26 декабря VATNIKSTAN устраивает новогоднюю вечеринку. На ней среди прочих гостей выступит группа «Брысь» — молодой дуэт, уже успевший завоевать внимание крупных медиа и критиков. Их музыку сравнивают то с Янкой Дягилевой, то с петербургскими группами поздних 90‑х. Колумнист VATNIKSTAN Пётр Полещук поговорил с основателями группы о творческой эволюции, эксплуатации ностальгии и жизнерадостной эстетике советпанка.
— Виктория, ты из Краснодара, а ты, Аркадий, из Москвы. Как случилось, что вы оказались в одной комнате?
Виктория: В 2016 году Аркадий просто написал мне во Вконтакте. Как конкретно он на меня вышел, мы оба не помним, а потом так и не установили. Случилось это точно в интернете, мы тогда жили в разных городах. Я приехала в Москву на концерт группы Phantogram и тогда уже познакомилась живьём с Аркадием.
Аркадий: Забавно, что там тоже мальчик и девочка в группе. Мальчик биты делает, а девочка поёт.
Виктория: Ага, получилось такое предзнаменование. В 2017 году я решила переехать в Санкт-Петербург, и тогда мы стали писать музыку дистанционно.
Аркадий: В итоге я прислал несколько битов, и на основе двух из них появились полноценные песни.
Виктория: А уже после я перебралась с концами в столицу. До этого мой музыкальный опыт в основном сводился к исполнению каверов. Дуэтом с подругой мы перепевали разные песни в диапазоне от Adele и Florence and the Machine до анимешных опенингов. Кажется, аниме-прошлое было у всех.
Аркадий: Не знаю, у меня не было.
— У некоторых это ещё не прошлое.
Виктория: Да, у тебя, Аркадий, это ещё в будущем.
Аркадий: Подытоживая, никакой локальной истории в духе «от улиц Манчестера до Спайк Айленда» у нас нет. Мы русская, цифровая, вездесущая группа.
— Иногда вас сравнивают с сибиряками, с Янкой Дягилевой в частности. А иногда — с совершенно другой музыкой, скажем, обоймы Козырева. Вы сами-то какими себя видите?
Виктория: В то время, когда нас сравнивали с Дягилевой, я и сама определяла нашу музыку подобным образом. Её манера была мне эмоционально близка — такая агрессивная, но в хорошем, содержательном смысле. Как некая тяжёлая артиллерия для твоего сердца. Когда мы придумывали альбом «Уважайте Сны», Аркадий сказал, что я человек по натуре напористый, поэтому ему казалось, что музыка подобного характера мне подойдёт. Мне кажется, что мы хотели заложить в альбом, то и получилось. Сейчас уже немножко от этого отошли, но это закономерно. Наверное, поэтому нам и трудно определиться жанрово: мы ищем себя, переходим от одного к другому.
Аркадий: С твоих слов может показаться, что мы как тот плакат в кабинете биологии, где показана эволюция. Сначала мы представлены Янкой, а потом трансформируемся в группу Козырева.
Виктория: Я не думаю, что мы пошли в эту сторону, но, глядя изнутри, процесс кажется как будто эволюционным. Наверное, многие музыканты думают, что от одного переходят к другому.
Аркадий: Когда нас сравнивали с Янкой, это было неслучайно, ведь мы намеренно делали звук с «хрустящей» гитарой как в сиб-панке. Когда нас стали сравнивать с козыревскими группами, вот это уже получилось ненамеренно. Но, видимо, что-то схожее всё-таки было.
Виктория: С другой стороны, у нас была задумка воссоздать атмосферу фильма «Брат‑2», а там за саундтрек отвечал Козырев. Но речь скорее про настроение, а не звучание.
— А чем обусловлен ваш интерес к этой эстетике?
Аркадий: В первую очередь тем, что это самобытный отечественный фильм. И притом эта эстетика ещё и стильная, не «квасная». Иначе она не оставалась бы популярной спустя столько лет. Я думаю, сегодня молодые люди находят что-то в истории того времени, потому что оно наполнено эстетической, нравственной и какой-либо ещё глубиной. Аналогично с фильмами Тарковского. Условные хипстеры что-то в нём находят, пусть и не могут иногда объяснить, что именно.
Виктория: Хипстеров уже не существует.
Аркадий: Ну вот видишь, у меня вокабулярий тоже из прошлого. Сейчас ещё стало модно выискивать смыслы в русской попсе 90‑х. Мне лично это вообще не близко. В отличие от упомянутой эстетики.
— Забавно, прямо сейчас на меня из окна смотрит граффити с Бодровым из гаражей. Представить на его месте граффити с героями попсы 90‑х мне сложно.
Аркадий: Вот именно. Если возвращаться к сиб-панку, мне в нём нравится не сам панк (а это и не панк, как известно), а то, что это была попытка не повторять за King Crimson. Мол, на советском аппарате так круто не сделаешь, значит, надо делать своё. Так и «Брат‑2». Если б его сняли, предположим, в Америке, получился бы Тарантино, а не Балабанов.
— У меня ваша музыка вызывает совсем другие ассоциации. «Патроны» переносят на какую-то корриду: музыкально там ничего от сиб-панка, а в тексте цитаты из «Аукцыона». «Флёр» напоминает Земфиру. А «В Тишине» отдаёт эхом Яны Кедриной. Поэтому ваша музыка не звучит для меня ностальгически: в ней слишком разные времена, но никакие из них не тянут на себя одеяло. А что для вас ностальгия?
Виктория: Это точно не про нас. Ностальгической я могла бы назвать, например, «Стереополину». В её синти-попе слышны отголоски Ветлицкой, и я сразу вспоминаю себя в детстве, когда мы сидели с родителями в ресторане, а я спала за столом, пока в помещении громыхала какая-то шумная и весёлая музыка. От нашего исполнения я подобных чувств не испытываю. Оно не отсылает в моё детство, потому что в те времена такой музыки не звучало.
Аркадий: Согласен. Наша музыка архивно-поисковая или этнографическая. Но я понимаю, что она может производить ностальгическое впечатление: мы смотрим назад, а не вперёд. Чтобы быть сильным, нужно быть либо на шаг впереди всех, либо на два позади. Я хочу быть на три позади. Это не поза и не позиция, просто ощущение. Мне искренне не нравится современная музыка. Это не значит, что я её не слушаю, но она меня не трогает так, как трогают ритмы из прошлого. И чем глубже я зарываюсь вглубь, тем больше открываю.
В этом году обнаружил для себя Вертинского, который прежде воспринимался условным ярлыком из Википедии. И что характерно, весь этот репертуар никто не развивает. Вся наша, так скажем, ностальгическая сцена ушла максимум в 1980‑е. Но ведь у нас есть ещё Аркадий Северный, 1940‑е и хор Александрова. В той же Америке даже Билли Айлиш стала обращаться ко временам кул-джаза.
— Если абстрагироваться от музыки, в вашей эстетике явно присутствуют символы Советского Союза. При этом нельзя сказать, что тексты песен обращены к тому времени, во всяком случае напрямую. Какое значение несёт для вас СССР?
Аркадий: Обсудив всё, что сделано концептуально, мы пришли к идее двигаться в сторону советской научной фантастики: «Солярис», «Тайна третьей планеты», Лем, Стругацкие и так далее. В общем, последний глоток надежды на рывок в будущее — чуть ли не к ницшеанскому сверхчеловеку, но межзвёздному.
Виктория: Это интересно, потому что этого не существует. Это вроде как будущее СССР, где мы несём коммунизм на другие планеты, но оно так и не наступило. Мне кажется, это интересней, чем копаться в реальном прошлом. Лучше взять из него самое загадочное и вдохновляющее и растянуть эту пружину до конца. Интересно представить, что было бы, если объединить все плакаты про светлое советское «завтра» с реальными космическими программами или хоррорами в стиле «Чужого». Эту тему мы и хотим раскрыть в новом альбоме. К тому же я очень люблю научную фантастику, а её идеи — просто непаханое поле.
Аркадий: Нас интригует то, что этого вообще никто не делает. Россия и СССР — это не только панельки и леса, но и феномены, ставшие общими. Например, слово «спутник». На эту тему исполняли только совьет-вэйв, но это всегда эмбиент. К тому же артистов в рамках такого направления катастрофически мало. Мы хотим идти именно в этот Советский Союз, а не в панельки, леса и ГУЛАГи.
— Что стоит за обращением артистов в России к прошлому?
Виктория: Мне кажется, это неразрешённый вопрос для всех поколений. Отношение к прошлому может меняться постоянно. В 90‑х некоторые люди скучали по СССР, потому что тогда было больше ясности в том, что можно делать и что нельзя. Это своего рода попытка определиться с отношением к былому. Сейчас многие уже не судят однобоко, в духе «я ненавижу Советский Союз».
Аркадий: Я думаю, к СССР обращаются потому, что в нём заложен целый век грандиозной визуальной эстетики. От конструктивизма и авангарда до кино, которое смотрели десятки миллионов человек. Советская пропаганда, диссиденты, андеграундные художники — речь про огромное количество визуала. Ещё Ленин понимал, что кино — важнейшее из искусств. Если почитать, что в то время говорили и думали, станет понятно: люди там хоть и не были шибко культурными, но понимали суть. И на сто лет этого хватило, чтобы даже сейчас мы вдохновлялись тем временем. Сомневаюсь, что так будут вспоминать ельцинские или путинские времена.
Виктория: Ельцин Центр с тобой поспорит.
Аркадий: Просто мне кажется, то, что сделано в СССР, долговечнее. Короче, словесная культура сосредоточена в XXI веке, а визуальная — в XX.
— Есть ли параллель между консервативным поворотом в политике и обращением к прошлому в музыке?
Аркадий: Думаю, напрямую они не связаны. Это разная ностальгия. У власти, скажем, её можно представить в образах Штирлица и «17 мгновений весны»: я шпион, все враги. А музыканты копают гораздо глубже, отсюда у нас появились такие потрясающие артистки, как Кедр Ливанский или Soft Blade.
Виктория: Я думаю, ностальгия связана не с закручиванием гаек, а с ощущением, что как было — уже не будет.
— Релиз «Мёртвый таракан» вы сравнили с The Stone Roses. В нём действительно ощущается влияние Британии конца 1980‑х. Это музыка, которая не имеет культурных корней в России. Получается интересный контраст. Как так получилось и откуда у вас интерес к бэгги?
Аркадий: The Stone Roses указаны условно, в качестве узнаваемого имени. Наша песня похожа только на «Fools Gold» Roses. «Мёртвый таракан» — это просто бэгги в духе The Charlatans. Мне нравится сочетание электронной и гитарной музыки. Те же Stone Roses больше связаны с этим смешением, чем с Oasis или Blur. Я смог по-новому взглянуть на эту группу, на бэгги в целом из текстов на канале Field of Pikes. Так вот Roses одной ногой в 60‑х, а другой — в электронике 90‑х. Так и у нас электроники тоже в достатке.
Кстати говоря, «Мёртвого таракана» взяли в качестве саундтрека в фильм, но в какой именно — пока сказать не могу. Помимо этого, он оказался одним из самых популярных наших треков. Мы подумываем развить его идею дальше, но уже с учётом лирической и визуальной концепции. Для меня бэгги всё-таки в первую очередь звук. Разумеется, если анализировать глубже, за ним стоит целый культурный и социальный пласт рейв-движения с протестом против Маргарет Тэтчер. В общем, «Таракан» — просто звуковой оммаж.
— Аркадий, ты говорил, что хочешь добавить элементы кабаре в музыку «Брысь». Стоит ли ожидать? И есть ли ориентиры из артистов?
Аркадий: На готовящемся релизе будет песня в духе «Гимна Коминтерна». Опять же, никто не развивал эту тему. Песня была написана в конце 1920‑х и забылась в 1940‑е. Мне кажется, это отлично вписывается в нашу эстетику, ведь 1960‑е в каком-то смысле стали переосмыслением 1920‑х. Тот же рывок вперёд, но уже не милитаристский, а научный. Для меня в том и есть советское кабаре: фильмы «Мой друг Иван Лапшин», аккордеон, межвоенный Ленинград. Я постараюсь инкорпорировать в музыку эту эстетику.
Читайте также «„Я бы играл эмбиент-метал про животных“: интервью с Антоном Образиной».
