У главной московской нойз-рок группы Jars в декабре прошлого года вышел новый альбом, а 29 апреля — сингл «Самый лучший фестиваль». Колумнист VATNIKSTAN Пётр Полещук поговорил с лидером группы Антоном Образиной про новые релизы, Москву, ненормативную лексику и панк-рок.
— Ваш последний номерной релиз уже третий. Связаны ли они как-то между собой? Можно ли сказать, что получилась трилогия?
— Первого номерного релиза, кстати, нет, но им можно считать «Нет» 2015 года. Если бы можно было переиграть, я бы назвал его «ДЖРС» просто, а точкой отсчёта считал переход на русский язык. Это не трилогия, мне просто лень придумывать какие-то осмысленные названия для лонгплеев. Типа «ДЖРС плюс номер» — это значит длинный альбом, завершение или начало какого-то этапа. То есть могут последовать и другие номерные релизы. А могут и нет, вдруг придёт в голову что-то ещё! Я люблю нумеровать всё — взять те же наши лайвы из Вильнюса. Которые появились просто потому, что чуваки там хорошо записывают концерты.
— Должен сказать, что «ДЖРС III» на фоне предыдущих релизов вызвал у меня больше разных эмоций. Строчки «ты моби, а я животное, скорее люби меня» мне показались внезапно смешными. Ты пытался привнести в альбом чуточку чёрного юмора?
— Я пытался скорее избавиться от чрезмерной серьёзности. Позволить себе оставлять то, что раньше я посчитал бы глупым или неподходящим по интонации. То есть вот есть у тебя мрачная музыка, и ты пишешь на неё мрачный текст — вроде логично, но игры в этом никакой нет, и зацепиться чаще всего не за что.
Наверное, даже два-три года назад я бы не позволил себе ту же песню [*******] («Утомило»), а тут вот она, открывает альбом и вполне нормально слушается.
Странные строчки цепляют, смешные строчки цепляют, а вот суровые рожи цепляют не особо. Может, это мне надоело. Панч про Моби сначала меня обрадовал полнейшей абсурдностью, да и, кажется, нормально лёг в довольно жуткую канву песни. Вроде и смешно, а вроде и понятно, что так называемый лирический герой совсем уже с головой не дружит.
В общем, насчёт чёрного юмора не знаю, прямо именно его привносить задачи не было. Это только один из элементов, которые появились в текстах, потому что я дал себе расслабиться. Ещё вспомнилась группа Vólan, которая написала хардкор-эпик про кота, и эта песня гораздо больше эмоций вызывает, чем более-менее привычные для жанра мрачные образы. До сих пор спокойно слушать не могу. Короче, не пытаться засунуть тексты в жанровый канон или подогнать их под настроение музыки — интересно и круто.
— Расскажи об обложке нового сингла.
— На фото, которое послужило прообразом обложки «Самого лучшего фестиваля» — наш хороший товарищ Л. Мы частенько выпиваем на концертах и в панк-барах. Началось всё с шутки в Твиттере — мол, именно за это москвичи получают свои дикие зарплаты типа 20 миллионов в час. За трюки на скейте с пивком в руке и в офисной одежде.
Потом вспомнился ещё один прикол — как-то всплывал вопрос, а как выглядит средний слушатель нойз-рока из России? Ну, возможно, вот так. Хотя Л. нойз-рок то не особо и слушает.
Последний слой — сама песня же об ощущении беспомощности, о том, что ты никогда не станешь тем чуваком, который дерётся с ментами на митингах, да и драка эта вряд ли кому-то поможет. Поэтому и остаётся корчить из себя этаких скейт-бунтарей, Королей Догтауна, на деле даже не снимая офисного дресс-кода.
— О каком фестивале идёт речь?
— Вроде там из текста понятно. О самом лучшем фестивале, который случается, когда ты решаешь открыто выступить против превосходящей силы. Лучше «Боли», лучше «Примаверы», даром что длится, думаю, всего несколько секунд. Мне про этот фестиваль ничего не известно, поэтому я его романтизирую. Да и образ с кулаком, вероятно, довольно примитивен.
— С недавних пор групп Jars работает с Music Development Russia. Цель этой организации: «помочь молодым артистам построить сильный бренд и репутацию в России, разработать и реализовать стратегию выхода на зарубежный рынок с учётом индивидуальных особенностей каждого». Ты известный критик индустрии, но сейчас похоже, что нет. Что изменилось и почему работа с MDR не противоречит твоим принципам?
— Ничего не изменилось, я всё ещё считаю, что «индустрия» — это слишком громкое слово для всего происходящего. Для кого-то, конечно, «индустрия» существует, с кем-то она даже находится в одной комнате, но у меня в этом всё ещё есть сомнения. Что точно существует, так это адовый поток информации, в котором надо как-то выплывать. Оповещать о концертах, мутить какие-то медийные активности на фоне ежедневного появления кучи новых артистов.
С MDR мы работаем, потому что мне стало лень делать всё это самому. Я готов пожертвовать часть своих баснословных доходов с музыки, чтобы ребята взяли на себя хотя бы часть рутины. Но поскольку я всё равно не могу избавиться от тяги всё на свете контролировать, приходится и самому вовлекаться. А игнорировать действительность и продолжать играть только для друзей — мне такое не подходит. Придётся тогда либо сильно сбавлять обороты и оставлять музыку на уровне хобби, либо расстраиваться, что ничего не меняется, одни и те же шоу в одних и тех же местах для одних и тех же людей. Я слишком люблю музыку, чтобы выбрать что-либо из этого.
— В твоих песнях можно встретить упоминания Москвы. В интервью Артёму Абрамову ты говорил, что тебе «нравится чувство принадлежности к „тусовке и движухе“, инфраструктура и гастрономические возможности, но всё остальное вызывает дискомфорт» и что ты находишься «под влиянием городских общественных процессов». Скажи, что больше из этого отражается на музыку? Почему Москва в музыке Jars представлена сугубо негативно?
— Это было, насколько я помню, исследование для ИМИ, не уверен, что будет правильно раскрывать методологию. Ну если брать то, что ты перечислил, то, скорее, «городские общественные процессы», то есть менты, системы наблюдения за всеми на свете, какие-то помпезные бессмыслицы типа парка «Зарядье» и фестиваля варенья, или как его там. Да господи, мне не нравится вообще всё. Такой уж я угрюмый человек. Жил бы где-то ещё, там тоже бы гадости нашёл и про них пел. Наверное.
Я, кстати, часто задумываюсь о том, кем бы я был и о чём писал, если бы не было вот этого постоянного давящего информационного фона. Если бы Россия не пыталась нападать на соседей постоянно. Если бы не было обысков у довольно близких знакомых и диких сроков у знакомых отдалённо. Буквально во время этого интервью на ещё одного моего приятеля составили ещё один протокол, без шуток! В общем, интересно, как жить без постоянной тревоги. Наверное, я бы играл эмбиент-метал про животных. Инструментальный.
— Я заметил, что в твоих текстах образ Москвы всегда соседствует с образом огня, как будто ты хотел бы её спалить. Расскажи про это.
— Хм, не могу припомнить ничего кроме «Москве не хватает огня», но это же расхожая цитата. Наверное, дело в том, что временами я хотел бы спалить вообще всё. Хаос правит!
— Ты говорил, что «общий музыкальный и лирический посыл этого альбома как раз в том, чтобы ударить по ******* [трындецу]». Если честно, слушая строчки вроде «Этот поезд в огне, и я машинист», скорее, кажется, что ваш альбом больше констатирует, чем ударяет. Можешь помочь мне решить это противоречие?
— Мне кажется, это вопрос восприятия: считалось для тебя это настроение или нет. Если нет, я не справился так хорошо, как мог бы. Но вообще мне эти нюансы заметны: на «ДЖРС II» и лирически, и музыкально нагоняется полный мрак, чтобы возникло ощущение отсутствия всякого выхода. Там в конце поётся «Двери не вышибить, стены не проломить», и потом тупо оцепенелый шум на семь минут.
Песни для «ДЖРС III» мы спецом писали под веселье, больше именно качающих и конвенционально рокерских ходов, даже какие-то шумовые куски очень нарочитые и более доступные, чем обычно. Что касается текстов, то, конечно, ряд унылых телег, вроде того же самого трека с поездом в огне или «Механизма», но в целом посыл не такой, что «кошмар я здесь живу», а скорее «вот это и это плохо, оно нам не надо, давайте это уничтожим». Но, повторюсь, эти нюансы могут теряться за всей громкостью и ором. Что делать.
— Jars (и ты в частности) играют уже почти десять лет. Нетрудно заметить, что за это время ты в основном был занят нойз-роком. Возникало ли у тебя желание заиграть какую-то совершенно другую музыку?
— Возникает постоянно, и когда-нибудь я её заиграю! Изнутри мне кажется, что я занимался довольно разной музыкой, в нюансах, в общем вайбе, в посыле или его отсутствии, но допускаю, опять же, что без погружения в контекст весь условный панк-рок кажется одинаковым. И было бы глупо отказывать слушателю в возможности быть поверхностным, я сам очень много музыки слушаю по вершкам и не врубаюсь, о чём на самом деле она звучит.
Я вижу один большой минус в «ДЖРС III» — это, безусловно, не прорыв. Это в основном старые звуковые идеи. Они собраны, наверно, как никогда складно и красиво, но всё равно они старые, с парой исключений. Мы пока думаем, куда и как двигаться дальше. Точно не хочется, чтобы следующий релиз звучал привычно.
— Что является для тебя импульсом к творчеству? Скажем просто: это злая или добрая эмоция? И почему именно одна?
— Злая-злая, пока, к сожалению, ненависть и тоска — лучшие импульсы к сочинительству. Ну, в последние месяцы. Бывает по-разному, но от радости я написал где-то песни две. И те испортил текстом. Не представляю, как группы типа The Armed свои альбомы пишут, последний у них аж лопается от счастья. Вроде они ходят в качалку, а я нет. Думаю, спорт может стать неплохим импульсом к творчеству. Какой ужас.
— «Быть мужчиной стыдно. Мужчина должен умереть». Что для тебя значит быть мужчиной, и почему он должен умереть?
— Если честно, хотелось бы оставить тут простор для интерпретации (и возможного разрыва пацанских жоп). Должен умереть, и всё! Серьёзно, в «Чёрном прикосновении» хватает маячков, и не хочется их разжёвывать.
— В России, в гитарной андеграундной сцене панк в основном существует как движение левого уклона, с утверждением прав меньшинств и других дискриминируемых страт. Тем временем всевозможные анархо-провокаторы, кажется, сосредоточены в хип-хопе (вроде того же Славы КПСС) или вообще в блогосфере, можно вспомнить, сколько горячих обсуждений вызывает Олег Кармунин или паблик Field of Pikes. Как ты думаешь, из-за чего происходит такое разделение представлений о панке?
— Из-за твоего вопроса, конечно! Потому что на самом деле такого уж большого разделения представлений о панке я не вижу. В панк-сцене, как ты её описал, движения левого уклона и так далее, по большей части не читают ни Кармунина, ни Field of Pikes (и я не могу никого за это осуждать), а Кармунин и Field of Pikes особого участия в жизни этой сцены не принимают.
Field of Pikes что-то про панк и пишет, но большинство телег — это не столько провокация, сколько, не буду углубляться, другая точка зрения, которая повторяется от поста к посту. Кармунин просто порет чушь полную и гордится этим судя по интервью, которые мне попадались. Если так посмотреть, то и колумнисты Russia Today — панки, каких свет не видывал. Про Славу мне просто впадлу говорить. Когда его в онлайне фестиваля «Не виновата» в этом году забанили, было красиво.
Короче, главный момент — вот эта условно левая сцена, о которой ты говоришь, существует реально. Это люди, которые между собой что-то мутят и у которых порой получается что-то очень крутое (та же «Не виновата» или континентальные туры Газели Смерти). Панк как провокация — это по большей части явление из книжек. Типа, вау, Сид Вишес носил свастон. Как насчёт такого определения: панк — это тот движ, который ты мутишь, когда всем на тебя насрать? Мне кажется, это куда лучше определяет происходящее в сцене в последние лет 30, нежели миф об «анархо-провокаторах», которые, если их потереть, не «анархо» и не провокаторы.
— Jars, пожалуй, больше других панк-групп используют ненормативную лексику в песнях. Что для тебя мат в повседневной жизни и музыке?
— Мне кажется, не больше, чем «Суперкозлы» или «Поспишь потом». Что приходит в голову, то и пою. В повседневности люблю поматериться как-нибудь прикольно. В песнях тоже. Плюс кажется, что если первым делом в голову приходит именно матерное слово, то поиск его аналогов — это уже попытки смягчить исходник, и обычно это вызывает неприятные ощущения. А мне важнее приятные.
— Когда мы делали акцию «Не виновата» и концерты Газели Смерти во Владивостоке, то часто натыкались, скажем мягко, на далёкий от левацкого движения народ, который реагировал на происходящее не совсем адекватно. Скажи, встречаются ли такие агрессивно-настроенные люди на ваших концертах, когда вы выезжаете за пределы столицы?
— Ты знаешь, не так уж часто. Почему-то я больше слышу всякие истории об этом, чем сам с ними сталкиваюсь. Ну были пару раз менты на концертах, в разных обстоятельствах, разок из-за драки, другой просто так пришли. Какого-то скама толком не попадалось, если говорить о турах последних лет. Не знаю с чем это связано, или нас просто никто не знает, или мутные чуваки на нас не идут, потому что сразу всё понятно, либо я просто что-то упускаю из виду. Но истории на пустом месте не возникают, конечно.
— В завершение расскажи, как прошли первые концерты и выезды после карантина?
— Довольно непривычно, причём в первую очередь в плане собственного восприятия. Я люблю угореть, а на выездах надо экономить силы — и вот от этого я, как оказалось, отвык. Так что на некоторых выступлениях я не очень хорошо себя чувствовал, например, на первом таком выезде в Екатеринбурге.
А в плане приёма — всё круто.
Наложилось и то, что мы давно нигде не были, и то, что все скучали по гигам тоже. Не знаю. Вроде все класс. ещё заметил интересное: в этом году мы уже дважды летали в отдалённые туры самолётом. Это напряжнее для организаторов, но теперь кажется более удачным вариантом, чем планировать длительный выезд, а потом потерять его из-за каких-нибудь новых ограничений.
Читайте также наш материал «Диссидентское искусство: «Павлик Морозов — суперзвезда».