При упоминаниях династии Романовых мы чаще думаем о российских императорах и их семьях, реже — о военных и государственных деятелях, которые благодаря династическому происхождению занимали высокие места в государственной машине Российской империи. Но были и другие Романовы, которых не привлекала служба. В большей степени их интересовали совсем не «романовские» деяния.
VATNIKSTAN обращается к нестандартной судьбе князя Николая Константиновича Романова и его романтическому поэтическому наследию.
Сперва казалось, что судьба благоволит племяннику Александра II. Старший сын великого князя Константина Николаевича, в кругу семьи именуемый Николой, был, как впоследствии скажут историки, первым из Романовых, получившим высшее образование: он с отличием окончил Академию Генерального штаба. Затем после совершения grand tour он продолжил традиционную для членов русского царствующего дома военную карьеру в лейб-гвардии Конном полку.
Тучи начали сгущаться, когда великий князь познакомился с танцовщицей Фанни Лир. Бытует мнение, будто эта неподобающая связь стала причиной того, что Никола был отправлен на войну, в поход на Хиву в 1873 году. Там, в пустыне Кызыл-Кум, он едва не был убит, но ужасы войны не помешали ему проникнуться к Средней Азии самой трепетной любовью. Проблема в том, что увлечение Туркестаном никак не могло отменить его увлечения американской плясуньей, и заседания в Русском географическом обществе он чередовал с сомнительными утехами в компании женщины полусвета, на которую без счета спускал семейные средства.
Итогом любовной связи, которой августейшие родичи тщетно пытались воспрепятствовать, сделался скандал сколь отвратительный, столь и загадочный. В один злосчастный день мать Николы, Александра Иосифовна обнаружила, что из оклада иконы, которой покойный император Николай I благословил её брак, были варварски выломаны бриллианты. Спустя короткое время камни было обнаружены в одном из ломбардов Петербурга, а все следы указывали во дворец. Сперва в дерзком похищении был заподозрен адъютант Николая Константиновича, однако вскоре основным подозреваемым сделался он сам. Следствие возглавил сам шеф жандармов граф Пётр Шувалов. Но несмотря ни на тяжесть предъявленных обвинений, ни на мольбы родственников облегчить свою судьбу покаянием, великий князь вины не признал.
Чтобы избежать позора, на семейном совете Романовыми было принято решение назначить Николе психиатрическое освидетельствование и, объявив сумасшедшим при любом результате такового, немедля выслать из Петербурга с глаз долой. Так в судьбе мятежного великого князя наметился весьма нетипичный для отпрыска царствующего дома поворот.
Как ни удивительно, выводы докторов подтвердили догадки, и, вероятно, надежды, родственников. Судя по данным многочисленных медицинских осмотров, великий князь страдал формой помешательства, известного в те времена как «нравственное безумие». Оно не затрагивало умственных способностей, но делало его совершенно равнодушным к морально-этическим нормам, что впоследствии нашло своё отражение в череде скоропалительных романов с барышнями гимназического возраста и диких эксцентричных выходках.
Однако несмотря на тяжкий недуг, то и дело ввергавший его в водоворот губительных страстей, великий князь имел одну глубокую и подлинную страсть, ставшую для него делом всей жизни. Туркестан, пленивший его еще на заре юности, до позорного изгнания, был для него маяком и путеводной звездой. Вот почему, сидя взаперти, покуда родственники решали его участь, не о любовнице-танцовщице грезил великий князь, а об экспедиции на Аму-Дарью. К счастью для всех, августейшим родичам хватило рассудительности, и в изучении столь полюбившегося края ему не препятствовали. Наконец, после долгих скитаний, в 1881 году Николай Константинович получил разрешение отправиться на постоянное жительство в вожделенный Туркестан.
Долгие годы он провёл в трудах по благоустройству своей новой родины. Благодаря ему Ташкент обзавелся театром, синематографом, разнообразными заводами, мануфактурами и мастерскими, благотворительными учреждениями. Но самым главным делом его жизни стало орошение Голодной степи. На собственные средства князя был проложен Романовский канал, по берегам которого стали вырастать новые поселения. Великий князь не гнушался компанией простых рабочих и, случалось, подолгу жил в голой степи возле арыков, наблюдая за проведением работ.
Однако несмотря на зримые плоды его трудов, пребывание Николая Константиновича в Туркестане в один день было поставлено на карту благодаря его недугу. Верный своей привычке соблазнять молодых девиц, а также, вероятно, из желания насолить родичам, игнорировавшим его телеграммы, он стал бравировать романом с 15-летней гимназисткой Валерией Хмельницкой и даже обманом добился совершения обряда венчания, хотя и имел уже супругу. Надежда Дрейер, в прошлом такая же гимназистка, вышла за него в 1878 году, и стала единственной признанной женой, матерью двух его сыновей и верной спутницей до конца его дней. Мало того, на момент знакомства с Хмельницкой, князь сожительствовал с казачкой Дарьей Часовитиной, от которой имел троих детей.
Выходка великого князя привела Петербург в бешенство, он был разлучён с любовницей и выдворен из Туркестана в Балаклаву под надзор жандармов, где в течение трёх лет ему предстояло томиться и вздыхать по роскошной жизни и юной любовнице, которую, в отличие от своего дворца в Ташкенте, ему больше никогда не суждено будет увидеть.
Однако и в том, что казалось лишь следствием предосудительных выходок, отразилась его увлечение Туркестаном. Свою любовницу он называл не иначе как «Царевна» и в его больном и сентиментальном воображении томление о Хмельницкой сплелось с восточными преданиями, запечатлёнными в поэме XII века о богатыре-каменотесе Фархате, прекрасной царевне Ширин и подлом шахе Хосрове. Так на свет появился стихотворный цикл «Сладкая царевна», сохранившийся в донесениях жандармского полковника, чьему надзору был поручен августейший поэт-изгнанник.
Сладкая царевна
Бегавадская сказка
Записано со слов мусульман в Голодной степи, у порогов Дарьи, на холме Ширин-Фаркаш, в 1893 г. (7401 г. от с. м.)
«Я заставила мои реки течь туда,
куда я пожелала,
а я желала, чтобы они текли только там,
где это полезно».
Надпись времён Семирамиды.
«Капля воды, поданная жаждущему в пустыне,
смывает грехи за сто лет».
Поверье арабов и туркмен.
«Дать воду там, где её нет — гораздо важнее,
чем завоевать половину земного шара».
Росмеслер.
«Il ne fait rien de grand, que dans l’Orient».
Слова императора Наполеона I.
Красавиц, подобных царевне Ширин,
Не знают певцы харезмийских былин.
Рабочий народ свой всем сердцем любя,
За бедных она погубила себя.
***
Царевна Ширин
В пустынных степях Харезмийской страны,
У скал и порогов ворот Ферганы,
Где грозно бушует Дарьи водопад, —
Под тенью чинаров, бьёт ключ Бегавад.
В шатре голубом — там царевна жила,
Молва о которой весь свет обошла,
Молва о чудесной Ширин красоте
О «сладкой царевны» ко всем доброте.
И с разных Востока сторон молодцы
Стремились к порогам. Неслись удальцы,
На конях червонных, как стаи жар-птиц,
Минуя чертоги других царь-девиц.
За ними подарки из дальних дворцов
Везли караваны богатых купцов:
И шёлк, и руно, и ларцы с жемчугом,
И яхонтов червчатым алым зерном.
Царевна желает увидеть гостей,
На пир приглашают бояр и князей.
В заботе, в тревоге их шумный собор…
Готов между ними возникнуть раздор.
Задумчив бухарский вельможа Хосрой,
Питомец нарядной среды городской,
И сумрачен воин хивинский Фархат,
В набегах ужасный, как грома раскат.
Но вот — в лучезарным сияньем в очах,
С улыбкою ясной на райских устах,
Явилась Ширин — и склонённым рабам
Велела внимать своим дивным речам.
***
Дела Добра
«Князья Ховарезма Орды Золотой,
Пленённые царской моей красотой!
Не роскошь люблю я, не власть над страной,
А хижины бедных отчизны родной.
Святейший мудрец Зороастр указал,
И сам в Зендавестесвоей начертал,
Что „добрые мысли, слова и дела
Воистину страшны для ада и зла!“
Я с детства привыкла к заветным словам,
Мечтала служить благодатным делам,
Чтоб край — высочайший мой род обожал,
К нижайшим меня — милосердой признал.
Надменность, жестокость великих царей,
Их казни свободы отважных друзей,
Я лаской, любовью должна искупить,
Заставлю народ сан „княжны“ мне простить.
Дарья привлекает весну моих дней,
Царица потоков, стремнин и ключей.
Я вникла в их тайну, на счастье людей,
Оазис воздвигну средь знойных степей!
Желая с Дарьёю союз заключить,
Пустыню Харезма водой оживить,
Я в пену и брызги порогов вошла,
Венец бирюзовый снимая с чела:
„Прими, о Дарья-река, мойдастархан,
Всех предков державных моих талисман
И вспомни, дочь гордых бессмертных снегов,
Страданья и жажду равнин и песков!“»
***
Оживление Пустыни
«Я грёзы лелею о радужном дне,
Когда, распростёртая в мертвенном сне,
Вся голая Степь, облитая рекой,
Проснётся, блистая алмазной росой.
С ручьями целуясь, с журчащей водой,
Покрывшись цветами и сочной травой,
Степь радостно примет в объятья свои
Всех младших детей Харезмийской семьи.
Придут земледельцы на жатву хлебов,
Рабочих аулы, стада пастухов,
А странник, в прохладе душистых садов,
С восторгом вдохнет свежесть нив и лугов.
Вот „добрые мысли, слова и дела“,
Которым я в жертву себя принесла.
Погибну в пустыне, в работе с водой,
Иль земским рабочим дарую покой!
Священный огонь в моём сердце горит,
И царская кровь трудный подвиг свершит…
Но где же мой витязь со светлой душой,
Достойный и злобы дух вызвать на бой?!
Где первый Харезма Мираб чародей?!
Во имя Ормузда, взяв в степь водолей,
Он змей Аримана низвергнет в моря…
А слава добра – выше гор и Царя!
Тому я, бояре, всю нежность отдам,
Дозволю к моим прикоснуться ногам,
Чей ум озарит мрак пустынных степей,
Я дам ему счастье трёх первых ночей!»
***
Фархат, Хосрой
В раздумье собор… но поднялся Фархат,
Душевным волненьем и страстью объят,
И мчится, взяв молот-топор громобой —
В теснину, к порогам, на водоразбой.
Ворота Дарьи он решил затворить,
Теченье великой реки — преградить,
Плотину — громадой камней увенчать
И стрем водопада — над степью поднять.
Гремел громобой в запорожских скалах,
Тонули утесы в дарьинских волнах,
Хватал и глотал ненасытный порог,
Ревел и рычал разъярённый поток.
Хосрой же с колдуньями держит совет:
Возможно ль исполнить Царь-Девы завет?
Лукав и чудён был волшебниц ответ,
Но мил он искателю лёгких побед.
Царевне, в лучах полуночной луны,
Почудился блеск орошённой страны…
То ловкий Хосрой развернул за шатром
Блестящий камыш, заплетённый ковром.
А ведьмы ползли из пещер в Бегавад,
Ехидно шипя, где работал Фархат:
Себя не жалеет, наш князь удалой, —
«А там, у Царевны, — пирует Хосрой!»
Как молнья сверкнул в облаках громобой,
Подброшенный, в гневе, Фархата рукой;
Топор грянул ниц из небес синевы,
И пал обезглавленный воин Хивы.
***
Святая мечта
Всё царство потряс гром-удар роковой
Был выгнан средь ночи коварный Хосрой,
Проклятый жрецами, поверженный в прах,
Покрытый позором, он скрылся в горах.
На небе Востока померкла звезда…
Погасла Царевны святая мечта.
Скончалась она, возле тела, в траве,
Губами прильнув к отсечённой главе.
И рядом легли, на кровавом одре
Ширин и Фархат, в бегавадском шатре
Над ними насыпали холм земляной,
Чтоб вечно стоял он над бурной рекой.
Уж сорок веков протекло с той поры,
Давно все забыли Хосроя ковры,
Исчезли следы хитроумных затей,
Их ветер разнес по раздолью степей.
Но помнит народ, где Царевна жила,
И молится там, где она умерла,
А думы Ширин и Фархата дела,
С их кровью Дарья в свои недра взяла.
И катятся волны безмолвно в Арал,
Напрасно шумят водопады у скал,
Пустыня, как прежде, мрачна и мертва,
Но жители верят в Ишана слова:
«В семь тысяч четыресто первых годах —
Дарья разольёт свои воды в песках!
Воскреснет Царевна, а с ней — вся страна,
Очнётся пустыня от тяжкого сна!»
***
Дар Дарьи
Идёт караван по горячим пескам,
По знойным, сыпучим, печальным тропам,
Устал, утомился степной караван,
И трепетно бьются сердца мусульман.
Пустыня вся пламенем дышит кругом,
Верблюды, качаясь, шагают с трудом,
Сквозь жаркую мглу и палящий туман
Им пышет навстречу песчаный буран.
Вдруг что-то блеснуло за гребнем песка…
То дар свой пустыне прислала река!
Забыл караван о грозившей беде —
Все бросились жадно к студёной воде.
Весельем, восторгом полна их душа,
В толпе восклицают «Алла» и «Падша»,
С молитвою, данной Пророком самим,
Стихом:«Бисмилляирахманирахим!»
Прилёг караван у зеркальных озёр,
Раскинулись юрты, пылает костёр,
И песни, и бубны, и пляски баччей
Приветствуют шумно звенящий ручей.
«Теперь нам не страшен свирепый самум,
Дарья оросила пески кызыл-кум!
Вот Русских работа, плоды их труда,
Отныне мы с ними — друзья навсегда!
Покинули гроб свой Ширин и Фархат,
И тень их парит над селом Бегавад.
Исполнилась Сладкой Царевны мечта,
Открылась для витязя Девы фата!»
***
Хвала Царю
Идёт караван по холодным пескам,
По влажным, цветущим, веселым тропам,
Вздохнул, ободрился степной караван
И радостно бьются сердца мусульман.
О день незабвенный! По знаку Царя
Взошла над Тураном блаженства заря!
Был мрак на Востоке, а свет над Москвой,
Чарующий нас, оскорблённых душой.
Стеснились пороги, река поднялась
И вширь, по голодным степям разлилась.
Вглубь страшной пустыни прошел водолей,
В пески, в солонцы, на равнины степей!
Начался их пышный, весёлый расцвет,
Прекрасный, как Сладкой Царевны привет,
И солнце, любуясь в разливах воды,
Ласкает и нежит поля и сады!
Войска посылая Хиву усмирить,
Царь Русским Князьям повелел объявить
Желанье своё, чтоб под Русским щитом
Нам лучше жилось, чем под ханским ярмом.
И вот уже кончились те времена,
Когда здесь царили Туркмен племена,
Водою покрылись набегов следы
Разбойной и хищной Хивинской орды.
Да будет же счастлив весь Русский Народ
И Царский державный Романовский Род.
Исчезли все битвы, и кровь, и штыки,
Навеки нас сблизили — воды реки!»
