Сироты, аборты и ядерные испытания. Мария Ковригина — опальный министр здравоохранения СССР

Мария Дмит­ри­ев­на Коври­ги­на (1910–1995) все­гда хоте­ла быть обык­но­вен­ным вра­чом. Не вышло: её заме­ти­ли «свер­ху» и про­тив воли поса­ди­ли в мини­стер­ское крес­ло. Коври­ги­на устро­и­ла в совет­ском здра­во­охра­не­нии насто­я­щий пере­по­лох, умуд­ря­ясь без стра­ха кри­ти­ко­вать дей­ству­ю­щую власть и оста­вать­ся вер­ной ей до моз­га костей. Марию Дмит­ри­ев­ну недо­люб­ли­ва­ли, ува­жа­ли и боя­лись. Сей­час о скан­даль­ном мини­стре, увы, забыли.

VATNIKSTAN рас­ска­жет о том, как Коври­ги­на спа­са­ла детей-бло­кад­ни­ков в годы вой­ны, помо­га­ла бере­мен­ным и мно­го­дет­ным, рато­ва­ла за пре­кра­ще­ние ядер­ных испы­та­ний и руга­лась с Хрущёвым.


Деревенские бабы и септическая ангина

Жела­ние стать вра­чом при­шло к Марии Дмит­ри­евне не сра­зу. В дет­стве уро­жен­ка малень­ко­го села Тро­иц­кое, что сей­час нахо­дит­ся в Кур­ган­ской обла­сти, гре­зи­ла совсем о другом:

«…моя голу­бая меч­та была — стать пере­езд­ной сто­ро­жи­хой. Наш дом сто­ял рядом с пере­ез­дом через желез­но­до­рож­ное полот­но. На нём нес­ла дежур­ство сто­ро­жи­ха Мат­рё­на. Зави­дев поезд, она долж­на была оста­но­вить дви­же­ние через пере­езд. Но поез­да ходи­ли ред­ко, и Мат­рё­на име­ла мно­го сво­бод­но­го вре­ме­ни. Я зави­до­ва­ла Мат­рёне, дума­ла: сколь­ко же мож­но про­чи­тать книг на её работе?»

Кни­ги девуш­ка погло­ща­ла запо­ем. «Читать я мог­ла в любом поло­же­нии и даже во вре­мя ходь­бы, не сбав­ляя шага», — вспо­ми­на­ла Коври­ги­на. Её увле­кал не столь­ко сюжет, сколь­ко харак­те­ры геро­ев. Осо­бен­но нра­ви­лись ей «прав­дору­бы», бор­цы за спра­вед­ли­вость, гото­вые к само­по­жерт­во­ва­нию. Под­лые и бес­чест­ные нату­ры вызы­ва­ли не столь­ко гнев, сколь­ко жела­ние бороть­ся с ними, помо­гать себе и дру­гим. Это пока­за­тель­ный момент: всю жизнь Мария Дмит­ри­ев­на актив­но защи­ща­ла инте­ре­сы под­опеч­ных, не боясь непри­ят­но­стей, гро­зя­щих ей «свер­ху».

В юно­сти Коври­ги­ной было инте­рес­но всё: меч­та стать сто­ро­жем на желез­ной доро­ге сме­ни­лась жела­ни­ем рабо­тать на трак­то­ре, затем — попыт­кой выучить­ся на агро­но­ма. Энту­зи­азм девуш­ки заме­ти­ли в мест­ной ком­со­моль­ской ячей­ке. В 14 лет Марию при­ня­ли в ВЛКСМ и сде­ла­ли пионервожатой:

«…по тихим ули­цам наше­го села ров­ным стро­ем, под бара­бан­ный бой, в крас­ных пио­нер­ских гал­сту­ках заша­гал мой отряд, друж­но напевая:

Лей­ся песнь моя пионерская,
Буль, буль, буль, баклажечка
Поход­ная моя!»

«Мои ком­со­моль­ские годы пред­став­ля­ют­ся необык­но­вен­но бур­ным, стре­ми­тель­ным пото­ком, кото­рый не мог быть оста­нов­лен ни на один день, ни на один час», — рас­ска­зы­ва­ла Мария Дмит­ри­ев­на. Ком­со­моль­цы орга­ни­зо­вы­ва­ли избы-читаль­ни, пер­вые дет­ские сады и ясли, выхо­ди­ли на суб­бот­ни­ки. Коври­ги­на рас­ска­зы­ва­ла так­же о том, как они ста­ра­лись отвле­кать сель­скую моло­дёжь от хули­ган­ства и при­стра­стия к выпивке:

«Мы орга­ни­зо­ва­ли само­де­я­тель­ный моло­дёж­ный ансамбль под назва­ни­ем „Крас­ная руба­ха“. Мало­гра­мот­ные батра­ки и батрач­ки в „Крас­ной руба­хе“ успеш­но высту­па­ли, рас­кры­ва­ли свои при­род­ные талан­ты. Что­бы при­влечь в ком­со­мол деву­шек, иска­ли новые фор­мы рабо­ты, кото­рые были близ­ки им. Так воз­ни­ка­ли „крас­ные поси­дел­ки“, „вече­ра моло­дых прях“».

Через несколь­ко лет при­шлось, нако­нец, решить, на кого идти учить­ся. Жела­ние помо­гать дру­гим пере­си­ли­ло меч­ты о желез­ной доро­ге, книж­ках и трак­то­рах. «Уж очень мне хоте­лось помочь дере­вен­ским бабам — облег­чить их тяжё­лую участь хотя бы тем, что­бы спа­сать их от болез­ней», — вспо­ми­на­ла Мария Дмитриевна.

Мария Коври­ги­на в 1930 году

В янва­ре 1931 года Коври­ги­на посту­пи­ла на раб­фак при меди­цин­ском инсти­ту­те в Сверд­лов­ске. По реко­мен­да­ции ком­со­мо­ла её при­ня­ли сра­зу на тре­тий курс. Кажет­ся, всё скла­ды­ва­лось удач­но, но уже в сле­ду­ю­щем году нача­лись непри­ят­но­сти: Марию чуть не исклю­чи­ли из ком­со­мо­ла. В то вре­мя это гро­зи­ло отчис­ле­ни­ем из инсти­ту­та и про­бле­ма­ми с рабо­той в буду­щем. Виной все­му было сочув­ствие Коври­ги­ной сокурс­ни­цам — те не яви­лись на заня­тия из-за того, что отпра­ви­лись на вок­зал встре­чать при­е­хав­ших к ним мате­рей. Мария Дмит­ри­ев­на засту­пи­лась за «злост­ных прогульщиц»:

«Перед мои­ми гла­за­ми всё вре­мя воз­ни­ка­ла такая кар­ти­на. Вок­зал. Оста­но­вил­ся поезд. Из ваго­на вышли две незна­ко­мые меж­ду собой пожи­лые дере­вен­ские жен­щи­ны с меш­ка­ми и кор­зи­на­ми, в кото­рых они при­вез­ли доче­рям про­дук­ты… а их никто не встре­тил. В какую сто­ро­ну идти, как добрать­ся до места с этой боль­шой ношей?»

Доста­лось всем. Коври­ги­ной объ­яви­ли «стро­гий выго­вор за мед­ли­тель­ность раз­ре­ше­ния вопро­са о про­гуль­щи­ках-ком­со­моль­цах», а деву­шек, по-види­мо­му, не пожа­ле­ли и исклю­чи­ли из ВЛКСМ.

В мае 1934 года Марию Дмит­ри­ев­ну и двух её соуче­ниц отпра­ви­ли в дерев­ню Дуб­ро­во, что сей­час нахо­дит­ся в Перм­ском крае. Мест­ных жите­лей коси­ла неиз­вест­ная болезнь — тем­пе­ра­ту­ра под­ни­ма­лась выше соро­ка гра­ду­сов, гор­лом шла кровь, а воз­дух в боль­ни­це, где лежа­ли паци­ен­ты, по сло­вам Коври­ги­ной, был про­пи­тан «слад­ко­ва­то-гни­лост­ным запа­хом». «Пожи­лой врач, мед­сёст­ры и няни были оде­ты чуть ли не в про­ти­во­чум­ные костю­мы», — вспо­ми­на­ла она.

Марии Дмит­ри­евне пору­чи­ли каж­дый день объ­ез­жать сосед­ние дерев­ни, выяв­лять боль­ных. Смерт­ность была высо­кой, и адми­ни­стра­ция боль­ни­цы скры­ва­ла реаль­ное чис­ло забо­лев­ших. Воз­чик оста­нав­ли­вал­ся, не доез­жая до места — при­хо­ди­лось идти до дерев­ни пеш­ком и тай­ком обхо­дить избы, что­бы не устра­и­вать переполох.

При­чи­ной «сеп­ти­че­ской анги­ны» — такое назва­ние полу­чил новый недуг — стал эле­мен­тар­ный голод. Люди ели зёр­на пере­зи­мо­вав­ших под сне­гом пше­ни­цы, ржи, про­са и дру­гих зер­но­вых, кото­рые были зара­же­ны гриб­ком. К сожа­ле­нию, в вос­по­ми­на­ни­ях Коври­ги­на не уточ­ня­ет, что помог­ло спра­вить­ся с неду­гом: постав­ка каче­ствен­ной еды в дерев­ню или про­сто разъ­яс­ни­тель­ные бесе­ды с людь­ми. Так или ина­че, забо­ле­ва­е­мость вско­ре сни­зи­лась, а затем и вовсе прекратилась.

В 1936 году после окон­ча­ния учё­бы Марию Дмит­ри­ев­ну долж­ны были отпра­вить рабо­тать в челя­бин­скую боль­ни­цу. Одна­ко заве­ду­ю­щий облздра­ва заявил выпуск­ни­це, что её остав­ля­ют «для рабо­ты в аппа­ра­те». Коври­ги­на инспек­ти­ро­ва­ла 20 круп­ных горо­дов и про­мыш­лен­ных цен­тров: Челя­бинск, Кур­ган, Маг­ни­то­горск, Миасс и дру­гие. Обу­ча­ла мед­пер­со­нал тех­ни­ке пере­ли­ва­ния кро­ви и ока­за­нию помо­щи постра­дав­шим от травм, рабо­та­ла с допри­зыв­ни­ка­ми. «В мире было неспо­кой­но, чув­ство­ва­лось — вот-вот раз­ра­зит­ся вой­на», — писа­ла о том вре­ме­ни Мария Дмитриевна.


«Не случайно вражеские бомбы падали на детские больницы…»

«Вос­кре­се­нье 22 июля 1941 года мы, несколь­ко моло­дых деву­шек, реши­ли про­ве­сти день за горо­дом, побро­дить по лесу, поза­го­рать. День выдал­ся на ред­кость жар­кий и про­гул­ка уда­лась. Домой воз­вра­ща­лись часов в пять. Идём разо­млев­шие, доволь­ные отды­хом, пере­ки­ды­ва­ем­ся шут­ка­ми… встре­ча­ем мужа одной из нас…

— Вой­на нача­лась! Моло­тов по радио выступал!»

В тот же день Коври­ги­на при­шла в обком пар­тии и попро­си­ла напра­вить на фронт. «Когда надо будет, пошлём, а пока рабо­тай­те», — отве­ти­ли ей. Спу­стя две неде­ли она ста­ла заме­сти­те­лем пред­се­да­те­ля Челя­бин­ско­го обл­ис­пол­ко­ма по вопро­сам здра­во­охра­не­ния. На Марию Дмит­ри­ев­ну воз­ло­жи­ли ответ­ствен­ность за при­ём и устрой­ство насе­ле­ния, эва­ку­и­ро­ван­но­го из заня­тых вра­гом и при­фрон­то­вых районов.

Один за дру­гим при­бы­ва­ли поез­да с жен­щи­на­ми, ста­ри­ка­ми и ране­ны­ми крас­но­ар­мей­ца­ми. Рабо­та про­дол­жа­лась круг­ло­су­точ­но. Осо­бое место в вос­по­ми­на­ни­ях Коври­ги­ной зани­ма­ет рабо­та с эва­ку­и­ро­ван­ны­ми детьми. В кни­ге «Вой­на и дети» она эмо­ци­о­наль­но пишет о бом­бар­ди­ров­ках боль­ниц и школ, кото­рые при­шлось пере­жить её буду­щим подопечным:

«Нет, не слу­чай­но вра­же­ские бом­бы пада­ли на дет­ские боль­ни­цы. Нет и ещё раз нет. В них спе­ци­аль­но цели­лись. Это был изощ­рён­ный садист­ский приём…»

В первую воен­ную зиму в Челя­бинск ста­ли при­бы­вать дети из бло­кад­но­го Ленинграда:

«…отчёт­ли­во вспо­ми­наю необык­но­вен­но холод­ную, лютую зиму 1941/42 года. Ночь, четы­ре часа. Челя­бин­ский вок­зал. Трес­ку­чий мороз. Под нога­ми зве­нит застыв­ший пер­рон. На вто­ром пути сто­ит длин­ный тём­ный, с тща­тель­но затво­рён­ны­ми окна­ми поезд. Он при­вёз ленин­град­ских ребят. Идём по ваго­нам, до отка­за заби­тым детьми, они лежат по двое на каж­дой пол­ке. Но поче­му-то не спят и не по-дет­ски серьёз­но… очень стро­го смот­рят на нас, незна­ко­мых людей. В ваго­нах уди­ви­тель­но тихо. А когда в одном месте собра­но мно­го детей, и они мол­чат — это уже как-то про­ти­во­есте­ствен­но, и тебе ста­но­вит­ся немно­го жутковато».

Эва­ку­и­ро­ван­ные дети в Челя­бин­ской обла­сти. Источ­ник: archive74.ru

Мно­гие дети при­бы­ва­ли к месту назна­че­ния ослаб­лен­ны­ми, боль­ны­ми и исто­щён­ны­ми. Коври­ги­на сле­ди­ла за орга­ни­за­ци­ей вра­чеб­ных осмот­ров, лече­ни­ем, выпол­не­ни­ем про­фи­лак­ти­че­ских при­ви­вок. Кро­ме того, каж­до­го ребён­ка надо было накор­мить и одеть, обес­пе­чить ему кры­шу над голо­вой. Эва­ку­и­ро­ван­ных раз­ме­ща­ли в шко­лах, сана­то­ри­ях и боль­ни­цах. С про­до­воль­стви­ем, одеж­дой и обу­вью по мере сил помо­га­ли близ­ле­жа­щие кол­хо­зы и про­мыш­лен­ные пред­при­я­тия. Не оста­ва­лись в сто­роне и мест­ные жите­ли — при­но­си­ли моло­ко, яйца, кар­тош­ку, вален­ки, верх­нюю одеж­ду и даже игруш­ки. О доб­ро­те мест­ных жите­лей Мария Дмит­ри­ев­на писала:

«Ино­гда при­хо­ди­лось слы­шать, что ураль­цы и сиби­ря­ки — люди очень суро­вые, нелас­ко­вые, нелю­ди­мые. Это неправ­да! За суро­вой внеш­но­стью сиби­ря­ков и ураль­цев скры­ва­ет­ся боль­шое серд­це, серд­це неж­ное, лас­ко­вое, отзыв­чи­вое, надёжное».

Нема­лую часть при­быв­ших детей при­хо­ди­лось раз­ме­щать в домах кол­хоз­ни­ков. Впро­чем, «при­хо­ди­лось» — не совсем умест­ное здесь сло­во. По вос­по­ми­на­ни­ям Коври­ги­ной, люди сами бра­ли в семью сирот: на патро­нат — пока не най­дут­ся роди­те­ли — или насовсем.

«Я хоро­шо пом­ню заме­ча­тель­ный посту­пок 19-лет­ней девуш­ки Тоси Кры­ло­вой. Она рабо­та­ла бух­гал­те­ром на стан­ции Челя­бинск. Ещё тогда, когда при­хо­ди­ли пер­вые эше­ло­ны с эва­ку­и­ро­ван­ны­ми детьми, Тося твёр­до реши­ла взять на вос­пи­та­ние ребён­ка. Она выбра­ла само­го хило­го, само­го малень­ко­го маль­чи­ка — Вову. Недо­уме­ва­ю­щим род­ным и зна­ко­мым Тося отве­ча­ла: „Хоро­ших-то все любят, а кто таких полюбит?“»

За спа­се­ние эва­ку­и­ро­ван­ных на Южный Урал ленин­град­ских детей Марию Дмит­ри­ев­ну, не бывав­шая в вой­ну в горо­де на Неве, награ­ди­ли меда­лью «За обо­ро­ну Ленин­гра­да». Так­же она орга­ни­зо­вы­ва­ла сеть эва­ко­гос­пи­та­лей в обла­сти, про­во­ди­ла меро­при­я­тия по борь­бе с инфек­ци­он­ны­ми забо­ле­ва­ни­я­ми, осо­бен­но с сып­ным тифом, соби­ра­ла тёп­лые вещи для фронта.


Товарищ Ковригина

Отчи­ты­вать­ся о рабо­те Мария Дмит­ри­ев­на при­ез­жа­ла в Моск­ву. В одну из таких поез­док нар­ком здра­во­охра­не­ния СССР Геор­гий Андре­евич Мите­рёв пред­ло­жил Коври­ги­ной пост его заме­сти­те­ля по вопро­сам охра­ны здо­ро­вья детей и жен­щин. Когда она кате­го­ри­че­ски отка­за­лась, её отвез­ли пря­мо в Кремль, к Роза­лии Самой­ловне Зем­ляч­ке — той самой, кото­рая счи­та­ет­ся одним из орга­ни­за­то­ров Крас­но­го тер­ро­ра в Кры­му в 1920–1921 годах.

Роза­лия Самой­лов­на Землячка

В то вре­мя Зем­ляч­ка была заме­сти­тель­ни­цей пред­се­да­те­ля Сов­нар­ко­ма СССР. Коври­ги­ну пре­ду­пре­ди­ли, что Роза­лия Самой­лов­на — жен­щи­на стро­гая и спо­рить с ней нель­зя. «Хму­рая, без улыб­ки, с гла­за­ми цеп­ки­ми, при­сталь­ны­ми, оце­ни­ва­ю­щи­ми…», — вспо­ми­на­ла о Зем­ляч­ке Мария Дмит­ри­ев­на. Она пыта­лась объ­яс­нить, что у неё нет доста­точ­но­го опы­та, что­бы занять такой высо­кий пост. «Каж­дый год во вре­мя вой­ны, това­рищ Коври­ги­на, может рав­нять­ся пяти годам в мир­ных усло­ви­ях», — отре­за­ла Зем­ляч­ка. Вопрос был решён.

Коври­ги­на пере­еха­ла в Моск­ву и осе­нью 1942 года вышла на рабо­ту в Нар­ком­здрав. Суще­ству­ет мне­ние, что Марию Дмит­ри­ев­ну про­дви­га­ли про­тив её воли лишь для того, что­бы фор­маль­но уве­ли­чить при­сут­ствие жен­щин в пра­ви­тель­стве. Воз­мож­но, так оно и было. Тем уди­ви­тель­нее исто­рия пер­вой совет­ской жен­щи­ны-мини­стра, кото­рая за недол­гий срок пре­бы­ва­ния на высо­ком посту сде­ла­ла очень мно­го для оте­че­ствен­но­го здравоохранения.

В октяб­ре 1942 года Сов­нар­ком СССР при­нял спе­ци­аль­ное поста­нов­ле­ние «О меро­при­я­ти­ях по улуч­ше­нию рабо­ты орга­нов нар­ком­здра­ва и дет­ских учре­жде­ний по меди­цин­ско­му обслу­жи­ва­нию детей и уси­ле­нию пита­ния нуж­да­ю­щих­ся детей». Кон­тро­ли­ро­вать выпол­не­ние поста­нов­ле­ния пору­чи­ли Марии Дмитриевне.

Вра­чей и сред­не­го мед­пер­со­на­ла ката­стро­фи­че­ски не хва­та­ло: моло­дых и здо­ро­вых забра­ли на фронт, а на тех, кто остал­ся, лег­ла огром­ная нагруз­ка. Вско­ре при уча­стии Коври­ги­ной было под­го­тов­ле­но реше­ние о вве­де­нии долж­но­стей город­ско­го и рай­он­но­го педи­ат­ра. В запад­ные рай­о­ны стра­ны воз­вра­ща­лись меди­ки, эва­ку­и­ро­ван­ные в началь­ный пери­од вой­ны, была моби­ли­зо­ва­на часть опыт­ных мед­ра­бот­ни­ков из лечеб­ных учре­жде­ний Ура­ла и Сиби­ри. Зна­чи­тель­но рас­ши­ри­лась сеть здра­во­охра­не­ния в сель­ской мест­но­сти, осо­бен­но в послед­ние годы вой­ны. Уси­лия Коври­ги­ной не про­шли даром: так, в 1946 году мла­ден­че­ская смерт­ность, по срав­не­нию с дово­ен­ным 1940 годом, умень­ши­лась почти наполовину.

Слож­нее все­го было решить вопрос с пита­ни­ем — тор­гу­ю­щие орга­ни­за­ции не мог­ли обес­пе­чить всех детей доста­точ­ным коли­че­ством моло­ка. Почти еже­днев­но одним из пер­вых звон­ков Коври­ги­ной по «вер­туш­ке» (пра­ви­тель­ствен­но­му теле­фо­ну. — Прим.) был зво­нок Зем­ляч­ки: «Коври­ги­на, опять у вас дети в Москве не полу­ча­ют моло­ко?» Жало­бы на Нар­ком­торг СССР не при­ни­ма­лись. «Вы отве­ча­е­те за выпол­не­ние поста­нов­ле­ния, с вас и буду спра­ши­вать», — рез­ко отве­ча­ла на любые объ­яс­не­ния Роза­лия Семё­нов­на и, не дослу­шав, бро­са­ла трубку.

Зем­ляч­ка мучи­ла Коври­ги­ну посто­ян­ны­ми звон­ка­ми, ино­гда дово­дя до слёз. Не выдер­жав, Мария Дмит­ри­ев­на сно­ва попро­си­ла осво­бо­дить её от рабо­ты и вер­нуть в Челя­бинск. «Дума­е­те, меня Вла­ди­мир Ильич не ругал?» — рас­сер­ди­лась Зем­ляч­ка. И, заявив, что хочет сде­лать из Коври­ги­ной «чело­ве­ка и госу­дар­ствен­но­го дея­те­ля», отка­за­лась её отпус­кать. Одна­ко кое-что этот раз­го­вор всё-таки изме­нил: после этой бесе­ды Зем­ляч­ка боль­ше не бро­са­ла теле­фон­ную труб­ку и слу­ша­ла Марию Дмит­ри­ев­ну до конца.

В 1944 году Коври­ги­на доби­лась под­пи­са­ния ука­за о мате­ри­аль­ной помо­щи мно­го­дет­ным и оди­но­ким мате­рям, о при­сво­е­нии зва­ний «Мать-геро­и­ня», о награж­де­нии орде­на­ми «Мате­рин­ская Сла­ва», меда­ля­ми мате­рин­ства, а кро­ме того — уве­ли­че­ния отпус­ка по бере­мен­но­сти и родам с 63 до 77 дней. В 1956 году по ини­ци­а­ти­ве Марии Дмит­ри­ев­ны отпуск уве­ли­чи­ли до 112 дней.


«Неправильный» министр

После смер­ти Ста­ли­на Коври­ги­на заня­ла пост мини­стра здра­во­охра­не­ния СССР. По сло­вам её доче­ри Татья­ны, высо­кая долж­ность не при­но­си­ла мате­ри осо­бой радо­сти, ско­рее, наоборот:

«У мамы не было ника­ко­го выбо­ра, отка­зы в то вре­мя не при­ни­ма­лись. Хотя она нико­гда не хоте­ла быть ни мини­стром, ни чле­ном ЦК, ни депу­та­том Вер­хов­но­го Совета…»

Коври­ги­на была осо­бен­ным мини­стром — замкну­тым, не поль­зу­ю­щим­ся при­чи­та­ю­щи­ми­ся бла­га­ми, скром­но оде­ва­ю­щим­ся. Из вос­по­ми­на­ний дочери:

«Мама нико­гда не дума­ла о мате­ри­аль­ных бла­гах. В шко­ле я оде­ва­лась хуже всех. У меня было все­го одно выход­ное пла­тье для теат­ра и одно буд­нич­ное. Мама тоже оде­ва­лась скром­но. Хотя обши­ва­ли её в спе­ца­те­лье Сове­та мини­стров СССР. Так­же она нико­гда не носи­ла укра­ше­ний… После смер­ти Ста­ли­на маме пред­ло­жи­ли при­об­ре­сти дач­ный уча­сток за какие-то смеш­ные день­ги, но она отка­за­лась. Пра­ви­тель­ствен­ной маши­ной с „мигал­ка­ми“ она поль­зо­ва­лась толь­ко в край­них случаях».

Мария Коври­ги­на (сле­ва) с коро­ле­вой Бель­гии Ели­за­ве­той. 1958 год

Зато, в отли­чие от дру­гих чинов­ни­ков, Мария Дмит­ри­ев­на не стес­ня­лась откры­то гово­рить о том, про что дру­гие пред­по­чи­та­ли мол­чать. Так, в апре­ле 1954 года на сес­сии Вер­хов­но­го Сове­та СССР она высту­пи­ла с острой кри­ти­кой дея­тель­но­сти сотруд­ни­ков Мин­здра­ва на местах. Из сте­но­гра­фи­че­ско­го отчё­та засе­да­ния:

«В ряде боль­ниц боль­ные раз­ме­ще­ны в кори­до­рах. Сот­ни мате­рей не могут посту­пить на рабо­ту толь­ко по той при­чине, что нет воз­мож­но­сти поме­стить ребён­ка в ясли… мы не можем пол­но­стью уком­плек­то­вать учре­жде­ния здра­во­охра­не­ния как вра­ча­ми, так и сред­ни­ми меди­цин­ски­ми работ­ни­ка­ми. <…> Чис­ло вра­чей на селе вслед­ствие боль­шой теку­че­сти не уве­ли­чи­ва­ет­ся. <…> Мини­стер­ство здра­во­охра­не­ния СССР всё ещё не обес­пе­чи­ва­ет пол­но­стью лечеб­ные учре­жде­ния и насе­ле­ние очень важ­ны­ми медикаментами».

Мария Коври­ги­на в Доме ребён­ка. Москва. 1954 год

Выступ­ле­ния Коври­ги­ной порой вызы­ва­ли неод­но­знач­ную реак­цию. В апре­ле 1954 года она доволь­но сме­ло выска­за­лась о серьёз­ной эко­ло­ги­че­ской проблеме:

«Неф­те­пе­ре­ра­ба­ты­ва­ю­щие заво­ды сбра­сы­ва­ют в Вол­гу боль­шое коли­че­ство сточ­ных вод, содер­жа­щих неф­те­про­дук­ты. В резуль­та­те в 1952 и 1953 годах наблю­да­лись неод­но­крат­ные слу­чаи мас­со­вой гибе­ли рыбы в Вол­ге, а вылов­лен­ная рыба име­ла запах и при­вкус керо­си­на. Спра­ши­ва­ет­ся, когда же, нако­нец, про­мыш­лен­ные мини­стер­ства пре­кра­тят загряз­нять водо­ё­мы, нано­сить ущерб народ­но­му хозяйству?»

Речь Марии Дмит­ри­ев­ны была встре­че­на неодоб­ри­тель­ным гулом — запро­те­сто­ва­ли руко­во­ди­те­ли про­мыш­лен­ных пред­при­я­тий и ведомств. Позд­нее Коври­ги­на вспо­ми­на­ла, как села на своё место в полу­шо­ко­вом состо­я­нии, а сидев­ший рядом писа­тель Алек­сандр Алек­сан­дро­вич Фаде­ев заме­тил: «Не пони­маю, что они шумят? Вы под­ня­ли очень важ­ный вопрос. Я на эту тему пишу роман».

В 1957 году на сес­сии Вер­хов­но­го Сове­та СССР Коври­ги­на рас­ска­за­ла об истин­ном поло­же­нии дел с тубер­ку­лё­зом — про­бле­ме, кото­рая в стране дол­гое вре­мя замал­чи­ва­лась. Она обви­ни­ла госу­дар­ство в лег­ко­мыс­лен­ном отно­ше­нии к заболеванию.

«Иные рас­суж­да­ют, что тубер­ку­лёз не так опа­сен, как рак, кото­рый труд­но лечить, и не так опа­сен, как забо­ле­ва­ния сер­деч­но-сосу­ди­стой систе­мы, при кото­ром смерть может насту­пить вне­зап­но», — гово­ри­ла Мария Дмитриевна.

В этот раз с мини­стром здра­во­охра­не­ния спо­рить не ста­ли. Вско­ре при­ня­ли реше­ние, по кото­ро­му боль­ным актив­ной фор­мой тубер­ку­лё­за раз­ре­ша­лось дли­тель­ное лече­ние в ста­ци­о­на­рах — от 6 до 12 меся­цев. Про­ти­во­ту­бер­ку­лёз­ные пре­па­ра­ты боль­ным ста­ли выда­вать­ся бес­плат­но. За боль­ны­ми закреп­ля­лись опре­де­лён­ные льго­ты и пра­во на отдель­ную жилплощадь.


«Нет сил больше рожать»

С 1936 года абор­ты в СССР были офи­ци­аль­но запре­ще­ны. Их мож­но было делать толь­ко по меди­цин­ским пока­за­ни­ям, спи­сок кото­рых был неве­лик. На пред­при­я­ти­ях и в домо­вых коми­те­тах состо­я­ли люди, в обя­зан­ность кото­рых вхо­ди­ло уве­дом­лять ком­пе­тент­ные орга­ны о бере­мен­но­сти сотруд­ниц или домо­хо­зя­ек на ран­них сро­ках, дабы предот­вра­тить попыт­ки пре­рвать бере­мен­ность. Жен­щи­нам, нару­шив­шим запрет, гро­зи­ли не толь­ко серьёз­ные про­бле­мы со здо­ро­вьем, но и тюрем­ный срок.

В 1950‑х Коври­ги­на актив­но про­дви­га­ла раз­ре­ше­ние абор­тов с СССР. В каче­стве аргу­мен­тов она при­во­ди­ла печаль­ную ста­ти­сти­ку смерт­но­сти от под­поль­ных абор­тов, рас­ска­зы­ва­ла о жут­ких слу­ча­ях, когда жен­щи­ны вво­ди­ли внут­ри­ма­точ­но вод­ку, йод, мар­га­нец, хну, дела­ли вли­ва­ние мылом и содой, что вело к нару­ше­нию дея­тель­но­сти цен­траль­ной нерв­ной систе­мы и пора­же­нию пече­ни. Из докла­дов Марии Дмитриевны:

«Боль­шин­ство жен­щин после кри­ми­наль­но­го абор­та поги­ба­ют в пер­вые сут­ки от сеп­си­са. Коек не хва­та­ет, лихо­ра­дя­щих боль­ных кла­дут на пол. Ни пени­цил­лин, ни стреп­то­ми­цин не помо­га­ют. Очень страш­но, когда зна­ешь, что спа­сти жен­щи­ну нель­зя, а у неё оста­ют­ся сиро­та­ми дети двух-трёх лет, кото­рых мы при­во­дим к её посте­ли проститься».

В архи­вах Марии Коври­ги­ной сохра­ни­лись пись­ма жен­щин, кото­рым не раз­ре­ша­ли пре­ры­вать беременность.

«Про­шу убе­ди­тель­но, как мно­го­дет­ная мать чет­ве­рых детей (стар­ше­му шесть лет, сред­ним — четы­ре и три года, само­му млад­ше­му — все­го пять меся­цев), раз­ре­шить сде­лать меди­цин­ский аборт. Моей бере­мен­но­сти — три неде­ли. Я уста­ла, мне нуж­но хоть немно­го отдох­нуть, ведь я не маши­на выпус­кать в год по двое детей. Нет сил боль­ше рожать и вскарм­ли­вать гру­дью. Про­шу отве­тить немед­лен­но, ведь аборт раз­ре­ша­ют делать до трёх месяцев».

«Про­шу раз­ре­шить 6‑й город­ской боль­ни­це про­из­ве­сти мне меди­цин­ский аборт. Аборт­ная комис­сия горо­да Сара­то­ва нахо­дит меня недо­ста­точ­но боль­ной для этой опе­ра­ции. Я сама не счи­таю себя боль­ной. Но родить пято­го ребён­ка я не могу. <…> Выход один — делать самой себе аборт. УК меня за это пре­сле­до­вать не будет. Боюсь, что и неко­го будет пре­сле­до­вать после моей само­дель­ной опе­ра­ции — прак­ти­ки у меня нет!»

Впро­чем, пози­ция Коври­ги­ной была ско­рее про­на­та­лист­ской и не име­ла ниче­го обще­го с совре­мен­ным лозун­гом «Моё тело — моё дело». При­во­дя ста­ти­сти­ку жен­ской смерт­но­сти, министр дока­зы­ва­ла, что запре­ты абор­тов боль­ше вре­дят демо­гра­фии, чем спо­соб­ству­ют ей.

И всё же к Коври­ги­ной при­слу­ша­лись. 1 нояб­ря 1955 года вышел указ Пре­зи­ди­у­ма Вер­хов­но­го Сове­та СССР «Об отмене запре­ще­ния абор­тов». СССР стал пер­вой стра­ной в мире, лега­ли­зо­вав­шей абор­ты на осно­ве исклю­чи­тель­но­го пра­ва жен­щи­ны самой решать вопрос о мате­рин­стве. На Запа­де это про­изо­шло толь­ко спу­стя пол­то­ра деся­ти­ле­тия в резуль­та­те вто­рой вол­ны феми­нист­ско­го движения.

Надо ска­зать, что, несмот­ря на лега­ли­за­цию, аборт в совет­ском обще­стве всё так же счи­тал­ся постыд­ным и без­нрав­ствен­ным. Вра­чи пре­ду­пре­жда­ли об опас­но­сти пре­ры­ва­ния бере­мен­но­сти для здо­ро­вья жен­щи­ны — такую точ­ку зре­ния про­тив­ни­ки абор­тов выска­зы­ва­ют и сей­час. Сек­су­аль­ное вос­пи­та­ние в шко­лах огра­ни­чи­ва­лось пара­гра­фом в учеб­ни­ке био­ло­гии, а сред­ства кон­тра­цеп­ции были дефи­ци­том. Поэто­му жен­щи­ны про­дол­жа­ли поль­зо­вать­ся «народ­ны­ми» спо­со­ба­ми — напри­мер, при­ни­ма­ли горя­чую ван­ную или тас­ка­ли тяже­сти. Под­поль­ные абор­ты про­дол­жа­ли существовать.


«Ядерный» курорт

В янва­ре 1958 года началь­ник цен­траль­но­го ста­ти­сти­че­ско­го управ­ле­ния СССР Вла­ди­мир Нико­но­вич Ста­ров­ский напра­вил в ЦК КПСС доклад «О смерт­но­сти насе­ле­ния в СССР в 1957 году». Ста­ров­ский докла­ды­вал о рез­ком уве­ли­че­нии смерт­но­сти насе­ле­ния по срав­не­нию с преды­ду­щим годом, при­чём при­чи­ной смер­ти всё чаще ста­но­ви­лись онко­ло­ги­че­ские заболевания.

По дан­ным ста­ти­сти­че­ско­го управ­ле­ния, кото­рые при­во­дят­ся в «Меди­цин­ской газе­те» (2008, № 45), в сере­дине 1950‑х смерт­ность осо­бен­но вырос­ла в гор­ных и пред­гор­ных рай­о­нах Кав­ка­за. В докла­де ниче­го не гово­ри­лось о при­чи­нах тако­го роста. Одна­ко как раз в этот пери­од Мини­стер­ством обо­ро­ны про­во­ди­лись испы­та­ния так­ти­че­ско­го ядер­но­го оружия.

Коври­ги­на доволь­но ско­ро разо­бра­лась в происходящем:

«Ради­а­ция про­кля­тая. Я ведь сво­и­ми гла­за­ми виде­ла, как она уби­ва­ет… От луче­вой болез­ни уми­рал пер­вый „атом­ный министр“ Малы­шев (Вяче­слав Алек­сан­дро­вич Малы­шев — министр сред­не­го маши­но­стро­е­ния в 1953–1955 годах. — Прим.). Мучи­тель­но. Я при­хо­ди­ла к нему в пала­ту, а он кри­ком кри­чал: „Коври­ги­на, ну сде­лай же что-нибудь!“ А что я мог­ла сде­лать? Толь­ко расплакаться».

Малы­шев умер от луче­вой болез­ни через четы­ре года после посе­ще­ния Семи­па­ла­тин­ско­го поли­го­на, на кото­ром в 1953 году про­из­во­ди­лись испы­та­ния пер­вой совет­ской водо­род­ной бомбы.

Семи­па­ла­тин­ский ядер­ный полигон

В сере­дине 1950‑х Коври­ги­на орга­ни­зо­ва­ла науч­ную экс­пе­ди­цию с целью про­вер­ки уров­ня ради­а­ции на тер­ри­то­ри­ях, близ­ких к поли­го­нам. По резуль­та­там иссле­до­ва­ния самые высо­кие пока­за­те­ли ради­а­ци­он­но­го загряз­не­ния были обна­ру­же­ны в Адле­ре — в поч­ве нашли строн­ций-90. Он чрез­вы­чай­но опа­сен, так как может откла­ды­вать­ся в костях, заме­щая каль­ций. Строн­ций пора­жа­ет кост­ную ткань и кост­ный мозг, при­во­дит к раз­ви­тию хро­ни­че­ской луче­вой болез­ни, лей­ко­зам и остеосаркомам.

Мария Дмит­ри­ев­на озна­ко­ми­ла с резуль­та­та­ми иссле­до­ва­ний чле­нов сек­ре­та­ри­а­та ЦК КПСС. Она сообщала:

«Был опре­де­лён воз­раст про­дук­тов деле­ния, загряз­ня­ю­щих атмо­сфе­ру. Уста­нов­ле­но, что они про­изо­шли от взры­вов, про­ве­дён­ных в 1954–1955 годах…»

На сооб­ще­ние Коври­ги­ной в ЦК отре­а­ги­ро­ва­ли нега­тив­но. Хру­щёв возмущался:

«Коври­ги­на незре­лый ком­му­нист. Я ей не дове­ряю. Она гово­рит, что людям на голо­ву сып­лют­ся тон­ны золы и пыли, отрав­ля­ю­щие воз­дух и воды».

Ген­сек вызвал Марию Дмит­ри­ев­ну «на ковёр», где она заяви­ла: «Если Пре­зи­ди­ум ЦК КПСС мне не дове­ря­ет, вопрос реша­ет­ся очень про­сто». Хру­щёв был в яро­сти, но уво­лить её не решился.

Дан­ные, предо­став­лен­ные Коври­ги­ной, сыг­ра­ли свою роль: испы­та­ния ядер­но­го ору­жия ста­ли про­во­дить­ся толь­ко на спе­ци­аль­ных поли­го­нах: на Новой Зем­ле, в пустын­ных рай­о­нах Казах­ской ССР и под зем­лёй. К сло­ву, Лео­нид Ильич Бреж­нев, кури­ро­вав­ший в то вре­мя воен­но-про­мыш­лен­ный ком­плекс, после скан­даль­но­го рас­сле­до­ва­ния стал отды­хать не в Сочи, а в Крыму.


Последняя капля

В кон­це 1958 года министр здра­во­охра­не­ния замах­ну­лась на оплот номен­кла­тур­ной меди­ци­ны — Чет­вёр­тое управ­ле­ние, кото­рое лечи­ло в боль­ни­цах и обслу­жи­ва­ло в сана­то­ри­ях вид­ных пар­тий­цев и чле­нов их семей, а так­же почёт­ных гостей из дру­гих стран. В запис­ке от 13 декаб­ря 1958 года она докла­ды­ва­ла о пла­чев­ном состо­я­нии обще­ствен­ных боль­ниц, срав­ни­вая их с пре­стиж­ны­ми учре­жде­ни­я­ми для власть имущих:

«…в общей боль­ни­це один врач ведёт 15–30 боль­ных, круг­ло­су­точ­ный пост меди­цин­ских сестёр и сани­та­рок уста­нав­ли­ва­ет­ся на 15–40 коек. В лечеб­ных учре­жде­ни­ях Чет­вёр­то­го управ­ле­ния один врач ведёт 5–8 боль­ных, а круг­ло­су­точ­ные посты меди­цин­ских сестёр и сани­та­рок уста­нав­ли­ва­ют­ся на 10–15 коек. Нор­мы при­ё­ма боль­ных вра­ча­ми в поли­кли­ни­ках общей меди­цин­ской сети в 2−2,5 раза выше норм, суще­ству­ю­щих в поли­кли­ни­ках Чет­вёр­то­го управления».

Сана­то­рий «Бар­ви­ха»

Кро­ме того, Коври­ги­на пред­ла­га­ла сокра­тить рас­хо­ды на пита­ние в элит­ном сана­то­рии «Бар­ви­ха» и дру­гих боль­ни­цах и сана­то­ри­ях для аппа­рат­чи­ков на 10–15 руб­лей — почти на треть. При этом Мария Дмит­ри­ев­на отме­ча­ла, что в обыч­ных боль­ни­цах Моск­вы на пита­ние отпус­ка­ет­ся чуть более вось­ми руб­лей. Так­же министр здра­во­охра­не­ния гово­ри­ла о необ­хо­ди­мо­сти сокра­тить штат учре­жде­ний Чет­вёр­то­го управ­ле­ния почти на 500 человек.

Тре­бо­ва­ния Мини­стра здра­во­охра­не­ния были выпол­не­ны. Разу­ме­ет­ся, мно­гие парт­ра­бот­ни­ки были крайне недо­воль­ны таки­ми пре­об­ра­зо­ва­ни­я­ми. Груп­па руко­во­ди­те­лей Укра­и­ны и Мол­да­вии даже напра­ви­ла сек­ре­та­рю ЦК Бреж­не­ву слёз­ное пись­мо с прось­бой вос­ста­но­вить преж­ний поря­док сана­тор­но­го обслу­жи­ва­ния. В нача­ле 60‑х всё вер­ну­лось на кру­ги своя. Это про­изо­шло уже без уча­стия Марии Дмит­ри­ев­ны — в янва­ре 1959 года её осво­бо­ди­ли от долж­но­сти мини­стра здра­во­охра­не­ния «в свя­зи с пере­хо­дом на дру­гую работу».


«Партийная от пегой маковки до застарелых мозолей»

Коври­ги­на ста­ла дирек­то­ром Цен­траль­но­го инсти­ту­та усо­вер­шен­ство­ва­ния вра­чей — сей­час это Рос­сий­ская меди­цин­ская ака­де­мия непре­рыв­но­го про­фес­си­о­наль­но­го обра­зо­ва­ния. Пона­ча­лу сотруд­ни­ки инсти­ту­та её поба­и­ва­лись: о кру­том харак­те­ре быв­ше­го мини­стра зна­ли все. В кни­ге вос­по­ми­на­ний о Марии Коври­ги­ной «Кра­си­во про­жи­тая жизнь» мож­но встре­тить мно­же­ство при­ме­ров того, как напу­га­ло сотруд­ни­ков инсти­ту­та новое назначение.

«При­ход Коври­ги­ной был неожи­дан­но­стью, и мало­при­ят­ной, — писал о пер­вом впе­чат­ле­нии ака­де­мик Андрей Ива­но­вич Воро­бьёв. — Она пре­по­да­ва­ни­ем не зани­ма­лась, слы­ла сво­ей рез­ко­стью в обра­ще­нии и жесто­ко­стью управления».
Одна­ко эти стра­хи не оправ­да­лись — по сви­де­тель­ствам быв­ших кол­лег, Мария Дмит­ри­ев­на была хоть и стро­гим, но разум­ным и спра­вед­ли­вым руководителем.

«Каче­ство обу­че­ния в инсти­ту­те было на самом высо­ком уровне, и мы, вра­чи, рабо­тав­шие на пери­фе­рии в 1970–1980‑е годы, все­ми путя­ми стре­ми­лись туда попасть», — вспо­ми­нал Вик­тор Фёдо­ро­вич Деми­дов, врач Катай­ской цен­траль­ной рай­он­ной больницы.

На долж­но­сти дирек­то­ра инсти­ту­та Коври­ги­на про­ра­бо­та­ла до само­го выхо­да на пен­сию в 1986 году. Воро­бьёв рас­ска­зы­вал, как в 1992 году он решил отпра­вить Марию Дмит­ри­ев­ну в сана­то­рий. В то вре­мя сде­лать это за госу­дар­ствен­ный счёт было прак­ти­че­ски невоз­мож­но, да и пом­ни­ли когда-то вли­я­тель­ную жен­щи­ну немно­гие. Коври­ги­на была оза­да­че­на предложением:

«Зво­ню Марии Дмит­ри­евне. „Ой, Андрей Ива­но­вич! Боль­шое спа­си­бо за память. Я бы нико­гда не попро­си­ла, но ведь живу на ули­це Горь­ко­го у Бело­рус­ско­го вок­за­ла. Летом от авто­мо­биль­ной гари дышать нечем. А как же я поеду в сана­то­рий отды­хать с эти­ми новы­ми… капиталистами“?»

«Новым капи­та­ли­стам» Мария Дмит­ри­ев­на не дове­ря­ла. «Мама была пре­да­на совет­ской вла­сти до послед­них дней», — рас­ска­зы­ва­ла дочь Коври­ги­ной. С этим слож­но не согла­сить­ся: авто­био­гра­фия быв­ше­го мини­стра, издан­ная перед самым нача­лом эпо­хи глас­но­сти, в 1985 году, — это «идео­ло­ги­че­ски пра­виль­ная», места­ми сукон­ная, но, кажет­ся, очень искрен­няя испо­ведь чело­ве­ка, кото­рый дей­стви­тель­но «болел» за своё дело, отда­ва­ясь ему целиком.

Мемо­ри­аль­ная дос­ка Марии Коври­ги­ной на фаса­де музея исто­рии меди­ци­ны Челябинска

Имен­но Коври­ги­на послу­жи­ла про­то­ти­пом одно­го из пер­со­на­жей рома­на «Казус Кукоц­ко­го» Люд­ми­лы Улиц­кой — мини­стра здра­во­охра­не­ния Конягиной:

«Мини­стром здра­во­охра­не­ния в то вре­мя сиде­ла немо­ло­дая жен­щи­на, опыт­ная чинов­ни­ца, пар­тий­ная от пегой маков­ки до заста­ре­лых мозо­лей, к тому же — един­ствен­ная жен­щи­на в пра­ви­тель­стве. За ней с дав­них лет дер­жа­лось про­зви­ще Коня­ги, отча­сти свя­зан­ное со зву­ча­ни­ем её фами­лии, а отча­сти и с её неуто­ми­мо­стью и ред­кой спо­соб­но­стью идти, не сво­ра­чи­вая, в ука­зан­ном направ­ле­нии. <…> Да, да, рус­ская жен­щи­на — конь с яйца­ми, ей всё по силам! Несо­мнен­но, она и была глав­ной жен­щи­ной стра­ны, сим­во­лом жен­ско­го рав­но­пра­вия и вопло­щён­ным Вось­мым марта…»


Читай­те также

Поделиться