Карьера первого президента России Бориса Ельцина началась в Свердловске — почти 10 лет он был первым секретарём Свердловского обкома КПСС, то есть фактически руководителем области. В Свердловске ему удалось решить много проблем: улучшить снабжение города продуктами питания, отменить талоны на молоко, ускорить строительство новых птицефабрик и ферм. Однако этого было недостаточно для амбициозного политика. Заслуги не остались незамеченными, и в 1985 году 54-летнего Ельцина переводят в Москву. Каким же образом провинциальный партийный деятель за несколько лет превратился в политика общероссийского масштаба?
Первая должность Ельцина в Москве
Ельцин, ещё работая первым секретарём Свердловского обкома партии, критиковал последние годы правления Брежнева (когда того, правда, уже не было на свете). Нельзя сказать, что Борис Николаевич был очень смелым и совсем не волновался: первые выступления он читал по бумажке, нередко спотыкался и часто пил воду. Но этого хватило, чтобы прослыть членом партии «нового поколения» и привлечь внимание Горбачёва.
В апреле 1985 года Ельцин получил первый пост в Москве — возглавил отдел строительства ЦК КПСС. Уже в июне того же года его избирают первым секретарём Московского городского комитета (МГК) КПСС. Формально высшим должностным лицом в городах считались председатели исполнительных комитетов городского совета народных депутатов, но фактически городом управлял первый секретарь городского комитета партии. Одним словом, Ельцин на короткий период стал главой столицы и сосредоточил в своих руках масштабные полномочия. Впрочем, и ответственность за решения была значительной.
Секретари всегда находились на виду, а их ответственность распространялась на все сферы жизни города. Задач же было немало:
- выполнение планов всеми хозяйственными структурами города;
- состояние здравоохранения, образования, торговли, коммунального хозяйства, науки и прочих отраслей;
- контроль за органами правопорядка;
- назначение и освобождение от должностей чиновников и руководителей в партии некоторых ведомствах.
Первые секретари отвечали за состояние города в целом и за любые происшествия. Эту должность можно сравнить с современной должностью мэра.
Ельцин в роли московского «мэра»
Борис Николаевич попал в столицу без своей команды, поэтому вынужден был собирать её на месте. Кадровый вопрос он решал жёстко: уволил многих работников партийного аппарата столицы и первых секретарей райкомов. Он пытался обновить управленческий аппарат и получить в подчинение надёжных людей. На каждом заседании Ельцин освобождал от должности в среднем по пять чиновников разного ранга, включая руководителей силовых ведомств. Число секретарей в московском горкоме он сократил с семи до шести. Однако сформировать команду не получилось: всего через год с небольшим окажется, что поддержки в столице у Ельцина нет.
А у него были масштабные планы по преобразованию столицы. Ельцин считал, что промышленность нужно перенести за черту города, а внутри создавать потребительскую и культурную среду. Он даёт распоряжение разработать новый Генеральный план и вводит запрет на снос исторических зданий.
В 1986 году, после 39-летнего перерыва, возрождают традицию Дня города. Празднование 1986 года было довольно скромным — прошло всего несколько продуктовых ярмарок. 1987 год отметили более торжественно — демонстрацией с выступлением Ельцина на Мавзолее, парадом ретроавтомобилей и карнавальных платформ, тематическими баржами на Москве-реке («Москва — город пяти морей», «Москва — культурный центр»), концертами и фестивалями.
Столичная жизнь действительно оживилась. Активизировались поставки продуктов из областей и республик: на 1987 год Ельцин запросил у Украины миллион молочных поросят для Москвы. Часто лично участвовал в проверках складов и магазинов.
Отдельного упоминания стоит «борьба с привилегиями». Поведение Ельцина сильно отличалось от манеры вести себя у других высокопоставленных членов партии. Он демонстративно «был с народом»: по городу передвигался на общественном транспорте, на приём к терапевту ходил в районную поликлинику, покупал продукты в тех же магазинах, что и обычные граждане.
Евгений Киселёв вспоминал:
«…Вскоре одна моя коллега — дама весьма солидная и отнюдь не склонная верить слухам — ворвалась утром в редакцию чрезвычайно возбуждённая со словами: „Я только что видела Ельцина в троллейбусе!“ Из её сбивчивого рассказа выяснилось, что она случайно знала Ельцина в лицо, более того, слышала, что живёт он в доме неподалёку от Белорусского вокзала. „Еду я на 20‑м троллейбусе по улице Горького (так тогда ещё называлась Тверская), — продолжала она, — и на первой остановке после Белорусского входит высокий такой, солидный мужчина, седоватый, я сразу подумала: „Как он на Ельцина похож!“ Смотрю на него, смотрю и думаю: „А ведь это Ельцин и есть“. Когда я собралась выходить, не удержалась, подошла к нему, благо стоял он на задней площадке возле двери, и шёпотом спрашиваю: „Простите, пожалуйста, а вы тут у нас случайно не Ельциным работаете?“ Он смотрит на меня хитро и тоном заговорщика, тоже шёпотом, отвечает: „Но об этом никому ни слова„».
Сейчас такое поведение чиновников воспринимается как популизм, но для москвичей в 80‑е это было в новинку. Партийная элита всегда отделяла себя от «обычных граждан», передвигалась на личных автомобилях и закупалась в особых магазинах. Ельцин самостоятельно, без политтехнологов, придумавший, как сблизиться с людьми, быстро стал народным героем.
Из его интервью:
— А вот сегодня вы ехали на работу в гостиницу «Москва» на троллейбусе…
— Ну, бывает, конечно… Но в троллейбусе я не один, я там с народом, не страшно.
Критики, правда, утверждали, что в автобусы Ельцин пересаживался из личного автомобиля за одну-две остановки до места назначения, а в поликлинике побывал всего дважды. В любом случае он резко отличался от коллег по партии: активный, лёгкий на подъём, работоспособный. Носил тёмный костюм свободного кроя. Его прямолинейность, а нередко даже агрессивность, пугали партийную элиту и в итоге помешали его продвижению по карьерной лестнице. Уже тогда, впрочем, распространялись слухи о его болезненном пристрастии к алкоголю и неустойчивой психике. Позже, после знаменитой речи, Ельцина раскритикуют за показушный стиль руководства в Москве.
Скандальная речь: «Я неудобен и понимаю это»
Более всего московский период работы Ельцина запомнился речью, которую он произнёс на заседании Пленума ЦК КПСС. Борис Николаевич всегда критично отзывался о работе коллег, публично обвинял их в консервативности, неэнергичности и неэффективной работе. Кульминацией этого стала скандальная речь 21 октября 1987 года.
Вероятно, главная причина, почему Ельцин вдруг решил напрямую резко критиковать руководство партии — личная обида на то, что его избрание членом Политбюро затянулось на два года. Ухудшала положение острая критика, с которой ему регулярно приходилось сталкиваться. События развивались так.
В этот день в Москве было аномально туманно. Пленум собрался по формальному поводу: обсудить празднование 70-летия Октябрьской революции. Ничего примечательного не ожидалось, пока вдруг ближе к концу заседания Ельцин не поднял руку и не попросил выступить. Позже он рассказывал, что не готовил никакой речи специально, а все тезисы, которые хотел озвучить, записал на маленьком листочке бумаги.
Ельцин начал с того, что «полностью поддерживает» доклад генерального секретаря — так было принято, — но считает, что работу партии нужно перестраивать. Он заявил: «Надо на этот раз подойти, может быть, более осторожно к срокам провозглашения и реальных итогов перестройки в следующие два года». Призыв «всё время принимать поменьше документов и при этом принимать их постоянно больше», по его словам, вызывал на местах «какое-то неверие в эти постановления». Он отметил, что партийная власть сосредоточена в руках одного человека, а потому он ограждён от всякой критики. Ельцин говорил, что сложившаяся обстановка приведёт к новому культу личности, потому что многие слишком хвалят, «славословят» генерального секретаря.
Ельцин пожаловался, что к нему относятся предвзято: «В последнее время у меня не ладятся отношения с Лигачёвым. Ко мне придираются и необъективно оценивают мою работу». В завершении речи он попросил освободить его от должности кандидата в члены Политбюро и поста секретаря. Правда, со второго поста на момент выступления его уже сняли накануне.
Интересно, что Ельцин так остро высказывался не впервые: за месяц до выступления на Пленуме он написал письмо Горбачёву, где обозначил все эти тезисы и попросил снять себя с поста первого секретаря Московского отделения и исключить из кандидатов в члены Политбюро. Но Горбачёв не ответил на письмо, потому что, по его словам, в этот период был на отдыхе в Крыму.
После выступили ещё 12 человек. Все критиковали Ельцина. Москвичи называли его стиль работы «показушным», другие пожаловались, что к нему на приём невозможно попасть, а представители Украины ругали первого секретаря за требования многократно увеличить поставки мяса. Ельцин не встретил сочувствия и понимания среди коллег по партии. Они расценили речь как предательский удар в спину накануне 70-летия революции и как намерение внести раскол между московским и центральным аппаратом КПСС.
Реакция партии и общества
На следующий день газета «Правда» вышла с сухим отчётом о заседании, в котором ни слова не было о выступлении Ельцина. Ему это не понравилось и, по одной из версий, через самиздат, с помощью сподвижников, он распространил копию своей речи в Москве. Официальной информации не было. Молчали даже прогрессивные «Огонёк» и «Московские новости». Вторые только спустя месяц после выступления напечатали колонку Гавриила Попова, где автор довольно абстрактно рассуждал о политической борьбе.
Но, вопреки всему, о скандальной речи вскоре заговорила вся Москва.
Распространение через перепечатанные вручную копии привело к тому, что текст речи постоянно обрастал новыми деталями: более радикальными оценками и прямой критикой руководства партии. Отсутствие официальной стенограммы привело к тому, что в речь первого секретаря вкладывали то, что обсуждали на кухнях, и то, что давно хотели услышать на официальном уровне. В некоторых версиях Ельцин представал отчаянным борцом против «диктатуры партии». В действительности он говорил весьма аккуратно (это хорошо слышно на аудиозаписи), но самиздатовские версии наполнились вымышленными эмоциональными оценками и дерзкими комментариями: «Не надо, товарищ Лигачёв, на меня кричать и поучать меня не надо. Нет, я не мальчишка» или «Я вынужден просить Политбюро избавить меня от мелочной опеки Раисы Максимовны, от её почти ежедневных звонков и нагоняев».
Можете и сами сравнить два разных варианта речи, которые распространялись по рукам в то время.
Выступление вызвало в обществе самые разные реакции. Историк Александр Шубин вспоминал:
«В оппозиционной среде разгорелись бурные дискуссии о том, можно ли поддерживать высокого аппаратчика в борьбе с руководством партии. Я считал, что этого делать нельзя: поддерживать опального боярина было не в наших принципах, кроме того, было неизвестно, что он сказал. Но я считал нужным поддержать укрепление гражданского общества и демократических норм, потребовать опубликовать стенограмму пленума».
Журналист Борис Минаев отмечал:
«Ельцин был для меня частью Политбюро, партийной элиты. Мы знали, что он пытается наладить торговлю, решить хоть какие-то проблемы. Но всё равно это был шок, многие десятилетия до него никаких открытых выступлений против линии партии на пленумах и съездах не было».
Были и те, кто поддерживал Ельцина. Редактор информационного агентства «Панорама» Григорий Белонучкин вспоминал:
«Есть он — правильный, честный, а есть нечестные коммунисты… Из одних официальных источников было ясно, что Ельцина преследуют за критику. Появилось желание заступиться за Ельцина. Но я никак не мог этого сделать — разве что в письме домой написал, что этот пленум вызывает грустные ассоциации с 1927 годом, когда Троцкого и Зиновьева захлопывали и в конце концов исключили из партии».
Андрей Исаев (в 1980‑е участник нескольких социал-демократических и анархистских неформальных объединений, один из авторов современного Трудового кодекса) считал, что Ельцина нужно поддержать, чтобы расколоть «монолит КПСС». В Москве и Свердловске прошло несколько пикетов в поддержку Ельцина. Реакция была и за рубежом. Газета The New York Times 29 октября 1987 года написала:
«Господин Ельцин, бывший страстным сторонником горбачёвских попыток преобразить советское общество, шокировал Центральный комитет, заявив, что Горбачёв выстраивает культ личности, который грозит подорвать его же собственные программы. <…> Ельцин, по сведениям, критиковал и второго человека в партии, Егора Лигачёва, заявив, что у него не хватает сочувствия. В последовавшей за этим горячей дискуссии Лигачёв обвинил Ельцина в том, что тот плохой управленец, и заявил, что предупреждал о том, что глава московского горкома не соответствует своей должности. Замечания господина Лигачёва выглядели пощёчиной и господину Ельцину, и господину Горбачёву».
Официальная пресса отреагирует 12 ноября: речь Ельцина признают ошибочной, а его снятие с должности — справедливым «за крупные недостатки, допущенные в руководстве московской городской партийной организацией».
Последствия: была ли попытка самоубийства?
На официальном уровне все без исключения признали слова Ельцина политически ошибочными. Горбачёв же и вовсе считал, что Борисом Николаевичем двигало не волнение за успехи перестройки, а личные амбиции. По его мнению, в Ельцине «говорило уязвлённое самолюбие». К тому же, по мнению Горбачёва, тот плохо справлялся с ситуацией в столице, не мог лавировать между интересами разных групп и искал повод показать себя в лучшем свете. В 2001 году в интервью на радио «Эхо Москвы» Горбачёв вовсе признался, что жалеет, что «не отправил его, в соответствии со сложившейся в те времена практикой, послом в какую-нибудь далёкую африканскую или азиатскую страну».
В этот период Ельцин, несмотря на общую демократичность, остаётся частью номенклатуры и не представляет себя без неё. Поэтому он довольно быстро и сам признаёт свою речь «политически ошибочной» и обращается к Горбачёву с просьбой вернуть ему посты:
«Я остро переживаю случившееся и прошу конференцию отменить решение пленума по этому вопросу. Если сочтёте возможным отменить, тем самым реабилитируете меня в глазах коммунистов. И это не только личное, это будет в духе перестройки, это будет демократично и, как мне кажется, поможет ей, добавив уверенности людям».
Это письмо Горбачёв получит 3 ноября. Генсек ответил телефонным звонком, содержание которого остаётся доподлинно неизвестным. Сам Михаил Сергеевич говорил, что предлагал пост зампреда Госстроя, а Ельцин — что Горбачёв намекал на пенсию и прямо сказал, что больше не допустит его до политики.
9 ноября произошло ещё одно загадочное и неоднозначное событие: Ельцина нашли окровавленным в комнате отдыха МГК КПСС. Горбачёв считал, что «Ельцин канцелярскими ножницами симулировал покушение на самоубийство, по-другому оценить эти его действия было невозможно». Сам же Ельцин утверждал, что кто-то ночью на улице совершил на него покушение, а версия с самоубийством противоречит его характеру.
Ситуация, хоть и далась Ельцину тяжело, не сломила его. В январе 1988 года его назначат первым заместителем председателя Госстроя СССР — министром СССР. Он продолжит критиковать Лигачёва и летом 1988-го предложит вывести его из состава Политбюро, прямо говоря, что в застое виноват не только Брежнев, а вся партийная верхушка. Для развития карьеры Ельцин выберет новый путь и в марте 1989 года станет народным депутатом СССР по Москве. За него проголосовал 91,5% избирателей при явке в 90%. Политический путь будущего первого президента России продолжился, несмотря на серьёзное сопротивление старых политических кругов.
Читайте также «Выборы в Государственную думу 1999 года. Как это было».
