«Возлюблённый» Игоря Померанцева

Как начи­на­ю­щий про­за­ик, могу отме­тить, насколь­ко же мир, опи­сы­ва­е­мый начи­на­ю­щим про­за­и­ком, зача­стую, неот­де­лим от его соб­ствен­но­го мира, или же того что у него на уме. Баналь­ность, но факт — ты пишешь о том, что ты чув­ству­ешь. И как же я не был удив­лён, открыв про­зу Иго­ря Яко­вле­ви­ча Поме­ран­це­ва… уви­дев там мишу­ру из коп­чё­ных совет­ских вос­по­ми­на­ний, блёк­лых стиш­ков и забав­но­го рас­ска­за от жен­ско­го име­ни, пред­став­ля­ю­ще­го собой моза­и­ку из полу­пор­но­гра­фи­че­ских сцен с актё­ра­ми со всех угол­ков зем­ли, при­прав­лен­ную цинич­ны­ми наблю­де­ни­я­ми о Рос­сии, пафос­ны­ми дума­ми о сего­дняш­нем и «Евро­пе», рус­ской исто­рии и, конеч­но же, рево­лю­ции, сдоб­рен­ной рефлек­си­ей о сво­ём «слож­ном» отно­ше­нии к рус­ско­сти и русским…

В общем, типич­ный поток созна­ния выпив­ше­го или «при­няв­ше­го что-то» эми­гран­та из интел­ли­ген­тов. Ниче­го осо­бен­но­го. Для чего же я вас зна­ком­лю с ним? В дан­ном слу­чае нам более инте­ре­сен сам автор, ибо он явно опи­сы­ва­ет свой реаль­ный мир или мир… грёз. Наш герой ещё отно­си­тель­но моло­дой в те годы (пер­вая поло­ви­на 1980‑х гг.), — Игорь Яко­вле­вич Поме­ран­цев, родив­ший­ся в 1948 году в Сара­то­ве. «Лите­ра­тор», выпуск­ник Чер­но­виц­ко­го Уни­вер­си­те­та, совет­ский дис­си­дент с Украины.

Игорь Поме­ран­цев, писа­тель и жур­на­лист. «Люди. Hard Talk». Выпуск от 22 нояб­ря 2016 года. Канал «112 Украина»

Пер­вый раз КГБ аре­сто­вал его в 1976 году за рас­про­стра­не­ние запре­щён­ной лите­ра­ту­ры. В 1978 году «пере­ехал» (как буд­то из СССР мож­но было сво­бод­но уехать) в Гер­ма­нию, а с 1979 года стал граж­да­ни­ном Вели­ко­бри­та­нии. C того же года — веду­щий на BBC, а с 1987 года и по сей день — сотруд­ник «Радио Сво­бо­да». Сна­ча­ла из Гер­ма­нии, а затем с 1995 года из Праги.

Яблоч­ко пада­ет неда­ле­ко от яблонь­ки. Рабо­та­ю­щий на спец­служ­бы (а вы дума­е­те, про­сто так дают пас­порт стра­ны в пер­вый же год жиз­ни там?) папа­ша взрас­тил заме­ча­тель­но­го сыниш­ку — Peter’a Pomerantsev’a 1977 года рож­де­ния, выпуск­ни­ка пре­стиж­ней­шей Westminster School, рабо­та­ю­ще­го все послед­ние годы гово­ря­щей голо­вой и «экс­пер­том по Рос­сии» на бри­тан­ский режим, энер­гич­но и с энту­зи­аз­мом гав­ка­ю­щий, когда ему при­ка­жет та или иная пар­тия в парламенте.

А это сыниш­ка Поме­ран­це­ва — Питер — рас­ска­зы­ва­ет о сво­ей недав­ней кни­ге This Is Not Propaganda: Adventures in the War Against Reality (2020 год), оче­ред­ной басне о «Руке Кремля»

Непло­хая карье­ра. И у сына, и у отца. А лите­ра­ту­ра? А её у стар­ше­го Поме­ран­це­ва нет. Есть днев­ник, кото­рый он писал в стол, но поче­му-то издал, что­бы мы смог­ли про­честь про чужие поезд­ки по Евро­пе, жен­щин, вино, и про­чее тор­же­ство кон­сю­ме­риз­ма. Так, «вода», из кото­рой не про­чув­ству­ешь даже эпо­ху. А ведь Поме­ран­цев писал в рево­лю­ци­он­ные бри­тан­ские 1980‑е годы, когда Тэт­чер лома­ла хре­бет преж­ней жиз­ни, созда­вая совре­мен­ный гло­баль­ный капи­та­лизм в Бри­та­нии, где всё постро­е­но вокруг финан­сов и Лон­до­на, а не всей стра­ны и про­дук­ции кото­рую она про­из­во­дит, как это было прежде.

«This is how it feels» (1990 год), The Inspiral Carpets — трек от ман­че­стер­ской инди-груп­пы о том, как пере­строй­ка Тэт­чер уда­ри­ла по про­мыш­лен­но­му севе­ру Англии

Но Поме­ран­це­ву всё рав­но, что про­ис­хо­дит в Бри­та­нии, как и всё рав­но это сего­дня его сыну. Они живут сытой жиз­нью запад­но­го high up middle class. Той самой, кото­рой так зави­до­вал Олег Гор­ди­ев­ский, будучи совет­ским раз­вед­чи­ком в Лон­доне сере­ди­ны 1980‑х годов и из-за кото­рой он бро­сил жену и детей.

Нет, Поме­ран­цев ника­кой не писа­тель, а про­сто карье­рист. Был бы писа­те­лем — не скры­вал­ся бы в сво­ём запад­ном потреб­ле­нии и анти­со­вет­ском гет­то, а вышел в мир, как это сде­лал Эдич­ка, кото­ро­му нра­ви­лись и запад, и секс, и жен­щи­ны, и нар­ко­ти­ки, и вино, но так­же и боль­шой окру­жа­ю­щий его мир с его кра­со­той и урод­ством, кото­рый совер­шен­но не инте­ре­сен Поме­ран­це­ву. Ему, похо­же, дей­стви­тель­но хоте­лось про­сто запад­ных джин­сов и насто­я­ще­го виниш­ка из Шампани.

Вин­ная Коман­ди­ров­ка от «Радио Сво­бо­да» с Иго­рем Поме­ран­це­вым, 2013 год

«Воз­люб­лён­ный»

Игорь Яко­вле­вич Поме­ран­цев (р. 1948),
1985 год, Лондон.

Как раз рас­смат­ри­ва­ла кни­гу с фото­гра­фи­я­ми о Рос­сии. Там такие лица, что у меня кровь засты­ла от ужа­са, но тоже про­сто от изум­ле­ния. Сним­ки быто­вые. Так себе пред­став­ля­ла, как ты там рас­ха­жи­вал и их рас­смат­ри­вал, а может быть, даже не заме­чал, толь­ко здесь заме­ча­ешь ужас­ных нем­цев, так как дру­гой ужас.
Вер­ну­лась с жен­ско­го тако­го вече­ра — там тан­це­ва­ла тан­цов­щи­ца турец­кие и араб­ские тан­цы — живо­том. Толь­ко для жен­щин. У нее была такая фигу­ра, как у меня, хотя я, смот­ря на неё, дума­ла, что я худее, но, при­дя домой и рас­смот­рев себя в зер­ка­ле, уви­де­ла, что точ­но та же самая, толь­ко не умею так кру­тить животом.

Видео­съём­ка Мюн­хе­на 1988 года, горо­да, где про­ис­хо­дит часть дей­ствия рассказа.

Часто раз­го­ва­ри­ваю с тобой, так и то мне при­хо­дит­ся все пере­во­дить на рус­ский: так и живу в трех речах. Про любовь тоже не могу мно­го ска­зать, так как не стра­даю, а живу в глу­бо­кой свя­зи с тобой, такой глу­бо­кой, что почти без эротики.

Я сего­дняш­ний вечер под вли­я­ни­ем шока от судь­бы араб­ской жен­щи­ны. Встре­ти­ла на про­гул­ке быв­ше­го кол­ле­гу по уни­вер­си­те­ту — ара­ба из Сирии. Он вел себе жен­щи­ну, види­мо, из тех стран, и очень ему хоте­лось мне ее пока­зать. Я его зна­ла как само­го огра­ни­чен­но­го сту­ден­та фило­со­фии со склон­но­стя­ми к «баб­ни­че­ству». Его жен­щи­ны были с север­ных стран. Он мне теперь пред­ста­вил эту как его жену и рас­ска­зал, что он ее полу­чил четы­ре меся­ца назад, что, соот­вет­ствуя мусуль­ман­ско­му обы­чаю, его брат в его заме­сти­тель­стве на ней в Сирии женил­ся, отец ее выбрал и вот — послал Мога­ме­ду в Евро­пу. Я на него смот­ре­ла, не веря, но он, начи­ная нерв­ни­чать, повто­рял, что это так поло­же­но, вот дру­гая стра­на, дру­гой обы­чай. Я напом­ни­ла, что эта систе­ма очень невы­год­на — боль­шой риск, тут он согла­сил­ся, но ска­зал, что ему повез­ло, что все хоро­шо и ско­ро, даст Аллах, дети будут. Все это извест­но, но шок был для меня, что этот чело­век живет уже более деся­ти лет в циви­ли­зо­ван­ном мире и что сра­зу так упал в ста­рые при­выч­ки. Он очень ста­рал­ся делать серьез­ный при­лич­ный вид, и я уже виде­ла во всем этом его уси­лии нача­ло ката­стро­фы, хотя она еще по-раб­ски улы­ба­лась, а оде­та уже в евро­пей­ском пла­тье. Пара­докс был в том. что они были оде­ты по-запад­но­му, а я — в моей одеж­де жен­щи­ны из гаре­ма. Дол­го еще была недо­воль­на собой, что от удив­ле­ния все сме­я­лась, а не ска­за­ла свое мне­ние про рабо­дер­жав­ца. Даже очень весе­ло с ним рас­ста­лась, как буд­то он мне рас­ска­зал шутку.

Депрес­сий у меня боль­ше нет, зна­ешь, исчез­ли, как я про них рас­ска­за­ла бель­гий­ке на про­гул­ке неде­лю назад. Она от них рас­стро­и­лась, полу­чи­ла голов­ную боль, и я осво­бо­ди­лась. Это вро­де нечест­но, но ведь она мне уже несколь­ко раз рас­ска­зы­ва­ла про свои про­бле­мы, и я все выслу­ша­ла. Мне аме­ри­ка­нец сто­ил кучу денег, так как ходи­ли в ресто­ра­ны, и каж­дый счет был, как изме­на; я уже чув­ствую с каж­дой сум­мой, кото­рую тра­чу не на наши сви­да­ния, что тебе изме­няю. Поэто­му живу доволь­но аске­тич­но, есть ведь цель. С аме­ри­кан­цем рас­ста­лась лег­ко, поехал силь­ный, замкну­тый на роди­ну. Он все не пони­мал мои реак­ции и я его. Долж­ны были как-то все вре­мя объ­яс­нять, что име­ем в виду. Я уже знаю, пока ты будешь рев­но­вать, я буду знать, что меня любишь, хотя и пло­хо любишь. Буду зада­вать пово­ды к рев­но­сти. Так ты страд­ний сво­их толь­ко вре­мен­но изба­вишь­ся или как Сван в кон­це и потом навсе­гда. Когда я вой­ду в номер, я сама раз­де­нусь, но мол­ча и мед­лен­но, начи­ная с гру­ди. Будешь меня потом жесто­ко любить?

Чем боль­ше рус­ских знаю, тем боль­ше ува­жаю твою стой­кость и удив­ля­юсь, как ты смог мно­гим не зара­зить­ся. Да, смер­тель­но не зара­жен, как мно­го вид­ных пред­ста­ви­те­лей ваше­го мощ­но­го наро­да. А вот гос­по­дин Док­тор меня разо­ча­ро­вал. А ты гово­рил, что он не тяже­лый чело­век. Он мне очень напо­ми­нал сек­ре­та­ря Ленгорсовета.

Я сна­ча­ла дол­гое вре­мя муже­ствен­но дер­жа­лась, но к кон­цу тоже на меня напа­ла моя сла­вян­ская жесто­кость и нетер­пе­ли­вость. А мой муж очень по-запад­но­му толе­рант­но и веж­ли­во и мяг­ко его рас­спра­ши­вал. К кон­цу (5 часов про­дол­жа­лась наша встре­ча) Док­тор ходил по ком­на­те зеле­ный в абсо­лют­ной напря­жен­но­сти, а у нас тре­ща­ла голо­ва. Мой муж вопре­ки всей толе­рант­но­сти забо­лел и про­ле­жал весь сле­ду­ю­щий день. Я пошла пла­вать и смы­ла совет­скую пыль. Выле­чив­шись, мой муж пре­вра­тил­ся из паци­фи­ста на бор­ца и ска­зал, что эти люди пра­вы, когда предо­сте­ре­га­ют нас перед сами­ми собой. Я Док­то­ру еще за обе­дом ска­за­ла, что он лич­но боль­шая опас­ность для запад­ной демо­кра­тии. А он не возражал.

На одной сто­роне, при таких встре­чах вос­хи­ща­юсь, что ты до того не дошел, но на дру­гой сто­роне, у меня появ­ля­ет­ся такой страх, навер­ное, есть у него запас ужа­сов, но сумел боль­шин­ство пода­вить, и про­хо­дят на свет толь­ко вер­хуш­ки, но они не лодоч­ки, они вер­хуш­ки огром­ных под­вод­ных гор. И я с гру­стью слу­шаю те же фра­зы из уст дру­го­го, и они боль­ше не про­яв­ле­ние инди­ви­ду­аль­но­го, а наци­о­наль­ной тош­но­ты. У тебя было бы может то же самое про меня. Но вопре­ки все­му, всем моим сомне­ни­ям, стра­хам, борь­бам, оста­ет­ся ядро, кото­рое у меня и твои зем­ля­ки не возь­мут, и ты сам нико­гда не возь­мешь, сде­лав­ши что угодно.

Мне теперь как-то и хоро­шо, но нелег­ко. Мы как-то раз­ре­ши­ли нашу связь, мне ведь даже боль­ше не хочет­ся, так как из-за соб­ствен­ной экс­тре­м­но­сти не выдер­жу с тобой боль­ше пяти дней. Все­гда рада уез­жать, чтоб осво­бо­дить­ся от раб­ства, кото­рое сама себе при­чи­няю. Но факт, что все раз­ре­ше­но, что про­блем нет, что все удач­но полу­ча­ет­ся, меня печа­лит. Знаю, что такая печаль извра­щен­ный люк­сус, и мне даже немнож­ко стыд­но, что у меня такие дво­рян­ские про­бле­мы. Как я рада, что одна­жды умрем и не будет борьбы.

Как раз позво­ни­ли из изда­тель­ства и рас­ска­за­ли, что Док­тор был вооду­шев­лен от наше­го раз­го­во­ра, ска­зал, что у него еще нико­гда не было тако­го высо­ко­ду­шев­но­го раз­го­во­ра, с тех пор как он на Запа­де. Он чело­век, кото­рый не слу­ша­ет, так про­сто кажет­ся, но дол­жен же ведь слу­шать, раз уж так хоро­шо опи­сы­ва­ет людей. Так что он, по-види­мо­му, на все реа­ги­ру­ет. Ска­за­ли, что соби­ра­ет­ся опи­сать нас в сво­ей кни­ге. Это будет уни­что­жа­ю­ще (что каса­ет­ся меня). Я там сиде­ла, раз­ва­лив­шись в нашем париж­ском пла­тье — сим­вол запад­но­го люк­су­са, — и гово­ри­ла про необ­хо­ди­мость чисто­го воз­ду­ха. Он сде­ла­ет ужас­ную паро­дию. Вот в столк­но­ве­нии с рус­ским себя вижу западной.

А ты луч­ший слу­ша­тель в мире. Меня вооб­ще никто не хочет слу­шать, зна­чит, и хотят, но не так дол­го и интен­сив­но, как ты. Сижу в поез­де, опять у меня осво­бож­да­ю­щее неза­ви­си­мое чув­ство. Читаю вашу здеш­нюю газе­ту: мне совсем этот ваш народ непо­ня­тен, три стра­ни­цы об Алек­сан­дре Вто­ром, на одной стра­ни­це какие-то вос­кли­ца­ния хри­сти­ан, испо­ве­ди, стрем­ле­ние к пра­во­слав­ной церк­ви — они все затух­ли, ссох­лись, из одно­го гне­та быст­ро в дру­гой, но чтоб был такой хоро­ший, зна­ко­мый, ста­рин­ный, чтоб не было местеч­ка на боязнь, на про­стран­ство. И вот такой народ, запу­ган­ный, жесто­кий, власт­ву­ет над моим евро­пей­ским. Какой бояз­ли­вый народ — то к пра­во­сла­вию, то к ком­му­низ­му, то к бур­жу­аз­ной нрав­ствен­но­сти. Я забы­ла, что ты — свет­лое явле­ние, но такое не очень яркое, такое осто­рож­ное. Ты у меня вне ваше­го сума­сшед­ше­го наро­да. Импе­ра­тор до тебя дотро­нул­ся, ты ведь не рад, что уби­ли. А пусть царей и уби­ва­ют, это ведь их риск. Мне очень нра­вят­ся рево­лю­ции. Но нет у меня стра­ны, пото­му зани­ма­юсь любов­ны­ми дела­ми. Все какие-то меч­ты, я про­сы­па­юсь и ярко пом­ню — цело­вал пра­вую грудь, боль­ше не засы­паю. А когда ста­ну бере­мен­ной, ты меня тоже будешь встре­чать? Есть муж­чи­ны, кото­рые очень любят бере­мен­ных. Я очень оду­рею, ста­ну веге­та­тив­ной, уста­лой, свя­той, рели­ги­оз­ной, как рас­те­ние, каж­дый день буду из-за мело­чей пла­кать, думы толь­ко про ребен­ка, хоро­шее пита­ние, све­жий воз­дух, жизнь в деревне. После родов буду кровь и моло­ко, бла­жен­ность без экс­таз, без гор, без муж­чин (нароч­но поста­ви­ла горы перед муж­чи­на­ми — это, конеч­но, неправда).

Еще десять дней до нашей встре­чи. А ты быст­рее сжи­гай пись­ма, ина­че ты все в стра­хе, что обна­ру­жат. А что, когда обна­ру­жат? Убьют? Будет страш­но? Невы­но­си­мо? Вина и ужас? Вче­ра, когда шла в газе­ту, был дол­гий путь, и я вспом­ни­ла про то, что ты гово­рил в кафе, что рас­ста­нешь­ся, и опять рас­пла­ка­лась от оби­ды, что счи­та­ешь рев­ность даже дока­зом люб­ви. Когда мне еще до тебя нар­ко­ман — не спо­со­бен меня любить — рас­ска­зы­вал про свою любовь к сво­ей подру­ге, я почув­ство­ва­ла силь­ную любовь к нему, что он ее так хоро­шо любит. Он меня, конеч­но, не понял в этом и счи­тал, что я лгу. Мои пер­вер­зии тоже в рам­ке гуман­но­сти. Эта связь с тобой в выс­шей сте­пе­ни нрав­ствен­на. И куль­тур­на, достой­на. А был бы негр из Рио-де-Жаней­ро — это моя меч­та най­ти себе ано­ним­но­го негра на кар­на­ва­ле — эту мысль ты мне подо­брал, уточ­нил, она у меня была и до тебя — было бы недо­стой­но — экс­плу­а­та­ция чело­ве­ка, мастур­ба­ция. Я долж­на тебе тоже осто­рож­но писать, что­бы не пока­зы­вать мои плос­кие стра­ни­цы и бес­чув­ствен­ность и гру­бость, кото­рые у меня тоже есть. А как хоро­шо, что я не гад­кая, столь­ких насла­жде­ний была бы лише­на. У нас теперь ноче­ва­ла одна кра­си­вая в лице регу­ляр­ная девуш­ка, испан­ка, она ста­ла подру­гой мек­си­кан­ца. Она меня изу­ми­ла сво­ей кра­со­той, она тоже умная, един­ствен­но, что меня спас­ло, что она не сла­вян­ка, зна­чит, сла­вян­ской димен­зии у нее нет. Един­ствен­ное, на кого немно­го рев­ную тебя — это украинки.

Я теперь про­ле­жа­ла два часа в посте­ли после звон­ка, у меня появи­лась такая идея, кото­рая меня не поки­да­ла. Я себе пред­ста­ви­ла, что у нас будут два дня вре­ме­ни, пер­вый — поло­ви­на, ночь и дру­гой — целый. Я все себе пред­став­ля­ла до подроб­но­стей, не знаю, поче­му я дума­ла, что не выдер­жу и попро­шу тебя, что­бы меня там цело­вал, и ты отка­жешь­ся, ты навер­но отка­жешь­ся, и это меня при­бли­зи­тель­но час вол­но­ва­ло, я потом буду гово­рить толь­ко о сво­ем, забу­ду гово­рить о чужих, навер­но рас­пла­чусь, и тебе будет страш­но, но ты меня не будешь цело­вать. Я не буду оби­же­на и стра­дать, толь­ко буду делать вид. Так как рус­ский не род­ной язык, я могу все эти вещи писать, он для меня туман­ным, на род­ном бы в жиз­ни не напи­са­ла. Я пишу точ­но, как акро­бат, не смот­рю напра­во, нале­во, шагаю. Я даже эти строч­ки пишу, сидя за сто­лом, за спи­ной раз­го­ва­ри­ва­ют муж с мек­си­кан­цем, мое нахаль­ство — не нахаль­ство, а не знаю что. Еду в горы. Когда буду катать­ся, быст­ро, быст­ро, чтоб близ­ко смер­ти, буду думать про тебя. Навер­ху совсем мало воз­ду­ха, тяже­ло дышать; когда без оста­нов­ки съе­ду 1000 мет­ров раз­ни­цы до дере­вуш­ки, буду счаст­ли­ва. Я непре­мен­но буду одна катать­ся, что­бы мне не меша­ли при моих экс­та­зах. Они не все­гда при­хо­дят, это пода­рок, нико­гда не знаю.

Не знаю, поче­му у меня такая силь­ная эро­ти­че­ская тен­ден­ция, я ведь жила вре­ме­на­ми совсем трез­во и фри­гид­но. Мек­си­ка­нец нам дела­ет риту­аль­ные изде­лия как пода­рок. Он хоро­ший чело­век, я совсем не заме­чаю, что он здесь, все спо­кой­но, мол­чит, ему не тяже­ло, мне не тяже­ло, совсем непри­нуж­ден­но. Бель­гий­ка мне опять что-то рас­ска­зы­ва­ла про самую кра­си­вую ночь в ее жиз­ни, но не деталь­но. Я на нее так эзо­те­ри­че­ски смот­ре­ла, что она спро­си­ла, не боль­на ли я, не хочу ли мине­раль­ной воды.

Когда при­е­дет Р., обни­мать не буду. А когда он захо­чет, как могу ему отка­зать, ведь десять лет сидел! Труд­но отка­зать­ся, из гуман­но­сти (не в роде Эмне­сти) долж­на отдать­ся. Какой ужас меня ожи­да­ет! Я еще раз посмот­ре­ла его пись­мо. «Обни­маю Вас сер­деч­но». Ну «сер­деч­но» — это ведь фор­маль­ное сло­во, и такое объ­я­тие допу­сти­мо, такое бод­рое, дру­же­ское, что ты дума­ешь как вла­де­лец рус­ско­го? Я такая милая, что тебе все гово­рю, радую, делаю ком­пли­мен­ты, опи­сы­ваю свою страсть к тебе, как тебе меня не любить? Повез­ло, нашел себе сла­вян­скую душу на чуж­бине, а я с отро­че­ства долж­на была стра­дать, настра­и­вать­ся на чужой мен­та­ли­тет. Ты меня тво­им пись­мом разо­рил, всю мою гар­мо­нию души рас­ко­лол. Ты мне так кра­си­во напи­сал, что я рас­пла­ка­лась и побе­жа­ла в под­вал, что­бы меня никто не видел. Думаю, это у меня начи­на­ет­ся что-то похо­жее на фран­цуз­ские гости­ни­цы. Как все это у меня сме­ша­лось — тело с душой и духом. В нашем зам­ке у озе­ра ты себя вел уди­ви­тель­но непри­нуж­ден­но. Была бы я муж­чи­ной, и долж­на была начи­нать я, тяже­ло было бы мне. Ты тоже знал, что ты дол­жен начи­нать, это ведь нагруз­ка, но ты все очень эле­гант­но сде­лал. Такое я еще не виде­ла, а ведь у меня цело­валь­ный опыт! Сего­дня вос­кре­се­нье. Мне сни­лось, что мы были где-то в гости­ни­це, такой холод­ной на пер­вом эта­же, в боль­ших посте­лях, я оде­ва­лась, а ты лежал, и сра­зу вошла моя мать, нерв­ная, недо­воль­ная, что меня уже дол­го ищет, и сна­ча­ла не заме­ти­ла тебя, но ты, как нароч­но, поше­ве­лил­ся, тогда она ска­за­ла таким власт­ным голо­сом: «вый­ди, мы долж­ны вме­сте пого­во­рить». Мне было как буд­то десять лет, как буд­то меня бро­си­ли назад, все дежу­рят за мной, жизнь узка, неку­да мне девать­ся, и ты меня не спа­сал. Но это было в ночи, а теперь мне уже хоро­шо. Я в пер­вый раз созна­ла, что если это так будет про­дол­жать­ся, я ведь долж­на буду как-то жить одна, долж­на буду с осно­вы изме­нить­ся, мне при этих пер­спек­ти­вах закру­жи­лась голова.

Зна­ешь, что я часа­ми делаю? Выпи­сы­ваю из «Прав­ды» адре­са чле­нов Вер­хов­но­го Сове­та: надо посы­лать пись­ма об отмене смерт­ной каз­ни. У меня кар­та СССР, так как я долж­на детек­тив­но искать эти места, и со стран­ным чув­ством печа­таю адре­са раз­ных бри­га­ди­ров, шли­фов­щиц, кол­хоз­ни­ков — там столь­ко жен­щин, мне их так жал­ко, у меня с ними очень глу­бо­кая связь, я пред­став­ляю себе их уста­лые лица, их пол­ные фигу­ры, их детей и думаю, как они будут читать пись­мо. Я непре­мен­но поста­ра­юсь, что­бы на кон­вер­тах были кра­си­вые мар­ки. Печа­таю по-рус­ски, путе­ше­ствую по вашей нахаль­но огром­ной стране.

Когда это нач­нет боль­ше, я попро­бую убить каким-то поступ­ком. Вот, напри­мер, тобой я окон­ча­тель­но уби­ла нар­ко­ма­на. Сего­дня мне попал­ся его сни­мок, и я ста­ра­лась най­ти в нем то, что люби­ла, и боль­ше не мог­ла. Очень стран­но, как абсо­лют­но ниче­го, ниче­го там не было. Вот это начи­на­ет меня тоже пугать, эта абсо­лют­ность чувств, эти кон­цы. А ты такой замкну­тый, абсо­лют­но несдель­чив. Даже в лице нико­гда ниче­го не могу уло­вить. А я вся рас­кры­ва­юсь, как на рын­ке, ужас, вот это про­ле­тар­ская чер­та у меня, нет, нет, нет ниче­го цар­ско­го, ниче­го дво­рян­ско­го. А замкну­тость эли­тар­на, ты все­гда в луч­шей пози­ции, сохра­ня­ешь воен­ные сек­ре­ты. Мое един­ствен­ное ору­жие — неожи­дан­ность, изме­не­ние фрон­то­вой линии. Тоже теряю чув­ство реаль­но­сти. Отсут­ствие это­го чув­ства мне поз­во­ля­ет все делать. Вот когда я еха­ла в Страс­бург и при­хо­ди­ла на наш вок­зал, я вся­кий раз поду­ма­ла: «Вот и делаю это, дей­стви­тель­но делаю, вот поку­паю билет, сажусь в поезд». У меня было вче­ра такое пло­хое при­клю­че­ние. Ночью, воз­вра­ща­ясь от кня­ги­ни домой, напал на меня один моло­дой парень, он шел напро­тив и схва­тил меня за грудь и стран­но захри­пел. Я его оттолк­ну­ла, заора­ла тоже вро­де, как он, он пошел, и я ему от бес­си­лия бро­си­ла: «Ты сви­нья». Как слав­но, что научи­ли меня писать по-рус­ски, ярко чув­ствую, как куль­ту­ра бла­жен­на. А у тебя по теле­фо­ну какой-то муж­ской голос, как быва­ет у муж­чин с май­ка­ми и соба­ка­ми. Уже неде­ля про­шла. Все это изну­ря­ю­ще, рас­кла­ды­ва­ет меня, фан­та­зи­ру­ет. Какой умный был нар­ко­ман, что он меня не хотел. Но ты, конеч­но, умнее, гораз­до умнее, что хочешь. Я уже знаю, что хочу с тобой сде­лать в Пари­же: пой­ти в фан­та­сти­че­ский и маги­че­ский музей. Ты разо­ча­ро­вал­ся? Конеч­но, все еще хочу вме­сте при­нять душ. У меня были доволь­но труд­ные дни. Мой муж ушел на ночь к какой-то дру­гой жен­щине, что­бы меня спро­во­ци­ро­вать. Он меня спро­сил, была ли я тогда в Лин­це с тобой, и я долж­на была отве­тить, так как он все зна­ет. Но боль­ше не ска­за­ла. Я теперь читаю Чехо­ва по-немец­ки, про без­на­деж­ные вне­брач­ные свя­зи. Муж хотел пере­се­лить­ся и дру­гие какие-то вещи и все хотел знать, как я себе брак пред­став­ляю, я так исто­щи­лась, все у кого-то какие-то пра­ва на меня. А ты мне про­сти, что долж­на была ска­зать, мне во лжи невы­но­си­мо, да и все заметно.

Бель­гий­ка мне опять рас­ска­зы­ва­ла про свою любовь и ска­за­ла инте­рес­ным обра­зом, что она жен­щи­на, кото­рая ниче­го не дает, что муж­чи­на ей дол­жен все отда­вать. На мой вопрос, поче­му она не даю­щая, ска­за­ла, что исто­щи­лась детьми и пре­по­да­ва­ни­ем музы­ки. Очень тебя люб­лю, когда в теле­фоне ты так быст­ро и тихо гово­ришь, что почти непо­нят­но, тогда у тебя нет это­го уве­рен­но­го голо­са взрос­ло­го муж­чи­ны. Твой голос пря­мо у меня в под­жи­во­тии и потом всю­ду. Начи­на­ют­ся опять мучи­тель­ные наплывы.

Меня жду­щая на вок­за­ле тол­па зна­ко­мых была оша­ра­ше­на одеж­дой рабы­ни араб­ско­го гаре­ма. Толь­ко сын в оба­я­нии ска­зал: «Какая кра­си­вая!» Я была счаст­ли­ва на почти род­ной зем­ле. Как все повто­ря­ет­ся! Я совсем не луч­ше тво­ей жены, а ты не луч­ше мое­го мужа. Вре­ме­нем выра­ба­ты­ва­ет­ся у нас тоже меха­низм при­выч­ки, фас­ци­на­ция ста­но­вит­ся сла­бее, насту­па­ет брак, борь­ба с про­зой, секс теря­ет фило­со­фию, не стре­мит­ся глав­ным обра­зом узнать суть дру­го­го чело­ве­ка. Вот это послед­нее меня силь­но пора­зи­ло. Поэто­му я рада, что теперь здесь без тебя. Я люби­ла мою муча­ю­щую меня вовлюб­лен­ность, так как она силь­но оду­шев­ля­ла все и дава­ла мне чув­ство над­мен­но­сти над все­ми дру­ги­ми. Не карие при­щу­рен­ные гла­за при ощу­ще­нии пере­ша­ги­ва­ния гра­ниц, не руки при ощу­ще­нии соб­ствен­ной моло­до­сти пом­ню, а тебя как чело­ве­ка, даже не как мужчину.

Мой кра­си­вень­кий, у тебя был такой груст­ный, груст­ный голос. Мне было тоже страш­но пере­ехать в чужую стра­ну, я все­гда забы­ваю, что муж­чи­ны тоже люди, что им тоже страш­но. Я бы очень хоте­ла с тобой про­жить несколь­ко лет в сти­ле жиз­ни де Бову­ар и Сарт­ра, без нала­жен­но­го быта, без детей, толь­ко в гости­ни­це, в париж­ских кафе. Толь­ко ты бы дол­жен был при­зна­вать мне все пра­ва, как у них было, и не выдви­гать ложь в гума­низм. Мы бы мог­ли так хоро­шо жить и бороть­ся за луч­ший мир. Поче­му не можем?

Material Girl (1984) Madonna. Хоро­шая иллю­стра­ция для 1980‑х годов Иго­ря Поме­ран­це­ва и ещё один вари­ант того, как мог­ла бы выгля­деть геро­и­ня рассказа.

Я как раз вер­ну­лась из цир­ка. Я очень тро­ну­та и гор­жусь, что сын цирк вовсе не полю­бил. Он недо­уме­вал, поче­му люди долж­ны гло­тать огонь, к чему такие ужа­сы, очень дро­жал, когда акро­бат полез на пять сту­льев. Дру­гие ора­ли от радо­сти, а он сочув­ство­вал, чтоб акро­бат упал. Он пони­мал, что опас­но, но не мог понять кра­со­ту опас­но­сти. Я себе из люк-суса при­ду­мы­ваю ужас­ные при­клю­че­ния. Была пла­вать в бас­сейне и пла­ва­ла час, думая о таких груст­ных вещах, что в воде рас­пла­ка­лась, но мог­ла спо­кой­но пла­кать и пла­вать — никто не замечал.

Я наде­я­лась сего­дня, что над всей Евро­пой будет туман и что ты будешь ждать в Жене­ве в аэро­пор­ту и само­лет не будут выпус­кать, ты дога­да­ешь­ся и позво­нишь. Я навер­но пото­му так дума­ла, что, когда мы лете­ли в Аме­ри­ку, нас целый день дер­жа­ли, и я позво­ни­ла нар­ко­ма­ну, но вме­сто теле­фон­но­го акта я была при­нуж­де­на гово­рить с его подру­гой, рас­пла­ка­лась и наго­во­ри­ла ей, что боюсь лететь в само­ле­те. Так мне было груст­но уез­жать, не совер­шив гре­ха. Но зато после Аме­ри­ки быст­ро и сроч­но выпол­ни­ла план. Поче­му у меня был такой вздор в голо­ве и поче­му себе выбра­ла имен­но такого?

Я даже не знаю, поче­му мне тот текст в жур­на­ле не понра­вил­ся. Был какой-то слиш­ком рус­ский. Пом­ню, что у меня была какая-то зависть, что у них кор­ни есть, а мне остал­ся толь­ко кос­мо­по­ли­тизм. А рус­ский язык меня раз­дра­жал — такой интел­лек­ту­аль­ный. А вро­де ниче­го про­тив не мог­ла иметь, так это еще боль­ше мучило.

Мне сего­дня ночью сни­лось лес­бий­ское при­клю­че­ние — очень силь­на. Какие-то две жен­щи­ны, ско­рее девуш­ки, я их знаю из феми­ни­сти­че­ских собра­ний, меня нача­ли соблаз­нять, одна меня уку­си­ла в рот, дру­гая была раз­де­та, потом мы лежа­ли в посте­ли, мне было очень страст­но, но их тела были чего-то лише­ны, а кон­чи­лось на том, что муж вошел, и они убе­жа­ли. Я была этим сном оше­лом­ле­на. Было почти, как с тобой, но при­чем здесь жен­щи­ны? А днем, когда жда­ла тво­е­го звон­ка, мне позво­нил нар­ко­ман. Сооб­щил опять, что жела­ет. Я ему ска­за­ла, что у меня ныне дру­гие нар­ко­ти­ки и что он про­пу­стил воз­мож­ность, что я не жиз­нен­ная стра­хов­ка. Он был в абсо­лют­ном изум­ле­нии, даже избить меня захо­тел. Но это неинтересно.

Толь­ко что вер­ну­лась с демон­стра­ции моло­де­жи. Это была очень инте­рес­ная дина­ми­ка. Сна­ча­ла перед уни­вер­си­те­том сто­я­ло око­ло тыся­чи под­рост­ков, брань, кри­ки, дви­же­ние, потом при­бе­жал худо­ща­вый напря­жен­ный моло­дой муж­чи­на что-то закри­чал и вслед появи­лись кри­ки «Демо!» (зна­чит, демон­стра­ция), и сра­зу целая мас­са скан­ди­ру­ет: «Демо! Де-мо!» и все начи­на­ют дви­гать­ся в одно направ­ле­ние. Моло­дежь оде­та непри­вле­ка­тель­но, серо, ино­гда в кожа­ных шта­нах и курт­ках, ино­гда под­стри­же­ны почти до гола, с плат­ка­ми на лицах, дру­гие сво­бод­но пока­зы­ва­ют лица. Все в руках пар­ней. Они бра­нят друг дру­га. Они начи­на­ют с лозун­га­ми, рас­ха­жи­ва­ют, как пету­хи, в них наси­лие и агрес­сив­ность. Деву­шек око­ло два­дца­ти про­цен­тов, они в боль­шин­стве подруж­ки пар­ней. Они идут тихо вдво­ем или совсем под­ра­жа­ют маль­чи­кам, но тех мало. Мас­са дви­жет­ся. Мне кажет­ся их ужас­но мно­го, наси­лие висит в воз­ду­хе. Все боль­ше лозун­гов. При­бли­жа­ем­ся к тюрь­ме. Там боль­ше ста чело­век, аре­сто­ван­ных вче­ра. Лозун­ги, кула­ки, свист, идем даль­ше. В цен­тре горо­да уже ждут поли­цей­ские — их мало, око­ло трид­ца­ти, оде­ты, как сред­не­ве­ко­вые рыца­ри или как беби, — такие тол­стень­кие. Несколь­ко под­рост­ков нерв­ни­ча­ют, что-то кри­чат, и мас­са колеб­лет­ся, сто­ит, не зна­ет куда. Несколь­ко маль­чи­ков воору­же­ны пал­ка­ми, и у них шле­мы на голо­ве. Но мину­ту спу­стя мас­са опять дви­жет­ся и идет к зда­нию поли­ции. Там все тем­но. Окна опу­сти­ли жалю­зи. Людей в горо­де нет, в них какой-то ужас. Никто ниче­го про­тив не гово­рит, думаю, не сме­ет. Воз­вра­ща­ем­ся к уни­вер­си­те­ту. Вот и мас­са рас­па­да­ет­ся, вождь кри­чит: «В суб­бо­ту в два часа на пло­ща­ди Кла­ры». Потом садят­ся на тро­туа­ры, на забо­ры, курят, я ухожу.

Надо ехать в Бава­рию. Вче­ра мы сде­ла­ли экс­кур­сию с одной немец­кой парой, и уже дав­но у меня не было тако­го отвра­ти­тель­но­го ощу­ще­ния празд­но­сти жиз­ни. Мы поеха­ли на машине в горы, меня все вре­мя тош­ни­ло. Нем­ка повласт­во­ва­ла мате­рин­ски­ми гром­ки­ми чув­ства­ми, затя­ну­ла нас в свой про­фан­ный мир пик­ни­ков и гео­гра­фи­че­ских сооб­ра­же­ний. Мой муж себе уда­рил голо­ву, и его тоже стош­ни­ло. Мы при­шли в тече­ние несколь­ких часов в абсо­лют­ную бес­по­мощ­ность. Долж­ны были есть пече­нье, она пове­ле­ва­ла над сыном, и ее голос бес­пре­рыв­но сек мне душу. Тош­но­та мне тоже не помо­га­ла, но она была офи­ци­аль­ное али­би моей угрю­мо­сти. Моя без­на­деж­ная попыт­ка при­кос­нуть­ся ядра это­го чело­ве­ка обру­ши­ва­лась на ее поток слов — гово­ри­ла она высо­ким голо­сом про сле­зы, про смерть, про душу, про секс, но все были сло­ва. Я заме­ти­ла, что я не общи­тель­ный чело­век и что непра­виль­ные люди — пыт­ка. Я все про­бо­ва­ла при­влечь тво­е­го духа, что­бы мне помог, но он раз­лам­ли­вал­ся из-за ее при­сут­ствия. Ребе­нок ночью раз­бу­дил меня в шесть, и все будил, как я тебя.

Я уже в таком состо­я­нии, что даже мое соб­ствен­ное тело начи­на­ет на меня дей­ство­вать, смот­рю я на него тво­и­ми гла­за­ми. Мне мучи­тель­но раз­де­вать­ся, купать­ся, все, все мучи­тель­но. Сего­дня перед сном еще про­чту твое пись­мо. Я сой­ду в под­вал, сяду у сти­раль­ной маши­ны на пол, месяц будет све­тить в окош­ко. Не бой­ся, там не страшно.

У меня был на лиф­те фено­ме­наль­ный раз­го­вор с шести­лет­ним маль­чи­ком, кото­рый мне рас­ска­зы­вал, как на про­шлой неде­ле нашел дома в крес­ле мерт­во­го папу. Я потом гово­ри­ла с его мамой, и та мне под­твер­ди­ла, что у нее муж застре­лил­ся. Маль­чик это рас­ска­зы­вал, как кри­ми­наль­ный роман. Каза­лось, что един­ствен­ное, что его сер­дит, — поли­цей­ские, кото­рые все вре­мя что-то ищут в их доме и тоже забо­ты со стра­хов­ка­ми и про­да­жей квар­ти­ры и дру­гие дела. Я с мамой тоже дол­го гово­ри­ла, у нее была тоже неве­ро­ят­ная дистан­ция к это­му. Так как были у нее зер­каль­ные очки, глаз не виде­ла, но она все сме­я­лась, хотя гово­ри­ла, что ночью боль­ше не спит.

Езди­ли в Падую, где спа­ли, к зав­тра­ку на стол поста­ви­ли бан­ку с золо­той рыб­кой. Бан­ка круг­лая, малень­кая, а рыб­ка уже пси­хо­тич­на. Все нерв­но кру­гом, и кру­гом страш­но было смот­реть. А хозяй­ка — тол­стая доб­рая пожи­лая жен­щи­на — с уве­рен­но­стью ска­за­ла, что рыб­ке хоро­шо. «Рыб­ка малень­кая и ста­кан­чик малень­кий. Как раз под­хо­дит. Сып­лю ей зер­нич­ка, вот так». Мне было по-ита­льян­ски труд­но объ­яс­нять, что рас­те­ний нет, воз­ду­ха у нее нет, толь­ко гряз­ная вода и стек­ло. Так и ушла, не спа­сив рыб­ку, а теперь уже далеко.

Твои звон­ки меня очень рас­стра­и­ва­ют. Они такие корот­кие, как шприц, но я, как нар­ко­ман­ка, не хочу от них ото­рвать­ся. Я чув­ствую такую хруп­кую воз­душ­ную связь, ее лег­кость меня не пора­бо­ща­ет, я так счаст­ли­ва, что, ниче­го не тре­буя, полу­чаю. Хотя такие зако­ны всем зна­ко­мы, они в кон­крет­ном слу­чае какая-то муд­рость. Я себе при­по­ми­наю опре­де­лен­ные сце­ны и фра­зы: вот как ты в пар­ке ска­зал, что тебе со мной хоро­шо, и я дела­ла вид, что не слы­ша­ла, и ты дол­жен был повто­рить. Из-за тебя читаю роман, и там опи­са­на рев­ность, мне все страш­нее и страш­нее от этой кни­ги, боль­ше все­го испу­га­ло, как он опи­сы­ва­ет, как сло­ва уни­что­жа­ют. Вот слов я боюсь, не тво­их, а моих, так как они так быст­ро при­хо­дят и потом навсегда.

Дру­зья-эми­гран­ты оста­ви­ли нам детей. В них уже есть что-то мне совсем чужое, хотя я их и люб­лю, но они мне чуж­ды, и их тела, кото­ры­ми гла­за­ми насла­жда­юсь, и их лич­ность. Осо­бен­но в девоч­ке есть что-то ужас­ное, жесто­кое и узкое и что-то очень жен­ское. Мне страш­но смот­реть, как оба маль­чи­ка ее сту­ка­ют и уни­жа­ют. Тем более ее защи­щаю, но ее и пре­зи­раю. Вот сын ей угро­жал, что позо­вет поли­цей­ско­го, чтоб тот ее бро­сил в тюрь­му, и она ему отве­ти­ла: «И потом у вас никто не будет, кого бы мог­ли бить». Ей четы­ре года. И мои меры вос­пи­та­ния от отча­я­ния гру­бые. Царит сила. Как раз (уже пол­ночь) у это­го маль­чи­ка был какой-то при­па­док. Он дро­жал, куда-то стре­мил­ся, какие-то страш­ные зву­ки из него выхо­ди­ли. Это было неве­ро­ят­но страш­но. Меня моя мама сего­дня утвер­жда­ла, что он ненор­маль­ный. Я на нее за это ужас­но рас­сер­ди­лась, и теперь мне эта фра­за повис­ла в голо­ве. В этом была ужас­ность жиз­ни, что он такой малень­кий, напря­жен­ный, кост­ля­вый так мучит­ся, так боит­ся и имен­но ему есть чего боять­ся. Потом сра­зу успо­ко­ил­ся и уснул опять.

Я при­е­ха­ла из Вены не заме­чая ниче­го, не вслу­ши­ва­ясь в раз­го­во­ры. Дома меня ожи­да­ла мышь, — как я и боя­лась. На кухне была вонь, и я слы­ша­ла, как скре­бет мышь. Мне было так отвра­ти­тель­но. Вспом­ни­ла про Сарт­ра, что через отвра­ще­ние ощу­ща­ешь суще­ство­ва­ние. Но это суще­ство­ва­ние было голое, как смерть. Вста­ви­ла затыч­ки в уши и лег­ла спать. Просну­лась боль­ной, поте­ря­ла голос. К обе­ду пой­ма­ла мышь и бес­по­щад­но под­бро­си­ла коту, но тот ее не тронь. Здеш­ние коты, оче­вид­но, не зна­ют мышей, и мыши не зна­ли их, так как моя мыш­ка очень довер­чи­во пошла его оню­хи­вать, и он был от это­го в изум­ле­нии. Сын так и ска­зал: «Мама, кош­ки не едят мышей». Твоя сдер­жан­ность в Вене мне опять боль­но напом­ни­ла твой харак­тер; я год назад точ­но в таком депрес­сив­ном состо­я­нии уез­жа­ла из Мюн­хе­на, после того как не суме­ла соблаз­нить наркомана.

Воз­люб­лен­ный, я так несчаст­на с тех пор, как ты мне зво­нил. Хочу за тобой поехать, толь­ко боюсь, что ты мне не поз­во­лишь. Пом­нишь, тот венгр, кото­рый прыг­нул в окно месяц назад, вер­нул­ся в Буда­пешт, теперь бро­сил­ся там под поезд и окон­ча­тель­но умер. Когда ска­за­ли, я испу­га­лась, что и ты бы мог уме­реть. Самое страш­ное, как он в этот раз это акку­рат­но сде­лал. Купил билет в бли­жай­ший горо­док, поехал поез­дом, сошел, пошел назад в тун­нель и там подо­ждал поезд. Как ему долж­но было быть страш­но, как он ведь дол­жен был боять­ся, что боль­но будет, не дума­ешь? И пред­став­ле­ние сво­е­го тру­па, как он мог это выдер­жать. Вот это­го и пуга­лась, что, может, я тебе что-то пло­хо­го ска­за­ла, так как и в него не вслу­ша­лась. Так и чув­ствую себя частич­но вино­ва­той, что тот так бру­таль­но умер. Ведь если б выпил таб­лет­ки, это еще понят­но. Хочу с тобой. Я сама ста­ра­юсь спа­сать­ся, что­бы меня эта любовь не раз­ру­ша­ла, чтоб я мог­ла жить, а не все вре­мя уми­рать, поэто­му ста­ра­юсь у нее отни­мать зна­че­ния и брать ее лег­ки­ми рука­ми. Я так не хоте­ла тебя опе­ча­лить, уже так боюсь тебе писать, зачем ты такой телес­ный чело­век? Когда ты исчез с поез­дом, я успо­ко­и­лась, как выле­чив­ший­ся нар­ко­ман. Зашла на себя посмот­реть в туа­лет, у меня было чув­ство некра­си­во­го лица, усох­ше­го, с чистой кожей, и так и было. Когда я тво­е­му озлоб­ле­нию изви­ня­лась, толь­ко из-за того, что тебе при­чи­ни­ла боль и из-за того, что нико­гда не хоте­ла уби­вать самое доро­гое и мою един­ствен­ную транс­цен­ден­цию. Как может кто-то захо­теть убить суть сво­е­го суще­ство­ва­ния? Толь­ко когда ее поте­ря­ет, может и от суще­ство­ва­ния отка­зать­ся и в этом наде­ять­ся ее опять най­ти. Ты луч­ше не зво­ни. Когда зво­нишь, зара­жа­ешь меня вне цик­ла, все гор­мо­наль­ное хозяй­ство в тече­ние секун­ды раз­ру­ша­ет­ся и начи­на­ет­ся хаос, кото­рый меня и мораль­но и физи­че­ски раз­ла­га­ет. Я тебя подо­зре­ваю, что себе «аме­ри­кан­скую оби­ду» при­ду­мал, что­бы у тебя было оправ­да­ние для какой-то тво­ей любо­вь­не­спо­соб­но­сти. Ты все дума­ешь, что любовь то, что тебе надо, что соот­вет­ству­ет тво­е­му вку­су, что не лома­ет рам­ки тво­е­го мира. Я тебя в этом отно­ше­нии счи­таю незре­лым. Я, конеч­но, в поступ­ке с аме­ри­кан­цем тоже ока­за­лась незре­лой. Очень рада, что свя­за­ны толь­ко сво­бо­дой. После звон­ка. Точ­но, как и ожи­да­ла, меня обли­ла вол­на отча­я­ния, но я пере­плы­ла ее и теперь оста­лась толь­ко мок­рой. Мои соб­ствен­ные поступ­ки из вче­раш­не­го дня боль­ше неправ­да, поэто­му не можешь меня винить за дав­ние, я толь­ко сего­дня. И еще раз к аме­ри­кан­цу. Это было, кро­ме экс­пе­ри­мен­та и зна­ния, что все обре­че­но на эпи­зод, как ска­за­но в сказ­ке: пой­дешь нале­во — худо будет, пой­дешь напра­во — еще хуже. И пошла напра­во. Все было вне насто­я­ще­го. Толь­ко театр, жаж­да играть роль в пье­се-раз­вра­те. Совсем вне меня. Поэто­му рас­ска­зы­ва­ла, как пье­су, еще и с бурей. Настоль­ко все баналь­но, что, как в деше­вых рома­нах, и стран­но, что я режис­сер и что это моя жизнь. Во всем ниче­го ори­ги­наль­но­го, навер­но, поэто­му ты меня и раз­лю­бил. Но рас­ска­за­ла не что­бы тебя мучить, а чтоб ты со мной пора­до­вал­ся, что такой у меня был выбор, точ­но, как я тебе все дру­гое гово­рю и тебе интересно.

Док­тор про­из­вел на меня дли­тель­ное впе­чат­ле­ние. Он насто­я­щий кло­ун горо­хо­вый. Я теперь поня­ла, зна­чит, окон­ча­тель­ный циник. Он детер­ми­нист, в этом есть что-то божье в нем, как у горо­хо­во­го. Он не борет­ся, геро­ев с души пре­зи­ра­ет, их муже­ство для него наив­ность, он ведь зна­ет, что все это ни к чему, что ско­ро вой­на будет и всю­ду ком­му­низм. И ему все рав­но. Его все это инте­ре­су­ет толь­ко как науч­ное, толь­ко как Бога, мол посмот­рим, как все вый­дет, хотя это непра­виль­но ска­за­но, он ведь зна­ет, как будет. Узкие ази­ат­ские глаз­ки свер­ка­ют. Пуб­ли­ка у нас дав­но такое не виде­ла. Для всех было понят­но — это мон­го­лы, у них дру­гие мас­шта­бы, но хотя Док­тор это и гово­рил, не от этих его слов это пошло, а от него само­го. Это была пси­ходра­ма. Когда-то в поло­вине спек­так­ля вне­зап­но сбро­сил мас­ку идео­ло­га и начал играть само­го себя. Разыг­рал всю диа­лек­ти­ку. Ты мне с разу­мом, я тебе с серд­цем, ты про ста­ти­сти­ку, а я сим­во­лом. Гово­рил, как свя­тый про­рок. Мы сиде­ли на поди­у­ме пяте­ро, вни­зу в тем­но­те три­ста чело­век, и я в эту тем­но­ту гово­ри­ла его немец­кие фра­зы, как «тре­тья миро­вая вой­на неиз­беж­на», и чув­ство­ва­ла, как все зами­ра­ют. Я чув­ство­ва­ла, что все мы нака­нуне погро­ма, и все-таки в этом было удо­воль­ствие теат­раль­но­сти. А он после спек­так­ля был, оче­вид­но, веселым.

Если не сочтёшь без­вкус­ным, у меня еще одно оправ­да­ние. Факт, что тебе рас­ска­за­ла эту исто­рию, взо­шел от чув­ства, что я все еще ребе­нок и все мне раз­ре­ше­но, от авто­ма­тиз­ма — так все­гда дела­ла, при­вык­ла, и тоже от чув­ства рис­ка. Я так при­вык­ла рас­ска­зы­вать такие эпи­зо­ды, что не мог­ла сдер­жать­ся. И знаю, что не рас­ска­за­ла бы у озе­ра, рас­ска­за­ла бы поз­же, в гораз­до более невы­год­ных обсто­я­тель­ствах. Долж­на была риск­нуть и узнать, что слу­чит­ся. Все было уже в нашей судь­бе сло­же­но. Толь­ко вопрос вре­ме­ни и выгод­но­го слу­чая. Если на это так посмот­ришь, еще выгод­но вышло, не раз­лю­бил совсем и не так ужас­но все. Я не могу до глу­би­ны понять тво­ей реак­ции, и ты не можешь мое­го поступ­ка. Это печаль­но, да? это рас­кол? Мне кажет­ся, как буд­то я жила со сло­на­ми и встре­ти­ла жука. У моей кол­ле­ги уже три­на­дцать лет любовь к ее быв­ше­му пси­хи­ат­ру, шести­де­ся­ти­трех­лет­не­му ста­ри­ку, кото­рый на ее новую кни­гу сти­хов, напи­сан­ных для него, толь­ко сухо отве­тил: «очень по-дру­же­ски». Но это была, кажет­ся, самая силь­ная фра­за, кото­рую она полу­чи­ла от него в тече­ние послед­них лет. При­шла вче­ра попро­сить меня идти на его лек­цию в уни­вер­си­те­те. Выку­ри­ла при этом уйму сига­рет, и ее лицо, как у маль­чи­ка, было в дру­гих сфе­рах. Она зна­ет про без­на­деж­ность этой люб­ви, кото­рая мне напо­ми­на­ет мою первую любовь с три­на­дца­ти до пят­на­дца­ти, когда я его два года не виде­ла и каж­дый день, каж­дое утро наде­я­лась слу­чай­но встре­тить. Все­гда вол­но­ва­лась про свою внеш­ность и была даже бла­го­дар­на слу­чаю, что его не встре­ти­ла, будучи такой непри­вле­ка­тель­ной. Так его и не встре­ти­ла. Она точ­но так, сама не сме­ет идти на лек­цию и про­сит меня. Ни сло­ва не про­ро­ни­ла, а толь­ко про ста­ри­каш­ку. Она мне, думаю, напом­ни­ла тебя, а не себя в её безумии.

Стра­да­нье моё, мне так боль­но от тебя, и каж­дое утро про­буж­да­юсь с чув­ством ужа­са и про­сы­па­ясь, толь­ко его чув­ствую и еще не знаю его при­чи­ну, лишь ощу­ще­ние чего-то страш­но­го, и потом при­хо­жу в себя. И чем мне боль­нее, тем неж­нее тебя люб­лю и так люб­лю, что уме­реть хочу.

Пуб­ли­ка­цию под­го­то­вил автор теле­грам-кана­ла CHUZHBINA, с недав­них пор запу­стив­ший свой исто­ри­че­ский под­каст «Вехи», доступ­ный на Apple, Spreaker и Youtube.