«Жизнь сложна и несправедлива — искусство помогает с этим мириться». Интервью со смотрителем Эрмитажа

При подъ­ёме по Иор­дан­ской лест­ни­це взгляд неволь­но устрем­ля­ет­ся в сто­ро­ну боль­ших окон, из кото­рых откры­ва­ет­ся вид на Стрел­ку Васи­льев­ско­го ост­ро­ва и зим­ний пей­заж Невы. У бабу­шек-смот­ри­те­лей я узнаю, как прой­ти в Нико­ла­ев­ский зал. Там меня ждёт Андрей Все­во­ло­до­вич Воден­ко: после 40 лет рабо­ты в сфе­ре меди­ци­ны он вышел на пен­сию и стал эрми­таж­ным смот­ри­те­лем. Его высо­кий рост и оса­ни­стость сра­зу обра­ща­ют на себя вни­ма­ние незна­ком­ца. Лицо сия­ет доб­ро­ду­ши­ем и умом. Одет с иго­лоч­ки: накрах­ма­лен­ная рубаш­ка, туфли, акку­рат­но повя­зан­ный шарф, на одном из паль­цев — печат­ка, сде­лан­ная из дина­рия, древ­не­рим­ской моне­ты. Мы вме­сте спус­ка­ем­ся в буфет, где за кофе про­хо­дит наша беседа.

«Повесть» о музейном смотрителе

— Андрей Все­во­ло­до­вич, мой уни­вер­си­тет­ский пре­по­да­ва­тель при­зна­ёт­ся, что после выхо­да на пен­сию он хочет стать смот­ри­те­лем в Эрми­та­же. Был ли у вас подоб­ный план завер­ше­ния карье­ры или вы попа­ли в музей­ную сре­ду по воле случая?

— Я рабо­тал на гос­служ­бе до 65 лет и решил, что на пен­сии про­сто сидеть дома не хочу. А посколь­ку всю жизнь я тянул­ся к искус­ству, за несколь­ко меся­цев до уволь­не­ния решил поехать в отдел кад­ров и подать­ся на долж­ность смот­ри­те­ля. Пер­во­го мар­та будет пять лет, как я здесь.

— Как вы встра­и­ва­лись в новую среду?

— Все 40 лет, что я рабо­тал в меди­цине, был руко­во­ди­те­лем, послед­ние 25 лет — глав­вра­чом. Конеч­но, смот­ри­тель в музее — совер­шен­но дру­гая сту­пень. При­шлось пси­хо­ло­ги­че­ски себя настра­и­вать, что при­дёт­ся выпол­нять чужие ука­за­ния. Одна­ко руко­вод­ство — моё вто­рое «я». Это заме­ти­ли и два года назад поста­ви­ли глав­ным смот­ри­те­лем в Нико­ла­ев­ский зал. В нём про­хо­дят зна­ко­вые выстав­ки, напри­мер посвя­щён­ная 550-летию со дня рож­де­ния Аль­брех­та Дюре­ра. Но до меня никто целе­на­прав­лен­но не зани­мал­ся раз­ви­ти­ем это­го зала.

— Что вы име­е­те в виду?

— Смот­ри­тель каж­дый день нахо­дит­ся в раз­ных залах: сего­дня он здесь, а зав­тра там. Если ему что-то не понра­ви­лось, зав­тра он уже рабо­та­ет в дру­гом месте. До пере­ры­ва меж­ду выстав­ка­ми три–шесть меся­цев мы нахо­дим­ся в Нико­ла­ев­ском зале и рабо­та­ем в сво­ём кол­лек­ти­ве. Мне нуж­ны были люди, кото­рым будет инте­рес­на их рабо­та и искус­ство, кто смо­жет что-то объ­яс­нить посе­ти­те­лю или в край­нем слу­чае отпра­вить ко мне.

— То есть вы сами под­би­ра­ли себе команду?

— Да, для меня важ­на пси­хо­ло­ги­че­ская сов­ме­сти­мость людей. Тако­го нико­гда не было — что­бы смот­ри­тель сам созда­вал кол­лек­тив. С тру­дом, со спо­ра­ми, но уда­лось убе­дить руко­вод­ство в том, что это необходимо.

— Вы може­те под­ска­зы­вать посе­ти­те­лю или забыв­ше­му инфор­ма­цию экс­кур­со­во­ду, если пони­ма­е­те, что зна­е­те пред­мет хорошо?

— Науч­ных работ­ни­ков и экс­кур­со­во­дов в залах может не быть, и посе­ти­те­ли часто зада­ют вопро­сы тем, кого видят. И мы отве­ча­ем. Зна­ко­мо­му экс­кур­со­во­ду, с кото­рым у нас хоро­шие отно­ше­ния, я могу под­ска­зать, но ни в коем слу­чае не во вре­мя экс­кур­сии, ведь это очень щекот­ли­вая тема.

— Вы успеш­но рабо­та­е­те в Эрми­та­же без дипло­ма искус­ство­ве­да. Как вы счи­та­е­те, «чужой» — тот, кто рабо­та­ет в музее без про­филь­но­го обра­зо­ва­ния, но увле­чён сво­им делом, или «чужой» — это бле­стя­ще обра­зо­ван­ный искус­ство­вед, кото­рый не испы­ты­ва­ет страсть к искусству?

— Конеч­но, тот, у кого есть обра­зо­ва­ние, но он не увле­чён. Если его нет, то ты можешь позна­вать и учить­ся. Ведь исто­рия искусств — моло­дая нау­ка, она сфор­ми­ро­ва­лась во вто­рой поло­вине XIX века, и ей зани­ма­лись энту­зи­а­сты. Мно­гие вузы теперь выпус­ка­ют искус­ство­ве­дов, но все ли они так увлечены?

— Часто ли вы види­те музей­ных работ­ни­ков, кото­рые про­сто выпол­ня­ют функ­цию, а не горят сво­им делом?

— Для рабо­ты смот­ри­те­ля очень важ­но, что­бы был инте­рес. Если неин­те­рес­но, то ты весь изма­ешь­ся здесь. Да и, будем чест­ны, прий­ти выпол­нять свою функ­цию за очень неболь­шие день­ги гото­вы немно­гие. Поэто­му про­ход­ные люди быст­ро уходят.

— Какие долж­ны быть навы­ки у хоро­ше­го смотрителя?

— Он дол­жен обла­дать куль­ту­рой обще­ния. В музей при­хо­дят раз­ные люди, и нуж­но сде­лать заме­ча­ние так, что­бы не вызвать агрес­сию или иную реак­цию. Такт, куль­ту­ра и веж­ли­вость — это обя­за­тель­ные каче­ства. Сего­дня кон­тин­гент очень изме­нил­ся. В моей моло­до­сти люди не поз­во­ля­ли себе тро­гать экс­по­на­ты и не отно­си­лись так, буд­то им все долж­ны. Сей­час же часто при­хо­дит­ся учить чело­ве­ка пра­виль­но себя вести.

— Какое отно­ше­ние у нынеш­них гостей к музею?

— Я наблю­даю за тыся­ча­ми посе­ти­те­лей, и неволь­но воз­ни­ка­ет вопрос: зачем они при­шли? Мно­гие из них ниче­го не чита­ют, идя по цен­тру зала. Глав­ная их цель — сфо­то­гра­фи­ро­вать­ся. Вы тра­ти­те вре­мя и день­ги, но зачем? В моём пред­став­ле­нии, нуж­но выно­сить из музея зна­ния или же эсте­ти­че­ское насла­жде­ние. В таком слу­чае поход оста­нет­ся в памя­ти, и, воз­мож­но, чело­век нач­нёт рас­ши­рять свой кру­го­зор. Но есть и заин­те­ре­со­ван­ные люди. Если мне зада­ют вопрос и я вижу заин­те­ре­со­ван­ность, увле­чён­ность, то с удо­воль­стви­ем отве­чу, под­ска­жу и про­ве­ду по залам. Когда же обра­ща­ют­ся как к мебе­ли, то мне с таким чело­ве­ком уже общать­ся не хочется.

— Да, я вас очень пони­маю, но если люди так ред­ко ходят в музеи, может быть, им сто­ит прой­ти хотя бы по цен­тру зала? Или музей нуж­но посе­щать толь­ко заинтересованным?

— Нет, ведь инте­рес может воз­ник­нуть. Людям нуж­но ходить в музей, пото­му что общий куль­тур­ный и уро­вень зна­ний пада­ют, и это свя­за­но с тем, что на чело­ве­ка валит­ся боль­шое коли­че­ство инфор­ма­ции, кото­рое он вынуж­ден ограничивать.

Искусство против искусственности жизни

— Про­бле­ма ли это совре­мен­но­го обра­за жиз­ни или так было все­гда? Когда Алек­сандр III откры­вал Рус­ский музей, он сде­лал вход бес­плат­ным для всех. Един­ствен­ным усло­ви­ем была необ­хо­ди­мость при­хо­дить в чистой одеж­де. Мно­гие горо­жане посе­ща­ли музей для раз­вле­че­ния, пото­му что смот­реть на кар­ти­ны и скульп­ту­ры было в новинку.

— Во все вре­ме­на коли­че­ство людей, инте­ре­су­ю­щих­ся исто­ри­ей и куль­ту­рой, было неболь­шим, на уровне четы­рёх-пяти про­цен­тов. Насе­ле­ние всё вре­мя уве­ли­чи­ва­ет­ся, а эта про­слой­ка оста­ёт­ся такой же (сме­ёт­ся). Сего­дняш­не­го посе­ти­те­ля не сто­ит срав­ни­вать с чело­ве­ком XIX века, пото­му что доступ к куль­тур­ным цен­но­стям стал более широ­ким. Рань­ше Рос­сия была аграр­ной стра­ной, и мно­гим людям, рабо­тав­шим на зем­ле, искус­ство было неин­те­рес­но. Нико­лай I решил это исправить.

Когда при нём откры­ли Новый Эрми­таж, через него мож­но было прой­ти в Гале­рею исто­рии древ­ней живо­пи­си, где были пред­став­ле­ны кар­ти­ны на темы антич­но­сти. Мысль царя была в том, что­бы посе­ти­тель сна­ча­ла осмат­ри­вал эти кар­ти­ны, кото­рые его как бы гото­ви­ли, а затем уже про­хо­дил к кар­ти­нам совре­мен­ных худож­ни­ков. То есть созда­ние пер­во­го в Рос­сии пуб­лич­но­го музея закла­ды­ва­ло идею просвещения.

— После при­хо­да боль­ше­ви­ков кол­лек­ции Эрми­та­жа ста­ли выво­зить и рас­про­да­вать. На аук­ци­о­нах в сто­ли­цах запад­ных стран выстав­ля­лись кар­ти­ны Тье­по­ло, Рубен­са, Яна ван Эйка, Рафа­э­ля. Новая власть нанес­ла удар по про­све­ти­тель­ской идее Эрми­та­жа. Как вы счи­та­е­те, был бы музей дру­гим, если бы уда­лось сохра­нить мно­гие выве­зен­ные шедевры?

— Эрми­таж был бы вели­чай­шим музе­ем, эти рас­про­да­жи — неухо­дя­щая боль для чело­ве­ка, кото­рый живёт искус­ством. В 80–90‑е годы рабо­та­ла комис­сия, кото­рая пере­смат­ри­ва­ла атри­бу­цию Рем­бранд­та, пото­му что в мире появи­лось очень мно­го его поло­тен, кото­рые чело­век про­сто не мог напи­сать за свою жизнь. В нашем музее оста­лось 24 кар­ти­ны Рем­бранд­та, из них одно­знач­но при­знан­ных — 14, а из семи про­дан­ных — все семь! Об Эрми­та­же даже гово­ри­ли, что это «вели­кий музей без шедевров».

— Если бы слу­чил­ся пожар и мож­но было бы спа­сти толь­ко один шедевр, что бы вы взяли?

— В такой ситу­а­ции нуж­но было бы спа­сать то, что нахо­дит­ся рядом.

— Кого из худож­ни­ков и какие их кар­ти­ны вы боль­ше все­го цените?

— Это будет длин­ный спи­сок. «Даная» Рем­бранд­та, «Свя­той Себастьян» Тици­а­на — это один из вели­чай­ших шедев­ров миро­вой живо­пи­си, «Бла­го­ве­ще­ние» Симоне Мар­ти­ни, «Пер­сей и Андро­ме­да» Рубен­са, «Семей­ный порт­рет» ван Дей­ка, «Саво­яр» Анту­а­на Ват­то, одно из самых люби­мых тво­ре­ний — «Тро­и­ца» Андрея Руб­лё­ва. Всё вре­мя, смот­ря на эти про­из­ве­де­ния, я обо­га­ща­юсь, обра­щаю вни­ма­ние на то,чего не видел раньше.

— Как вы дума­е­те, что вкла­ды­ва­ют худож­ни­ки в свои рабо­ты, отче­го их кар­ти­ны пора­жа­ют спу­стя века. Это толь­ко неве­ро­ят­ная техника?

— Нет, это, в первую оче­редь, отно­ше­ние к тому, что они дела­ют. Я все­гда вспо­ми­наю повесть Гого­ля «Порт­рет». Мож­но про­дать товар и стать мод­ным и обес­пе­чен­ным худож­ни­ком, а мож­но, как Алек­сандр Ива­нов, сидеть в нище­те и 25 лет тво­рить один холст! Когда чело­век вкла­ды­ва­ет всю душу и мыс­ли в про­из­ве­де­ние, пыта­ет­ся доне­сти это до нас, тогда и полу­ча­ют­ся такие вели­кие кар­ти­ны. Тогда и воз­ни­ка­ет «Тро­и­ца» Андрея Руб­лё­ва. Научить­ся это­му невозможно!

— Но нуж­но ли искус­ство обыч­но­му человеку?

— Жизнь слож­на, жесто­ка и неспра­вед­ли­ва… Искус­ство помо­га­ет с этим мириться.

Читай­те так­же интер­вью с режис­сё­ром Алек­сан­дром Кли­мен­ко о кине­ма­то­гра­фе 1990‑х, Алек­сее Бала­ба­но­ве и цен­зу­ре при капитализме.