Культовый советский сериал обошёл меня стороной. Он не был частью моей повседневности — и те выпуски, что появлялись на экране в годы осознанного детства, воспринимались как малопонятное кино для взрослых. Но было одно примечательное исключение. Дело № 20 (1987 год) снималось в моём подмосковном посёлке. Мы всей семьёй открыли рты, когда увидели знакомые места — станцию, универмаг, отделение милиции. Словно отворилось окно из нашего обыденного мира в волшебный мир телевидения и кино; будто все мы оказались и по эту сторону экрана, и по ту.
Лет через тридцать мне захотелось вновь испытать чудо встречи — теперь уже с моим прошлым и прошлым моей страны. «Картинки» из 1987-го — вот что меня влекло, и они сработали. Я испытал щемящее чувство утраты мира, который уже не вернётся: подмосковные посёлки за тридцать лет изменились до неузнаваемости.
Я захотел прожить это чувство ещё. Но оказалось, что «Знатоки» — это куда больше, чем образ моего микрокосма. Выяснилось, что сериал, снимавшийся на протяжении восемнадцати лет (1971–1989), честно запечатлел множество деталей ушедшей цивилизации.
Слово «честно» вполне можно заменить на «нечаянно». Фильм, появившийся по инициативе министра внутренних дел Николая Щёлокова, был призван создать у широких зрительских масс позитивный образ сотрудников милиции. Его идеологическое содержание было безупречным: за этим следил главный консультант, имя которого появлялось в титрах сразу после главных героев. Поэтому те отдельные «перегибы на местах», в результате которых Щёлоков лишился своего поста, а позже застрелился, в нём никак не могли быть отражены. Милиция безупречна, чего не скажешь о том контексте, в котором она работает. И вот это — самое важное.
Вернее, так я полагал до того, как, пользуясь коронавирусным карантином, просмотрел все серии «Знатоков» до единой — они стали мне как родные. В какой-то момент я понял, что хочу обнять Пал Палыча, когда Шурик и Зинуля толкают его к какому-то разврату (к примеру, не сидеть на работе до полуночи, а пойти домой). А он, глядя на них сверху вниз, характерно поводит головой и поджимает губы, скрывая улыбку. В такие минуты мне кажется, что это самый добрый человек на свете. Впрочем, общепризнанно, что Знаменский — самый скучный из Знатоков. Даже Георгий Мартынюк признавался, что роль ему поднадоела, а культуролог Игорь Кобылин совершенно безжалостен в своей оценке:
Во многих фильмах преступники — это со вкусом одетые, тонкие, умные, образованные люди, хорошо разбирающиеся в искусстве, живущие насыщенной и интересной жизнью. А противостоят им безжизненные и унылые моралисты-следователи, чьим культурным горизонтом навсегда останется скучная рыбалка.
И, не сомневаюсь, предполагаемое восхищение авторов фильма преступниками откликалось у части аудитории. Но актёры, безусловно, справились с задачей по созданию позитивного образа милиции, хотя непредвиденным следствием стало то, что органы внутренних дел разделились в массовом сознании на майора Знаменского и его друзей — и всех остальных. Отчаявшиеся граждане писали Пал Палычу письма на Петровку с просьбами о заступничестве и справедливости, а подследственные ставили его в пример своим следователям.
Но в этом эссе я хотел бы обратиться не к художественной ценности сериала, а к тем деталям, которые послужили вдохновением и для дискуссии в ЖЖ, и для процитированной выше учёной статьи в «Неприкосновенном запасе». К образу эпохи, созданному словно между делом.
От дела № 20 я шёл вглубь, методично просматривая цветных «Знатоков». А потом решил посмотреть чёрно-белых, и тут меня ждал сюрприз. Дело в том, что зрелые «Знатоки» довольно сильно затянуты: современный зритель вряд сможет осилить некоторые сцены без специальной подготовки. А первые серии, хоть и снятые в жанре телеспектакля, оказались невероятно динамичными и с неординарными сюжетами (есть даже разоблачение иностранного шпиона). Пал Палыч там совсем не тот, к которому я успел привыкнуть — он дерзок (почти как в «Щите и мече») и порой жёстко осаживает зарвавшегося Шурика.
Некий новый этап начинается с дела № 9 (1974) — меньше адреналина, больше психологизма. Если в первый год создания сериала было снято пять серий, а во второй — четыре, то в дальнейшем появляется по одному делу в год (некоторые были двух- или трёхсерийными). И дела эти куда спокойнее первых — воистину в духе эпохи. Эпохи застоя.
Сказать, что мир, в котором снимались дела с десятого (1975) по двадцатое (1987), не менялся, было бы грубым упрощением. Но оно простительно, если взглянуть на реальность, которую мы видим в последующих сериях. На протяжении десяти лет не хотел жить честно «кто-то кое-где у нас порой». Да, ещё не все людские недостатки искоренены (как бы этого ни хотелось Пал Палычу), но система работает, а виновный будет найден и наказан.
Но вот в деле № 21 (1988) нам намекают, что «кое у кого» есть высокие покровители. Причём не «кое-где», а где надо. А дело № 22 (1989) рисует картину разворачивающегося коллапса: система уже не справляется в стране, где всё продаётся и покупается. Да и сколько осталось ей, этой системе? Этот обвал в течение буквально нескольких лет оставляет, пожалуй, самое гнетущее впечатление при полном погружении в мир «Знатоков». Кстати, неплохим антидотом служит дело № 23 (2002), снятое Владимиром Хотиненко: девяностые подходят к концу, а Пал Палыч сумел их пройти и остаться собой. Финальное же, пятисерийное дело рекомендовать к просмотру решительно не могу.
А теперь предлагаю взглянуть на те уникальные черты эпохи, что особенно впечатлили меня. Они представлены бессистемно — я записывал по ходу просмотра.
Непарадная Москва — особенно это видно в цветных сериях — выглядит так, словно не оправилась от послевоенной разрухи. Медленно разрушаются церкви без крестов, осыпаются фасады, подворотни откровенно страшны. Лучше понимаешь истоки лужковского стиля: вся эта яркость и лубочность стали реакцией на позднесоветскую неухоженность.
Официальная Москва (Петровка, 38 и прочие учреждения) напоминает казарму. Простейшие интерьеры, ужасные оконные рамы, двери со многими слоями краски. Обитатели не видят в этом ничего необычного, им норм. Аскетизм — и добродетель, и неизбежность. Знаменский в зимнюю стужу едет домой к маме на троллейбусе, и низкий уровень комфорта не вызывает в нём недовольства или протеста.
Больше тревожит аскетизм технического оснащения советской милиции. ГАЗ-21 и ГАЗ-24 были прекрасными автомобилями для своего времени, только время проходило предательски быстро. Представляя себе чувства тех, кто видел полицейские машины из американских фильмов на закрытых видеопоказах в восьмидесятые, думаю, что люди эти оказались потеряны для советской власти. Впрочем, в деле № 12 (1978) за преступникам гонится милицейская BMW (одна из этих, видимо).
Революция случилась совсем недавно: дело № 1 (1971) и дело № 6 (1972). Полно людей, помнящих старый мир, даже старающихся не замечать советскую власть. Мы можем увидеть настоящую дремучую крестьянку, которая десятилетиями служит своей барыне, нисколько не изменившей дореволюционным привычкам. А ещё среди рядовых граждан сохраняется бытовая религиозность, к которой авторы фильма не демонстрируют какого-либо отношения — просто запечатлённый факт жизни. И тут контраст с воинствующим атеизмом комедий Гайдая.
А война была буквально вчера. Революция и война — главные источники появления предметов роскоши (произведений искусства, ювелирных изделий) у советских людей. Два периода, когда ценность ценностей упала практически до нуля и наиболее проворные присвоили их себе. От обстоятельств, при которых возникла частная коллекция в деле № 14 (1979), стынет кровь в жилах: умиравший от голода в блокадном Ленинграде профессор отдал полотна «за полстакана крупы и шесть кусков сахара».
Счастливые обладатели ценностей не так уж счастливы, даже если приобрели их более честным путём. Потому что легальной возможности конвертировать их в капитал нет, это на Западе коллекционер — миллионер. Здесь же можно в лучшем случае прославиться, передав свою коллекцию местному музею. Без каких-либо гарантий, что она тут же не отправится в запасник. Однако путём хитрых комбинаций сомнительную ценность можно превратить в настоящую — например, обменяв Брейгеля на «Жигули».
Личный автомобиль — однозначный маркер достатка и успеха. Но также и источник бесконечных тревог. Мало того, что его — и всё, что от него можно отвинтить, — могут украсть, его ещё и негде обслуживать. Поэтому и приходится москвичке Рае из дела № 18 (1985) везти машину на ТО редко просыхающему механику-золотые руки в Подмосковье. А тот ее отдаёт (!) другому клиенту, чей автомобиль после аварии ремонту не подлежит.
Судя по делу № 7 (1972), полная перекраска машин — в порядке вещей. Причём новый слой наносят прямо по старой краске. Эта же серия демонстрирует проблемы с техоснащением в таксопарке, директор которого объясняет, почему сотрудники-новички вынуждены ездить на старых автомобилях: «У меня люди работают по 10–15 лет, что им, ездить на этом гробе?» Руководитель, впрочем, своим местом не дорожит, потому что «любой водитель получает лучше меня».
Вообще же чувствуется огромная значимость вещей: потребительских товаров, электроники, да и просто чего-то такого, что может разнообразить жизнь. У вас дома висела чеканка? Я смутно помню, что она почему-то считалась среди взрослых ценностью, хотя изготавливалась по простейшей технологии и имела копеечную себестоимость.
Именно вокруг подпольного производства чеканки разворачивается дело № 17 (1982). Даже не производства, а наклеивания этикеток на фабричную продукцию, чтобы выдать ту за народные промыслы. Кустарное ценится выше государственного. В условиях постоянного дефицита возникала потребность в украшении интерьера — чем-то хоть с малейшим намёком на уникальность. Забавная параллель с нашим переполненным вещами миром, где ценностями становятся NFT-котики.
В той же серии разворачивается чудовищная картина разложения русской деревни. Далеко ехать не надо, всё происходит под Москвой. Честный председатель колхоза идёт на сделку с жуликами, отряжая своих мужиков на фиктивное производство чеканки — от отчаяния. «Взяли за горло: взошло, не взошло — плати. Думал дыры залатать, людей закрепить твёрдой зарплатой, чтобы не разбегалися». Мужики получали свои двести — и пропивали, всё до копейки. Смотрят они из-за забора жуткими глазами на прибывших из столицы следователей — и зрителю страшно.
А кому же на Руси жить хорошо? Конечно же, гостю с юга, в которого в рамках спецмероприятий то и дело преображается Шурик. Он жаждет впечатлений и готов сорить деньгами, о происхождении которых ничего не говорится, хоть и добыты те явно нечестным путем. Впрочем, гость с юга достаточно безобиден — это просто добродушный и недалёкий бонвиван, не связанный с местным криминалом. Жулики смотрят на него со снисхождением и пытаются обмануть.
В деле № 21 (1988) мы видим людей, у которых есть шанс стать миллионерами лет так через десять (если доживут и приватизируют свои квартиры). Это жители Замоскворечья, которые жалуются следователям на отвратительное техническое состояние собственных домов, обслуживаемых местным ДЭЗом. Именно здесь нам впервые показывают, что у жулика-начальника ДЭЗа есть могущественные, но неназываемые покровители.
Один из самых распространённых (в сериале) нечестных путей обогащения — «гнать левак». То есть пользоваться государственными средствами производства в личных целях. Злоумышленники делают из сырья для булочек пирожные, манипулируя рецептами, и присваивают себе доход (дело № 4, 1972). Увеличивают количество брака на красильной фабрике, а отбракованную ткань продают заводу игрушек — там в неё одевают «левых» кукол (дело № 17, 1980). Обращает на себя внимание то, что злодеи неизменно чувствуют рынок лучше Госплана.
В советской экономике обретается масса предприимчивых граждан, которые были бы счастливы, если бы им разрешили проявлять инициативу. Это не только жулики. Невзрачный на вид сельхозкооператор из Черноземья (дело № 16, 1981) доступно объясняет милиционерам и зрителям, почему ему выгодно производить качественную ягоду (в отличие от колхоза) и почему предприниматель полезен государству: «А наживу от излишков он в магазин снесёт — насос купит для огорода или этот… рояль». Впрочем, история показала, что первыми, когда инициативу разрешили, преуспели всё-таки жулики.
И, наконец, последнее, что хочется сказать об ушедшей цивилизации, — она насквозь прокурена. Курят герои (включая Зиночку) и антигерои. Курят везде: в рабочем кабинете, дома и в гостях. Предложение сигареты — универсальный способ установления диалога. Табаком дымили безостановочно на протяжении всех чёрно-белых серий, но потом сценаристы получили указание это дело пресечь. Полагаю, после этого сериал стал отражать реалии советской жизни в гораздо меньшей степени.
Может сложиться впечатление, что со всеми подобными чертами Советский Союз эпохи застоя был не самым комфортным местом для жизни. Наверное, так выражается настроение автора этих строк: непрокуренный потребительский мир дня сегодняшнего, с его лофтами и велодорожками, мне очевидно удобнее.
Но среда, которую мы видим в фильме, — прямая прародительница нынешней. В ней жили по-разному образованные, по-разному небогатые люди с различной степенью удовлетворённости жизнью. Она была достаточно безопасна, вполне интересна, со своими трудностями и проблемами.
Где-то есть партия-рулевой, могучие вооружённые силы и наука мирового уровня — всё то, что делало Советский Союз державой глобального значения. Но всё это подразумевается, оставаясь за кадром — а зрители сериала, вместе с его героями, остаются на уровне повседневности. В том мире, который был навсегда, пока не кончился. И напоминания о нём продолжают вызывать у меня время от времени тёплые чувства — просто потому, что именно в нём я появился на свет.
Публикацию специально для VATNIKSTAN подготовил автор телеграм-каналов «Вечерний картограф» и «дугоизлазни акценат».
Читайте также «Captain Pronin — superstar: чему учит диско-милиционер из 1990‑х».