В 2016 году в издательстве «АИРО-XXI» («Ассоциация исследователей российского общества») вышла монография, посвящённая истории малоизвестного революционного общества «Сморгонская академия» («Сморгонь»), существовавшего в Петербурге в 1867–1869 годах — вскоре после покушения Дмитрия Каракозова на Александра II и незадолго до деятельности кружков Сергея Нечаева.
Автор книги Виктор Кириллов, выпускник исторического факультета МГУ, пришёл к выводу, что наше представление о радикальном характере деятельности революционеров этого периода сильно преувеличено: нередко многие случайно брошенные фразы и самые обобщённые замыслы воспринимались как современниками, так и историками в качестве примеров серьёзной подпольной и даже террористической деятельности. Один из таких примеров, о котором рассказывает приведённый ниже отрывок из книги — попытка освобождения известного писателя и общественного деятеля Николая Чернышевского из мест ссылки, предпринятая участниками кружка «Сморгонская академия» в конце 1860‑х годов.
Личность Н. Г. Чернышевского и сложившийся в сознании многих современников образ революционно настроенного писателя и борца с самодержавным строем в ряде случаев, пожалуй, имели большее значение для революционного сообщества 1860‑х гг., чем собственно творческое наследие писателя. По этой причине в Саратове, где не появилось прямых последователей и учеников Чернышевского и не сложилось никакого подобия школы или направления, связанного с ним, оппозиционный и революционный настрой в общественном движении сохранялся в течение нескольких поколений. Вспомним также пример с наивным обращением Коведяевой к императору[simple_tooltip content=‘В 1864 г. 17-летняя воспитанница Васильевской женской гимназии Любовь Коведяева, узнав о приговоре Чернышевского к каторжным работам, написала наивное письмо к императору с просьбой оказать правосудие Чернышевскому и даже отправить в ссылку её саму вместо писателя. — Прим.’]*[/simple_tooltip]: вряд ли 17-летняя девушка, с ошибкой написавшая отчество Чернышевского, всерьёз разбиралась в его литературном и публицистическом наследии, но почитание личности писателя передалось и ей.
Многие современники сморгонцев были приверженцами культа Чернышевского, который со стороны может показаться иррациональным и даже комичным. Ишутин[simple_tooltip content=‘Николай Ишутин, революционер, глава московского тайного общества «Организация» или т.н. ишутинского кружка, из рядов которого вышел террорист Дмитрий Каракозов. — Прим.’]*[/simple_tooltip] утверждал, что в мировой истории было три великих личности — Иисус Христос, апостол Павел и Чернышевский. Эмигрант Элпидин[simple_tooltip content=‘Революционный эмигрант Михаил Элпидин, основавший в Швейцарии типографию. — Прим.’]*[/simple_tooltip] считал писателя «…талантом, гением, который может разбудить, расшевелить заснувшую Россию. Об освобождении Чернышевского он говорил постоянно…», — свидетельствовал современник. Другой эмигрант, близкий Элпидину Н. Я. Николадзе, говорил, что «никогда, никакая страна не производила такого человека, такого таланта, как Чернышевский». В. А. Тихоцкий, участник кружка А. В. Долгушина начала 1870‑х гг., вспоминал, как публицист В. В. Берви-Флеровский написал для их подпольной типографии брошюру «О мученике Николае», «в котором подразумевался наш великий учитель Н. Чернышевский, в то время томившийся в сибирской каторге».
В 1870‑е гг. культовая популярность Чернышевского постепенно угасала. «Его „Что делать?“ читалось и комментировалось в кружках молодёжи, но лучшие его произведения, вся его яркая, кипучая и благородная деятельность постепенно забывалась по мере того, как истрепывались и становились библиографической редкостью книжки „Современника“. <…> Самостоятельные статьи его не имели уже особенного значения и не были даже замечены», — вспоминал В. Г. Короленко[simple_tooltip content=‘Известный русский писатель Владимир Короленко, бывший участником народнического движения. — Прим.’]*[/simple_tooltip]. — «Беда состояла не в том, что он „изменился“… Нет, дело, наоборот, в том, что он остался прежним… тогда как мы пережили за это время целое столетие опыта, разочарований, разбитых утопий и пришли к излишнему неверию в тот самый разум, перед которым преклонялись вначале». Клевенский[simple_tooltip content=‘Советский историк революционного движения Митрофан Клевенский. — Прим.’]*[/simple_tooltip] отметил, что даже в печатном органе второй «Земли и воли» — серьёзном и показательном издании эпохи семидесятников — о Чернышевском вспомнили всего один раз.
Но это было позже. А в 1860‑е и в начале 1870‑х гг. популярность сосланного в Сибирь писателя не раз приводила и к идее его освобождения. Историк Троицкий[simple_tooltip content=‘Известный советский и российский историк революционного движения Николай Троицкий. — Прим.’]*[/simple_tooltip] насчитал восемь попыток организовать побег Чернышевского — и это не считая нескольких предложений и намерений, не дошедших до стадии осуществления. Ишутинцы не были исключением из этого ряда: инициативу организации побега в московском тайном обществе взял на себя Странден; его самого, как утверждал Ишутин, мог навести на эту мысль Худяков[simple_tooltip content=‘Иван Худяков, русский революционер, жил в Петербурге, был арестован и сослан после каракозовского покушения. — Прим.’]*[/simple_tooltip]. Учитывая, что именно Странден ввёл «саратовцев»[simple_tooltip content=‘Будущих участников «Сморгонской академии» — выходцев из Саратовской губернии. — Прим.’]*[/simple_tooltip] в «Организацию», можно предполагать определённую близость взглядов Страндена и сморгонцев по этому пункту.
Редактор «Современника» Г. З. Елисеев, живший в Петербурге, во время визита к нему Ишутина и А. К. Маликова размышлял о том, что «хорошо бы было и Чернышевскому помочь». Впрочем, он же, как говорил на каракозовском процессе Маликов, в ту же встречу «сказал, что положительно к тому нет никаких средств, и засмеялся при этом». Другие ишутинцы (Мотков, Оболенский) рассказывали следствию, что Елисеев был готов выделить на дело освобождения Чернышевского тысячу рублей; это начинание, насколько им было известно, поддержали и другие сотрудники «Современника». Неясно, интерпретировали ли товарищи Маликова рассказанный им эпизод по-своему или же Маликов просто умолчал о предложении Елисеева оказать финансовую помощь. Так или иначе, в этом случае, как и в случае Худякова, идея освободить Чернышевского шла из петербургского революционного сообщества, в рамках которого в 1867–1868 гг. существовала «Сморгонская академия».
Факт обсуждения в «Сморгони» этого замысла стал известен властям в конце 1869 — начале 1870 гг., в результате ареста Кунтушева[simple_tooltip content=‘Участник «Сморгонской академии» Василий Иванович Кунтушев. — Прим.’]*[/simple_tooltip], одного из исполнителей задания по подготовке побега. Кунтушев происходил из семьи вольноотпущенных крестьян Саратовской губернии, принадлежавших ранее графу Нессельроде, воспитывался в саратовской гимназии. В 1865 г., в виду смерти графа, который материально поддерживал семью Кунтушевых, будущий сморгонец не смог продолжать оплату обучения в гимназии и потому отправился со своими товарищами Мирославским и П. Секавиным в Москву, с целью поступления в Петровскую академию. Здесь через Секавина Кунтушев познакомился с Полумордвиновым. Общался ли Кунтушев с кем-либо из «саратовцев» в это время, неизвестно. Согласно воспоминаниям Борисова, Кунтушев входил в группу гимназистов, близких кружку Христофорова[simple_tooltip content=‘Кружок, читавший социалистическую литературу, существовал в Саратове в первой половине 1860‑х гг., в него входил ряд будущих сморгонцев. — Прим.’]*[/simple_tooltip], но, должно быть, его интерес к общественному движению был гораздо меньше, чем у остальных. Это подтверждают слова Катин-Ярцева[simple_tooltip content=‘Участник «Сморгонской академии» Николай Никитич Катин-Ярцев. — Прим.’]*[/simple_tooltip] о том, что с Кунтушевым в саратовские времена он вел шапочное знакомство. Привлечённые к каракозовскому делу «саратовцы» упоминали о своем общении в Москве с Секавиным, но фамилия Кунтушева никем не была произнесена. По словам Кунтушева, по причине неимения средств после покушения Каракозова он уехал домой; можно предположить, что дополнительной причиной было нежелание Кунтушева попасть под арест, тем более, что Секавин привлекался к дознанию за участие в ОВВ[simple_tooltip content=’«Общество взаимного вспомоществования», созданное в Москве участниками ишутинского кружка. — Прим.’]*[/simple_tooltip].
Осенью 1867 г. Кунтушев вместе с П. А. Николаевым приехал в Петербург, где они оба поселились в сморгонской коммуне. Кунтушев отмечал, что на собраниях сморгонцев часто читали Чернышевского, и, как он утверждал под следствием, «настоящая цель всех этих собраний заключалась в освобождении Чернышевского, об этом было известно всем, жившим у Воскресенского»[simple_tooltip content=‘Дмитрий Воскресенский, один из лидеров «Сморгонской академии». — Прим.’]*[/simple_tooltip]. Кунтушев и Катин-Ярцев поехали по поручению Воскресенского в Рязань, чтобы там ожидать от него присылки тысячи рублей; эти деньги предполагалось передать в Сибири Чернышевскому. В итоге, прожив примерно полтора месяца в Рязани, они получили перевод в 10 рублей, и Катин-Ярцев уехал в Петербург обсуждать перспективы дела. Кунтушев через неделю получил еще 9 рублей и написал в ответ Катин-Ярцеву, что прекращает с ними всякие отношения. После этого он отправился путешествовать по России, пока за неисправные документы его не выслали в Саратов.
Эти показания Кунтушева часто ошибочно пересказывались следственными органами. В одной из бумаг министерства юстиции сказано, что Кунтушев и Катин-Ярцев отправились в Саратов, а не в Рязань. В справке, составленной в III отделении, говорилось о двух тысячах рублей вместо одной, которые ожидал Кунтушев в Рязани; эти деньги, по мнению автора справки, организаторы собирались взять из постоянных сборов денег для Чернышевского, якобы проводившихся в Петербурге и других городах. Сами же показания представляются искренними. В них, как и в свидетельствах ишутинцев 1866 г., фигурирует одна тысяча рублей, что наводит на мысль об участии Елисеева или кого-либо из редакции «Современника» в этом замысле. Но даже если подобное обещание или намек были даны сморгонцам, до реализации они не дошли, а при отсутствии денег предпринять отчаянную поездку в Сибирь мог бы только твёрдо настроенный на это предприятие человек. А как нетрудно заметить, выбор исполнителей ответственного поручения был явно неудачным.
Эту же историю Катин-Ярцев спустя много лет рассказал своему сыну. Записанный со слов отца диалог в «Сморгонской академии» ярко иллюстрирует несерьёзный характер предприятия и поэтому будет приведён полностью.
«Я уже упоминал имя студента Воскресенского, с которым некоторое время жил на одной квартире. Однажды он и говорит мне:
— Знаешь ли ты саратовца Василия Ивановича Кунтушева?
— Это какой Кунтушев, вольноотпущенный крестьянин?
— Он самый!
— Лично не знаю, но слыхал, что это очень способный, образованный и идейный человек.
— Правильно! А как ты относишься к Чернышевскому?
— К Николаю Гавриловичу — его имеешь в виду?
— Да. Тебе, конечно, известно, что он сейчас находится в ссылке в Якутской области?
— Слыхал и крайне сожалею об этом. Достойнейший человек и прекрасный писатель. Я не раз перечитывал его роман „Что делать“. А к чему спрашиваешь?
— Вот к чему. В нашем кружке был разговор о том, что надо попытаться освободить Чернышевского из ссылки. Погибнет он там. Легко сказать: освободить! А как это сделать? Николай, я знаю тебя как честного человека, готового служить народу. Так вот, сообщу тебе, что решили мы послать в Якутию, где сейчас Чернышевский, двух человек с деньгами. Получив их, Николай Гаврилович сможет бежать за границу.
— А много ли денег, вы думаете, нужно будет?
— Мы прикинули — тысячи рублей хватит!
— Да, деньги большие! А кого же вы думаете послать?
— Мы считаем, что ты и Кунтушев — самые подходящие для этого люди. Оба вы безусловно честные, вам вполне можно доверить такие деньги, да и само поручение. Оба вы решительные и разворотливые, лучше и не подобрать. Ну как, согласен?
— Так сразу и скажи тебе, что согласен! Дело серьёзное, подумать надо!
— Думать, что же, подумай. Но всё же скажи: пошёл бы ты на такое дело? Подумай только: гибнет человек в ссылке, какой человек!».
Впоследствии попытку добраться до Чернышевского предпринял участник первой «Земли и воли», публицист и этнограф П. А. Ровинский по поручению русской секции I Интернационала, данному ему в 1869 г. в Швейцарии. Затея провалилась из-за повышенного контроля в месте ссылки Чернышевского, вызванного информацией о намерении другого революционера, Лопатина[simple_tooltip content=‘Герман Лопатин, революционер, публицист, в конце 1860‑х — начале 1870‑х гг. эмигрант. — Прим.’]*[/simple_tooltip], организовать аналогичный побег. Эта история интересна для нас тем, что незадолго до этого Ровинский, по предположению историка Гросула, мог иметь контакты со «Сморгонской академией» в Петербурге. Не было ли влияния или, можно сказать, преемственности в замысле освобождения Чернышевского между сморгонцами и Ровинским?
Во время одной из этнографических экспедиций в начале 1870‑х гг. — быть может, именно в те месяцы, когда Ровинский планировал добраться до Чернышевского — он встретился с Орфановым[simple_tooltip content=‘Михаил Орфанов, участник «Сморгонской академии», впоследствии писатель. — Прим.’]*[/simple_tooltip]. Последний в своих автобиографических очерках рассказывал, что, несмотря на их первую встречу (действительно ли первую?), они с Ровинским «в этот же вечер относились друг к другу как старые знакомые». Очерки предназначались для публикации, и потому в них нельзя было всего сказать ни по цензурным соображениям, ни из-за стиля повествования, однако это — единственная встреча Орфанова с Ровинским, в ходе которой последний мог рассказать о своём замысле освобождения Чернышевского, о чём Орфанов впоследствии сообщал Лопатину. Стоит также добавить, что предположение биографа Орфанова Физикова о том, что бывший сморгонец уехал в Сибирь в связи с идеей освобождения Чернышевского, слишком сомнительно — участие Орфанова в «Сморгонской академии» не было продолжительным и столь серьёзным, чтобы делать вывод о его желании участвовать в организации побега известного политического ссыльного.
Полностью прочесть монографию Виктора Кириллова о «Сморгонской академии» можно на сайте издательства «АИРО-XXI».