской и постсоветской цензуры.
- Жирков Г. В. История цензуры.
- Патрушева Н. Г., Гринченко Н. А. История цензурных учреждений в России в ХIХ — начале XX века.
- Отражение польского восстания 1830–1831 гг. в петербургской периодической печати.
Читайте первую часть цикла: Цензура в Российской империи: от лубка XVII века до «чугунных» уставов Николая I.
