Зинаида Серебрякова — одна из самых значимых художниц XX века, известная прежде всего как прекрасная портретистка и создательница трогательных картин, изображающих уютные домашние сценки. Однако за её полотнами скрывается личная история, полная испытаний: смерть мужа, потеря родового имения, тяжёлая жизнь в эмиграции, неудовлетворенная жажда признания, мучительное ощущение ненужности и одиночества.
VATNIKSTAN покажет забытые и знаменитые работы Зинаиды Серебряковой, а также расскажет историю её жизни, отражённую в переписке и воспоминаниях современников.
Девочка с яблоком
Зина Лансере родилась в 1884 году в имении Нескучное Курской губернии. Её семья происходила из знаменитой художественной династии Бенуа-Лансере, так что неудивительно, что девочка с ранних лет начала заниматься живописью. Дед по матери, Николай Бенуа, был архитектором, отец Евгений Лансере — скульптором, мать Екатерина Лансере — художницей-графиком. В 1886 году отец умер от туберкулёза, и Екатерина Николаевна вместе с шестью детьми переехала в к родителям в Петербург. Зина росла в квартире деда, где стены украшали работы французских и итальянских мастеров, а семейная библиотека была полна книгами со множеством прекрасных иллюстраций и репродукций.
Журнал «Юный художник», № 3 1981 года
Каждое лето семья выезжала в Нескучное, где девочка создавала свои первые пейзажи. Для этого как нельзя лучше подходила живописная местность, в которой находилось имение. Дочь художницы Татьяна Серебрякова рассказывала:
«Большая аллея серебристых тополей шла от дома к полям, узкая дорожка спускалась к речке Муромке, а по бокам аллеи были фруктовый сад и пруд. Широкие просторы открывались глазу за оградой палисадника. Поля, где зеленя чередовались с пашней, лугами, очень нравились маме, и она много раз писала их в юности и будучи уже взрослой» («Юный художник», № 3 1981 года).
Репродукция из книги Павла Павлинова «Зинаида Серебрякова. Мир её искусства»
Помимо пейзажей сохранилось множество ранних рисунков и акварелей художницы, которые изображают домашние сценки.
Журнал «Юный художник», № 3 1981 года
«Автопортрет с яблоками» Зина Лансере написала в 13 лет. Сделан он не очень умело, особенно заметна неудачная попытка нарисовать руку — предмет страданий многих начинающих художников. Несмотря на то что работа далека от совершенства, в изображённой здесь девочке можно узнать ту, которая потом создаст знаменитые автопортреты «За туалетом» (1909), «В костюме Пьеро» (1911), «Девушка со свечой» (1911), «В белой кофточке» (1922).
Журнал «Юный художник», № 3 1981 года
Юная художница постоянно корила себя за ошибки. Татьяна Серебрякова рассказывала о ранних творческих опытах матери:
«Некоторые работы подписаны самой Зиной с датами и комментариями… На многих Зина пишет „худо“ или „очень худо“».
Критическое отношение к собственному творчеству сохранилось у Серебряковой на всю жизнь. Она придиралась к малейшим недостаткам и редко оставалась довольна собой. Примером тому служит выдержка из письма её друга, художника Константина Сомова, об очередном неудавшемся пленэре в 1929 году:
«[Серебрякова] Со злорадством рассказывала… как она рвала свои этюды и… закапывала их среди камней в горах» (здесь и далее цитируется по: Зинаида Серебрякова. Письма. Современники о художнице. М., 1987).
Мучительная неуверенность в себе в дальнейшем мешала художнице общаться с заказчиками и отстаивать собственные интересы. Она часто работала за гроши или в надежде на рекламу.
Замуж за инженера
С 1903 по 1905 год Зинаида Лансере занималась в петербургской мастерской живописца Осипа Браза, а в октябре 1905 года отправилась учиться живописи в Париж. Незадолго до этого в её жизни произошло счастливое событие — венчание с Борисом Серебряковым, студентом петербургского Института инженеров путей сообщения. Но устроить брак оказалось непросто: во-первых, Зинаида была католичкой, а Борис — православным; во-вторых, жених и невеста приходились друг другу двоюродными братом и сестрой. В таких случаях нужно было получать специальное разрешение на брак у архиерея. В начале 1905 года Борис отправился за разрешением в Белгород, но получил отказ. Пришлось искать другие пути. Брат Зинаиды, Евгений Лансере, рассказывал о мытарствах Бориса в письме дяде Александру Бенуа:
«Уже назначали день свадьбы, которая должна была быть в высшей степени простой — без нарядов, приглашений, без пиршеств. Но вот Борис возвращается из Белгорода — оказывается, не так составлено прошение, нужно „графически“ показать родство, а разрешить — это, сказали, дело нескольких минут. На другой день Борис опять едет (45 вёрст на лошадях, помнишь!) и возвращается совсем опечаленный — архиерей отказал наотрез! Не теряя времени, он едет тогда в Харьков… Первая поездка была неудачна — попы не решались, однако сведущие люди указали ещё на одного, которого в тот раз он не застал дома. Через день опять едет, хотя уже ни у кого не осталось надежды на удачу; уже обдумывали о переходе в лютеранство, о прошении в Синод, вдруг — надежда: добрый пастырь согласен; несколько дорого — 300 р., но что же делать!..»
Источник
Весной 1906 года семья вернулась в Россию, а уже летом у Серебряковых появился первенец — сын Евгений, которого ласково называли Бинька. Через год родился второй сын Александр, в 1912 и 1913‑м — дочери Татьяна и Екатерина.
Источник
С 1906 по 1919 год Серебряковы проводили летние месяцы в Нескучном. В 1909 году мать Зинаиды писала сыну Николаю:
«Боря как ревностный хозяин весь день в поле, и Зика с ним и с красками, она такая же ревностная к рисованию».
В январе 1910 года художница впервые представила свои работы публике на выставке «Современный женский портрет» в редакции журнала «Аполлон», а через месяц участвовала в выставке картин «Союза русских художников», где показала знаменитый автопортрет «За туалетом». Работа получила много положительных отзывов. Незадолго до выставки Евгений Лансере писал Константину Сомову:
«…полукартина, полуавтопортрет, маслом, почти в натуру, дама deshabillee [полураздетая — фр.] расчёсывает себе волосы, автор себя видит в зеркале, так что часть предметов на первом плане повторяется вдвойне (свечи). Всё очень просто, всё точная копия натуры».
Валентин Серов хвалил картину в письме художнику Илье Остроухову:
«Серебрякову видел — автопортрет у зеркала — очень милая, свежая вещь».
По совету Серова полотно приобрела Третьяковская галерея.
Источник
Сама Серебрякова не возлагала на картину особых надежд. Много лет спустя, в 1966 году, в письме искусствоведу Алексею Савинову художница рассказывала:
«Зима этого года наступила ранняя, всё было занесено снегом — наш сад, поля вокруг — всюду сугробы, выйти нельзя, но в доме на хуторе тепло и уютно. Я начала рисовать себя в зеркале и забавлялась изобразить всякую мелочь на „туалете“… В начале декабря мой брат Евгений Евгеньевич написал мне, что выставка… откроется в начале 1910 года, и надо, чтобы я выставила что-нибудь. Вот я и послала мой „автопортрет“…»
Трагедия Поли Молчановой
Будучи поклонницей Венецианова и передвижников, в Нескучном Серебрякова написала множество картин со сценами из крестьянской жизни. К наиболее известным полотнам того периода относятся «Жатва» (1915), «Беление холста» (1917) и «Баня». Последняя — замечательный пример эталонного серебряковского ню, где художница с удивительной мягкостью и изяществом передала пластику женского тела.
Источник
По воспоминаниям кухарки Серебряковых, Василисы Дудченко (на картине «Баня» она стоит в центре, лицо закрыто фигурой сидящей девушки), Зинаида и Борис «оба были очень хорошие люди». Они живо интересовались жизнью крестьян, устраивали для них праздники с подарками для детей, приглашали на домашние торжества. Слова Дудченко подтверждают выдержки из личной переписки художницы. Так, в 1917 году Серебрякова тяжело переживала смерть молодой крестьянки, утонувшей в реке. Она подробно рассказала о случившемся в письме Александру Бенуа:
«Было уже совсем темно и сыро. На речке, против московского хутора, толпа мужиков, баб и детей, а среди них на бочке голое тело, которое они качали взад и вперёд уже два часа, сперва на рядне, а затем на бочке. Я захватила книжку „Первая помощь“ и была в отчаянии, что надо оживлять совсем иначе. Наконец мужики согласились положить её на землю и делать ей искусственное дыхание (они долго боялись класть на землю, так как — поверие, что тогда утопленник умрёт, а никто не хотел подложить под тело одежду, пришлось скинуть мне своё пальто и юбку). Но, потеряв три часа на разговоры, было уже поздно, она была мёртвая, сколько её ни растирали.
Не могу вспомнить эту ужасную ночь, синее лицо и как я молила Бога, чтобы она вздохнула. Ужасно, что всё так покорно, так пассивно относятся ко всему. На следующий день её похоронили на старом кладбище, несли гроб через наш сад, впереди девушки несли крышку гроба, накрытую ярко-красным платком с цветами.
Прости за эти описания, но я долго мучилась этим несчастьем…»
Поля Молчанова позировала для картин «Жатва» (1915), «Обувающаяся крестьянка» (1915), «Крестьянка с квасником» (1914), «Крестьянка за пряжей» (1917).
Источник
Смутное время
После Октябрьской революции художница с мужем, матерью и детьми переехала в город Змиёв, затем — в Харьков. Весной 1919 года в семью пришло несчастье — умер Борис Серебряков. Виной тому стала несостоявшаяся рабочая командировка в Москву. Мать Зинаиды писала о скоропостижной смерти зятя сыну Николаю Лансере:
«…он [Борис] так взнервился, так ему не хотелось уезжать [из Харькова], что доехав до Белгорода, он не выдержал и вернулся обратно в воинском поезде, где, как известно, самая зараза сыпного тифа. Ровно после 12 дней он захварывает у нас и на 5‑й день умирает от паралича сердца. Это было ужасно, агония продолжалась пять минут: до того он говорил и не думал никто, что его через пять минут не будет. Ты можешь себе представить, мой дорогой, что это было за горе — плач, рыдание детей, мальчики были неутешны (Катюша не понимала). Зинок мало плакала, но не отходила от Боречки…»
Осенью того же года имение в Нескучном было разграблено и сожжено. Художница осталась без средств к существованию. В это время была написана картина «Карточный домик» — пожалуй, одна из самых мрачных работ Серебряковой. Сосредоточенные лица детей, синий цвет одежды, беспомощно лежащая кукла, хрупкое сооружение из игральных карт — всё говорит о тревоге за будущее, тягостном осознании того, как легко может разрушиться прежняя мирная жизнь. Любопытно, что сама художница спустя много лет назвала эту работу «весьма слабой вещью». В 1957 году в письме сыну Евгению Серебрякова возмущалась:
«Таточка (старшая дочь Татьяна, слева. — Л. Е.) с непомерно большой рукой!!!»
Источник
В начале 1920 года художница устроилась на работу в Музей археологии при Харьковском университете. Она зарисовывала находки из археологических экспедиций, создавала большие таблицы с рисунками артефактов прошлых эпох. Жили очень бедно. Семье помогали крестьяне из Нескучного, привозившие овощи и сало, а также дядя Зинаиды, Александр Бенуа, который присылал деньги за продаваемые в Петрограде картины племянницы. В конце 1920 года Серебрякова по протекции Бенуа получила место профессора в Петроградских государственных свободных художественных мастерских (бывшая Академия художеств) и вернулась в Петроград с матерью и детьми.
Через несколько месяцев она отказалась от преподавания и начала зарабатывать на жизнь написанием портретов. В 1921 году мать Зинаиды писала Николаю Лансере:
«…Зикино счастье, что она портретистка. И, как ни странно, а находятся желающие дамочки иметь свой портрет и платят по 200 тыс. за акварельный портрет».
Источник
Увы, такие «дамочки» попадались нечасто. В 1923 году художница писала Александру Бенуа:
«…мой заработок такой ничтожный, что не хватает на самое необходимое. Заказы на портреты страшно редки и оплачиваются грошами, проедаемыми раньше, чем портрет готов».
Источник
В Петрограде Зинаида Серебрякова создала целый ряд замечательных работ на тему театра и балета. Увлечение новой темой во многом было связано с поступлением старшей дочери Татьяны в Петроградское хореографическое училище. При взгляде на эти полотна сразу вспоминаются воздушные танцовщицы Дега, картины которого очаровали художницу ещё во время учебы в Париже. В 1937 году Серебрякова напишет Татьяне из Франции:
«…Была на праздниках… на выставке Дега — дивный мастер! Всегда неожиданная композиция, и так остро взята жизнь и движение! Балетные сцены, скачки, „моющиеся“ женщины и т. д. и чудные портреты. Помнится, у меня была книга о Дега (подарок брата Жени) — у вас ли она ещё?..»
Источник
Условия жизни в Петрограде становились всё тяжелее, и в 1924 году Зинаида Серебрякова решила отправиться на заработки в Париж. Франция была родиной её предков, сюда нередко приезжали родственники, готовые помочь. К тому же в Париже было больше возможностей. Перед поездкой художница успела написать последний созданный в России «Автопортрет с кистью». Изначально Серебрякова планировала прожить в Париже несколько лет, но судьба распорядилась иначе.
Барышни и туземки
Александр Бенуа скептически отнёсся к идее племянницы. Незадолго до её отъезда Бенуа написал в дневнике:
«Серебрякова всё время жаловалась на безобразное к ней отношение заказчиков, которые, не стесняясь, ей в лицо ругают её произведения. Но она сама виновата, она не умеет себя поставить… вот почему я не сторонник того, чтобы Зина ехала в Париж. Она слишком себе враг».
Дядя оказался прав. За границей художнице жилось немногим лучше, чем на родине, и виной тому отчасти была её природная застенчивость. Безусловно, Серебрякова получила больше творческой свободы, могла путешествовать по разным городам и странам — от Италии до Марокко. Но зарабатывать на жизнь по-прежнему получалось с большим трудом, особенно первое время. Художница снимала самое дешёвое жильё, постоянно работала, но из-за стремительно растущих цен едва сводила концы с концами. В письме от 1924 года друг Константина Сомова, Мефодий Лукьянов, писал о Серебряковой:
«Она такая жалкая, беспомощная и одинокая. Дела её не клеятся и ей никто не желает ничего платить».
Тем не менее вскоре Серебрякова перевезла к себе двух детей, Александра и Катерину. Татьяна, Евгений и мать художницы остались в СССР, где прожили всю жизнь.
Снова пришлось вернуться к портретам. Найти заказчиков в Париже оказалось проще, чем в Петербурге, но угодить им порой было невозможно. Печальную судьбу одной из картин Серебряковой можно проследить по переписке Константина Сомова с сестрой, Анной Михайловой. Надеясь помочь художнице, Сомов договорился, что та напишет портрет дочери Рахманинова, Ирины Волконской:
«Зина в ужасном отчаянии — не было никакой работы. Я счастлив, что удалось устроить ей пастельный портрет Ирины Сергеевны за 3 тысячи…»
«Зина в настоящее время рисует пастелью портрет Ирины Сергеевны, м. б. она его уже и кончила. Я немного волнуюсь, так как я устроил ей этот заказ, боюсь, как бы она не ударила в грязь лицом, что с ней бывает…»
«Только что оконченный пастельный портрет Ирины Сергеевны, ей очень удавшийся. Она ей очень польстила, но в то же время сделала и похоже. Очень элегантна поза. Белое серебристое атласное платье и чёрный кружевной веер в красиво нарисованных руках».
«Портрет дочери С. В. [Рахманинова] родителям [Волконской] (по фотографии, которую им послали) очень не нравится, и значит, весь круг их знакомств ей [Серебряковой] закрыт…»
Источник
Несмотря на трудности, Серебрякова продолжала заниматься живописью и выставляться. В летние месяцы она старалась выезжать из Парижа, путешествовала по Франции и другим европейским странам, писала пейзажи и портреты местных жителей. В 1928 году участвовала в выставке в Брюсселе, где познакомилась с бароном де Броуэром, который предложил художнице поехать в Марокко, но с одним условием — она должна была написать для него несколько портретов обнажённых марокканок. Серебрякова согласилась и не пожалела: путешествие стало одним из самых ярких эпизодов её жизни. В конце 1928 года она писала Евгению Лансере:
«Меня поразило всё здесь до крайности — и костюмы самых разнообразных цветов, и все расы человеческие, перемешанные здесь… <…> Я вот уже две недели как здесь, но так одурела от новизны впечатлений, что ничего не могу сообразить, что и как рисовать.
Как только сядешь (в углу улицы, всегда, впрочем, смрадном) рисовать, так женщины уходят, арабы же не желают, чтобы их рисовали и закрывают свои лавочки или требуют на чай — 20 или 10 франков за час!!! <…>
Вообще же я рискнула этой поездкой, так как деньги на неё дал мне взаймы тот господин Броуэр… Он хотел, чтобы я здесь сделала „ню“ с туземок прекрасных, но об этой фантазии и говорить не приходится — никто даже в покрывалах, когда видна только щёлка глаз, не хочет позировать, а не то что заикнуться о „ню“».
Источник
Настороженное отношение марокканцев не помешало художнице написать множество ярких картин, в том числе и в жанре ню. Татьяна Серебрякова вспоминала:
«В этот период она работала буквально молниеносно. Эта молниеносность была вызвана тем, что Коран запрещает людям позировать, и ей с трудом удавалось за небольшую плату „ловить“ модель. Она рассказывала мне, что больше тридцати минут не трудилась ни над одним пастельным портретом, а ведь каждый её набросок является законченным произведением искусства!»
Выставка марокканских работ имела большой успех, кое-что удалось продать. 1931 году Серебрякова снова отправилась в Марокко, но на этот раз поездка прошла менее удачно, так как состоялась в сезон дождей. Вторая выставка принесла только убытки: покупателей не нашлось, и художнице пришлось расплачиваться с галереей картинами. В это время её поддерживали жившие с ней в Париже дети, которые тоже зарабатывали на жизнь творчеством и получали небольшие деньги за частные заказы.
Невозможные люди
В 1930‑е годы Серебрякова несколько раз побывала в Бретани, где писала местных жительниц в характерных высоких головных уборах, выезжала к родственникам в Лондон и Швейцарию. В этот период из-под её кисти выходило множество пейзажей, натюрмортов и портретов — обычных и в жанре ню. Отдушиной для художницы стал Лувр, в который у неё был специальный пропуск. Там она создавала копии любимых мастеров: Гольбейна, Рембрандта, Хальса, Веласкеса, Рафаэля и других великих живописцев. Современное искусство раздражало её. Серебрякова писала Евгению и Татьяне:
«…Были мы с Катюшей на выставке сюрреалистов, и представить себе трудно, какая это чушь, галиматья, наглость! Такие идиотские дурачества, что не стоит описывать…»
Эти чувства были обусловлены не только эстетическими предпочтениями художницы, но и финансовым положением: новое искусство продавалось намного лучше, чем реалистическая живопись.
Источник
Татьяна и Евгений попытались уговорить Серебрякову вернуться в Россию. В 1935 году сын писал матери:
«Ты, твоё искусство здесь очень нужно. Сочетание в твоих композициях реалистической трактовки форм и сюжета плюс присущий тебе декоративный пафос, красивость и как бы торжественность — это то, что трудно вообще найти и так нужно. Я уверен, что заказы, и крупные, ты получишь очень скоро».
Возможно, Серебрякова действительно смогла бы вписаться в канон зарождающегося лакированного соцреализма, но ничего хорошего возвращение в СССР не сулило. Она отказывалась, ссылаясь на здоровье, говорила, что её присутствие будет только в тягость, но всё же сожалела о решении покинуть страну. В середине 1930‑х художница писала Евгению Лансере:
«Ничего из моей жизни здесь не вышло, и я часто думаю, что сделала непоправимую вещь, оторвавшись от почвы».
В 1934 году Серебрякова получила большой заказ от барона Броуэра — монументальный проект оформления его строящейся виллы, для которого художница создала несколько панно с восемью аллегорическими женскими фигурами. Работы явно были вдохновлены живописью эпохи Возрождения. «Завидую тебе, что ты так просто, так гибко, широко и законченно умеешь передавать тело», — писал Евгений Лансере, получивший фотографии панно. Однако барон был так капризен и жаден, что оформительские работы стали настоящим мучением. В 1937 году художницы жаловалась Татьяне и Евгению:
«Заказчик всё тянет с расплатой и хочет меня обмошенничать, воспользовавшись, как я и предчувствовала, [тем,] что контракта с ним я не заключила, а довольствовалась его словом…»
Источник
О жизни Серебряковой в годы войны известно немного. Летом 1940 года, когда немецкие войска оккупировали Францию, переписка с родственниками прервалась. Выехать из города до начала войны художница не смогла. Серебрякова писала детям:
«Тронуться из Парижа пока нам некуда и не на что… Все наши знакомые и родственники уехали или устроились, но я ведь совсем этого не умею…»
Связь между членами семьи наладилась лишь после окончания войны. Положение художницы оставалось тяжёлым. Денег, как всегда, не хватало. Снова и снова ей приходилось часами просиживать за портретами. В 1949 году Серебрякова рассказывала Евгению и Татьяне о визите к очередному заказчику:
«…каждый день кляли судьбу, что заехали к этим невозможным людям: скупы, как Плюшкины, наглы и хамы, кичатся только своей знатностью и полны ненависти ко всем другим. Совсем сгнила эта среда, и мало-мальской культуры искать у них нечего… <…> Но в последнюю минуту они мне предложили сделать ещё один портрет их дочери… Я долго не решалась, ехать ли туда, но вернувшись в Париж и увидя, как нужны деньги, опять беру на себя это мытарство — ехать в чужой дом и рисовать портрет „матери с её ребенком на руках“».
Второе рождение
Здоровье стремительно ухудшалось. Ещё в конце 1930‑х Серебряковой диагностировали Базедову болезнь, которая дала осложнение на глаза и сердце. Начались проблемы с почками. Художница всё глубже погружалась в уныние, чувствовала себя чужой среди молодых коллег по цеху. В 1957 году Серебрякова в отчаянии писала сыну:
«…как я была бы счастлива, если бы при жизни увидела одобрение и понимание незатейливому, простому моему искусству (но искреннему)… Если бы ты знал, как мне тяжело морально, что я ничего не зарабатываю, а живу на счёт Шуры (дядя художницы Александр Бенуа. — Л. Е.)… Если бы ты знал, какой здесь водворился дикий, мерзкий упадок после войны! И откуда всё это вылезло?! Эти бесчисленные галереи, наполненные такой пакостью („беспредметная“ живопись, например, — раскрашенные разными точками, шлепками холсты, и всё это ценится, печатается и прославляется в журналах как „искусство“!)»
Источник
Желание художницы неожиданно сбылось. Как ни странно, на родине о Зинаиде Серебряковой вспомнили ещё при Сталине: некоторые её работы выставлялись в советских музеях уже во второй половине 1940‑х. Но настоящее признание пришло в эпоху оттепели. С 1954 по 1964 год картины Серебряковой экспонировались более десяти раз, а в 1965 году была организована персональная выставка. После долгих лет забвения художница не могла поверить, что её творчество может быть кому-то интересно. «Не представляю себе, что из моих вещей может привлечь внимание публики СССР? Так как, конечно, сужу по здешней прессе и вкусам, в моём искусстве нет ведь никакой „оригинальности“ ни в сюжетах, ни в манере рисования…», — писала она сыну Евгению в 1963 году. А в 1964‑м продолжала:
«Я очень боюсь, что не оправдаю ожидающих чего-нибудь большего от „художницы Серебряковой“, ничего интересного из Франции не приславшей… Ну, что ж поделать! Жили всегда здесь без денег, а всё здесь ведь так недоступно… Ни натурщиц, ни поездки в живописные провинции…»
Родственники вновь начали просить художницу переехать в СССР. В 1958 году Серебрякова писала детям:
«Решиться ехать на родину пока боюсь по старости и немощи…»
В последние годы жизни ей посчастливилось увидеть Татьяну и Евгения, которым разрешили навестить мать, но сама из Франции так и не вернулась. Зинаида Серебрякова умерла в 1967 году в Париже, оставив после себя множество замечательных картин, которые, благодаря усилиям её детей, удалось сохранить и передать в музеи. Сложилась бы жизнь художницы более удачно, останься она в СССР? Ответить на этот вопрос, к сожалению, невозможно. А может быть, к счастью.
Читайте также «„Всё живет, всё хочет жить“: 11 картин Татьяны Яблонской»
#/media/%D0%A4%D0%B0%D0%B9%D0%BB:Serebryakova_Bath_house_1913.jpg){kind=link}
