Там вообще не надо будет умирать. 10 советских утопий

Совет­ская исто­рия нераз­рыв­но свя­за­на с уто­пиз­мом и уто­пи­я­ми. От ран­них работ Андрея Пла­то­но­ва, где он с прак­ти­че­ски рели­ги­оз­ным жаром пред­ве­ща­ет при­ход ново­го мира, и до Мира Полу­дня бра­тьев Стру­гац­ких — ком­му­ни­сти­че­ские уто­пии ока­за­лись мно­го­гран­ны­ми и разнообразными.

Уто­пи­че­ские тек­сты ярко вспых­ну­ли в канун и сра­зу после рево­лю­ции, а в ста­лин­ское вре­мя фак­ти­че­ски ока­за­лись под запре­том, как и в дру­гих режи­мах, пола­гав­ших себя почти что осу­ществ­лён­ны­ми уто­пи­я­ми. Писа­те­лям-фан­та­стам раз­ре­ша­лось гля­деть толь­ко в бли­жай­шее буду­щее, в «зав­траш­ний день, отде­лён­ный от наших дней одним-двум десят­ка­ми лет, а может быть, даже про­сто годами».

Вто­рой всплеск уто­пиз­ма свя­зан с «отте­пе­лью». С одной сто­ро­ны, здесь сыг­ра­ла вера в неоста­но­ви­мый науч­но-тех­ни­че­ский про­гресс: ещё чуть-чуть, и мы поле­тим на новые пла­не­ты и осво­им тер­мо­ядер­ный син­тез. С дру­гой — чут­кое вни­ма­ние к воз­вра­ще­нию «ленин­ско­го насле­дия», к рево­лю­ции 1917 года.

Уто­пизм, каза­лось, рух­нул вме­сте с СССР. Одна­ко мно­гие тео­ре­ти­ки при­зы­ва­ют не сбра­сы­вать его со сче­тов. Уто­пия — это не в послед­нюю оче­редь зер­ка­ло, ука­зы­ва­ю­щее на недо­стат­ки обще­ства. Посмот­рим в десять таких зер­кал ХХ века.


Александр Богданов. «Красная звезда» (1908)

Текст Бог­да­но­ва напи­сан ещё до рево­лю­ции 1917 года, тем не менее было бы слож­но не вклю­чить его в эту под­бор­ку. Это пер­вая, опе­ре­див­шая вре­мя, совет­ская уто­пи­че­ская фан­та­сти­ка, да ещё и с явной огляд­кой на Мора, Кам­па­нел­лу и дру­гих клас­си­че­ских авто­ров уто­пий. Завяз­ка сюже­та: к соци­ал-демо­кра­ту в раз­гар рево­лю­ци­он­ной борь­бы при­хо­дит мар­си­а­нин, тоже соци­а­лист, и пред­ла­га­ет сле­тать на Марс — и завертелось.

Эпо­ха про­ры­тия кана­лов была вре­ме­нем боль­шо­го про­цве­та­ния во всех обла­стях про­из­вод­ства и глу­бо­ко­го зати­шья в клас­со­вой борь­бе. Спрос на рабо­чую силу был гро­мад­ный, и без­ра­бо­ти­ца исчез­ла. Но когда Вели­кие рабо­ты закон­чи­лись, а вслед за ними закон­чи­лась и шед­шая рядом капи­та­ли­сти­че­ская коло­ни­за­ция преж­них пустынь, то вско­ре раз­ра­зил­ся про­мыш­лен­ный кри­зис, и «соци­аль­ный мир» был нару­шен. Дело пошло к соци­аль­ной рево­лю­ции. И опять ход собы­тий был доволь­но мир­ный: глав­ным ору­жи­ем рабо­чих были стач­ки, до вос­ста­ний дело дохо­ди­ло лишь в ред­ких слу­ча­ях и в немно­гих мест­но­стях, почти исклю­чи­тель­но в зем­ле­дель­че­ских районах.


Вольф и Аба Гордины. «Анархия в мечте. Страна-Анархия» (1919)

Облож­ка совре­мен­но­го изда­ния от «Common Place»

Роман­ти­че­ски-анар­хист­ская «поэ­ма», как заяв­ля­ли сами авто­ры, о чудес­ной стране, лежа­щая где-то на сты­ке клас­си­че­ский уто­пий и визи­о­нер­ства Хлеб­ни­ко­ва и Мале­ви­ча. В поэ­ме есть типич­ная фигу­ра про­вод­ни­ка, пока­зы­ва­ю­ще­го геро­ям новый мир. Пять солнц в небе, теле­ки­нез, лета­ю­щие лоша­ди и про­чие чуде­са мира, отка­зав­ше­го­ся от жёст­кой науч­ной рациональности.

И гла­зам нашим откры­лась стра­на Чудо.
Стра­на Анар­хия рас­по­ло­же­на на пяти горах.
Гора горы выше.
Пер­вая гора назы­ва­ет­ся Равенство.
Вто­рая гора — Братство.
Тре­тья гора — Любовь.
Чет­вёр­тая гора — Свобода.
Пятая гора — Творчество.
На пер­вой горе воз­двиг­ну­та вели­кая, высо­кая ста­туя. Она сотво­ре­на из мра­мо­ра борьбы.


Александр Чаянов. «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» (1920)

Алек­сандр Чая­нов — эко­но­мист, делав­ший став­ку на кре­стьян­ское хозяй­ство. Соб­ствен­но гово­ря, «Путе­ше­ствие…» — это и есть план Чая­но­ва, изло­жен­ный в фор­ме бел­ле­три­сти­ки. Горо­да не нуж­ны, вся сила в кре­стьян­ских коопе­ра­ти­вах, рав­но­мер­но раз­бро­сан­ных по Зем­ле. Люди научи­лись с помо­щью управ­ле­ния маг­нит­ным полем регу­ли­ро­вать пого­ду — и вое­вать тоже.

Алек­сей узнал, что 7 сен­тяб­ря три армии гер­ман­ско­го Все­обу­ча, сопро­вож­да­е­мые туча­ми аэро­пла­нов, вторг­лись в пре­де­лы Рос­сий­ской кре­стьян­ской рес­пуб­ли­ки и за сут­ки, не встре­чая ника­ких при­зна­ков не толь­ко сопро­тив­ле­ния, но даже живо­го насе­ле­ния, углу­би­лись на 50, а места­ми и на 100 вёрст.

В 3 часа 15 минут ночи на 8 сен­тяб­ря по зара­нее раз­ра­бо­тан­но­му пла­ну метео­ро­фо­ры погра­нич­ной поло­сы дали мак­си­маль­ное напря­же­ние сило­вых линий на цик­лоне мало­го ради­у­са, и в тече­ние полу­ча­са мил­ли­он­ные армии и десят­ки тысяч аэро­пла­нов были бук­валь­но сме­те­ны чудо­вищ­ны­ми смер­ча­ми. Уста­но­ви­ли вет­ро­вую заве­су на гра­ни­це, и выслан­ные аэро­са­ни Тары ока­зы­ва­ли посиль­ную помощь повер­жен­ным пол­чи­щам. Через два часа бер­лин­ское пра­ви­тель­ство сооб­щи­ло, что оно пре­кра­ща­ет вой­ну и выпла­чи­ва­ет вызван­ные ею издерж­ки в любой форме.

Тако­вой фор­мой рус­ский Сов­нар­ком избрал несколь­ко десят­ков поло­тен Бот­ти­чел­ли, Доме­ни­ко Вене­ци­а­но, Голь­бей­на, Пер­гам­ский алтарь и 1000 китай­ских рас­кра­шен­ных гра­вюр эпо­хи Танг, а так­же 1000 пле­мен­ных быков-производителей.


Андрей Платонов. «Сатана мысли» (1922)

Порт­рет Андрея Пла­то­но­ва. Худож­ник Нико­лай Калита

Дикая смесь фрей­диз­ма, апо­ка­лип­ти­ки, бого­ис­ка­тель­ства и тео­рии Эйн­штей­на, исто­рия инже­не­ра Вогу­ло­ва, кото­рый пере­нёс энер­гию нераз­де­лён­ной люб­ви на пере­строй­ку все­лен­ной. Как и в дру­гих сво­их рас­ска­зах этих лет, Пла­то­нов созда­ёт мир, насе­лён­ный буд­то бы пер­со­на­жа­ми из гастев­ской «Баш­ни», кото­рые неустан­но рабо­та­ют и поги­ба­ют ради стро­и­тель­ства ново­го мира. Точ­нее, раз­ру­ше­ния мира суще­ству­ю­ще­го: конеч­ная точ­ка замыс­ла Вогу­ло­ва — это «раз­ме­тать все­лен­ную без стра­ха и жало­сти», даже если Золо­той Век уже достигнут.

Вогу­лов про­сто полу­ча­е­мые из про­стран­ства све­то­вые лучи «охла­ждал», тор­мо­зил инфра­по­лем и полу­чал вол­ны нуж­ной дли­ны и часто­ты пере­мен. Неза­мет­но и неожи­дан­но для себя он решил вели­чай­ший за всю исто­рию энер­ге­ти­че­ский вопрос чело­ве­че­ства, как с наи­мень­шей затра­той живой силы полу­чить наи­боль­шее коли­че­ство год­ной в рабо­ту энер­гии. Затра­та живой силы тут ничтож­на — фаб­ри­ка­ция резо­на­то­ров-транс­фор­ма­то­ров све­та в ток, а энер­гии полу­ча­лось, точ­но выра­жа­ясь, бес­ко­неч­ное коли­че­ство, ибо вся все­лен­ная впря­га­лась в стан­ки чело­ве­ка, если далё­кие пре­де­лы все­лен­ной услов­но назвать бес­ко­неч­но­стью, ведь все­лен­ная — физи­че­ский свет. Энер­ге­ти­ка и, зна­чит, эко­но­ми­ка мира были опро­ки­ну­ты: для чело­ве­че­ства насту­пил дей­стви­тель­но золо­той век — все­лен­ная рабо­та­ла на чело­ве­ка, пита­ла и радо­ва­ла его.


Александр Ярославский. «Поэма анабиоза» (1922)

Яро­слав­ский — поэт-био­кос­мист, воль­но пере­кла­ды­ва­ю­щий в сти­хах идеи Нико­лая Фёдо­ро­ва и отча­сти пред­вос­хи­тив­ший совре­мен­ный транс­гу­ма­низм. Един­ствен­ная насто­я­щая и окон­ча­тель­ная рево­лю­ция для него — рево­лю­ция био­кос­ми­че­ская, кото­рая побе­дит саму смерть, что и будет насто­я­щей вопло­щён­ной утопией.

Бес­смер­тье здесь, на земле
Удел чело­ве­чий — отныне.
Кто может живо­му велеть
Рас­та­ять в хао­са пучине?

Смерть,
Долой,
В гроба!

Вме­сте с Богом и рух­ля­дью прочей!
Сомкнут бес­тре­пет­ный строй —
И тебя за гор­ло, судьба —
Био­лог, поэт и рабочий!!


Иван Ефремов. «Туманность Андромеды» (1957)

Англо­языч­ное изда­ние романа

Один из пер­вых совет­ских фан­та­сти­че­ских тек­стов, пока­зав­ший, что запрет на уто­пи­че­ское, на вооб­ра­же­ние далё­ко­го буду­ще­го, боль­ше не рабо­та­ет. Уто­пия Ефре­мо­ва холод­на и сте­риль­на, а пер­со­на­жей тут часто назы­ва­ют кар­тон­ны­ми — но вли­я­ние рома­на на даль­ней­шее раз­ви­тие фан­та­сти­ки слож­но пере­оце­нить. Ни одна кос­ми­че­ская сага невоз­мож­на без огляд­ки на «Туман­ность Андромеды».

Рас­свет уже рдел на кор­пу­се древ­не­го звез­до­лё­та и на лёг­ких ажур­ных кон­ту­рах зда­ний, а Мвен Мас всё ещё мерил бал­кон широ­ки­ми шага­ми. Ещё ни разу он не испы­ты­вал тако­го потря­се­ния. Вос­пи­тан­ный в общих пра­ви­лах эры Вели­ко­го Коль­ца, он про­шёл суро­вую физи­че­скую закал­ку и с успе­хом выпол­нил свои подви­ги Гер­ку­ле­са. Так в память пре­крас­ных мифов Древ­ней Элла­ды назы­ва­лись труд­ные дела, выпол­няв­ши­е­ся каж­дым моло­дым чело­ве­ком в кон­це школь­но­го пери­о­да. Если юно­ша справ­лял­ся с подви­га­ми, то счи­тал­ся достой­ным при­сту­пить к выс­шей сту­пе­ни образования.


Николай Носов. «Незнайка в Солнечном городе» (1958)

Начи­на­ет­ся эта книж­ка как пере­ло­же­ние Кам­па­нел­лы для самых малень­ких: Незнай­ка с дру­зья­ми посе­ща­ет город, где все­гда све­тит солн­це и ездят футу­ри­сти­че­ские маши­ны. А затем неожи­дан­ный финт: чужа­ки, а имен­но сам Незнай­ка, ока­зы­ва­ют­ся опас­ны­ми для Уто­пии и сво­и­ми дей­стви­я­ми чуть не раз­ру­ша­ют её. Напо­сле­док — немно­го при­тор­ной морали.

Он свер­нул к тро­туа­ру и оста­но­вил маши­ну. Дру­зья вылез­ли из неё и заша­га­ли по ули­це, гля­дя по сто­ро­нам. А вокруг было на что посмот­реть. По обе­им сто­ро­нам ули­цы сто­я­ли мно­го­этаж­ные дома, кото­рые пора­жа­ли сво­ей кра­со­той. Сте­ны домов были укра­ше­ны затей­ли­вы­ми узо­ра­ми, а навер­ху под кры­ша­ми были боль­шие кар­ти­ны, нари­со­ван­ные ярки­ми, раз­но­цвет­ны­ми крас­ка­ми. На мно­гих домах сто­я­ли фигу­ры раз­лич­ных зве­рей, выте­сан­ные из кам­ня. Такие же фигу­ры были вни­зу у подъ­ез­дов домов.


Аркадий и Борис Стругацкие. «Далёкая радуга» (1964)

Гово­ря об уто­пи­ях Стру­гац­ких, в первую оче­редь вспо­ми­на­ют «Пол­день, XXII век» — набор очер­ков о путях и дости­же­ни­ях чело­ве­че­ства и чело­ве­ка, но «Далё­кая раду­га» инте­рес­на в дру­гом аспек­те. Напи­сан­ная на самом излё­те «отте­пе­ли», эта повесть, как и дати­ру­е­мая теми же года­ми «Труд­но быть богом», под­вер­га­ет Уто­пию испы­та­нию. Как пишет иссле­до­ва­тель фан­та­сти­ки и уто­пий Дар­ко Сувин, в них «уто­пи­че­ская эти­ка под­вер­га­ет­ся испы­та­нию анти­уто­пи­че­ской тьмой».

Сюжет: на дво­ре очень уют­ный ком­му­низм, люди успеш­но осва­и­ва­ют даль­ние миры, далё­кая пла­не­та Раду­га пре­вра­ще­на в поли­гон для иссле­до­ва­ний нуль-транс­пор­ти­ров­ки. Экс­пе­ри­мент вызы­ва­ет так назы­ва­е­мую Вол­ну из «вырож­ден­ной мате­рии», кото­рую учё­ные оста­но­вить не в силах. Ну, и начи­на­ют­ся вся­кие мораль­ные выбо­ры. Здесь ещё нет нераз­ре­ши­мых дилемм позд­них тек­стов Стру­гац­ких, и уто­пи­че­ская эти­ка в целом побеж­да­ет — но, кажет­ся, авто­ры сами заво­ро­же­ны кар­ти­ной раз­ру­ше­ния, пани­ки и гибе­ли планеты.

Степ­ная зона тяну­лась до само­го Грин­фил­да, и Роберт про­ско­чил её со сред­ней ско­ро­стью пять­сот кило­мет­ров в час. Фла­ер нёс­ся над сте­пью, как бло­ха, — огром­ны­ми прыж­ка­ми. Сле­пя­щая поло­са ско­ро вновь скры­лась за гори­зон­том. В сте­пи всё каза­лось обыч­ным: и сухая щети­ни­стая тра­ва, и дро­жа­щие маре­ва над солон­ча­ка­ми, и ред­кие поло­сы кар­ли­ко­во­го кустар­ни­ка. Солн­це пали­ло бес­по­щад­но. И поче­му-то нигде не было ника­ких сле­дов ни зер­но­ед­ки, ни птиц, ни ура­га­на. Навер­ное, ура­ган раз­ме­тал всю эту жив­ность и сам зате­рял­ся в этих бес­плод­ных, извеч­но пустын­ных про­сто­рах Север­ной Раду­ги, самой при­ро­дой пред­на­зна­чен­ных для сума­сшед­ших экс­пе­ри­мен­тов нуль-физи­ков. Одна­жды, когда Роберт был ещё нович­ком, когда Сто­ли­цу назы­ва­ли ещё про­сто стан­ци­ей, а Грин­фил­да не было вооб­ще, Вол­на уже про­хо­ди­ла в этих местах, вызван­ная гран­ди­оз­ным опы­том покой­но­го Лю Фын-чена, тогда всё здесь было чер­но, но про­шло все­го семь лет, и цеп­кая непри­хот­ли­вая тра­ва вновь оттес­ни­ла пусты­ню дале­ко на север, к самым рай­о­нам извержений.


Владимир Савченко. «За перевалом» (1984)

Несмот­ря на столь позд­ний год пуб­ли­ка­ции, текст Савчен­ко идей­но насле­ду­ет отте­пель­ным уто­пи­ям, да и напи­сан роман как раз­ви­тие соб­ствен­но­го ран­не­го рас­ска­за «Про­буж­де­ние про­фес­со­ра Берна».

Учё­ный Аль­фред Берн погру­жа­ет себя в ана­би­оз и про­сы­па­ет­ся в XXII веке, где царит уто­пия. Впро­чем, она похо­жа на Пол­день Стру­гац­ких толь­ко вни­ма­ни­ем к ланд­шафт­но­му дизай­ну и озе­ле­не­нию — мир Савчен­ко гораз­до жёст­че, без­эмо­ци­о­наль­нее, бли­же клас­си­че­ским уто­пи­че­ским рома­нам про­шло­го. Чужа­ку из ХХ века в нём неуют­но: люди буду­ще­го не зна­ют, что такое «ложь», но без тру­да пони­ма­ют, когда вы врё­те. И под их неми­га­ю­щим и посто­ян­но оце­ни­ва­ю­щим взгля­дом жить было бы, навер­ное, тяже­ло. И то, что для самой кни­ги ока­за­лось ско­рее хеп­пи-эндом, для Бер­на — катастрофа.

Он, как и все, обла­да­ет теперь индек­со­вым име­нем, кото­рое явля­ет­ся и име­нем, и крат­кой харак­те­ри­сти­кой, и адре­сом для свя­зи и обслу­жи­ва­ния через ИРЦ — доку­мен­том. Оно состав­ля­ет­ся из индек­сов собы­тий, заня­тий, дел, в кото­рых чело­век оста­вил след. Имя его Аль­до­би­ан 42/256. Аль — от Аль­фре­да, осталь­ное: био­лог, спе­ци­а­лист по ана­би­о­зу; в чис­ли­те­ле дро­би био­ло­ги­че­ский воз­раст, в зна­ме­на­те­ле календарный.


Юрий Рытхэу. «Интерконтинентальный мост» (1989)

Очень ред­кий для кон­ца СССР зверь — уто­пия, напи­сан­ная по кано­нам соц­ре­а­лиз­ма. В мире неда­лё­ко­го буду­ще­го ком­форт­но и мир­но — под муд­рым оком ООН СССР и США закон­чи­ли гон­ку воору­же­ний и сосу­ще­ству­ют как луч­шие дру­зья, корен­ные наро­ды име­ют пра­во на рас­по­ря­же­ние сво­ей зем­лёй, пре­кра­ти­лось хищ­ни­че­ское истреб­ле­ние живот­но­го мира. А дра­ма тек­ста стро­ит­ся вокруг стро­и­тель­ства моста через Берин­гов про­лив, кото­рый дол­жен сим­во­ли­че­ски объ­еди­нить людей раз­ных континентов.

Прав­да, не сра­зу, но со вре­ме­нем повсе­мест­но и навсе­гда было запре­ще­но про­из­вод­ство и упо­треб­ле­ние алко­го­ля, даже пива. Так­же запре­ща­лось при­во­зить любые алко­голь­ные напит­ки на Север. Сна­ча­ла под­ня­лось нечто вро­де бун­та, осо­бен­но сре­ди при­ез­жих. Но это про­дол­жа­лось недол­го, так как сто­рон­ни­ки пития не мог­ли при­ве­сти ни одно­го разум­но­го дово­да в поль­зу алко­го­ля. Ни одно­го! Зато за его запре­ще­ние были такие вес­кие аргу­мен­ты, что вся­кий мало-маль­ски разум­ный чело­век пони­мал и при­ни­мал их. При­ме­ру Чукот­ки после­до­ва­ли дру­гие обла­сти Севе­ра — Кам­чат­ка, Тай­мыр и боль­шая часть Сиби­ри… К нача­лу двух­ты­сяч­но­го года выпив­ка счи­та­лась такой же непри­лич­ной, как сига­ре­та во рту.

Поделиться