За последние десять лет шугейз, кажется, прочно обосновался в качестве одного из самых популярных жанров в русском андеграунде. По просьбе VATNIKSTAN музыкальный журналист Пётр Полещук описал, как жанр появился на территории СССР, а позже переродился уже в современной России. А заодно попытался ответить на вопрос — можно и нужно ли локализовать почти не локализируемый жанр?
С чего всё началось
В декабре 2019 года группа Sonic Youth выложила в сеть запись концерта в Москве 1989 года. Как гласит история, тогда мало кто понял происходящее, хотя Сева Гаккель позже признался, что именно это выступление SY вдохновило его создать клуб TaMtAm. За год до мистического концерта, Sonic Youth выпустили свой magnum opus альбом Daydream Nation, который диагностировал дух рейгановской Америки. Однако сама фраза «Нация мечтателей» оказалась преуменьшением, так как альбом сложил эстетику целой волны новых разочарованных молодых далеко за пределами одной лишь Америки.
Примерно в то же время в Англии поднялась целая волна групп под влиянием Sonic Youth (а также Cocteau Twins и Jesus and Mary Chain), которая быстро получила название «шугейз». Этот термин был чем-то вроде насмешки над поведением музыкантов во время концертов. Музыканты не устраивали шоу, а вели себя отстранённо, пассивно и апатично. Они были сосредоточены на музыке и в течение всего выступления могли простоять на одном месте, уставившись взглядом куда-то в пол. Это и создавало впечатление разглядывания собственных ботинок. На деле внимание музыкантов было поглощено многочисленными гитарными примочками, которые интенсивно использовались, так как музыка шугейзеров была довольно экспериментальной и переполнена всевозможными звуковыми эффектами. Именно поэтому шугейз (и родственный ему дрим-поп) характеризовался не только визуальной манерой держаться на сцене, но и определённым звучанием, в основе которого лежал гитарный нойз с элементами поп-музыки (давайте условимся, что в рамках этой статьи термины дрим-поп и шугейз будут синонимами). Такие британские группы как My Bloody Valentine, Slowdive и RIDE сформировали костяк, пожалуй, самой в хорошем смысле бескостной гитарной музыки в истории.
Существует миф, что Советский Союз так и остался единственной страной, которая не поняла, что гитара может служить не только аккомпанементом к стихам или рифф-машиной. Или не совсем? Так или иначе, но спустя 30 лет, похоже, что фотографии Sonic Youth с бюстом Ленина символически, предвосхитили эстетическую основу адаптированного уже в современной России шугейза. Но об этом позже.
Пожалуй, шугейз — один из самых территориально нелокализируемых жанров — в первую очередь по той причине, что это эстетический и акустический феномен, и тут уже неважно, говорим мы про Америку, Британию или Россию. Вокал в жанре выполняет инструментальную функцию и необходим не для донесения смысла, а для погружения в трансцендентное состояние. У шугейза нет темы, которую он хотел бы обсудить, скорее, почти в любом своём виде шугейз старается ускользнуть от темы. И всё же это не означает, что дрим-поп-группы не писали текстов и уж тем более не означает, что сам феномен шугейза не был вызван условиями окружающей реальности.
Лирически шугейз празднует оцепенение и трансцендентные переживания, часто прибегая к мистическим и сюрреалистическим образам. Общий лейтмотив — желание убежать от мрачных рамок повседневной жизни, что важно — убежать, но без какой-либо спешки.
Возможно, это частично напоминает описание психоделических стремлений западных шестидесятников. Что ж, неслучайно. Если шугейз группы и пытались разглядеть что-то помимо педалей на сцене, то явно кроличью нору, ведущую обратно в шестую декаду XX века. Это была вполне симптоматичная реакция на 1980‑е годы — время власти консервативного правительства в лице Тэтчер и Рейгана, которые поощряли индивидуализм и пытались стереть 1960‑е из коллективной культурной памяти как время общественного левацкого прогресса.
Однако возвращение дрим-поп-групп к саунду и эстетике 1960‑х годов происходило без надежды на будущее, что было так присуще тому десятилетию. Шугейз, скорее, утверждал, что изменения не произойдут, изменения фактически уже кончились. Как отмечал журналист Саймон Рейнольдс:
«Это одна из причин, почему слово „мечта“ было столь символизирующим для той эпохи („Daydream Nation“ лишь наиболее яркий пример)».
Вместо стремления превратить мечты в реальность, шугейз-группы мечтали о жизни, «опираясь на записанные реликвии того потерянного времени».
Иными словами, шугейз тосковал по утраченному оптимизму и наивности «Лета любви». Отсюда и попытка аудиовизировать образы бескрайних холмов и полей — ощутимо безлюдных, в отличие от тех же 1960‑х годов. Например, кавер Slowdive на песню Сида Баррета Golden Hair звучит как путешествие призрака по опустевшему Вудстоку в трудно устанавливаемое эпоху: это может быть как через десять, так и через сто лет после окончания фестиваля. Другие песни группы также разворачивают перед слушателем вздымающиеся звуковые полотна, среди которых порхают скромные голоса Нила Холстеда и Рэйчел Госуэлл. Холстед говорил, что Slowdive избегает социальных комментариев, надеясь «создать что-то большое, красивое и вневременное». Этот подход «искусства ради искусства» привёл к тому, что некоторые британские критики отвергли Slowdive наряду с большинством шугейзеров как аполитичных эстетов среднего класса.
И хотя аполитичность также является одной из причин претензий к шугейзу (группа Manic Street Preachers даже заявила, что ненавидит Slowdive больше, чем Гитлера) как к музыке среднеклассовой буржуазии, лишённой собственного социального требования, есть одно важное «но».
В определённом смысле шугейз освободил музыку 1960‑х годов от стандартных коннотаций эпохи хиппи — сексуальной распущенности и наркотического опыта как первостепенного на фоне музыки. Можно предположить, что шугейз обратился к музыке той поры в контексте её прямого влияния на нервную систему, тем самым выведя психоделический рок из тупика исключительно текстового, политически-озабоченного, наркотического дискурса. Шугейз — это психоделика не столько как кислотный опыт, сколько психоделика как эффект от звука. Другими словами, если рассматривать шугейз как логичное продолжение музыки 1960‑х годов, то его можно было бы назвать sensodelic (от англ. sensitive) или, если угодно, nervouedlic (от nervous).
В России
Несмотря на расхожее представление, что до России всё доходит с опозданием, первые примеры русского шугейза появились в нашей стране аккурат в те же дни, когда шугейз повалил звуком Великобританию. Пожалуй, можно считать одним из ранних засвидетельствованных примеров группы Velvet and Velvet Dolls и Plastica на прогрессивной ижевской сцене (которая сама по себе заслуживает отдельного разбора). Как сказано в описании к EP Velvet Dolls:
«Примерно так звучал шугейз, никогда не знавший о MBV и JAMC».
Насколько это правда судить трудно, но примечательно, что группа аж 1988 года.
В свою очередь Plastica уже были явно под впечатлением от экспериментов Кевина Шилдса, Spaceman 3 и, возможно, более поп-ориентированных RIDE. Благодаря англоязычным текстам (и более вычленяемого вокала к середине 1990‑х годов) в отличие от Dolls, Plastica пополнили ряд первых русских хипстеров.
Проблема с этой музыкой в России была одна — в отличие от британо-американского прототипа, русский шугейз существовал не как самостоятельный феномен, вызванный социально-политическими сдвигами, а, как и большинство жанров в России, в качестве зарубежной кальки. Это сейчас русские группы Pinkshinyultrablast и Gnoomes могут не бояться полного отсутствия чего бы то ни было русского в своём творчестве, так как в глобальном мире их платёжеспособный слушатель, очевидно, живёт за пределами России. Но тогда принципиальной разницы между ижевскими шугейзерами или клонами условных Happy Mondays вроде Sputnik Vostok не было. Какая разница, что играли — шугейз, мэдчестер или американскую альтернативу, — главное, играли «здесь» со стремлением «как там». Вот и всё содержание.
Тем не менее случай шугейза затрудняется тем, что, как уже было сказано, этот жанр предельно трудно локализовать. Да и нужно ли? В конце концов и британская сцена была обозначена не иначе как «сцена, которая празднует саму себя». По большому счёту единственное нужное шугейзу содержание — звуковой эффект. Также трудно игнорировать и очевидный хипстерский уклон групп вроде Plastica, для которых важно было не столько играть шугейз, сколько играть шугейз предельно похожий на западный (начиная от внешнего вида и поведения). Например, ближе к нулевым появились Futbol и Nyk Antares. Если вторая группа скорее качественно лучше повторяла позицию предшественников, то Futbol играли с меньшей оглядкой на западных корифеев и пели на русском. Важно ли это отличие? И да, и нет.
С одной стороны, обе группы выполняли единственное важное жанровое требование — ошеломляли присутствующих на концерте стеной звука. С другой, аполитичность английского шугейза была в том числе и его социальным жестом: намеренно лишённый социального комментирования (хоть и внутренне левого настроя), харизматичной фигуры подходящей для постера, шугейз был сценой, которую невозможно было продать. Как отмечал Бенджамин Халлиган в Shoegaze and the Third Wave of Psychedelic:
«Недолговечная природа [сцены] шугейза также может быть связана с её противоречивым характером: звукозаписывающим лейблам пришлось пытаться продать невнятную позицию, а не фигуру или гимн. Шугейз также называли „сценой без названия“, что также указывает на отсутствие потенциала продаж».
Единственное нужное шугейзу содержание — звуковой эффект.
Поэтому шугейзу так не идёт существовать в качестве очередного инструмента по удовлетворению петровского ресентимента «Окна в Европу». Дрим-поп всегда противился экспансии и стремился к аутентичности своей сцены, поэтому критики предпочитали My Bloody Valentine, а маркетологи «попсовых» RIDE. Поэтому же концерт группы Plastica воспринимается аутентичнее их — выставившего на продажу шугейз из России — клипа. Вопросы возникают в том, возможна ли аутентичность русского шугейза, который изначально был перенят в качестве западноевропейского образца? Нужна ли, в конце концов, аутентичность жанру, который сплошь о звуке, а не о позиции? Можно ли сказать, что британская, американская, японская и русские сцены отличаются чем-то кроме самого факта территории?
«Десятые» электроребят
Как уже было сказано ранее, шугейз, при всей его отстранённости, не появился из вакуума, а был следствием политической картины своего времени. Русский шугейз стал обрастать подобным бэкграундом к концу нулевых, перестав быть просто акустическим феноменом и получив новые культурные коннотации. Проще говоря, он стал значительно интереснее.
В последние десять лет с появлением «новой русской волны» (термина, который не означает ничего, кроме маркетингового ярлыка) артисты снова стали петь на русском — закончилось время попыток стать частью Европы и музыканты обратились к собственной культуре. Логично, что это подразумевает и взгляд в собственное прошлое: где-то с очевидным правым уклоном, где-то с левым, а где-то нейтрально. Именно тогда появляются первые шугейз-группы, которые не просто запели на русском (как до этого Futbol), а обратились к своему культурному прошлому и различными методами принялись его перерабатывать.
Почти парадоксально, но обращение русского шугейза к прошлому породнило его с британским прародителем, с той лишь исторической разницей, что своего «лета Любви» в СССР не было, а от того и сантименты местных дрим-поп-групп несколько иного толка. Строго говоря, британо-американский шугейз родился из социально-политических изменений, тогда как русский, скорее, переродился. Случайно ли, что ода Борису Гребенщикову* (признан Минюстом РФ иноагентом) в творчестве Арсения Морозова случилась в его самом позднем дрим-поп-проекте «Арсений Креститель»? Случайно ли, что «Даша и Сёрежа» — первый русскоязычный сайд-проект Сергея Хавро из дрим-поп-группы Parks, Squares and Alleys в числе влияний включает в себя полноправно как The Smiths с New Order, так и советскую мечтательную киноклассику Алексея Рыбникова из «Вам и не снилось»?
Но что случай Морозова, что Хавро, история недавняя и скорее невольный результат уже изменившегося культурного климата. А вот за старт этого «обретения бэкграунда» во многом ответственна питерская сцена и в частности деятельность Егора Попса. Заранее оговорюсь, что я не подразумеваю, что группы о которых дальше пойдёт речь рефлексивно относились к своим жестам и закладывали ровно тот смысл, который буду вменять им я. Мои слова подразумевают только интерпретацию и то, какие возможные культурные исходы за этими жестами следуют.
Егор Колбасин (он же Стариков, он же Попс) преимущественно известен как худрук группы «электроребята» и создатель и инди-лейбла Raw Pop Syndicate. Ещё до появления термина «Новая русская волна», аккурат в момент, когда центральная Россия во многом стала ассоциироваться с модными Tesla Boy и Pompeya, Егор был частью, возможно, самого теневого периода в нашей музыке (слово «сцена» здесь всё-таки неуместно из-за географического разброса музыкантов), связанного в первую очередь с группами из провинций. В сущности, тот период и стал настоящей новой русской волной (психонавтов), состоя из таких групп, как «Вентиляция», «Пустельга», «Пост-материалисты», «Сердцедёр», «Планета Плутон», «Эон Для Народа», «Библиотека» и многих других. То ли в силу специфики самой музыки, то ли из-за расположения в Питере, наряду с Вентиляцией, «электроребята» стали в узких кругах самой узнаваемой группой. Во всяком случае, если и пытаться понять, как говорится, «время и место», то в первую очередь именно по этим двум именам.
И хотя тэг «шугейз» неоднократно возникал вокруг «ребят», в определённом смысле их музыка более авторская и менее обезличенная, чем музыка основных шугейз-групп (хотя и классический дрим-поп-группа тоже не обходила стороной — взять хотя бы трек «Сигареты»).
Тем не менее в музыке Егора гораздо больше надрыва, отдельных музыкальных фраз (вроде соло или рифов), внятно пропетого текста, словом, физической вовлечённости. Халлиган отмечал:
«…обезличенность шугейз-групп можно объяснить предпочтением самого звука над физическим присутствием, или звука как [звена] связанного с феноменологией чувств и настроений, нежели с артикуляцией, возникающей в результате прямого столкновения индивида с окружающим миром (которые впоследствии репрезентируют философские воззрения: гнев панка, робость гот-культуры, роскошь новых романтиков)».
В этом свете «электроребята» эстетически врастают ботинками не столько в английскую — предельно андрогинную, почти бестелесную — сцену, сколько в предшествующую ей, более панковскую американскую, включая нойз-поп группу вроде Guided By Voices, Husker Du, слэйкер-гейз в лице Dinosaur Jr и Sonic Youth. Со стороны локальных влияний, самым, пожалуй, очевидным и важным в этом контексте будет Егор Летов — как человек, ответственный за сплетение DIY-подхода с хипповской дропаут-идеологией (и вообще как человек, всячески критикующий «заражённый логикой» мир).
И всё же, на мой взгляд, именно «электроребята» стали подлинным эквивалентном шугейза в России. Вот почему: группа Егора первой в современной России объединила на уровне звука как стандартные жанровые тропы, так и обратилась к собственному прошлому. В этой музыке равноправно соседствует присущее жанру ощущение дислокации с уловимым на слух топонимом СССР, сэмпл из Эдуарда Хиля и Магомаева уживается с интонацией Маскиса, традиционная для жанра обложка бескрайних лугов бок о бок с оформлением в стилистике советских ансамблей, а звуковая нарколепсия никак не противоречит детской радости приобретения лиловых ботинок и фантастическим приключениям.
Если шугейз/дрим-поп можно рассматривать как звуковой эквивалент импрессионизма по отношению к року, то примерно так же можно смотреть на работы «ребят»: это почти фотоснимки, запечатлевшие нечто вроде и реальное, а вроде и нет — если отечество, то только психоделическое (у Егора даже носки ботинок «горько плачут и сопят»). Как-то из этого коллажа можно попытаться восстановить картину предметной реальности, впрочем, есть риск только дальше от нее уйти.
Однако этот импрессионистический эффект не ограничиваются звуком. Помимо, скажем, бэк-вокала, воющего как пережеванная плёнка, не менее значимым оказывается то, что поётся. Помимо самого факта ощущения тела текстов, лирика «ребят» это шугейз наизнанку: при одинаковом обращении к чему-то традиционно безмятежному — например, весне — условные британские группы размывали по треку само ощущение весны. В случае Егора весна, скорее, в одиночной камере — всегда едко проговариваемая и испорченная. «Весна убила нас, воздух — это паралитический газ» (довольно остро слушается весной 2020 года, не правда ли?) или почти апокалиптическая «послезавтра»: «завтра будет поздно и весна отравит всё вокруг, и воздух станет сложным — по-другому станет всё вокруг». В общем, там, где обращение в одной культуре вглубь себя безмятежно, в другой — неизбежно болезненно и почти отравлено.
Я сослался на летовский образ не ради красного словца и не ради аттракциона из совпадений имён обоих музыкантов. Местами тексты Егора Попса действительно напоминают его тезку — фраза «психоделическое отечество», ставшая заголовком этой статьи, выстроена по летовскому принципу — прилагательное + существительное.
Но в сходстве с Летовым важно, скорее, как происходит перекличка (и примечательно — до того, как это стало трендом) с прошлым. Что характерно, Летов связан с хиппи не меньше, чем с панками, поэтому если и возможно русское психоделическое прошлое, то только такое. Но, что важнее, «ребята» не выставляют преемственность с Летовым у всех на виду, она, скорее, существует внутри самой музыки и текстов, можно сказать, мы не видим очевидных отсылок на Летова, но мы можем почувствовать его призрак вокруг песен.
В сущности, как и зарубежный шугейз избавил свою контркультуру от коннотаций исключительно политически-социальных, так и для Егора Попса Летов важен скорее в качестве психонавта, нежели революционера (в отличие от большей части современных артистов, обратившихся к Летову преимущественно с социальной стороны).
Это, кстати, делает «ребят» (да и всю ту сцену) по-настоящему андеграундной: не сам факт неизвестности, который зачастую ошибочно принимают за синоним «андеграунда», а непосредственно обращение к социальному слою, весьма, надо заметить, маргинальному. «электроребята», будучи drug-friendly группой скорее об опыте, чем о невинности, что снова отличает их от британских групп и больше связывает с американской сценой.
Но самое важное в рамках данного текста — частое обращение «ребят» к символике Советского Союза. Нельзя не заметить, что оно лишено какой-либо гламуризации того времени. Песни Егора возвращают слушателя в опыт пребывания ребёнком в позднесоветский период, когда мозг считывает знаки, но не может идентифицировать их как непосредственно идеологические. Так образ Гагарина оказывается равнозначен «пистолету с присоской». В этом свете закономерно, что тот же Летов интересует Егора Попса не внутри его идеологического фланерства, а, так сказать, снаружи подобных измерений.
Моё сравнение ощущения присутствия Летова в песнях «ребят» с призраком не случайно. Если британский шугейз в привязке к 1960‑м годам можно сформулировать как «нерводелику» (или, снова, «сенседелику»), то русский шугейз вроде «электроребят» в привязке к нашему прошлому можно обозначить как мемориделику. Это реально существующий термин, который предложил писатель Патрик Макнелли для характеристики ощущения коллективного бессознательного, призраков нашего прошлого, которые возвращаются и преследуют нас, вызывая тоску по «ушедшим временам», как печенье мадлен в романе Пруста. Этот термин во многом синонимичен небезызвестной хонтологии, концепции к которой обращались Марк Фишер и Саймон Рейнольдс, называя хонтологию (или призракологию) духом времени. Они использовали данное понятие для описания состояния, когда культура одержима мыслью об «утраченных возможных вариантах будущего», место которых заняли неолиберализм и постмодерн. По мнению исследователей хонтологии, культура утратила свою движущую силу и мы застряли в конце истории. В современной культурологической трактовке призракология обозначает «тоску по будущему, которое так никогда и не наступило». Не лишним будет заметить, что этот термин приобрёл популярность аккурат в тоже время, когда возникли «электроребята» и другие проекты Егора.
По замечанию Халлигана:
«Мечтательный характер шугейза […] предполагает своего рода „выгодное положение“ [среднего класса], что прослеживается и в отношении текстов — нечто из прошлого или не-случившегося становится предметом ностальгической медитации. По сравнению с современностью рэйва — бытия в данный момент, неврологически привязанного к bpm по мере пульсации — шугейз для многих предполагал черту среднего класса: [наличие времени и возможности для ] сентиментальных воспоминаний, пересмотра прошлого до точки критического мышления».
Не беря во внимания классовый аспект, очевидно, шугейз сам по себе во многом связан с ностальгией и памятью, что ещё сильнее подчёркивается в музыке Егора. Но в ещё большей степени на пример мемориделики похож другой проект Егора и Леонида Шелухина (ударника «ребят») — «ИПтицыПобедноУпалиВТраву», в котором часто предпочтение отдаётся инструментальным, окутывающим слушателя стеной шума трекам. Особенно примечателен трек «Бесконечный утренник», который существует как будто исключительно на уровне фактуры, как эскиз к предстоящей песне — составленный из семплов и поставленных на репит шумов, трек начинается с позывных советского утренника, только чтобы в дальнейшем завернуть слушателя в чёрную дыру. В треке «почему тебе скучно» категории реального и временного, кажется, размываются окончательно — спокен-ворд о переходе по канату между небоскребами звучит как идеальная подложка для эпизода «История Кида» из Аниматрицы.
В конце концов, что может более призрачным, чем записанный Егором в 2014 году студийный лайв, названный не иначе как «Запись для шоу Джона Пилла»?
Не только СССР
Конечно, беспредметный шугейз никуда не делся. Группы вроде «АФТАПАТИ» были этаким хипстерским русскоязычны эквивалентом нойз-попа на манер JAMC, с лирическим героем а‑ля Антон Севидов, расти он слегка в других слоях общества. В чём-то такому исключительно эстетскому шугейзу наследует и группа «ВАЛЬС» с очевидным влиянием «Оберманекена». Уже упомянутый дрим-поп Parks, Squares and Alleys, стал в определённом смысле последним значимым именем в ряде хипстерской прозападной волны (туда же — желание «подражать западным исполнителям»).
Не менее формальный и уже с запоздалым хипстерским уклоном приморский Mashmellow, не упускающий шанса похвастать размещением в каталоге лейбла Revolver Records. Самые успешные за пределами СНГ шугейз-группы Pinkshinyultrablast и Gnoomes немного другая история — не столько про шумовое эстетство, сколько про продолжение традиционного (разве что обогащённого электроникой) шугейза как акустического феномена. Но случайно ли, что pink-blast и Gnoomes значительно уступают в популярности у русского слушателя на фоне зарубежного?
В любом случае повторю, что отсутствие локального интерпретирования не делает шугейз-группу априорно плохой, а иногда даже наоборот. Когда связанные с жанром группы пытаются «привязаться» к предметному, реальному миру, это редко выходит адекватно: можно вспомнить и анти-тэрэза-мэевскую песню RIDE, политическая повестка которой, кажется, наименее значимая часть песни, или качественно записанный (но неказисто комментирующий Россию на английском) альбом Mad Pilot «Russia Today». Но, пожалуй, самый красноречивый аргумент — это клип «Реакция на Солнце» Найка Борзова — хороший пример того, какой нелепостью оборачивается попытка привязать образ Солнца к образу отца. Всё это может послужить доказательством, что почти любая попытка говорить о социальной реальности языком дрим-попа обречена на неудачу даже при красивейшем клипе, альбоме и так далее. Впрочем, желание оставаться в рамках жанра интересней артистов тоже не делает.
Также и обращение к советскому прошлому не всегда связано с хонтологией, чему доказательство группа «Деревянные киты». Значительно менее маргинальная, чем любая из групп волны начала 2010‑х годов, так что и сравнивать их было бы несколько странно. «Киты» связаны, скорее, с условными «Хадн дадн», чем с представителями шугейз-андеграунда. Как написал музыкальный критик Александр Горбачёв:
«Изумительный дебют: группа из северного города Мурманск играет красивый и масштабный шугейз — и поёт мечтательным девичьим голосом, как будто прилетевшим откуда-то из 1960‑х гг. Интонационно это немного похоже на других новичков вроде „Комсомольска“ или „Лемниската Петрикор“; похоже, на наших глазах оформляется какая-то новая постромантическая нео-оттепельная волна — прекрасная во всех отношениях».
Иногда кажется, будто вокал срывается на рык, возможно, напоминающий о Жанне Агузаровой. Но гораздо больше пересечений у «Китов» с музыкой Inna Pivars &The Histriones — ретроградного проекта, в котором кондовая психоделика 1960‑х годов смешивается с той же декадой, но уже нашей страны. Есть определённая ирония в том, как хорошо психоделическая музыка сочетается с сентиментальным советским эстрадным женским вокалом, учитывая, что именно психоделикой русские рокеры пытались абстрагироваться от советской культуры.
Но местами в музыке «Китов» можно услышать не только отголоски оттепели, но что-то в духе Siouxsie and The Banshees или Lebanon Hanover. Совсем не удивительно, что не все расслышали в музыке «Китов» вольное (или невольное) обращение к прошлому, так как происходит оно только на уровне интонации, нежели в текстах или каким-то иным образом. Вокал в музыке «Китов» важен скорее для глоссолалии, чем для донесения прямого смысла — трек «под воду» в котором можно уловить скорее сам факт вокала, нежели слова, напоминает подход Cocteau Twins, где Элизабет Фрайзер пела песни на выдуманном, существующим только фонетически языке. По иронии судьбы, вокалистка «Китов» Света Матвеева узнала о Cocteau Twins только недавно.
И в этом, если угодно, кроется проблема.
Б. Халлиган отмечал, что «точно также как образ овец был распространён среди адептов EDM и рейверов, образ кошки олицетворял шугейз. Овцы […] как часть недифференцированной толпы в поле является подходящим талисманом для рейверов. А кошка — одомашненная, избалованная, апатичная, „гуляющая сама по себе“, и склонная внезапно исчезать — действительно воплощает в себе качества шугейзеров».
Забавно, но одна из самых знаковых песен «Китов» называется «Недовольная киса». На эту песню группе записали целый (!) альбом ремиксов. И хотя это типичный образ для британского шугейза, выросший ещё с «Люцифер Сэма» Pink Floyd, едва ли его использование «Китами» было следствием выбора и осознанности.
Проблема «Деревянных китов» в том, что если шугейз — это акустически-эстетический феномен, то «Киты» относятся к жанру только с акустический стороны. Едва ли группа понимает в полной мере эстетическую карту жанра, в котором играет (исключая, разве что, барабанщицу). А вы где-нибудь ещё видели вокалистку дрим-поп-группы, которая время от времени «прикола ради» изображает аэрогитару? По иронии судьбы сценическая активность группы — это и её минус. Но проблемой это становится не от того, что группа плохо понимает жанровую эстетику. А потому, что там, где возврат к эстетике прошлого мог бы быть жестом деидеологизации СССР (как у «электроребят» или того же «Комсомольска»), «Деревянные киты» невольно остаются конформной среднеклассовой группой, легко упаковываемой промоутерами и имеющей гораздо больше общего с «Хадн дадн», чем непосредственно с шугейзом. Проще говоря, там, где никто не смог бы использовать условных «электроребят» в качестве коммерческой эстетизации сантиментов вокруг СССР, «Киты» невольно рискуют оказаться именно в этой ловушке. Всё-таки дрим-поп и все его производные субжанры при всей аполитичности не поощряли саму идею о невозможности изменения социального положения, по той простой причине, что в силу своей не-харизмы, в силу не поп-центричного содержимого были лишены рисков стать инструментом в руках уравнительных медиа.
Было бы глупо предполагать, что у «Китов» есть собственная конкретная позиция, но у Матвеевой явно есть поп-чутьё на позицию фронтвумен, очевидно, слишком активную для своего жанра. В общем, то, чего может не хватать другим артистам — ощущения площади сцены, ощущения аудитории в зале, отсутствие маргинальности и доступность, — делает «Деревянных китов» потенциально продаваемой группой. Что, возможно, не очень подходит жанру. Должна ли группа следовать жанровым установкам? Едва ли. Делает ли это её потенциально управляемой внешними инстанциями? Да. Закономерно, что «Киты» пополнили пул названных мною «групп каталогов», которые практически не обладают наличием какой-либо самоценности, а только сопричастны условному фестивалю «Боль» или сборнику «ИМИ». Разумеется, это не делает «Деревянных Китов» плохой группой, но отсутствие должной саморефлексии делает «Китов» слишком управляемой группой.
Послесловие
По-своему иронично, что британская волна шугейза была прекращена появлением брит-попа, который тоже ознаменовал возвращение к 1960‑м годам, но уже не как «мечту об утраченной девственности», а как националистическую площадку, на которой можно помахать Юнион Джеком.
В свою очередь нынешний русский шугейз существует на подобном фоне латентной ностальгии по СССР: от внезапной вирусной популярности «На заре» «Альянса» до культурной тяги к импортозамещению. Тем интереснее наблюдать, как обращение в собственное прошлое актуализируется так по-разному даже в рамках одного жанра — «электроребята», «Деревянные киты» и «Даша и Серёжа» здесь не единственные имена. Как минимум нельзя не упомянуть Кедр Ливанский с её прорывным альбомом «Ариадна», в котором техно задышало тем же воздухом, что и дрим-поп, судя по всему, уже постсоветским.
Но всё-таки текст о прошлом хотелось бы закончить прогнозом на будущее. Однажды группа RIDE записала кавер на Kraftwerk. Несмотря на то что между техно и шугейзом иногда проводят неочевидные, но убедительные параллели (в виде анонимности и отдаче во власть звука), RIDE писали кавер на пионеров техно в качестве упражнения в игре на инструменте, нежели в качестве демонстрации жанровой преемственности. Но будет по меньшей мере странно, если до подобного не додумается ни одна русская шугейз-группа, учитывая какое эстетическое единство было образовано между немецкими гениями и СССР. Тем паче на фоне популяризировавшегося совьет-вейва, чьи синтезаторные около-космические пассажи могли бы послужить отличной звуковой платформой для экспериментов с гитарой. Не говоря уже о том, что фото Sonic Youth с бюстом Ленина — образ, который, кажется, прочно вошёл в графику русской поп-культуры — явно ожидает артикуляции в музыке.
Читайте также «„А потом попробуй снова разгадать, какого я пола“: глэм-континуум в России».
