Кто такой Веня Д’ркин — молодой поэт и музыкант родом из 1990‑х, так и не переживший эту эпоху и умерший в 1999 году в возрасте 29 лет? Можно ли его направление причислить к бард-року? В чём смысл его псевдонима? Об этом рассказывает очерк нашего автора, современного поэта Александра Скубы.
В статьях о российской рок-музыке общим местом являются слова о логоцентричности данного направления. Вначале было слово, которым сокрушали города и останавливали реки. Многие меломаны брезгливо относятся к русской рок-музыке как к подвальной, вторичной и эпигонской. Данные сентенции сложно назвать безосновательными, однако высокопарные рассуждения на этот счёт суть вкусовщина.
В конце 80‑х годов в ходу отечественной рок-прессы было полузабытое выражение «бард-рок». В том смысле, что барды взяли в руки электрогитары и запели своё КСП, цитируя мелодические стандарты западных кумиров. Отчасти это утверждение верно, потому что семантика русской рок-словесности во многом коренилась в традициях советской авторской песни.
Несмотря на то что к бардам сегодня относятся, как правило, с усмешкой, напомним, что Высоцкий, Визбор и Галич тоже относились к этому направлению. Зачастую ироничный взгляд на авторскую песню мотивируется тем, что существенная часть современных бардов застряла внутри своего микромира. Тексты их песен стали не чем иным, как перебором различных клише, кочующих из текста в текст.
С другой стороны, такое утверждение вполне применимо к любому стилю — нескольких действительно талантливых авторов всегда будет окружать значительное количество посредственностей. Проблемы авторской песни состоят в том, что это изначально маргинальный стиль. Попадание талантливого барда в обойму даже в контексте андерграундной среды усложняются тем, что отношение к человеку с гитарой у публики изначально предвзято — «Ну, что там? Лыжи у печки ты обнимаешь нежно?».
Однако в любом стиле есть самородки. Таким был Веня Д’ркин (настоящее имя — Александр Литвинов). В отличие от бард-рокеров 80‑х, Веня был скорее рок-бардом. Основой семантики песен Д’ркина была поэтика русского рока, цитаты из бардов там были вторичны. Например, в песне «Молодой пожарный» легко читается ирония над агрессивной манерой пения Егора Летова, в «Мышином марше» — бытовые эзотерические образы, свойственные БГ, а в целом проблематика песен характерна скорее для среды хиппи, интеллектуальных неформалов, нежели чем для походников.
Сам псевдоним Литвинова — Веня Д’ркин — прекрасно гармонирует с содержанием его песен. Веня — да, это же Веничка Ерофеев, задумчивый выпивоха, проводящий жизнь в блужданиях между станциями, эпохами и страницами романов. Фамилия порой пишется как Дыркин, но это неверно, так смак пропадает. Дыркин-то Дыркин, но зачем об этом всерьёз распространяться? Нетипичная для аристократического уха буква «Ы» прикрыта апострофом, что придаёт псевдониму какой-то нездешний флёр.
Надо сказать, сам Д’ркин был мастером стилизации. Есть множество авторов, темами песен, которых являются разнообразные события: от военных действий до покупки лошади в колхозном хозяйстве. При этом зачастую все эти песни проговариваются с одной интонацией, лексика практически не меняется и получается какая-то частушечная акынщина. Сама по себе история может быть интересной, смешной и оригинальной, но предсказуемость и монотонность образов убивает самый неординарный замысел, исполнителю попросту перестают верить.
У Д’ркина все слова били точно в цель. Если смешно, то до колик, если страшно, то до холода, прохаживающегося по спине, если грустно, то до слёз. Самое странное, что Веня жил не в Москве и не в Петербурге, а в Луганске — казалось бы, так далеко от того, что сейчас принято называть «дискурсом». Именно эта отдалённость провинциальных музыкантов от тусовки с её законами и табу во многом предопределяет их самобытность. Они переосмысляют музыкальную среду в соответствии с собственным бытием, что делает их творчество отличным от общего течения.
Мертвенный пепел лун в трауре неба,
Перхотью буквы звёзд — моё имя,
Чтобы его прочесть — столько вёрст…
В песнях Д’ркина очень часто сквозит чувство, которое возникает, когда некуда, нечего, незачем и некому. Когда просто пережимается кислород, но надо идти. Не на бой, не на плаху, а куда-то. Странное подтрунивание над абсурдными сторонами человеческой жизни — раз — и сменяется невыносимым, тёмным одиночеством, которое простирается невыносимо далеко.
При этом ты понимаешь, что кислород перекрыт, а дышать надо. Не можешь дышать, так других научи. Покажи, если можешь, как, они, может, сумеют. Дело ведь вовсе не в том, что всё очень плохо, дело в том, что порой действительно всё очень плохо. Ты этого совсем не ждёшь, а оно накрывает тебя с головой. Дело же вовсе не в том, что так будет всегда, так что и двигаться никуда не надо. Наоборот, двигаться жизненно необходимо, двигаться как можно быстрей, иначе плохо будет. Тьма у Д’ркина бывает непроглядной, злой и колючей, а на душе всё равно легко. Потому что внутри тепло.
И тут в пору сокрушаться: почему в стране живут такие люди, пишут такие песни, а в телевизоре — эти… Да потому, что такие люди, как Д’ркин — живут, а эти — в телевизоре. Что с них взять-то?
В реальной жизни Александр Литвинов был учителем, работал на стройке, выступал на разных фестивалях неформальной песни. Был женат, имел сына, дружил с известными в узких кругах музыкантами Александром Непомнящим и Геннадием Жуковым.
В принципе, ценность его творчества заключается во многом в том, что Веня Д’ркин и Александр Литвинов — это один и тот же человек. Песни Д’ркина — это песни про Литвинова. Конечно, не без украшательства. Но, с другой стороны, почему бы и нет? Разве никому никогда не хотелось выйти из трамвая не на надоевшую до боли остановку, где поликлиника, а на улицу жаркого Рио-де-Жанейро. Или никого бы не обрадовал жираф, работающий кассиром в местном клубе? Главное — мечтать и верить, остальное приложится.
Чувак в клёшах, чувак в клёшах дорогу перешёл,
А это значит, что ишо всё будет хорошо.
Многие песни Д’ркина были очень веселыми. На фоне повсеместной скотской жизни Д’ркин позволял себе элегантную иронию, которая никогда не переходила в цинизм. Это очень важное качестве человека — сохранить изначальную самость на фоне тотальной бесталанности и похабности. В эпоху всепобеждающего кабака Д’ркину удалось сохранить дух милых провинциальных варьете, утончённых и вместе с тем немного неуклюжих.
В этом плане его творчество во многом рифмуется с песнями московского барда Александра О’Шеннона. Тот же апостроф в фамилии, то же ироническое декадентство, то же внутренне одиночество, сквозящее тут и там.
Д’ркин был очень бытовым поэтом, видевшим умирающую провинцию в её алкогольном делирии. В мире Венички был не только героический Нибелунг или охотящийся за сигаретными бычками никотиновый маньяк, но и вполне конкретный гопник, насилующий малолетку Весну.
По сути, жизнь любого постсоветского неформала — это вечное бегство. Бегство от гопников, от строгих родителей, от провинции и метрополии, от юности и от взросления, от казённых речей, подвального мата и прочих проявлений хроноса, космоса, эроса, расы, вируса. Бегство на флэты и фесты, в Хибины, в Кастанеду или Маркеса, в анархисты или хиппи, безответственно и остервенело, в такт пронзительному вою Янки Дягилевой или Аллена Гинзберга, домой. Д’ркин был таким же фантазёром-беглецом, который, вместо того, чтобы петь стандартный набор известных любому стареющему подростку тех лет песен на вечеринках, зачем-то выдумал себе роль непризнанного большого поэта, коим и стал.
Про Д’ркина было написано много статей, мол, гений, мол, не разглядели, мол, не то время. Но дело ведь совершенно не в этом. Ни про Высоцкого, ни про Башлачёва, ни про многих других талантливых поэтов никак нельзя сказать, что их не разглядели. С другой стороны, 90‑е были трагичны во многом своей иллюзорной свободой. Параллельно журналисты и культурологи сформировали иконический ряд отечественной рок-музыки, в котором не нашлось место для множества самобытных авторов. Рок-музыка коммерциализировалась, а усилий попечителей молодых дарований, какими были в то время, например, Юрий Шевчук или Александр Скляр, не хватало на то, чтобы объективно оценить всех незамеченных ранее самородков. Поэтому многих действительно не оценили.
Хотя почему не оценили? Вряд ли музыканты, подобные Д’ркину, должны собирать стадионы и давать мессианские интервью многотиражным изданиям. Для таких людей главное — быть услышанными теми, кто действительно услышит и прочувствует. Журналист Лев Гончаров верно написал в журнале «Контркультура» о Янке Дягилевой: «Если вдруг выйдет пластинка Янки, то это будет уже не Янка, а пятьдесят, скажем, тысяч одинаково бездушных кусков пластмассы». Для людей, подобных Д’ркину, важно просто говорить, именно поэтому они не пытаются играть в кошки-мышки ни с масскультом, ни с генсеками андерграунда.
Чистой водой мчится домой твоё ладо.
Среди дорог, забитых травой, мой путь светел.
Видимо, последние 30 лет — это действительно не то время, которому нужен свой Высоцкий, единый, монолитный, бесспорный. Мы стали то ли слишком разными, то ли слишком циничными, то ли дело и в том, и в другом. Веня умер в 29 лет, от рака, в одной из подмосковных больниц. Друзья всем миром собирали деньги на операцию — не смогли. К умирающему Д’ркину заходил известный продюсер, хотел, чтобы его подопечная исполняла песни Вени, на что тот съязвил, мол, единственное, что может предложить поэту большой город — это акт публичного мужеложства.
Казалось бы, зря, казалось бы, логичный финал заведомо проигранной игры, но нет, всё не зря. Это становится ясно на каком-то фестивале, куда ты ехал через всю страну. На часах уже восемь вечера, ты приходишь в свой лагерь, приветствуешь всех неизменным добрым утром и тут твои друзья, а с ними и ты, начинают петь про непохожую на сны или кошку в окрошке. Следовательно, Венино послание было и принято, и считано своими. А другие — пусть их, всем мил не будешь. Нам остаётся повторять:
Маршал железной дороги, маршал железной дороги,
Где твоя гвардия, брошенная на произвол?
Маршал железной дороги, маршал железной дороги,
Почему ты так рано ушёл?
Действительно, почему? Безумно жаль тебя, маршал.