Если кто-то из вас бывал на Южном берегу Крыма, то наверняка одной из главных достопримечательностей, которую вы посетили, был Воронцовский дворец в Алупке. В 1945 году, во время Ялтинской конференции, он даже стал временной резиденцией Уинстона Черчилля и британской делегации — говорят, что это место было выбрано потому, что этот красивый дворец напоминал местами английский замок.
Но этой красоты к 1945 году могло бы и не быть. Дворец думали взорвать при отступлении советские войска в начале войны, а затем эта же идея пришла в голову нацистам, когда был их черёд уходить из Крыма. Впрочем, и без взрыва оккупанты могли нанести огромный ущерб откровенным грабежом и разбоем. Кто знает, что бы стало с Воронцовским дворцом, если бы в нём не работал Степан Щеколдин. О его истории мы сегодня расскажем.
В апреле 1944 года Красная армия начала освобождать Крым от нацистских захватчиков. К этому времени Крымский полуостров уже два с половиной года находился под немецкой оккупацией. Курортная жизнь на южном берегу, разумеется, в эти годы прекратилась: в Ялте было создано еврейское гетто, в окрестностях города действовало несколько партизанских отрядов, а те музейные работники, кто не смог эвакуироваться, пытались сохранить целостность вверенного им исторического наследия.
Один из самых красивых дворцов Большой Ялты — Воронцовский дворец в Алупке — после освобождения Крыма посетил корреспондент «Правды», писатель Леонид Соболев. В газетной заметке он справедливо отметил, что «основные ценности дворца-музея спасены его директором С. Г. Щеколдиным», и рассказал об ухищрениях, на которые шли музейщики, скрывая ценные экспонаты во дворцовых тайниках и выдавая копии за подлинники — и наоборот:
«Редчайшее полотно английского художника Хогарта „Политик“ привлекло внимание берлинского эксперта. Щеколдин поспешил объяснить, что это копия, — очень хорошая, но всё же копия.
– Я думаю, — сказал немец с самодовольной тупостью, — если бы это был подлинник, он висел бы в Дрезденской галерее…
И Щеколдин поспешно провёл эксперта дальше».
Степан Щеколдин к началу войны всего несколько лет жил на южном берегу Крыма, успев поработать в Воронцовском дворце экскурсоводом, старшим научным сотрудником, заведующим экспозицией и фондами. Правда, именем новороссийского генерал-губернатора Михаила Воронцова (заказчика и первого хозяина) здание в советское время не называли, предпочитая понятие «Алупкинский дворец-музей». Щеколдин вспоминал:
«Его красота, его величие меня потрясли, он стал моей любовью на всю жизнь!»
Вероятно, именно поэтому Щеколдин не стал уезжать из Алупки даже с началом войны. Когда незадолго до эвакуации ко дворцу подъехала машина уполномоченного НКВД со взрывчаткой, он понял — дворец хотят взорвать при отступлении, чтобы не оставлять крупный объект врагу. В одном из корпусов дворца временно располагался истребительный батальон, и музейщик побежал к комиссару батальона Александру Позднякову с криком: «На помощь! Взрывать хотят!» Комиссар выдворил машину и поставил дворец под охрану.
Поздняков нашёл общий язык с Щеколдиным и помогал последнему готовить экспонаты дворца к эвакуации. Командир батальона Илья Вергасов возмущался:
«Жаль только, что комиссар слишком много уделяет внимания этому музею. А Щеколдин не нравится, уж больно настырен. А почему не на фронте?»
Эвакуацию не удалось завершить: теплоход, который должен был принять музейные ценности, был затоплен нацистами, а батальон вместе со всеми органами советской власти спешно покинул Алупку.
С приходом немецкой армии Щеколдин не оставил место работы. Он размышлял так:
«Не помню, откуда я услышал, что первые три дня оккупации Гитлер разрешил „победителям“ грабить. И это меня страшило. Со своими я „управился“, а с фашистами? Все дни я находился в музее».
Вергасов в своих воспоминаниях так передаёт ситуацию, в которой оказался музейный работник:
«Щеколдин, на которого никто не обращал ни малейшего внимания, ходил по парку и ужасался.
Всё погибло!
Солдаты пили, кричали, дразнили у полевых кухонь собак, стреляли по птичьим гнёздам.
Щеколдин пробрался в один из роскошнейших залов дворца, где потом, в 1945 году, во время Крымской конференции трёх держав премьер Великобритании Уинстон Черчилль давал парадный обед, и ахнул: два солдата гоняли по редкостному паркету мраморный шар, отбитый от скульптуры.
Это и переполнило чашу щеколдинского терпения. Он подбежал к солдатам, решительно отнял шар, дерзко выругал их по-русски. Это неожиданно подействовало. Солдаты едва не вытянулись по стойке „смирно“, отнесли шар на место и быстренько ретировались».
Осознание ответственности за исторические ценности подтолкнуло Щеколдина на сотрудничество с оккупационными властями. Настойчивые переговоры с ялтинским комендантом и просьбы не превращать дворец в воинскую часть или склад дали результат — ему выдали удостоверение «директора дворца», которым он прикрывался от желающих растаскивать картины, мебель и книги.
Для оправдания музейного статуса дворца и своего положения Щеколдин решил открыть экспозицию для посещения. Группы немецких и румынских солдат и офицеров приходили во дворец, а русские сотрудники продолжали следить за тем, чтобы во время экскурсий экспонаты не крали. Сотрудничество с нацистами терзало совесть Щеколдина. Однажды он пришёл к своей знакомой Ксении Даниловой, на квартире которой нередко собирались подпольщики, с просьбой: «Скажите тем, кто в лесу: Щеколдин не для себя и не для немцев старается». Какое-то время спустя он же посоветовал Даниловой скрыться и достал ей пропуск — на следующий день немцы устроили у неё обыск.
Всё спасти не удавалось. Щеколдин нашёл в ялтинском порту разграбленные ящики, которые он помогал комплектовать до эвакуации советских войск.
«В ответ на мой протест против грабежа один немецкий офицер в чине обер-лейтенанта вытолкнул меня из склада, вынув револьвер из кобуры, заявил мне, что он меня пристрелит, если я ещё явлюсь на склад порта».
Несмотря на круглосуточное дежурство Щеколдина и других музейщиков, немцы могли проникать во дворец по ночам и красть предметы.
Наконец, настояния и уверения не всегда помогали в спорах с наиболее властными офицерами. Однажды дворец посетил какой-то берлинский генерал и захотел увезти в германскую столицу знаменитые скульптуры львов. Щеколдин пришёл к Даниловой: «Пусть партизаны отобьют скульптуры, унесут в лес, спрячут!» После жалобы на генерала в штаб Розенберга (организацию по конфискации и вывозу ценностей с оккупированных территорий) его обвинили в оскорблении высокопоставленного офицера и посадили в карцер на 15 суток. Тем не менее знаменитые львы итальянского скульптора Джованни Бонанни остались на месте.
При отступлении немцев повторилась история с попыткой взрыва дворца. На этот раз Щеколдин с другими сотрудниками остались в музее на ночь и подождали, пока подъехавшая бригада немцев не выгрузила около десятка снарядов у здания. Предполагалось, что взорвать снаряды должна будет следующая бригада, но они снаряды уже не нашли — музейщики успели спрятать их в парке. Спешка помешала немцам разобраться в ситуации, и они уехали, оставив затею нереализованной.
После освобождения Алупки Щеколдин написал подробный отчёт о разграблении ценностей дворца, подписав его: «Директор Алупкинского дворца-музея». Через несколько дней его арестовали, обвинив в пособничестве нацистам. Следствие установило, что Щеколдин под псевдонимом Евгений Громов опубликовал в оккупационной газете «Голос Крыма» статью об Алупкинском дворце, где, среди прочего, обвинял большевиков в попытке сжечь дворец, «как они сожгли на Южном берегу Крыма дворцы: „Дюльбер“ великого князя П. Н. Романова в Мисхоре, эмира бухарского в Ялте и малый дворец Александра III в Ливадии». Быть может, на приговоре также сказалось прошлое Щеколдина: в 1930‑е годы он был репрессирован за участие в кружке, где обсуждались политические вопросы.
После 10 лет лагерей Щеколдин долгое время пытался добиться реабилитации, обращаясь, например, к тому самому Леониду Соболеву, бывшему корреспонденту «Правды», а в 1960‑е годы — депутату Верховного Совета СССР. Тем временем уже шла его моральная реабилитация: подозрительно относившийся к нему в годы войны Илья Вергасов, командир истребительного батальона и крымский партизан, после общения со многими свидетелями и перепиской с Щеколдиным, изменил своё отношение к музейщику и уделил ему достаточное внимание в мемуарах «Крымские тетради».
Только в начале 1990‑х годов Щеколдин был реабилитирован. Тогда же вышли его воспоминания в журнале «Наше наследие» (впоследствии — отдельным изданием под заголовком «О чём молчат львы»). В них, кстати, содержался один факт, который не встречается ни в одном другом историческом источнике:
«В середине декабря (1941 года. — В. К.), стоя в Голубой гостиной, я обратил внимание на проходившую группу из пяти-шести офицеров очень высокого роста. Они разговаривали с кем-то, ниже их ростом, находившимся в их кольце. <…> В это время он повернулся лицом ко мне, и я увидел всю его фигуру и лицо анфас. Я обмер, всё похолодело во мне: Гитлер! Само исчадие ада! Виновник всех наших бед!! <…> „Кто это был?“ — спросил я у солдата, находившегося здесь среди других. „Фюрер — инкогнито“, — ответил он».
Было ли это выдумкой Щеколдина или тайную поездку Гитлера действительно не зафиксировали никакие официальные немецкие документы, судить сложно. Возможно, львы действительно о чём-то молчат. Но, какой бы спорной ни была судьба Степана Щеколдина до войны или после неё, каким бы ни был его политический выбор, можно сказать одно: алупкинские львы — немые свидетели его гражданского подвига, благодаря которому сегодня во время крымских путешествий мы можем наслаждаться красотами уникального Воронцовского дворца.