Худож­ни­ка Васи­лия Вере­ща­ги­на не надо пред­став­лять широ­кой пуб­ли­ке — все мы и так пре­крас­но зна­ем его твор­че­ство. Неко­то­рые его кар­ти­ны навсе­гда оста­ют­ся в памя­ти, даже будучи уви­ден­ны­ми в малень­ких репро­дук­ци­ях из школь­ных учеб­ни­ков. Про­шед­шая в про­шлом году в Тре­тья­ков­ской гале­рее ретро­спек­тив­ная выстав­ка Вере­ща­ги­на пока­за­ла, что воен­но-исто­ри­че­ские и восточ­ные полот­на это­го живо­пис­ца при­вле­ка­ют зри­те­лей XXI века не мень­ше, а то и боль­ше, чем про­из­ве­де­ния совре­мен­но­го искусства.

Неко­то­рые оши­боч­но отож­деств­ля­ют Вере­ща­ги­на с пере­движ­ни­ка­ми, хотя он нико­гда не вхо­дил в Това­ри­ще­ство пере­движ­ных худо­же­ствен­ных выста­вок, да и вооб­ще сто­ро­нил­ся раз­ных объ­еди­не­ний и твор­че­ских сою­зов. Тем не менее, с этим направ­ле­ни­ем его род­нят оче­вид­ный реа­лизм и исто­ризм поло­тен, а так­же соци­аль­ный под­текст. Он не вос­пе­вал вой­ну, с кото­рой свя­зал своё твор­че­ство, а кри­ти­ко­вал её. «Но фурия вой­ны сно­ва и сно­ва пре­сле­ду­ет меня», — писал он на рубе­же веков, за несколь­ко лет до рус­ско-япон­ской вой­ны, кото­рую не смог обой­ти сто­ро­ной. Имен­но там, в 1904 году, на подо­рвав­шем­ся на мине бро­не­нос­це «Пет­ро­пав­ловск» Вере­ща­гин погиб вме­сте с экипажем.

Васи­лий Вере­ща­гин в нача­ле 1900‑х годов

VATNIKSTAN пред­ла­га­ет вни­ма­тель­но рас­смот­реть десять выбран­ных нами шедев­ров Вере­ща­ги­на и про­сле­дить по ним твор­че­ский путь выда­ю­ще­го­ся рус­ско­го художника.


Богатый киргизский охотник с соколом (1871)

Пона­ча­лу моло­дой дво­ря­нин Вере­ща­гин полу­чал типич­ное для сво­е­го поло­же­ния обра­зо­ва­ния — воен­ное. Но склон­ность к искус­ству побе­ди­ла, и в 1860 году выпуск­ник Мор­ско­го кор­пу­са посту­пил в Ака­де­мию худо­жеств. Так пара­док­саль­ным обра­зом нача­ли спле­тать­ся воеди­но пони­ма­ние и зна­ние воен­ной тема­ти­ки и худо­же­ствен­ная страсть. Извест­ный «бунт» пере­движ­ни­ков, учив­ших­ся в той же Ака­де­мии, Вере­ща­гин уже не застал — неза­дол­го до него он совер­шил лич­ный «бунт» и уехал на Кав­каз, что­бы на месте узна­вать и рисо­вать с нату­ры наци­о­наль­ные типы и при­ро­ду. Тогда начал фор­ми­ро­вать­ся и ори­ен­та­лизм Вере­ща­ги­на, его любовь к Востоку.

Твор­че­ство Вере­ща­ги­на иссле­до­ва­те­ли под­раз­де­ля­ют на «серии», посколь­ку подав­ля­ю­щее боль­шин­ство поло­тен напи­са­но им на осно­ве кон­крет­ных выезд­ных экс­пе­ди­ций или же спе­ци­аль­но выбран­ных тем. Неболь­шая «Кав­каз­ская серия» при­нес­ла Вере­ща­ги­ну пер­вый пол­но­цен­ный опыт, и гене­рал-губер­на­тор Тур­ке­ста­на Кон­стан­тин фон Кауф­ман при­гла­сил пер­спек­тив­но­го худож­ни­ка к себе. Так с 1867 года нача­лась огром­ная и, пожа­луй, цен­траль­ная в твор­че­стве Вере­ща­ги­на «Тур­ке­стан­ская серия».

Инте­рес к восточ­ным типа­жам вопло­ща­ет одна из извест­ных кар­тин это­го боль­шо­го цик­ла. Встре­ча­ет­ся инфор­ма­ция, что на ней изоб­ра­жён Бай­тик Кана­ев, кир­гиз­ский вождь, под­дер­жи­вав­ший рос­сий­ские вла­сти в Сред­ней Азии в их борь­бе про­тив Коканд­ско­го хан­ства. Но инте­рес­нее дру­гое: кар­ти­ну Вере­ща­гин писал уже в 1871 году в Мюн­хене, после поез­док в Тур­ке­стан (как, впро­чем, и боль­шин­ство дру­гих извест­ных работ «Тур­ке­стан­ской серии»). Конеч­но, при рабо­те он исполь­зо­вал эски­зы, кото­рые были сде­ла­ны ещё в Сред­ней Азии, но всё же отме­тим, что очень кра­соч­ная и дета­ли­зи­ро­ван­ная кар­ти­на как буд­то напи­са­на с нату­ры, с охот­ни­ка, пози­ру­ю­ще­го перед худож­ни­ком пря­мо в дан­ный момент.


У крепостной стены. «Пусть войдут!» (1871)

Во вре­мя тур­ке­стан­ских экс­пе­ди­ций Вере­ща­гин стал участ­ни­ком обо­ро­ны Самар­кан­да. Город с рус­ским гар­ни­зо­ном оса­ди­ли вос­став­шие мест­ные жите­ли, и Вере­ща­ги­ну при­шлось вспом­нить своё воен­ное обра­зо­ва­ние. Хотя, когда Кауф­ман пред­ла­гал худож­ни­ку при­е­хать в «горя­чую точ­ку» в чине пра­пор­щи­ка, тот поста­вил усло­вие, что будет ходить в граж­дан­ском без вся­ких чинов и зва­ний. Но во вре­мя оса­ды Самар­кан­да было не до пацифизма:

«С ружьём в руках, этот Василь Васи­лич… все­гда был при­ме­ром для осталь­ных: надо ли выбро­сить ворвав­ших­ся в воро­та или через про­лом вра­гов — Василь Васи­лич рабо­та­ет шты­ком впе­ре­ди всех; надо ли очи­стить эспла­на­ду (неза­стро­ен­ное место меж­ду кре­пост­ны­ми сте­на­ми и город­ски­ми построй­ка­ми. — Ред.) — и на вылаз­ке он первый».

Так вспо­ми­на­ли уча­стие Вере­ща­ги­на в войне про­стые сол­да­ты. Да и сам худож­ник чест­но при­нял орден Свя­то­го Геор­гия 4‑й сте­пе­ни за заслу­ги в обо­роне горо­да. Пред­став­лен­ная кар­ти­на осно­ва­на на эпи­зо­де, в кото­ром участ­во­вал Вере­ща­гин, а фра­за «пусть вой­дут» при­над­ле­жит офи­це­ру Наза­ро­ву, ожи­дав­ше­му напа­де­ния на про­лом в стене.

После­ду­ю­щие впе­чат­ле­ния худож­ни­ка от тех собы­тий были про­ти­во­ре­чи­вы­ми, поэто­му кар­ти­на даже полу­чи­ла про­дол­же­ние — «У кре­пост­ной сте­ны. „Вошли!“». Её Вере­ща­гин уни­что­жил, когда на него посы­па­лись обви­не­ния в отсут­ствии пат­ри­о­тиз­ма и в попыт­ках обес­че­стить рус­ско­го солдата.

Эскиз кар­ти­ны «У кре­пост­ной сте­ны. „Вошли!“» (1871)

Апофеоз войны (1871)

Самое извест­ное полот­но Вере­ща­ги­на ста­ло мета­фо­ри­че­ским сим­во­лом послед­ствий вой­ны. Оно вошло в мини-цикл «Вар­ва­ры», кото­рый мож­но рас­смат­ри­вать как еди­ную сюжет­ную эпи­че­скую поэ­му. Даже назва­ния самих кар­тин наме­ка­ют на неко­то­рую после­до­ва­тель­ность: «Высмат­ри­ва­ют», «Напа­да­ют врас­плох», «Окру­жи­ли, пре­сле­ду­ют…», «Пред­став­ля­ют тро­феи», «Тор­же­ству­ют», «У гроб­ни­цы свя­то­го», «Апо­фе­оз вой­ны». Из этих кар­тин «Напа­да­ют врас­плох» чем-то напо­ми­на­ет «Пусть вой­дут!», а «Окру­жи­ли, пре­сле­ду­ют…» повто­ри­ла судь­бу уни­что­жен­ной «Вошли!».

«Напа­да­ют врас­плох» (1871)

К сча­стью, ради­каль­ной само­цен­зу­ре «Апо­фе­оз вой­ны» не под­верг­ся. Вере­ща­гин хотел назвать кар­ти­ну «Апо­фе­оз Тамер­ла­на» или «Тор­же­ство Тамер­ла­на», но под вли­я­ни­ем изве­стий о фран­ко-прус­ской войне заго­ло­вок утра­тил кон­крет­но-исто­ри­че­ское зна­че­ние. К ново­му назва­нию худож­ник доба­вил и под­пись: «Посвя­ща­ет­ся всем вели­ким заво­е­ва­те­лям: про­шед­шим, насто­я­щим и буду­щим». Так намё­ки на сред­не­ве­ко­вые поряд­ки в Сред­ней Азии и даже рас­ска­зы оче­вид­цев XIX века о пира­ми­дах чере­пов, кото­рые явно вдох­но­ви­ли худож­ни­ка, усту­пи­ли место фило­соф­ско­му раз­мыш­ле­нию о послед­стви­ях вой­ны в целом.

Эта кар­ти­на, веро­ят­но, ста­ла пред­ме­том мно­го­чис­лен­ных отсы­лок в рус­ской и миро­вой куль­ту­ре. «Веро­ят­но» — пото­му что до кон­ца понять, явля­ет­ся ли «гора чере­пов» обя­за­тель­ной цита­той Вере­ща­ги­на или же сов­па­де­ни­ем, судить труд­но. Напри­мер, вспом­ним кадр из филь­ма «Выжив­ший» Але­ханд­ро Иньяр­ри­ту 2015 года; в кино­лен­те, кста­ти, мож­но уви­деть и сце­ну, похо­жую на кар­ти­ну Вере­ща­ги­на «Раз­ва­ли­ны теат­ра в Чугу­ча­ке» (1869−1870).

Срав­не­ние кад­ров из филь­ма «Выжив­ший» и кар­тин Верещагина

Или, ска­жем, рекла­ма с Тамер­ла­ном из зна­ме­ни­то­го цик­ла бан­ка «Импе­ри­ал». Есть ли здесь какое-то вдох­но­ве­ние Вере­ща­ги­ным или нет, непо­нят­но, но выгля­дит очень похоже.


Двери Тимура (Тамерлана) (1872)

Исто­ри­че­ское полот­но из «Тур­ке­стан­ской серии» на пер­вый взгляд не несёт в себе силь­но­го сюже­та. На кар­тине ниче­го не про­ис­хо­дит: два стра­жа поко­ев Тамер­ла­на про­сто сто­ят у две­рей двор­ца. Одна­ко этот выду­ман­ный сюжет пере­да­ёт рабо­леп­ную тиши­ну, кото­рая царит в дан­ный момент на кар­тине. «Две­ри Тамер­ла­на» про­из­ве­ли хоро­шее впе­чат­ле­ние на совре­мен­ни­ков. Вот что писал худо­же­ствен­ный кри­тик Вла­ди­мир Стасов:

«Дей­стви­тель­но, эти два древ­них сред­не­ази­а­та из сре­ды пол­чищ Тамер­ла­но­вых, сто­ро­жа­щие в пол­ном, живо­пис­ном сво­ём воору­же­нии дверь сво­е­го страш­но­го вла­ды­ки, были напи­са­ны… до такой сте­пе­ни совер­шен­но, что нико­гда не мог­ли с ними рав­нять­ся все луч­шие подоб­но­го рода кар­ти­ны Жеро­ма (Жан-Леон Жером, фран­цуз­ский худож­ник XIX века, как и Вере­ща­гин, увле­кал­ся темой Восто­ка. — Ред.) и дру­гих талант­ли­вей­ших его това­ри­щей. Чудес­но-худо­же­ствен­ная скульп­ту­ра две­ри, солн­це, упав­шие тени, релье­фы чело­ве­че­ских фигур, прав­да живых, по-восточ­но­му пест­ря­щих кра­сок — всё это было несравненно».

Две­ри ста­ли слов­но оду­шев­лён­ным цен­траль­ным геро­ем кар­ти­ны, а два стра­жа вос­при­ни­ма­ют­ся как буд­то при­ло­же­ние и допол­не­ние к ним. При­ве­дём сло­ва дру­го­го совре­мен­ни­ка Вере­ща­ги­на, худож­ни­ка Ива­на Крамского:

«Эти тяже­лые, страш­но ста­рые две­ри с уди­ви­тель­ной орна­мен­та­ци­ей, эти фигу­ры, сон­ные, непо­движ­ные, как пугов­ки к две­рям, как мебель какая-нибудь, как тот же орна­мент, так пере­но­сят в Сред­нюю Азию… что напи­ши­те книг, сколь­ко хоти­те, не вызо­ве­те тако­го впе­чат­ле­ния, как одна такая картина».


Смертельно раненный (1873)

Завер­шит первую поло­ви­ну обзо­ра ещё одна кар­ти­на из бога­той «Тур­ке­стан­ской серии». В ней вновь соеди­ни­лись жиз­нен­ный вне­вре­мен­ной сюжет и кон­крет­ная исто­рия, уви­ден­ная Вере­ща­ги­ным. Сло­во очевидцу-художнику:

«Пуля уда­ри­ла в рёб­ра, он выпу­стил из рук ружьё, схва­тил­ся за грудь и побе­жал по пло­щад­ке вкру­го­вую, крича:

— Ой, брат­цы, уби­ли, ой, уби­ли! Ой, смерть моя пришла!

— Что ты кри­чишь-то, сер­деч­ный, ты ляг, — гово­рит ему ближ­ний това­рищ, но бед­няк ниче­го уже не слы­шал, он опи­сал ещё круг, пошат­нул­ся, упал навз­ничь и умер, и его патро­ны пошли в мой запас».

Нова­тор­ство под­хо­да Вере­ща­ги­на заклю­ча­лось в том, что очень ред­ко уми­ра­ю­щих сол­дат изоб­ра­жа­ли имен­но так. На баталь­ных кар­ти­нах мы чаще уви­дим тра­ги­че­ские позы, дра­му уми­ра­ю­ще­го героя, кото­ро­му хочет­ся под­ра­жать. Здесь же какой-то неле­пый мужик в стран­ной позе, непо­нят­но зачем и куда убе­га­ю­щий. Этим под­чёр­ки­ва­ет­ся бес­смыс­лен­ность смер­ти и паци­фист­ский пафос худож­ни­ка, и это, конеч­но, под­ли­ва­ло мас­ло в огонь обви­не­ний в кле­вет­ни­че­ской анти­па­три­о­ти­че­ской пропаганде.

Мно­гие кар­ти­ны «Тур­ке­стан­ской серии», напи­сан­ные Вере­ща­ги­ным в 1871–1873 годах в Мюн­хене, пона­ча­лу были пока­за­ны за рубе­жом, а затем в 1874 году в Петер­бур­ге на спе­ци­аль­ной выстав­ке. Посе­тив­шие её импе­ра­тор Алек­сандр II и его сын, буду­щий Алек­сандр III, были явно не в вос­тор­ге. Это не поме­ша­ло Пав­лу Тре­тья­ко­ву выку­пить пока­зан­ные кар­ти­ны (в том чис­ле все пять рас­смот­рен­ных выше), и ныне до сих пор они хра­нят­ся в Тре­тья­ков­ской гале­рее в Москве.


Мавзолей Тадж-Махал в Агре (1874−1876)

«Индий­ская серия», свя­зан­ная с поезд­кой Вере­ща­ги­на по этой экзо­ти­че­ской стране в сере­дине 1870‑х годов, может казать­ся доб­ро­воль­ным изгна­ни­ем. Тем не менее, она пода­ри­ла нам десят­ки кра­си­вых пей­за­жей, порт­ре­тов и запе­чат­лён­ных архи­тек­тур­ных досто­при­ме­ча­тель­но­стей, кото­рые в эпо­ху ран­не­го ста­нов­ле­ния фото­гра­фии было про­ще и инте­рес­нее наблю­дать через живо­пис­ные полот­на современников.

Соци­аль­ный под­текст, свя­зан­ный с коло­ни­за­тор­ской поли­ти­кой Вели­ко­бри­та­нии в Индии, в кар­ти­нах Вере­ща­ги­на почти не заме­тен. Зато едва зна­ко­мая евро­пей­цам экзо­ти­ка пере­да­на ярко и кра­соч­но, как, напри­мер, на запо­ми­на­ю­щем­ся изоб­ра­же­нии Тадж-Маха­ла. Вер­нув­шись из Азии в Париж, Вере­ща­гин зани­мал­ся обу­строй­ством свой мастер­ской и напи­са­ни­ем кар­тин на осно­ве индий­ских впе­чат­ле­ний. Ради исто­ри­че­ских кар­тин даже при­хо­ди­лось зака­зы­вать ста­рые костю­мы, что­бы точ­но вос­про­из­ве­сти восточ­ный колорит.

Этот мир­ный пери­од твор­че­ства длил­ся недол­го: с нача­лом рус­ско-турец­кой вой­ны Вере­ща­гин отпра­вил­ся на фронт.


Шипка-Шейново. Скобелев под Шипкой (1878−1879)

В кар­ти­нах «Бал­кан­ской серии» есть своя экзо­ти­ка мест­но­сти. Если вой­на в Сред­ней Азии пока­за­на Вере­ща­ги­ным на фоне яркой пустын­ной при­ро­ды в чистым синим небом, то в рус­ско-турец­ком кон­флик­та на Бал­ка­нах она сме­ни­лась серой зимой. Смерть на этой войне ста­ла казать­ся уны­лой, лишь под­чёр­ки­вая её бес­смыс­лен­ность. Даже в кар­тине «Шип­ка-Шей­но­во» нам не до радо­сти победы.

Фор­маль­но кар­ти­на как раз о побе­де. «Белый гене­рал» Миха­ил Ско­бе­лев про­но­сит­ся перед сол­да­та­ми, кото­рые кида­ют над голо­ва­ми шап­ки — тур­ки раз­гром­ле­ны, доро­га на Стам­бул откры­та, теперь-то вой­на пой­дёт по пла­ну и «щит на воро­тах Царь­гра­да» не за гора­ми… На уби­тых това­ри­щей тор­же­ству­ю­щая армия слов­но не обра­ща­ет вни­ма­ние, но зри­тель кар­ти­ны прой­ти мимо про­сто не может — Вере­ща­гин наме­рен­но пока­зы­ва­ет на пер­вом плане имен­но мёрт­вые тела.

Худож­ник не боял­ся изоб­ра­жать кон­тра­сты вой­ны, даже если это было рис­ко­ван­но для его поло­же­ния в обще­стве. Сего­дня, без исто­ри­че­ско­го кон­тек­ста, мы, воз­мож­но, и не пой­мём, что же тако­го кра­моль­но­го было в кар­тине «Импе­ра­тор Алек­сандр II под Плев­ной 30 авгу­ста 1877 года» (1878−1879). А на самом деле это было насто­я­щей пощё­чи­ной ини­ци­а­то­рам ата­ки Плев­ны спе­ци­аль­но под име­ни­ны импе­ра­то­ра. Штурм про­ва­лил­ся, и рус­ская армия пере­шла к бло­ка­де кре­по­сти. И, кста­ти, на ино­стран­ных выстав­ках кар­ти­на экс­по­ни­ро­ва­лась под про­во­ка­ци­он­ным назва­ни­ем «Име­ни­ны императора».

«Импе­ра­тор Алек­сандр II под Плев­ной 30 авгу­ста 1877 года» (1878−1879)

Побеждённые (Панихида) (1878−1879)

Схо­жая по идее с «Апо­фе­о­зом вой­ны» кар­ти­на из «Бал­кан­ской серии» пере­да­ёт несколь­ко иное настро­е­ние. И в отли­чие от выду­ман­но­го и более мета­фо­рич­но­го «Апо­фе­о­за» «Пани­хи­да» отсы­ла­ет к ситу­а­ции, кото­рую видел лич­но Вере­ща­гин. Он подроб­но и весь­ма нату­ра­ли­стич­но опи­сал её в сво­их вос­по­ми­на­ни­ях о рус­ско-турец­кой войне:

«Я съез­дил в Телиш, что­бы взгля­нуть на то место, где пали наши еге­ря. Откло­нив­шись с шос­се вле­во, я выехал на ров­ное место, пока­тое от укреп­ле­ния, покры­тое высо­кой сухой тра­вой, в кото­рой на пер­вый взгляд ниче­го не было вид­но. Пого­да была закры­тая, пас­мур­ная, непри­вет­ли­вая, и на тём­ном фоне туч две фигу­ры, ясно выри­со­вы­вав­ши­е­ся, при­влек­ли моё вни­ма­ние: то были свя­щен­ник и при­чет­ник из сол­дат, совер­шав­шие боже­ствен­ную службу.

Я сошёл с лоша­ди и, взяв её под узд­цы, подо­шёл к молив­шим­ся, слу­жив­шим панихиду.

Толь­ко подой­дя совсем близ­ко, я разо­брал, по ком совер­ша­лась пани­хи­да: в тра­ве вид­не­лось несколь­ко голов наших сол­дат, оче­вид­но, отре­зан­ных тур­ка­ми; они валя­лись в бес­по­ряд­ке, загряз­нен­ные, но ещё с зияв­ши­ми отре­за­ми на шеях.
<…>
Тут мож­но было видеть, с какою утон­чён­ною жесто­ко­стью поте­ша­лись тур­ки, кром­сая тела на все лады: из спин и из бёдер были выре­за­ны рем­ни, на рёб­рах выну­ты целые кус­ки кожи, а на гру­ди тела были ино­гда обуг­ле­ны от раз­ве­дён­но­го огня. Неко­то­рые выда­ю­щи­е­ся части тела были отре­за­ны и суну­ты во рты, носы сби­ты на сто­ро­ну или сплю­ще­ны, а у сол­дат, имев­ших на пого­нах отмет­ку за хоро­шую стрель­бу, были высе­че­ны кре­сто­об­раз­ные насеч­ки на лбах».


Казнь заговорщиков в России (1884−1885)

Вере­ща­гин не был рево­лю­ци­о­не­ром и вооб­ще ста­рал­ся дер­жать­ся от пря­мо­го выска­зы­ва­ния сво­их поли­ти­че­ских взгля­дов. Одна­ко на него, как и на мно­гих обще­ствен­ных дея­те­лей в Рос­сии в 1880‑е годы, ока­за­ло впе­чат­ле­ние казнь наро­до­воль­цев, убив­ших импе­ра­то­ра Алек­сандра II. Пуб­лич­ная смерт­ная казнь, вне зави­си­мо­сти от отно­ше­ния к дея­тель­но­сти самих рево­лю­ци­о­не­ров, вызы­ва­ла неодоб­ре­ние у дея­те­лей культуры.

Так сюжет наро­до­воль­цев ока­зал­ся впи­сан в так назы­ва­е­мую «Три­ло­гию каз­ней», куда так­же вошли кар­ти­ны «Подав­ле­ние индий­ско­го вос­ста­ния англи­ча­на­ми» (ок. 1884) и «Рас­пя­тие на кре­сте у рим­лян» (1887). Место­на­хож­де­ние пер­вой кар­ти­ны неиз­вест­но — воз­мож­но, она уте­ря­на навсе­гда и уни­что­же­на; «Рас­пя­тие» нахо­дит­ся в част­ном собра­нии. Худож­ник, как мож­но дога­дать­ся, сочув­ству­ет всем каз­нён­ным, а их срав­не­ние с биб­лей­ским сюже­том слов­но «освя­ща­ет» смерть любых неспра­вед­ли­во приговорённых.

«Подав­ле­ние индий­ско­го вос­ста­ния англи­ча­на­ми» (ок. 1884)
«Рас­пя­тие на кре­сте у рим­лян» (1887)

Такой же непро­стой была и судь­ба «Каз­ни заго­вор­щи­ков»: она заслу­жи­ла зва­ние само­го «запре­щён­но­го» про­из­ве­де­ния Вере­ща­ги­на и не мог­ла экс­по­ни­ро­вать­ся в Рос­сии; её купил фран­цуз­ский под­дан­ный в Евро­пе и тай­но про­вёз в Рос­сию, пока одна­жды поли­ция не кон­фис­ко­ва­ла кра­моль­ное про­из­ве­де­ние. После рево­лю­ции, вви­ду опи­сан­но­го сюже­та, она ока­за­лась в питер­ском Музее рево­лю­ции. Там дол­гие годы кар­ти­на не экс­по­ни­ро­ва­лась из-за пло­хо­го состо­я­ния, пока в про­шлом году для выстав­ки Вере­ща­ги­на в Тре­тья­ков­ке её не отвез­ли в Моск­ву, где спе­ци­а­ли­сты про­ве­ли каче­ствен­ную рестав­ра­цию полот­на. Теперь она нахо­дит­ся на посто­ян­ной экс­по­зи­ции в Петер­бур­ге, в том же самом Музее рево­лю­ции (ныне Музее поли­ти­че­ской исто­рии России).


В покорённой Москве (Поджигатели, или Расстрел в Кремле) (1897−1898)

Мас­штаб­ный цикл Вере­ща­ги­на об Оте­че­ствен­ной войне 1812 года созда­вал­ся око­ло 15 лет. Вряд ли худож­ник пытал­ся оправ­дать­ся за яко­бы непа­три­о­ти­че­ские взгля­ды, ком­пен­си­ро­вав их дву­мя десят­ка­ми исто­ри­че­ских поло­тен о геро­и­че­ской воен­ной стра­ни­це рус­ской исто­рии. И без это­го он был пат­ри­о­том, с инте­ре­сом изу­чав­шим ради напи­са­ния кар­тин исто­рию вой­ны с Наполеоном.

Теперь по этим кар­ти­нам мы и сами можем изу­чать исто­рию. Где-то поло­ви­на цик­ла — рас­сказ о напо­лео­нов­ской армии и даже лич­но Напо­леоне (перед вхо­дом в Моск­ву, в Москве, во вре­мя зим­не­го отступ­ле­ния). Ещё несколь­ко поло­тен — рас­сказ о пар­ти­зан­ской борь­бе рус­ско­го наро­да. Боль­шин­ство этих кар­тин сего­дня — экс­по­на­ты Музея Оте­че­ствен­ной вой­ны неда­ле­ко от Крас­ной пло­ща­ди, где каж­дый посе­ти­тель может их уви­деть и про­сле­дить сюжет­но-тема­ти­че­скую после­до­ва­тель­ность вере­ща­гин­ско­го цикла.

«Не замай — дай подой­ти!» (1887−1895)

В каче­стве же выбран­ной кар­ти­ны пред­ло­жен «Рас­стрел в Крем­ле», посколь­ку отсы­ла­ет нас к преды­ду­щим «каз­ням» 1880‑х годов и частой теме Вере­ща­ги­на — смер­ти на войне. Кро­ме нега­тив­ной реак­ции на бес­смыс­лен­ную и жесто­кую рас­пра­ву интер­вен­тов, обви­нив­ших в под­жо­гах мест­ных жите­лей, мы, конеч­но, чув­ству­ем и гор­дость за муже­ствен­ное при­ня­тие смер­ти: никто из свя­зан­ных лиц не пада­ет на коле­ни перед вра­гом и не про­сит пощады.

Ком­по­зи­ци­он­но и тема­ти­че­ски эта кар­ти­на впи­сы­ва­ет Вере­ща­ги­на в миро­вую тра­ди­цию темы рас­стре­ла в живо­пи­си. Ещё в 1814 году Фран­сис­ко Гойя напи­сал кар­ти­ну «Рас­стрел повстан­цев в ночь на 3 мая 1808 года», где испан­ские пар­ти­за­ны похо­жим обра­зом сто­я­ли перед напо­лео­нов­ски­ми солдатами.

«3 мая 1808 года». Худож­ник Фран­сис­ко Гойя, 1814 год

А в 1860‑е годы Эду­ард Мане под впе­чат­ле­ни­ем от кар­ти­ны Гойи изоб­ра­зил рас­стрел мек­си­кан­ско­го импе­ра­то­ра Мак­си­ми­ли­а­на I, при­го­во­рён­но­го к смер­ти воен­ным судом пра­ви­тель­ства Хуа­ре­са в 1867 году.

«Рас­стрел импе­ра­то­ра Мак­си­ми­ли­а­на». Худож­ник Эду­ард Мане, 1868 год

Таким обра­зом, кар­ти­ны Вере­ща­ги­на мож­но счи­тать не толь­ко наци­о­наль­ным, но и миро­вым досто­я­ни­ем живописи.

Поделиться