Как только не называли Первую мировую войну — «Великой», «забытой», «Второй Отечественной» или «империалистической». В её истории смешались самые разные аспекты, в которых стоит разбираться специалистам-учёным, а не поверхностным публицистам. По крайней мере, такую мораль можно вынести из новой книги историка Юрия Бахурина «Фронт и тыл Великой войны», выходящей в этом году в издательстве «Пятый Рим».
VATNIKSTAN пообщался с автором и узнал много нового о жизни и быте простых солдат на фронте Первой мировой, о мифах и слухах, которые и сегодня мы можем принять за чистую монету, и о том, что патриотический настрой и революционный всплеск в годы войны никак не отменяют друг друга.
— Книга «Фронт и тыл Великой войны» содержит более тысячи страниц и охватывает, наверное, все основные сюжеты, связанные с историей повседневности русского фронта Первой мировой. Такой и была первоначальная задумка, или ты пришёл к мысли написать большой обобщающий труд постепенно?
— Первоначальной задумкой, которая никуда не делась, было получше разобраться в том или ином вопросе истории Первой мировой войны, утолив свой интерес, а затем — поделиться с другими тем, что удалось узнать и найти. Результатами «подходов к снаряду» становились статьи, сугубо научные и научно-популярные. Помимо темы кандидатской диссертации (истории беженцев из западных окраин Российской империи в Первую мировую) я обращался к проблемам и сюжетам широкого спектра — от прообразов заградительных отрядов в 1914–1917 годах до финансирования немцами партии большевиков и подготовки Октябрьской революции. Всё интересно, на что ни взгляни! А затем, по совету моего старого друга, главного редактора издательства «Пятый Рим» Григория Пернавского попытался свести наработки воедино. В основу нескольких глав легли прежние статьи, прочие были написаны с нуля. Так в итоге и получилась книга. На самом деле объять в ней все возможные темы я не мог, даже если очень захотел бы, но всё же и здесь написано немало и о многом.
— В названии книги используется понятие «Великая война». Сейчас в публицистике реанимирован другой термин — «Вторая Отечественная». В то же время советская литература предпочитала характеристику Первой мировой войны как империалистической. Какой же она была для России?
— Была ли Первая мировая война Великой? Безусловно, и у потомков её героев и жертв в России есть полное право считать её таковой. Являлась ли эта война Отечественной? Да, для миллионов подданных Российской империи и граждан Российской республики. Отмахиваться от них и сводить дело только к патриотической, пропагандистской риторике попросту нельзя. Ну, а империалистической? Ответ вновь будет положительным: такой характер войны для России, других государств Антанты и Центральных держав не снижает её размаха, не отменяет ни массового героизма во всех воевавших армиях, ни колоссального труда в тылах. Сегодня прилагательное «империалистическая» признаётся уничижительным. Однако, как бы оно там ни было, несколько странно ожидать или требовать от большевиков иных характеристик, не правда ли?
Определение «Первая мировая война» можно считать нейтральным, но и оно с самого начала устраивало не всех. «Боевой период 1914–1918 гг. мы называли Великой войной, теперь называют Первой Мировой. Старое название лучше — в нём есть душа, тогда как в новом — только регистрация: Первая, Вторая, Третья Мировая…» — писал участник Первой мировой, эмигрантский военный теоретик Евгений Эдуардович Месснер в очерке к 30-летию Луцкого, он же Брусиловский, прорыва. Резюмируя: на мой взгляд, известные названия Первой мировой войны не противоречат друг другу — они просто отражают различные точки зрения на это колоссальное событие, с самой военной поры и по сей день.
— В современной научной литературе и в большей степени публицистике заметна тенденция считать ход войны успешным или, как минимум, не катастрофическим для Российской империи. Например, в недавнем выпуске журнала «Родина», посвящённом 100-летию окончания Первой мировой, историк Борис Миронов (автор многочисленных работ по социальной и экономической истории дореволюционной России) назвал свою статью просто и лаконично — «Украденная победа». Можно ли говорить о «нормальном» ходе войны на Восточном фронте?
— Я читал эту статью. Борис Николаевич Миронов — безусловно выдающийся ученый, а размах и глубина проделанного им труда поражают. Однако в данном случае он разделяет и поддерживает посыл, с которым сложно согласиться. Такой подход в целом всякий раз напоминает лично мне эпизод из воспоминаний русского военного врача Юрия Ильича Лодыженского, описавшего уроженца Черногории доктора Иововича и стиль заполнения тем истории болезни пациента: «Изо дня в день значилось „лючше“, „лючше“, ещё „лючше“, а после 10–15 дней лаконично „умер“». Резонный вопрос — неужели больной скончался от неуклонного улучшения здоровья? — не смутил эскулапа: почём ему знать, как так вышло? И показатели роста в различных отраслях экономики России в ходе Первой мировой, даже будь эти цифры бесспорными, не объясняют, из-за чего же произошли события 1917 года, а затем Россия вышла из войны.
Вместе с тем катастрофическим для нашей Родины ход Великой войны не был — иначе как следует назвать случившееся с Бельгией и Сербией? Россия и Русская армия встретили начало войны и провели первый её год как минимум на равных с Центральными державами; в тяжелейшем 1915‑м Германия не достигла цели разгромить и вывести Российскую империю из войны; 1916 год не случайно ассоциируется прежде всего с Брусиловским прорывом, нанёсшим серьёзный урон Австро-Венгрии… И всё же Россия в итоге проиграла эту войну на выбывание империй. Потому что это предельно общий взгляд, да и то лишь на одну сторону медали. России становилось не только «лючше» и «ещё лючше», эти успехи давались империи, её армии и её населению очень тяжело, ценой огромных потерь, лишений и утрат, оказавшихся в итоге несовместимыми с жизнью.
— В тексте книги ты высказал тезис, что Первая мировая война была временем «единства архаики и авангарда в военном деле». Авангард — это военное изобретательство, чем могли похвалиться и другие страны в годы Первой мировой. А архаика в русской армии — это что? Можно ли к ней отнести устаревшие социальные отношения, неэффективное руководство (например, то же командование армией, которое взял на себя император-самодержец)?
— Под авангардом подразумевается не столько военное изобретательство, и уж точно не прожектёрство в ходе войны, сколько масса технологий, достигших высокого уровня развития ещё до начала либо в ходе войны, для которых Первая мировая послужила колоссальным испытательным полигоном. Например, если танки впервые вышли на поле боя осенью 1916 года, то авиация и бронеавтомобили применялись ещё до Великой войны, но никогда — в таких масштабах.
Примерами архаики же могут послужить дубинки, «колотушки», которыми немцы добивали пострадавших в ходе газовой атаки русских солдат, или применение теми же бошами пращей для гранатометания на Западном фронте; бельгийские арбалеты, использовавшиеся противником для стрельбы из траншей; торфяной мох в качестве перевязочного материала — британское ноу-хау; свидетельство генерала Николая Николаевича Головина: «Я помню полученную в августе 1915 года телеграмму Юго-Западного фронта о вооружении части пехотных рот топорами, насаженными на длинные рукояти; предполагалось, что эти роты могут быть употребляемы как прикрытие артиллерии…». Кстати, существует любопытное фото, косвенно подкрепляющее эту цитату: на снимке ополченческая либо нестроевая рота, явно находящаяся в тылу, но выстроилась в две шеренги с жердями, к которым привязаны бебуты.
Фото предоставлено А. А. Адыловым, г. Калининград
Однако не всё так однозначно: первое применение химического оружия иногда датируют аж 9 апреля 1241 года, когда в битве при Легнице рати польских княжеств, рыцари Тевтонского ордена и тамплиеры сошлись с ордой монгольского хана Байдара; смертоносным огнемётам в пору Великой войны на тысячелетие предшествовал «греческий огонь»; о сфагнуме как всасывающем материале для гнойных ран говорилось и в советской военно-медицинской печати 1941 года… В общем, как говорится в одном из произведений музыканта, поэта и чтеца-декламатора Мирона Яновича Фёдорова, «всё переплетено».
— Поговорим немного о «прожектёрстве». Изобретательством в годы мировой войны ты интересуешься уже несколько лет. Этот сюжет был случайным архивным открытием? Насколько я понимаю, ряд военных проектов тебе удалось обнаружить в ходе архивных поисков самостоятельно, и ранее о них в литературе не писали.
— Буду откровенен: лично мне бесконечные пересуды в Интернете о том, что детище Пороховщикова «Вездеход» стало первым танком, опередившим британцев (на самом деле — нет, не стало), и о «Царь-танке» Лебеденко, в какой-то момент попросту набили оскомину (Александр Пороховщиков и Николай Лебеденко — русские инженеры-конструкторы, получившие известность в 1910‑е годы своими изобретениями. — Ред.). И обескуражили: что, и это всё? Пара проектов, да еще несколько менее известных машин, ранее обнародованных историками? В России, давшей миру легендарного Левшу и всамделишного Кулибина? «Да быть того не может!» — выдвинул я гипотезу, отправился за её проверкой в архив и не прогадал.
Десятки, если не сотни интереснейших прожектов, отложившихся в фондах Главного военно-технического управления и Главного инженерного управления Военного министерства, ждут, когда на них будет пролит свет. Ряд из них довелось обнаружить впервые, до многих и я ещё не добрался. Например, проект некоего снаряда, бросающего неприятельские пули назад. А ещё «Переписка о приборе для производства взрывов на расстоянии (при помощи световых лучей), предложенном статским советником Розингом. 1914–1915 гг.», или «Изобретение Н. Кудрявцева — подвижной бронированный окоп и разрушитель проволочных заграждений, 1915 г.». Звучит же? В своё время у меня выходила статья о военном изобретательстве «Бестиарий Великой войны» в журнале «Родина», в Центральном музее Вооружённых Сил РФ состоялась лекция по теме. Рассчитываю и на то, что в будущем посвящу теме военного изобретательства в годы Первой или обеих мировых войн отдельную книгу. Во всяком случае, есть большая охота.
Лекция Юрия Бахурина, запись 25 января 2015 года
— Из текста книги можно сделать вывод, что две мировые войны были похожи не только страстью к изобретениям, ты нередко проводишь параллели с Великой Отечественной и в других сюжетах. Эти два военных конфликта на чисто бытовом солдатском уровне оказались слишком похожими для наших предков? Простому солдату в окопе жилось примерно одинаково (не считая, конечно, модернизированного оружия и изменившейся формы)?
— Это не то чтобы параллели, а, скорее, перекличка через разделяющие войны десятилетия посредством созвучных документальных свидетельств. Взять, например, любопытное письмо одного из офицеров особого отдела 23‑й армии Ленинградского фронта лично Сталину с рассказом о том, как красноармейцы захватили несколько бутылок вина, но сами его и не отведали — трофеи ушли командованию. Эта история звучит в пандан курьёзному воспоминанию участника Первой мировой полковника Андрея Васильевича Черныша о коменданте местечка Шумск, убеждённом блюстителе трезвенности, потребовавшем конфисковать весь коньяк у торговавших им евреев, но почему-то рассердившемся, обнаружив в одной из бутылок плавающие чаинки.
Для разговора об общем и особенном в истории двух мировых войн может не хватить не то что пары строк, но и пары десятков томов. Подобных сравнительных исследований на должном уровне проработки источников до сих пор немного. Книгу Владимира Михайловича Сафира «Первая мировая и Великая Отечественная. Суровая Правда войны» 2005 года сложно счесть успешным шагом в этом направлении — автором двигало скорее стремление разоблачать, нежели исследовать. Существует ряд работ историка Андрея Анатольевича Смирнова о Красной армии, влиянии сталинских репрессий на её боеспособность, и публикаций о русских войсках в Первую мировую. Эти публикации серьёзно фундированы и интересны, но в них сложно не заметить весьма критический подход учёного к истории РККА и местами едва ли не апологетический на этом фоне настрой в отношении Русской императорской армии.
Сам я делать глобальные выводы на основании нескольких цитат из первоисточников, будь то приведенные в книге документы периода Великой Отечественной или Первой мировой, не спешу, и никому не советую: обманываться самому или обманывать других, даже невольно, поспешными трактовками и выводами — одинаково плохо. Бесспорным же представляется суждение исследователя военной повседневности Первой мировой войны Александра Борисовича Асташова о том, что приобретённый и накопленный в 1914–1917 годах колоссальный объём военного опыта и его освоение сыграли ключевую роль и в последующей социальной истории России–СССР, и в защите достижений Советского Союза на его историческом пути, в его борьбе за существование в годы Великой Отечественной. Полагаю, что этот тезис ещё будет развит историками.
— Февральская революция первым же приказом (Приказом № 1 Петроградского Совета) смела прежнюю субординацию солдат и офицеров. Это следствие революционного хаоса, или до революции были распространены случаи недовольства солдат своим командованием? Для солдата офицер — это «господин», человек из другого мира?
— «Господин»? Прозвучит странно, но это, скорее, в духе демократизации армии и по букве того самого Приказа № 1. Ведь пункт 7 именно этого приказа отменил титулование офицеров: отныне вместо «вашего превосходительства» к генералам надлежало обращаться «господин генерал», «господин полковник» пришёл на смену «вашему высокоблагородию», и так далее.
И о каком «другом мире» может идти речь, если нижние чины и офицеры изо дня в день вместе сбивали ноги на марше, переживали артиллерийские обстрелы и газовые атаки в окопах, вместе поднимались из окопов в атаку, жили и погибали на войне? Да, действительность, как всегда, оказывалась сложнее любых представлений о ней: офицерам случалось надевать солдатскую униформу, маскируясь под рядовых фронтовиков, а то и оказываться их учеником — после ускоренных курсов подготовки на передовой во главе подразделения прошедших огонь и воду.
И — да, будет неверно рассуждать о всеобщем равенстве и братстве даже после обнародования Приказа № 1. В Русской армии в годы Великой войны бытовали и такие неприглядные явления, как рукоприкладство и телесные наказания. Их рассмотрению посвящена одна из глав книги. Отдельные инциденты такого рода вкупе серьёзно вредили морали, послужив и предпосылкой к событиям 1917 года, начавшимся с расправы над офицерскими чинами и в армии, и на флоте. Порой солдаты не оставались в долгу ещё задолго до революции… Пресловутый хаос возник не на пустом месте, и не только лишь по злокозненному наущению неприятельской пропаганды, в этом нет сомнения. Однако здесь же можно припомнить множество примеров подвигов нижних чинов, спасавших жизни офицерам, выносивших их из сферы огня, откапывавших из-под земли во время канонады, прикрывавших своим телом. Своей большой удачей я считаю находку приказа о награждении сапёра Алексея Аннушкина, в ходе осады Перемышля спасшего раненого капитана Карбышева — того самого Дмитрия Михайловича Карбышева, что обессмертит своё имя в Великую Отечественную. Очень жаль, что о его спасителе более ничего не известно.
— Как вообще простые крестьяне объясняли для себя смысл войны? Они поддерживали официальную идеологическую установку о защите славянских братьев по вере?
— Крестьян в Русской армии накануне Первой мировой войны было подавляющее большинство — свыше 4/5. И сражались они — за Отчизну в общем смысле этого слова, за свою землю, свой родной край, отчий дом и домочадцев, что «на корточках плакали, слушая, на успехи родных силачей». К слову о том, являлась ли та война Отечественной — в этом нет никаких сомнений. Она воспринималась очень и очень многими как ратный труд, те же посевная и жатва, только иного рода. Прежними, ещё из мирного времени, представлениями о сезонном характере круговорота жизни и любых перемен в ней были обусловлены и распространённые ожидания перемирия или мира осенью. При этом армия вплоть до наступления необратимого распада в 1917 году в массе своей оставалась настроенной патриотично, а дух миллионов солдат-хлеборобов — бодрым: об этом свидетельствуют данные военной цензуры, которую не миновали письма с фронта. Звучит несколько парадоксально, но это так.
Кроме того, русские солдаты сражались за братьев по славянскому племени и вере, да, но более важной мотивацией для них являлась борьба за царя-батюшку, послужить которому на славу и даже сложить за которого голову было чем-то самим собой разумеющимся. Более, даже гораздо более подробный ответ на этот вопрос можно найти в фундаментальных трудах и публикациях Асташова, каковые я с удовольствием рекомендую всем.
— То есть слом веры в царя, который был в годы Первой русской революции, словно и не произошёл? Неужели в данных той же перлюстрации не попадались крамольные мысли об императоре, который во всём слушается императрицу и Распутина — ходили же в народе карикатуры на эту тему?
— Я неспроста оговорился насчет парадоксальности вывода цензоров. Мы можем судить об этом вопросе главным образом по массиву писем с фронта и тому, как содержание этой переписки толковалось военными цензорами. Однако насколько репрезентативной будет такая выборка? Как много солдат решались ругнуть государя даже между строк, зная, что письмо будет проверено по пути к адресату? Интерпретация настроений в армии цензурой тоже накладывало свой отпечаток: тот же исследователь Асташов отмечает, что цензоры относили в категорию «бодрых» и «патриотических» и послания с тоской по дому и семье — дескать, ещё мысленно не простились с родными и готовы сражаться за них. Как быть с этим? И в любом случае гораздо больше крамолы появилось после падения самодержавия, когда она крамолой больше не являлась. Знаешь, Евгений Ваганович Петросян почему-то тоже не выступал с фельетоном о желающем «стать членом» (партии) рабочем до 1991 года…
— Один из сюжетов книги — это всем известные братания на фронте. Ты подробно рассказал про знаменитое «Рождественское братание» на Западном фронте, которое произошло ещё в конце 1914 года. Выходит, революционная пропаганда тут совсем ни при чём, и явление братаний было интернациональным и проявилось практически сразу с началом войны?
— Изначально революционной пропагандой и не пахло, а и будь таковая, её перебил бы запах еды или вина… Или смрад. Первые по счету братания или кратковременные перемирия на Русском фронте Первой мировой войны были обусловлены необходимостью погребения павших однополчан либо выгодным обменом продуктов питания на спиртное при непротивлении сторон. Долгое время даже специалисты связывали старт братаний с Пасхой 1915 года, называя религиозный фактор одним из важнейших, особенно на Юго-Западном фронте, по обе стороны которого воевали православные. Ошибки в этом нет, но такие явления отмечаются ещё в 1914 году. С течением времени братания не стояли на месте, они развивались, обзаводясь всё большим числом предпосылок, затем во главе угла оказалась политика. И — да, Русским фронтом дело не ограничивалось. «Рождественские братания» в декабре 1914-го гораздо более известны, и они с меньшим размахом, но повторились год спустя. Бытовали на Западном фронте и косвенные братания — без товарообмена и вечеринок, но с ритуальной агрессией, не забиравшей жизней фронтовиков: «Трубка 15, прицел 120, бац-бац — и мимо!» на протяжении нескольких суток, а то и недель кряду, если позволяла обстановка.
— Ты приходишь к выводу, что и «самострелы» — явление интернациональное, распространенное не только в русской армии.
— Точно, причём не только «самострелы», которым в книге посвящена отдельная глава. Обращение к опыту армий союзников и противников России на других фронтах стало моим сознательным решением. У нас, особенно в публицистике и Интернет-баталиях, при разговоре о непростых страницах истории любят кивать на Запад: например, в честь чего Ивана Васильевича прозвали Грозным за жестокость, когда в Англии лютовала Елизавета I? Хорошо, давайте взглянем на других участников Великой войны и убедимся: на всех её фронтах солдаты решались на самокалечение, чтобы возвратиться в тыл и тем сохранить себе жизнь. Совпадали даже пиковые моменты: люди становились «самострелами» либо в первые недели на войне, либо только года полтора-два спустя, отчаявшись окончательно. Способы нанесения увечий, помимо пули в руку или ногу, естественно, разнились, становясь целым искусством.
Далее: на всех фронтах Первой мировой военнослужащие употребляли алкоголь, был он воспрещён или наоборот дозированно предписывался, и даже употребляли наркотики. Войска во всех армиях периодически страдали от нехватки продовольствия — где-то в большей, где-то в меньшей степени (русские солдаты на общем фоне ещё питались вполне сытно). Треть Русской армии в 1915 году осталась без сапог — что ж, у турок и охапки соломы на ступнях считались вполне себе обувью, а британцев изводила «траншейная стопа». Та же картина — и с братаниями, которые мы уже обсудили, и с суевериями и слухами, в разных культурах своими, но имевшими одинаковое хождение на передовой. Наконец, «томми» с «пуалю» погибали не менее страшно, чем наши прадеды, и также не щадили своей крови. У меня не было ни цели разоблачать «их нравы», ни малейшего желания писать о Русской армии нарочито дурно на фоне союзников. Но, кроме сказанного выше, напоминание о том, что она сражалась не в вакууме, что Западный фронт находился ни где-то на другой планете, наступления на нём координировались со Ставкой, французские асы сражались в русском небе, подданные царя учились лётному делу в Англии… В общем, считаю это одной из важных составляющих книги.
— По поводу алкоголя, который могли, как ты сказал, даже дозированно предписывать фронтовикам. Это в то время, когда в стране был «сухой закон»? Вспоминается сериал «Подпольная империя» и предположения о том, могли ли различные условия распространения алкоголя в прифронтовых и тыловых районах приводить к коррупционным схемам, связанным в том числе с армейскими поставками…
— Верно, даже в условиях вето на торговлю алкогольными напитками, тем более в действующей армии, спиртное не исчезло. В течение месяца с небольшим красное вино даже понемногу выдавалось войскам на позициях для добавления в чай — так пытались бороться с расстройствами желудка, затем перестали. Вообще странное дело: существовал запрет, он в общем и целом соблюдался. Но судя по источникам, в распоряжении почти всех желающих в армии имелись горячительные напитки — и не жуткие растворы с денатуратом и табаком, как в тылу, а вполне питейные вина, коньяк и так далее, хотя кое-где приходилось пить и парфюмерию. Алкогольные напитки могли стать трофеями, ими приторговывали нечистые на руку военные врачи и интенданты. Причём они ещё и конкурировали между собой, завышая расценки на товар или пользуясь демпингом.
Самым же ярким примером из известных мне является провал плана по уничтожению неприятельского урожая на Венгерской равнине летом 1915 года. Русская авиация должна была выжечь поля специально разработанными бомбами с горючей смесью в стекле. Вот только винные и пивные бутылки, в которые была налита зажигательная жидкость, не разбивались при падении — стенки оказались чересчур толстыми. Однако для акции возмездия в Петроградском акцизном управлении специально закупалась водочная тара. Откуда взялось так много других бутылок? Разбирательства ни к чему не привели, а время для уничтожения посевов было упущено.
— Какие из документальных находок во время работы над книгой впечатлили тебя сильнее всего?
— Сложно выделить и привести какие-то особые примеры, как и равнодушно относиться к другим словесным следам. Но до глубины души тронула история семилетней девочки Веры Савчук, дочери крестьян-беженцев из Гродненской губернии. Ребёнок в пути лишился правой ручки. Мать Веры в составленной с её слов записке просила Центральный обывательский комитет губерний Царства Польского о помощи и пристройке девочки в приют. Она соглашалась расстаться с дочерью навсегда ради шанса выжить для неё.
Или одно письмо, пришедшее осенью 1915 года с фронта в вологодскую глубинку: «Хиония Алексеевна Михаил Иванович Ваш муж умер 4го Октября в Воскресенье утром позовчера. Мы пошли Наступление и добрались до проволочного ограждения там начали мы окапывадса и окурат попали под пулеметы где и попала пуля ему в сердце Но так как близких уже нет никого то никто и не хочет уведомить Вас. Но теперь получили письмо я узнал как зовут Вас и пишу письмо. Схоронены они 30 человек вместе. Теперь Вы не пишите больше письма потому что уже его нету». (Частично сохранена орфография и пунктуация оригинала. — Ред.) Очень напоминает пронзительную «Явдоху» Тэффи, вот только это уже не вымысел. Простые истории простых людей, но сколько их было в ту войну, и как много в этих строчках скорби? Читать подобные документы порой чуть ли не физически больно, такова она — изнанка войны, которую необходимо знать и помнить. Я неспроста поделился в книге и этими, и многими другими примерами.
— А что, с твоей точки зрения, будет происходить с исторической памятью о Великой войне в России в ближайшие годы?
— Я смотрю вперёд с осторожным, но оптимизмом. Всеобщей памятью о Первой мировой взят определенный рубеж, продолжается её кристаллизация в основных событиях, персоналиях и символах. Например, есть одна фотография солдат 11-го гренадерского Фанагорийского генералиссимуса князя Суворова, ныне Его Императорского Высочества Великого Князя Дмитрия Павловича полка. Как его только не атрибутировали в литературе и СМИ, сделав обобщённым фото Русской армии.
Иные вехи — оборона Осовца, Брусиловский прорыв, подвиг приказного Козьмы Крючкова, подвиг штабс-капитана Петра Нестерова, может быть, ещё 1‑й Петроградский женский батальон Марии Бочкарёвой (события революции 1917 года в этом ряду даже не упоминаю, до сих пор они — зона исторической турбулентности). Пожалуй, всё же здорово, что о них многие знают и помнят.
Столетие Великой войны миновало, другой возможности отметить юбилей прорывом в изучении её истории у нас уже не будет. Однако поступательное исследование продолжается. Да, никуда не делось этакое «ламинирование» истории той войны, замалчивание темных её страниц, попытки переиграть события столетней давности, как в случае с отрицанием отречения (почти по Гегелю) Николая II. Порой звучат новые слова в науке, вроде решающего вклада последнего русского императора в Победу в Великой Отечественной войне — не достижений в пору его правления, а его лично. Это довольно популярные, но скороспелые тренды. Они не облегчают понимания тех сложнейших событий и вряд ли долго пробудут на плаву.
Одновременно с этим всё больше ученых обращается к истории Первой мировой, в научный оборот вводится всё больше архивных источников. Нас ждёт ещё немало открытий, которые обогатят науку, а вместе с ней и историческую память. При этом последнего не случится, если исторические факты не станут национальным достоянием — посредством искусства, СМИ, в порядке не только частной, но и государственной инициативы. Конечно, всегда есть определённый риск деформации прошлого согласно требованиям текущего момента. Но всё же, когда я встречаю утверждения вроде «История умерла, осталась только пропаганда», то повторяю: история не умрёт, пока мы, историки, не скажем. Не раньше.
Читайте также в нашем журнале отрывок из книги «Фронт и тыл Великой войны» о слухах вокруг личности и деятельности Григория Распутина.
Узнать подробности о книге и заказать её можно на сайте издательства «Пятый Рим».
