«Гоголевские типы» в иллюстрациях журнала «Пчела»

Уже клас­си­че­ски­ми ста­ли иллю­стра­ции к гого­лев­ским «Мёрт­вым душам» худож­ни­ка Пет­ра Боклев­ско­го, впер­вые опуб­ли­ко­ван­ные в жур­на­ле «Пче­ла» в 1875 году. Боклев­ский спе­ци­а­ли­зи­ро­вал­ся на кари­ка­ту­рах и визу­а­ли­зи­ро­вал пер­со­на­жей про­из­ве­де­ний рус­ской лите­ра­ту­ры. Рисун­ки геро­ев из «Реви­зо­ра» и «Мёрт­вых душ» были столь жиз­нен­ны­ми, что теат­раль­ные актё­ры гри­ми­ро­ва­лись «под Боклевского».

В целом в «Пче­ле», недол­го про­су­ще­ство­вав­шем изда­нии, печа­та­лись рас­ска­зы мод­ных в то вре­мя лите­ра­то­ров и репро­дук­ции кар­тин, неко­то­рые из кото­рых ста­ли затем клас­си­кой. Так что соче­та­ние живо­пи­си и лите­ра­ту­ры было умест­ным для ауди­то­рии жур­на­ла. Впо­след­ствии серию рисун­ков к «Мёрт­вым душам» завер­шал не Боклев­ский, а дру­гой худож­ник — Панов.

Вос­про­из­ве­дём вме­сте с иллю­стра­ци­я­ми неболь­шие заме­ча­ния само­го Гого­ля о сво­их «типах».


Главный герой. Павел Иванович Чичиков

В брич­ке сидел гос­по­дин, не кра­са­вец, но и не дур­ной наруж­но­сти, ни слиш­ком толст, ни слиш­ком тонок; нель­зя ска­зать, что­бы стар, одна­ко ж и не так, что­бы слиш­ком молод. Въезд его не про­из­вёл в горо­де совер­шен­но ника­ко­го шума и не был сопро­вож­дён ничем осо­бен­ным; толь­ко два рус­ские мужи­ка, сто­яв­шие у две­рей каба­ка про­тив гости­ни­цы, сде­ла­ли кое-какие заме­ча­ния, отно­сив­ши­е­ся, впро­чем, более к эки­па­жу, чем к сидев­ше­му в нём.


Настасья Петровна Коробочка

Мину­ту спу­стя вошла хозяй­ка, жен­щи­на пожи­лых лет, в каком-то спаль­ном чеп­це, наде­том наско­ро, с фла­не­лью на шее, одна из тех мату­шек, неболь­ших поме­щиц, кото­рые пла­чут­ся на неуро­жаи, убыт­ки и дер­жат голо­ву несколь­ко набок, а меж­ду тем наби­ра­ют поне­мно­гу день­жо­нок в пест­ря­де­вые мешоч­ки, раз­ме­щён­ные по ящи­кам комодов.


Плюшкин

Лицо его не пред­став­ля­ло ниче­го осо­бен­но­го; оно было почти такое же, как у мно­гих худо­ща­вых ста­ри­ков, один под­бо­ро­док толь­ко высту­пал очень дале­ко впе­рёд, так что он дол­жен был вся­кий раз закры­вать его плат­ком, что­бы не запле­вать; малень­кие глаз­ки ещё не потух­ну­ли и бега­ли из-под высо­ко вырос­ших бро­вей, как мыши, когда, высу­нув­ши из тём­ных нор ост­рень­кие мор­ды, насто­ро­жа уши и мор­гая усом, они высмат­ри­ва­ют, не зата­ил­ся ли где кот или шалун маль­чиш­ка, и нюха­ют подо­зри­тель­но самый воздух.


Манилов

На взгляд он был чело­век вид­ный; чер­ты лица его были не лише­ны при­ят­но­сти, но в эту при­ят­ность, каза­лось, черес­чур было пере­да­но саха­ру; в при­ё­мах и обо­ро­тах его было что-то заис­ки­ва­ю­щее рас­по­ло­же­ния и зна­ком­ства. Он улы­бал­ся заман­чи­во, был бело­кур, с голу­бы­ми гла­за­ми. В первую мину­ту раз­го­во­ра с ним не можешь не ска­зать: «Какой при­ят­ный и доб­рый чело­век!» В сле­ду­ю­щую за тем мину­ту ниче­го не ска­жешь, а в тре­тью ска­жешь: «Чёрт зна­ет что такое!» — и отой­дёшь подаль­ше; если ж не отой­дёшь, почув­ству­ешь ску­ку смертельную.


Ноздрёв

Это был сред­не­го роста, очень недур­но сло­жен­ный моло­дец с пол­ны­ми румя­ны­ми щека­ми, с белы­ми, как снег, зуба­ми и чёр­ны­ми, как смоль, бакен­бар­да­ми. Свеж он был, как кровь с моло­ком; здо­ро­вье, каза­лось, так и прыс­ка­ло с лица его.


Мижуев, зять Ноздрёва, Фетюк

Это был муж­чи­на высо­ко­го роста, лицом худо­ща­вый, или что назы­ва­ют издер­жан­ный, с рыжи­ми уси­ка­ми. По заго­рев­ше­му лицу его мож­но было заклю­чить, что он знал, что такое дым, если не поро­хо­вой, то по край­ней мере табачный…


Собакевич

Когда Чичи­ков взгля­нул иско­са на Соба­ке­ви­ча, он ему на этот раз пока­зал­ся весь­ма похо­жим на сред­ней вели­чи­ны мед­ве­дя. Для довер­ше­ния сход­ства фрак на нём был совер­шен­но мед­ве­жье­го цве­та, рука­ва длин­ны, пан­та­ло­ны длин­ны, ступ­ня­ми сту­пал он и вкривь и вкось и насту­пал бес­пре­стан­но на чужие ноги. Цвет лица имел калё­ный, горя­чий, какой быва­ет на мед­ном пятаке.


Тентетников

А меж­ду тем в суще­стве сво­ем Андрей Ива­но­вич был не то доб­рое, не то дур­ное суще­ство, а про­сто — коп­ти­тель неба. Так как уже нема­ло есть на белом све­те людей, коп­тя­щих небо, то поче­му же и Тен­тет­ни­ко­ву не коп­тить его? Впро­чем, вот в немно­гих сло­вах весь жур­нал его дня, и пусть из него судит чита­тель сам, какой у него был характер.


Бетрищев (персонаж второго тома)

Гене­рал пора­зил его вели­че­ствен­ной наруж­но­стью. Он был в атлас­ном стё­га­ном хала­те вели­ко­леп­но­го пур­пу­ра. Откры­тый взгляд, лицо муже­ствен­ное, усы и боль­шие бакен­бар­ды с про­се­дью, стриж­ка на затыл­ке низ­кая, под гре­бён­ку, шея сза­ди тол­стая, назы­ва­е­мая в три эта­жа, или в три склад­ки, с тре­щи­ной попе­рёк; сло­вом, это был один из тех кар­тин­ных гене­ра­лов, кото­ры­ми так богат был зна­ме­ни­тый 12‑й год.


Пётр Петрович Петух (персонаж второго тома)

Барин уже ехал воз­ле него, оде­тый: тра­вя­но-зелё­ный нан­ко­вый сер­тук, жёл­тые шта­ны и шея без гал­сту­ка, на манер купи­до­на! Боком сидел он на дрож­ках, заняв­ши собою все дрож­ки… Когда же подъ­е­хал он к крыль­цу дома, к вели­чай­ше­му изум­ле­нию его, тол­стый барин был уже на крыль­це и при­нял его в свои объ­я­тья. Как он успел так сле­тать, было непо­сти­жи­мо. Они поце­ло­ва­лись, по ста­ро­му рус­ско­му обы­чаю, трое­крат­но нав­крест: барин был ста­ро­го покроя.


Афанасий Афанасьевич Муразов, благотворительный богач (персонаж второго тома)

«Это наш откуп­щик Муразов».

«В дру­гой уже раз про него слы­шу!» — вскрик­нул Чичиков.

«Это чело­век, кото­рый не то, что име­ньем поме­щи­ка, целым госу­дар­ством упра­вит. Будь у меня госу­дар­ство, я бы его сей же час сде­лал мини­стром финансов».


Лакей Чичикова Петрушка

Пет­руш­ка ходил в несколь­ко широ­ком корич­не­вом сюр­ту­ке с бар­ско­го пле­ча и имел по обы­чаю людей сво­е­го зва­ния, круп­ный нос и губы. Харак­те­ра он был боль­ше мол­ча­ли­во­го, чем раз­го­вор­чи­во­го; имел даже бла­го­род­ное побуж­де­ние к про­све­ще­нию, то есть чте­нию книг, содер­жа­ни­ем кото­рых не затруд­нял­ся: ему было совер­шен­но всё рав­но, похож­де­ние ли влюб­лён­но­го героя, про­сто бук­варь или молит­вен­ник, — он всё читал с рав­ным вни­ма­ни­ем; если бы ему под­вер­ну­ли химию, он и от неё бы не отказался.


Кучер Селифан

Кучер Сели­фан был совер­шен­но дру­гой чело­век [по отно­ше­нию к Пет­руш­ке]… Но автор весь­ма сове­стит­ся зани­мать так дол­го чита­те­лей людь­ми низ­ко­го клас­са, зная по опы­ту, как неохот­но они зна­ко­мят­ся с низ­ки­ми сосло­ви­я­ми. Таков уже рус­ский чело­век: страсть силь­ная зазнать­ся с тем, кото­рый бы хотя одним чином был его повы­ше, и шапоч­ное зна­ком­ство с гра­фом или кня­зем для него луч­ше вся­ких тес­ных дру­же­ских отношений.


Приказчик Манилова

Это был чело­век лет под сорок, брив­ший боро­ду, ходив­ший в сюр­ту­ке и, по-види­мо­му, про­во­див­ший очень покой­ную жизнь, пото­му что лицо его гля­де­ло какою-то пух­лою пол­но­тою, а жел­то­ва­тый цвет кожи и малень­кие гла­за пока­зы­ва­ли, что он знал слиш­ком хоро­шо, что такое пухо­ви­ки и перины.


Фетинья, горничная Коробочки

Хозяй­ка вышла, и он тот же час поспе­шил раз­деть­ся, отдав Фети­нье всю сня­тую с себя сбрую, как верх­нюю, так и ниж­нюю, и Фети­нья, поже­лав так­же с сво­ей сто­ро­ны покой­ной ночи, ута­щи­ла эти мок­рые доспе­хи. Остав­шись один, он не без удо­воль­ствия взгля­нул на свою постель, кото­рая была почти до потол­ка. Фети­нья, как вид­но, была масте­ри­ца взби­вать перины.


Корявая старушонка

Дряб­лая ста­ру­шон­ка, похо­жая на сушё­ную гру­шу, про­шмыг­ну­ла про­меж ног дру­гих, под­сту­пи­ла к нему, всплес­ну­ла рука­ми и взвизг­ну­ла: «Соплюн­чик ты наш, да какой же ты жидень­кий! измо­ри­ла тебя ока­ян­ная нем­чу­ра!» — «Пошла ты, баба! — закри­ча­ли ей тут же боро­ды засту­пом, лопа­той и кли­ном. — Ишь куды полез­ла, коря­вая!» Кто-то при­во­ро­тил к это­му такое слов­цо, от кото­ро­го один толь­ко рус­ский мужик мог не засмеяться.


Приказчик-баба

Тен­тет­ни­ков уви­дел на месте, что при­каз­чик был баба и дурак со все­ми каче­ства­ми дрян­но­го при­каз­чи­ка, то есть вёл акку­рат­но счёт кур и яиц, пря­жи и полот­на, при­но­си­мых баба­ми, но не знал ни бель­ме­са в убор­ке хле­ба и посе­вах, а в при­бав­ле­нье ко все­му подо­зре­вал мужи­ков в поку­ше­нье на жизнь свою. Дура­ка при­каз­чи­ка он выгнал, наме­сто его выбрал дру­го­го, бойкого.


Целовальник (владелец кабака)

Дядя лысый Пимен дер­жал в кон­це дерев­ни зна­ме­ни­тый кабак, кото­ро­му имя было «Акуль­ка»; в этом заве­де­нье виде­ли их все часы дня. Там ста­ли они свои дру­ги, или то, что назы­ва­ют в наро­де — кабац­кие завсегдатели…

Автор это­го рисун­ка — не Боклев­ский, а Панов.


Иван Антонович Кувшинное рыло

Вид­но было вдруг, что это был уже чело­век бла­го­ра­зум­ных лет, не то что моло­дой бол­тун и вер­то­пляс. Иван Анто­но­вич, каза­лось, имел уже дале­ко за сорок лет; волос на нём был чёр­ный, густой; вся сере­ди­на лица высту­па­ла у него впе­рёд и пошла в нос, — сло­вом, это было то лицо, кото­рое назы­ва­ют в обще­жи­тье кув­шин­ным рылом.


Иван Петрович, правитель канцелярии в тридевятом государстве

Поло­жим, напри­мер, суще­ству­ет кан­це­ля­рия, не здесь, а в три­де­вя­том госу­дар­стве, а в кан­це­ля­рии, поло­жим, суще­ству­ет пра­ви­тель кан­це­ля­рии. Про­шу смот­реть на него, когда он сидит сре­ди сво­их под­чи­нён­ных, — да про­сто от стра­ха и сло­ва не выго­во­ришь! гор­дость и бла­го­род­ство, и уж чего не выра­жа­ет лицо его? про­сто бери кисть, да и рисуй: Про­ме­тей, реши­тель­ный Про­ме­тей! Высмат­ри­ва­ет орлом, высту­па­ет плав­но, мерно.


Престарелый повытчик

Ниче­го не было в нём ров­но: ни зло­дей­ско­го, ни доб­ро­го, и что-то страш­ное явля­лось в сем отсут­ствии все­го. Чёрст­во-мра­мор­ное лицо его, без вся­кой рез­кой непра­виль­но­сти, не наме­ка­ло ни на какое сход­ство; в суро­вой сораз­мер­но­сти меж­ду собою были чер­ты его. Одни толь­ко частые ряби­ны и уха­би­ны, исты­кав­шие их, при­чис­ля­ли его к чис­лу тех лиц, на кото­рых, по народ­но­му выра­же­нию, чёрт при­хо­дил по ночам моло­тить горох.


Учитель Чичикова

Надоб­но заме­тить, что учи­тель был боль­шой люби­тель тиши­ны и хоро­ше­го пове­де­ния и тер­петь не мог умных и ост­рых маль­чи­ков; ему каза­лось, что они непре­мен­но долж­ны над ним сме­ять­ся. Доста­точ­но было тому, кото­рый попал на заме­ча­ние со сто­ро­ны ост­ро­умия, доста­точ­но было ему толь­ко поше­ве­лить­ся или как-нибудь нена­ро­ком миг­нуть бро­вью, что­бы под­пасть вдруг под гнев. Он его гнал и нака­зы­вал немилосердно.


Начальник из «Повести о капитане Копейкине»

Нако­нец, судырь мой, выхо­дит началь­ник. Ну… може­те пред­ста­вить себе: началь­ник! в лице, так ска­зать… ну, сооб­раз­но с зва­ни­ем, пони­ма­е­те… с чином… такое и выра­же­нье, пони­ма­е­те. Во всем сто­лич­ный пове­денц; под­хо­дит к одно­му, к дру­го­му: «Зачем вы, зачем вы, что вам угод­но, какое ваше дело?» Нако­нец, судырь мой, к Копейкину.


Капитан Копейкин

Про­лёт­ная голо­ва, при­ве­ред­лив, как чёрт, побы­вал и на гаупт­вах­тах и под аре­стом, все­го отве­дал. Под Крас­ным ли или под Лейп­ци­гом, толь­ко, може­те вооб­ра­зить, ему ото­рва­ло руку и ногу.

Поделиться