Издание «Московские новости» основано ещё в 1930‑е годы как Moscow daily news — газета выходила на иностранных языках и предназначалась для переселившихся в СССР экспатов. С 1980 года в связи с Олимпиадой появилась регулярная русскоязычная версия, а в годы перестройки редакция газеты одной из первых настроилась на идеалы гласности, открытости, наведения мостов с западным миром.
На излетё СССР «Московские новости» превратились в громкий феномен, эталон независимой прессы: в 1990 году главред Егор Яковлев добился полной свободы от влияния советских информагенств, а уже в 1991‑м сотрудники газеты коллективно отказывались от партбилетов КПСС.
В 1988 году корреспондент издания Геннадий Жаворонков берёт интервью у Булата Окуджавы — прославленного арбатского поэта-шестидесятника, заставшего ветер перемен. Незадолго до этого бард побывал в Западном Берлине и теперь делился свежими впечатлениями. VATNIKSTAN вновь публикует рассказ Окуджавы — живое свидетельство эпохи больших надежд.
— Булат Шавлович, это не первая ваша деловая поездка за рубеж. Почувствовали ли вы какие-либо перемены в отношении к себе, к нашей стране после того, как такие понятия, как «перестройка», «ускорение», «демократия», прочно вошли в нашу жизнь? Легче ли стало вести диалог и находить общий язык с аудиторией?
— Я замечал и до последней поездки в Западный Берлин интерес к нашей стране, к литературе, ко мне лично. Интерес, не более… На этот же раз меня поразила доброжелательность, будь это общение с огромным залом, кулуарные споры или случайные встречи на улицах. Если закрывал глаза, казалось, что я не в чужой стране, а дома, в окружении очень близких и внимательных людей.

Во-первых, все разговоры шли о переменах, о перестройке. Вероятно, что это естественно — события, происходящие в такой большой стране, не могут не волновать всех. Удивляло другое — сопереживание ситуации. На мой взгляд, это ещё один яркий пример того, что гласность, даже нелицеприятная, объединяет людей, вызывает доверие и открытость. В общей сложности я дал около 20 интервью. Основной темой были перемены в общественной жизни страны, конкретные события, статьи в газетах и журналах.
Аудитория, конечно же, не была единой. Я бы разделил её на два далеко не равных лагеря. Первый, не очень большой, скептичен.
— Считают, что притворяемся?
— Нет, не притворяемся, а обольщаемся: «У вас такое уже было, всё это явление временное…»
Второй лагерь, более многочисленный, переживает все процессы перестройки так, словно всё это касается их лично и сами они живут не в Западном Берлине, а у нас. Они даже планируют очередные этапы перестройки, забегая далеко вперёд.
Доходило порой для того, что уже я был вынужден выступать в роли скептика, в роли человека, сдерживающего излишние восторги. Я говорил: «Не спешите, не торопитесь, ситуация очень сложная, в один миг и разом не делается ничего. Потребуется время, усилия, опыт, знания, кадры, которых ещё маловато».

В такой необычной роли мне приходилось выступать впервые. Прежде на тебя катили бочку дёгтя, в которую ты норовил добавить ложку мёда. Теперь на меня буквально катили бочку с мёдом, в которую я вынужден был добавлять свою долю здравого скепсиса. Вот что значит движение вперёд, а не топтание на месте.
Решая свои собственные проблемы, мы решаем и проблемы мировые. И поэтому тоже нам нельзя останавливаться, нельзя позволить себе расслабиться, потерять темп. Иначе уже завоёванные позиции можно утратить. Наше движение вызвало ответные движения на Западе. Теперь в роли догоняющих — они! Случались ситуации непривычные, я бы сказал, парадоксальные. Например, однажды ко мне подошла представительница эмигрантского издательства и спросила: «Публикуете „Доктор Живаго“ Пастернака, „Рождество“ Набокова, Гумилёва, что же теперь будем издавать мы?»
— Были вопросы о том, кто противится перестройке, кто ей мешает?
— Они возникали постоянно. Я отвечал на них так: «Главный враг — это мы сами». Мы все должны преодолеть свои мозги, своё сознание, создать институт уважения к личности. Научившись уважать личности, мы научимся уважать и человечество. Против и некоторая часть партийного и государственного аппарата, которая привыкла к определённому стилю жизни. Те, кто не хочет шевелиться, меняться, другими глазами смотреть на мир.
— Если раньше приходилось не позволять нас ругать, то теперь вы не позволяли нас перехваливать?
— Вот-вот. Даже приходилось сравнивать нынешнюю ситуацию с положением голодающего человека, которого опасно перекормить — от этого он может умереть. Нужна определённая подготовка, диета, что ли. Нужно готовить людей.
Вот, например, даже такое, казалось бы, простое дело, как видение индивидуальный трудовой деятельности. Мне когда-то казалось, что, если бы разрешили, я сам бы открыл подвальчик на Арбате. По субботам бы там выпивал, готовил какие-нибудь экзотические блюда. А сейчас всё это разрешено, а я что-то особого желания заняться этим делом не испытываю. Подобное ощущают многие. Люди вокруг растерялись перед новыми возможностями.

Я понимаю резон: одни боятся, что всё это кончится, другие потеряли нужные навыки, и требуется время, чтобы их вернуть.
— Новое отношение к нам, к нашим делам увеличили внимание к литературе, но пока не поколебали и точку зрения некоторых критиков, утверждающих, что всё наше искусство уже «там»?
— Не поколебала, опрокинула. Аудитория всегда внимательно прислушивалась к моим дифирамбам новым произведениям Анатолия Приставкина, Анатолия Рыбакова, Даниила Гранина.
При нынешней поездке не могло возникнуть такой смешной ситуации, которая возникла у меня при поездке в Америку. Я вошёл с переводчиком в магазин, и продавец спросил, кто я. Переводчик сказал, что я русский писатель. «А! — сказал продавец, — это Солженицынский».
[Примечание редактора: интервьюер и Окуджава имеют в виду представление, сложившееся о русской литературе на Западе. Считалось, что все значимые писатели и поэты уехали — поэтому в Америке Окуджаву принимают за Солженицына, уже давно находившегося в эмиграции. В перестройку же зарубежная публика «переоткрывает» русскую культуру: оказалось, что многие из достойных авторов «остались», а не уехали и находятся «там».]
Внимание, внимательность, слушаемость — вот это поражало. Я был на просмотре фильма «Иди и смотри» о зверствах фашизма. Совершенно обалдевшие немцы вставали и спрашивали: «Неужели это могло быть?» Когда какая-то группа молодых людей стала выкрикивать что-то про Афганистан, сами же немцы буквально закрыли рты, чтобы не мешать. Аудитория не воспользовалась случаем ответить на обвинения упрёком.
Обилие доброжелательности, интереса просто потрясала. Один журналист, далеко не наш поклонник, сказал, например, так: «Если у нас всё задуманное не получится, то это станет и нашей трагедией!»
Читайте также текст о творчестве Михаила Савоярова, Якова Ядова, Аркадия Северного «У истоков блатняка».