«Жизнь всё равно испорчена». Дневник остарбайтера

Изда­тель­ство «Нестор-Исто­рия» выпу­сти­ло сбор­ник днев­ни­ков воен­ных лет, напи­сан­ных 12 раз­ны­ми, непо­хо­жи­ми друг на дру­га сви­де­те­ля­ми эпо­хи (Полян П. «Если толь­ко буду жив…»: 12 днев­ни­ков воен­ных лет. СПб., 2021). Сре­ди них — осо­бист, штраф­ник, кол­ла­бо­рант, житель окку­пи­ро­ван­ных тер­ри­то­рий, воен­но­плен­ный, узни­ца гет­то… Кни­га сопро­вож­да­ет­ся науч­ным пре­ди­сло­ви­ем, ком­мен­та­ри­я­ми и спе­ци­аль­ны­ми науч­ны­ми ста­тья­ми об ана­ли­зе эго-доку­мен­тов и днев­ни­ков в частности.

VATNIKSTAN пуб­ли­ку­ет один из днев­ни­ков это­го сбор­ни­ка, напи­сан­ный остар­бай­те­ром Васи­ли­ем Пахо­мо­вым в 1943 году, хотя в днев­ни­ке он вспо­ми­на­ет и собы­тия 1942 года. Обсто­я­тель­ства того, как он ока­зал­ся на тер­ри­то­рии Гер­ма­нии, в днев­ни­ке не рас­кры­ты: Пахо­мов попал в плен в окру­же­нии под Смо­лен­ском, смог отту­да бежать и какое-то вре­мя жил на окку­пи­ро­ван­ной тер­ри­то­рии с мест­ны­ми жите­ля­ми; уже отту­да, из Смо­лен­ской обла­сти, его, как граж­дан­ское лицо, угна­ли на рабо­ты в Германию.

После вой­ны Васи­лий Пахо­мов про­дол­жил служ­бу в армии, вер­нул­ся на роди­ну, в ста­ни­цу Мало­дель­скую Ста­лин­град­ской обла­сти, пре­по­да­вал в шко­ле чер­че­ние и рисо­ва­ние, был мест­ным худож­ни­ком — его порт­рет Ста­ли­на, напри­мер, укра­шал клуб. Умер Пахо­мов в мар­те 2004 года. Его днев­ник сохра­нил­ся в доку­мен­тах «Фон­да вза­и­мо­по­ни­ма­ния и при­ми­ре­ния» в Госу­дар­ствен­ном архи­ве РФ.

---

Воскресенье. 6.9.43.

Пого­да была хоро­шая. Встав­ши утром, я решил про­ве­сти этот день хоро­шо. В 10 часов утра пошёл поды­шать све­жим воз­ду­хом за лагерь в лес. Лагер­ная жизнь так опро­ти­ве­ла, что ино­гда решил­ся бы на всё. Что­бы не ску­чать, я решил опи­сы­вать всё то, что про­ис­хо­дит на моих гла­зах за вре­мя жиз­ни в Германии.

Вер­нусь немно­го впе­рёд (точ­нее, назад. — Прим.), в 1942 год. 4 июня — при­езд в Германию.

По при­ез­ду в Гер­ма­нию нас сра­зу же опре­де­ли­ли за колю­чую про­во­ло­ку в лагерь. Извест­ная жизнь под кон­во­ем поли­ции, шефов. Выход из лаге­ря запре­ща­ет­ся, кушать помно­гу так­же, вооб­щем, не живёшь, а суще­ству­ешь, сего­дня жив, а зав­тра не знаю. Мне дали рабо­ту груз­чи­ка в транс­пор­те, рабо­та зара­бот­ная, но не денеж­ная: нагру­жать и раз­гру­жать на стан­ции и заво­де при­хо­ди­лось не про­дук­цию, кото­рую я ску­шал бы маши­ну целую, а металл, песок, камень, шлак — их кушал бы, но очень креп­ки — зубы не берут. При­шлось занять­ся кра­жей из сосед­них ваго­нов свек­лы, капу­сты и кар­то­фе­ля и есть сырьём, так как шеф наш дур­ной, и если что заме­тит, так сра­зу отби­ра­ет; и частень­ко по затыл­ку попа­да­ет, как ему захочется.

А в общем в лаге­ре уме­реть не дадут. 5 утра дают кофе без [не раз­бор­чи­во], в обед 12 часов — суп, из капу­сты или мор­ко­ви [или] кар­то­фель­ный, и вече­ром — 150 грамм хле­ба, 10 грамм мар­га­ри­ну и кофе от живо­та. В июле у меня про­па­ли день­ги и доку­мен­ты, с учи­ли­ща фотографии.

В октяб­ре меся­це были пере­ве­де­ны в новый, нами выстро­ен­ный дере­вян­ный лагерь, обне­сён­ный кру­гом про­во­ло­кой и наблю­да­тель­ны­ми поста­ми по углам и на воро­тах, стро­ем ходи­ли на рабо­ту и с рабо­ты. Ноги ели дви­га­ют­ся, силь­но уста­ёшь и пере­утом­ля­ешь­ся. Жрать нече­го, сей­час бы поесть рус­ско­го бор­ща с ржа­ным хле­бом, да Русь дале­ко отсю­да, да из лаге­ря не выпус­ка­ют. Лагерь с каж­дым днём рас­тёт, при­бы­ва­ют новые люди [с] Дон­бас­са, стро­ят новые бараки.

[В] выход­ные дни при­хо­дит­ся украд­кой соби­рать по полям кар­то­фель и неза­мет­но про­но­сить в лагерь.

---

[1.11.1942]

1 нояб­ря рабо­тал с Пав­лом Вино­гра­до­вым в поле у сво­е­го шефа, за всё вре­мя [впер­вые] кор­ми­ли хоро­шо: утром — хлеб с мас­лом и кол­ба­сой, кофе, в 10 ч. — пирож­ное, кофе и гру­ши. В обед — суп мяс­ной без хле­ба и пирож­ное 2 шт. Шеф водил по дво­ру и пока­зы­вал своё хозяй­ство, лег­ко­вую маши­ну, сви­нью, кро­ли­ков и сад, где мы наелись виш­ни, а так­же дали с собой виш­ни и по пол­меш­ка картофеля.

Ста­рик хозя­ин — хоро­ший чело­век, от незна­ния язы­ка при­хо­ди­лось объ­яс­нять­ся с хозяй­кой жеста­ми, мими­кой, от них мы узна­ли, что им гово­рят, что рус­ские с немец­ки­ми сол­да­та­ми обра­ща­ют­ся пло­хо, выре­за­ют звёз­ды на спине, выка­лы­ва­ют гла­за, вооб­щем, самые страш­ные каз­ни, а поэто­му обра­ще­ние их к нам было недружелюбное.

Мы были рады за то, что пер­вый раз поку­ша­ли хорошо.

Кар­то­фель в лаге­ре варить вос­пре­ща­лось, и было при­ка­за­но: кто име­ет, то немед­лен­но сдать на кух­ню. При­шлось поло­мать ночью пол и запря­тать туда картофель.

А утром, идя на рабо­ту, берёшь в кар­ма­ны кар­то­фель, и там печёшь её, и это очень было вкус­но и полез­но. Во вре­мя раз­груз­ки кар­то­фе­ля я ста­щил 1 мешок в под­вал и спря­тал в песок, теперь я каж­дый день кушаю горя­чий печё­ный картофель.

На днях при­шлось в при­спо­соб­лен­ных для это­го сум­ках ста­щить [меш­ка] два мор­ко­ви и немно­го луку. Жизнь пошла немно­го луч­ше. Хотя рабо­та тяжё­лая и шеф очень сквер­ный, каж­дый раз [тол­ка­ет], дёр­га­ет, бьёт нога­ми, со мной это­го пока не было.

---

Декабрь.

К нам при­сы­ла­ют ново­го стар­ше­го работ­ни­ка. Очень хоро­ше­го моло­до­го, его долж­ны ско­ро ото­слать на фронт, но ему не хочет­ся, с нами обра­ща­ет­ся как с рав­ны­ми, рас­ска­зы­ва­ет нам о фрон­те. Рус­ские ото­шли до Ста­лин­гра­да, Москва в окру­же­нии, у всех дум­ка одна: про­па­дать здесь, не уви­дя боль­ше сво­ей стра­ны, сво­их род­ных и знакомых.

Наш мастер — моло­дой, крас­ный, как бурак — недо­во­лен, что его посы­ла­ют на фронт, где он уви­дит рус­ско­го дож­дич­ка, а глав­ное — ему хочет­ся наесть­ся яйки, кур­ку, моло­ка, хрю-хрю, а поэто­му он злит­ся, дерёт­ся с нами, мне так­же немно­го попа­ло от него за то, что не пой­мёшь, что он гово­рит. Всё ниче­го, обо­шлось бы бла­го­по­луч­но, но на вто­рой день заста­вил нас с Пав­лом нести тяжё­лую маши­ну. Он был не в духе и всё вре­мя, идя воз­ле нас, бил под зад пин­ка­ми, нести и так тяже­ло, а тут ещё он на шее сидит. Я бро­сил маши­ну и ска­зал, что не поне­су — тяже­ло, он под­ле­тел и начал бить кула­ка­ми, я не выдер­жал — стал защи­щать­ся, он испу­гал­ся и стал убе­гать от меня, порвал руба­ху на себе. Я гнал­ся за ним, но не догнал: сил не хва­ти­ло, упал, немно­го поле­жал, при­шёл в себя, опом­нил­ся — жал­ко, что не догнал.

Пошёл рабо­тать, а он под­хо­дит и гово­рит: «ком (нем. при­хо­ди. — Прим.) в бюро». При­ве­дя в бюро, он наго­во­рил на меня, что я его уда­рил и чуть не заду­шил, не рабо­таю, не под­чи­ня­юсь ему.

Началь­ник заво­да ска­зал что-то, и меня отве­ли в каме­ру, где очень холод­но, раз­де­ли и били пле­тью, пока кожа на спине и на зад­ни­це не поло­па­лась. Пер­вые уда­ры были очень боль­ны, я вспом­нил всю свою про­шлую жизнь, а затем уже ста­ло как-то и не боль­но и не страш­но, созна­ешь, что тебя, воз­мож­но, пуга­ют, и не ощу­ща­ешь ника­кой боли, толь­ко стог­нешь («стог­нуть» — мало­упо­тре­би­тель­ный южно­рус­ский гла­гол, сино­ним «сто­нать, кри­чать про­тив­ным голо­сом». — Прим.). Удо­вле­тво­рив­шись вдо­воль, они бро­си­ли меня лежать не на ска­мью, а на камен­ном полу, после чего под­ня­ли за руки и пове­ли к началь­ни­ку, где дали про­по­ведь: слу­шай и под­чи­няй­ся сво­е­му масте­ру, а не то пло­хо будет, и зав­тра выхо­ди на работу.

До окон­ча­ния рабо­ты оста­лось 2 часа, но они мне пока­за­лись боль­ше года: ходить никак было невоз­мож­но, что­бы под­нять с зем­ли пред­мет, нуж­но не наги­бать­ся, а при­се­дать, — а мастер, доволь­ный тем, что одер­жал верх, ещё боль­ше кри­чит, зама­хи­ва­ет­ся лопа­той и заста­вил возить в тач­ке каме­нья — пол­ное издевательство.

Нако­нец, подо­шло 5.15 часов — все пошли домой, и меня хлоп­цы при­ве­ли домой в бара­ки, на ответ (оче­вид­ное опис­ка, надо: вопрос. — Прим.) что слу­чи­лось, ребя­та отве­ти­ли: на заво­де через меня пере­еха­ла «маши­на» (так часто обо­зна­ча­ли изби­е­ния и изде­ва­тель­ства; так­же упо­треб­ля­ли сло­ва «кру­жок» и «кон­ве­ер». — Прим.), и мало кто зна­ет, что было со мной [не раз­бор­чи­во]. Рабо­та­ли мы ему толь­ко тогда, когда он с нами. Как от[вернётся], так и мы садим­ся в песок.

После этой исто­рии до Ново­го года оста­ва­лось две неде­ли, одну неде­лю мне невоз­мож­но было под­нять­ся, а потом меня при­гла­си­ли в лагерь офор­мить сце­ну в клу­бе, вер­нее в кан­тине (нем. Kantine — сто­ло­вая. — Прим.). Испол­нил я это хоро­шо. Кле­е­вы­ми крас­ка­ми сде­лал берё­зо­вую рощу с рекой и вда­ли дерев­ней. Лагер­но­му началь­ни­ку эта деко­ра­ция понра­ви­лась, в осо­бен­но­сти началь­ни­ку лаге­ря Кас­по­ру, кото­рый сам немно­го рису­ет кар­ти­ны. Но порт­ре­ты он не может, а поэто­му он стал меня про­сить, что­бы я сде­лал с нату­ры порт­рет его лич­но. У меня не было чем рисо­вать, он при­нёс хоро­шие цвет­ные каран­да­ши и алек­сан­дрий­скую бума­гу, после рабо­ты при све­те выпол­нил порт­рет неудач­но, но ему понра­ви­лось: боль­шое сход­ство и под­бор цве­та лица. Видя, что я хожу в дере­вяш­ках (остар­бай­те­ры носи­ли дере­вян­ную обувь. — Прим.) и обо­рван­ный, как бес­при­зор­ник, он на вто­рой день после окон­ча­ния рабо­ты при­нёс мне за тру­ды поно­шен­ные ботин­ки и рубаш­ку — и за это боль­шое спа­си­бо. Но не дога­дал­ся то, что я есть хочу, и не при­нёс хоть неболь­шой кусок хле­ба. Зная, что жизнь наша голод­ная и холод­ная, пре­крас­но пони­мая все наши нуж­ды, живу­щих в лаге­ре под его над­зо­ром. Очень хит­рый, рас­чёт­ли­вый и стро­гий, любит подраться.

Вооб­щем все нем­цы хит­ры, любят коман­до­вать, рас­по­ря­жать­ся над дру­ги­ми лица­ми, что­бы рабо­та­ли, но сами сто­ят в сто­рон­ке и покри­ки­ва­ют «шнель» (нем. schnell — быст­ро. — Прим.) — очень про­тив­но, когда над душой сто­ять и стогнуть.

Всё надо­е­ло, и хочет­ся домой. Но дом дале­ко-дале­ко, навер­но, боль­ше я не уви­жу ни род­ных, ни зна­ко­мых. Каж­дый день убе­га­ют хлоп­цы, в дру­гой лагерь или на с/х. Неко­то­рых вер­ну­ли обрат­но, и поли­ция бьёт, и сажа­ют в холод­ную, отку­да он хло­пец> выхо­дит, как рань­ше я выхо­дил; неко­то­рые смель­ча­ки дохо­ди­ли до Поль­ши, но их лови­ли и посы­ла­ли в концлагерь.

Если буду жив, то вспом­нить всю свою жизнь в вой­ну и до при­ез­да в Гер­ма­нию — полу­чит­ся целый роман. В Гер­ма­нию нас вез­ли «доб­ро­воль­но», под вин­тов­кой, с цивиль­ны­ми девуш­ка­ми и ребя­та­ми. Я был в граж­дан­ской одеж­де и так­же сде­лал­ся цивиль­ным. С нами еха­ли наши зна­ко­мые девуш­ки из дерев­ни Белое, мы ещё из дома дого­во­ри­лись, что­бы быть вме­сте, не раз­лу­чать­ся. По при­ез­ду в Маг­де­бург ста­ли отде­лять: хлоп­цев — отдель­но, дев­чат и семей­ных — отдель­но Я с това­ри­ща­ми реши­ли гово­рить, что и мы семей­ные, зная, что будут обра­щать­ся луч­ше и не пошлют в конц­ла­герь. Мы с това­ри­щем дума­ли, что мы одни так сде­ла­ли, а ока­за­лось, что очень мно­го: неко­то­рые нашли себе сестёр, бра­тьев, отцов. Так что вез­ли эше­лон воен­но­плен­ных, а ока­за­лось, что при­вез­ли гражданских.

В Маг­де­бур­ге был рас­пре­де­ли­тель­ный пункт, из кото­ро­го все люди рас­пре­де­ля­лись по всем горо­дам Гер­ма­нии на заво­ды и баво­рам (нем. Bauer — хозя­ин, кре­стья­нин. — Прим.) на с/х, в шах­ты и т. д.

Мы с това­ри­щем как семей­ные попа­ли в г. Хал­бер­штад, [кото­рый] был рас­пре­де­ли­тель­ным пунк­том, а из него напра­ви­ли в малень­кий горо­док Вер­ни­ге­ро­де на завод.

Сколь­ко было слёз, когда при­вез­ли нас в лагерь. Сра­зу пере­вод­чик Пётр Пет­ро­вич Ники­фо­ров, рус­ский эми­грант, ска­зал, что все, кото­рые сошлись в доро­ге и не име­ют на это пра­во или доку­мен­тов, будут жить раз­дель­но. А семей­ных, при­ве­зён­ных в лагерь, ока­за­лось 12, конеч­но, доку­мен­ты име­ла толь­ко одна семья с детьми. Мы все, без­до­ку­мент­ные, ста­ли гово­рить, что­бы не пока­зы­ва­ли это­го доку­мен­та, а гово­ри­ли, что у нас доку­мен­ты не пишут, а про­сто живут и всё. Конеч­но, по прось­бе началь­ни­ка заво­да капи­та­на Тома­са так­же ста­ли про­сить, он ока­зал­ся хоро­шим чело­ве­ком во всей Гер­ма­нии — как я узнал после, — кото­рый шёл на все уступ­ки и даже помо­гал рус­ским в рабо­те. Видя, что масте­ра жесто­ко обра­ща­ют­ся с рабо­чи­ми, кото­рые полз­ли из лаге­ря, как мухи, он запре­тил драть­ся. Это немно­го помог­ло: а так­же мно­гих обес­си­лен­ных, не могу­щих боль­ше рабо­тать на тяжё­лой и горя­чей рабо­те, пере­во­дил на лёг­кую рабо­ту; если кото­рый чем забо­лел, то кла­ли в боль­ни­цу. Через его ста­ло немно­го улуч­ше­ние в пита­нии и одежде.

Пере­ве­ли в новый лагерь. Насту­пи­ли холо­да, бара­ки дере­вян­ные и худые, посре­ди сто­ит печь. Лагерь окру­жен не колю­чей про­во­ло­кой, а одна невы­со­кая [изго­родь]. В бара­ках сто­ят двух­этаж­ные кой­ки с кло­па­ми, с кры­ши и с боков летит снег, ветер гуля­ет по ком­на­те, толь­ко и спа­се­ние — сидеть воз­ле желез­ной печи.

17-го декаб­ря родил­ся в лаге­ре пер­вый ребё­нок, Кра­вец Галина.

---

Новый год. 1943 год.

1 янва­ря рабо­тал на сцене оформ­ле­ни­ем деко­ра­ции «Берё­зо­вая роща», вид Укра­и­ны и ком­на­ты. Пье­са была постав­ле­на, коме­дия в одном дей­ствии «Ох, не люби двух». На Новый год всем дали по 1 булоч­ке, 5 пече­ньев и пои­ли слад­ким кофе­ем утром, а вече­ром ребя­там дали по пач­ке сига­рет, мне дали две пач­ки, как хоро­шо сде­лав­ше­му декорацию.

Девуш­кам дали по сороч­ке. Поно­шен­ные. После Ново­го года я стал рабо­тать при лаге­ре, боль­ше на завод не ходил. И хоро­шо, что боль­ше не вижу сво­е­го масте­ра, а то мог­ло что-нибудь про­изой­ти: или я его, или он меня? Жал­ко, что с ним раз­лу­чи­ли. В газе­те узна­ли, что бои идут улич­ные в Ста­лин­гра­де, но по слу­хам не так. Нари­со­вал 2 порт­ре­та — началь­ни­ка лаге­ря и мужской.

---

Февраль.

Рабо­та попа­ла мне хоро­шая, холо­да не вижу, сде­лал два порт­ре­та муж­ских, за что полу­чил: за пер­вый — ниче­го и за вто­рой — осен­ний плащ, испол­нил мас­ля­ны­ми крас­ка­ми, в неде­лю пла­тят 6–7 марок. Нем­цы поки­ну­ли Сталинград.

1943 г. 24 фев­ра­ля в 5 ч. вече­ра наро­ди­лась дочь Свет­ла­на. Хоро­шее дело, не на лагер­ных усло­ви­ях, после родов мате­ри тре­бу­ет­ся хоро­шее пита­ние, а дают то, что и нам: капу­сту, мор­ков­ный суп. У началь­ни­ка лаге­ря выпро­сил немно­го хле­ба и кол­ба­сы и отнес ей, так­же при­хо­дит­ся гото­вить кар­то­фель­ное пюре, ест, как моло­тил­ка, съе­да­ет и мои 200 грамм хлеба.

Я силь­но поху­дал, голо­ва кру­жит­ся; идут бои в Афри­ке в Тунисе.

---

Март.

Сне­гу вооб­ще не было, но по утрам сто­ят моро­зы — ходить очень скольз­ко. После рабо­ты хожу рабо­тать на дом к пере­вод­чи­ку, рисую его дочь с нату­ры, кор­мит хоро­шо, а так­же даёт мне кое-что с собой. За 10 часов я выпол­нил порт­рет цвет­ны­ми каран­да­ша­ми. Сход­ство хоро­шее, даже им понравилось.

Пере­вод­чик по лаге­рю Рой­мар Геор­гий Федо­ро­вич. Рус­ский эми­грант в Гер­ма­нии с 1918 г., име­ет свой соб­ствен­ный дом, жену, сына (сол­дат), 2 доче­ри заму­жем, очень хит­рый, гра­мот­ный, окон­чил семи­на­рию. Имел в Рос­сии боль­шое хозяй­ство в Ленинграде.

Был в Сиби­ри, затем бежал в Германию.

---

Апрель.

При­шла мне посыл­ка за порт­рет, при­сла­ла дочь пере­вод­чи­ка, в посыл­ке было: серый костюм, рубаш­ка, гама­ши, нос­ки, туфли, жен­ская ниж­няя сороч­ка, гал­стук, каран­да­ши. Бои идут на Куба­ни, река Дон. Не знаю, была ли взя­та моя мест­ность. Рабо­та лёг­кая: пишу объ­яв­ле­ния, ношу с почты посылки.

Мно­го при­вез­ли девок с Пол­тав­ской обла­сти и Харьковской.

---

Май.

Дома хоро­шо бы отдох­нул после окон­ча­ния поле­вых работ, а здесь их толь­ко начали.

Суб­бо­ту и вос­кре­се­ние был на квар­ти­ре у Тома­са, где рисо­вал его дочь 12 лет. Рисо­вать очень пло­хо: нет полот­на, а рису­ешь на бама­зе (веро­ят­но, бума­зея — хлоп­ча­то­бу­маж­ная ткань с начё­сом на изнан­ке. — Прим.) после грун­тов­ки, полот­но это обви­са­ет, и очень пло­хо рисо­вать. Утром кор­мит: бутер­бро­ды с кол­ба­сой и повид­ло, кофе с моло­ком, а в обед — по-наше­му гуляш, немно­го горо­ху, кар­то­фе­ля, соус и мясо теля­ти­на, моло­дое, очень вкус­ное, но без хле­ба, не при­вык­ши нехо­ро­шо и не наешь­ся досыта.

Идут дожди, очень гряз­но, хоро­шо, что всё асфаль­ти­ро­ва­но. По вос­кре­се­ньям хожу на квар­ти­ру к Тома­су, нари­со­вал вто­рой порт­рет сына 3 года, рисо­вать очень труд­но: рису­ешь с фото и цвет берёшь с него.

А так­же был у Пен­са, начал с нату­ры жену его — малень­кая бело­ку­рая жен­щи­на лет 35, с полу­от­кры­тым ртом. В три при­ё­ма я сде­лал порт­рет, с собой она дава­ла намас­лен­ные бутер­бро­ды, ел у них пирож­ное и кофе, от них ходил в город, купил мно­го цвет­ных откры­ток. Цена 15–20 фени­ков (пфен­ни­гов. — Прим.).

В мага­зи­нах на вит­рине чего хочешь, но ниче­го не купишь: всё по кар­точ­кам или нет совсем. Рус­ские толь­ко и берут без кар­то­чек мор­ковь, редь­ку, брюк­ву и какао. На всё дру­гое нуж­но иметь кар­точ­ку. Неко­то­рые про­ныр­ли­вые дев­ки доста­ют 2–3 кило­грам­ма кар­то­фе­ля, сахарину.

---

Июнь.

Началь­ни­ка лаге­ря пере­ве­ли на дру­гое место рабо­ты, вме­сто него дали ново­го. В мае меся­це дали так­же ново­го пере­вод­чи­ка Бер­кол­ца, сол­да­та-фрон­то­ви­ка, до рево­лю­ции жив­ше­го в Рос­сии, хоро­шо гра­мот­но­го, гово­рит хоро­шо по-рус­ски и по-немец­ки, по-поль­ски, по-фран­цуз­ски и др. язы­ках, име­ет награ­ды в войне, но вое­вать не хочет, силь­но любит вод­ку пить и с девоч­ка­ми гулять. Жил в Поль­ше, име­ет свою пекар­ню и жену, был ранен на фрон­те и отправ­лен в лаза­рет, а теперь нахо­дит­ся в нашем лаге­ре и кру­тит с девоч­ка­ми. Но дол­го жить ему в лаге­ре не при­шлось: заи­мел мно­го зна­ко­мых рус­ских, стал пить вод­ку, спирт с ними, а поэто­му был уво­лен 25 июля 1943 г. и отправ­лен на фронт. Чело­век был хоро­ший, обхо­ди­тель­ный, кра­си­вый, не имел верх­них зубов, а затем вста­вил новые. Ста­ро­го пере­вод­чи­ка посла­ли рабо­тать на завод, а потом домой.

---

Июль.

Встаю все­гда [в] 7–30, умы­ва­юсь и иду на рабо­ту. Пло­хо, что не вла­дею немец­ким язы­ком, а в учи­ли­ще не любил, боль­ше зани­мал­ся чте­ни­ем и спор­том, ездил за Вол­гу на этюды.

Зная язык, мож­но не толь­ко жить, но и дое­хать до Польши.

Каж­дый вечер [в] суб­бо­ту и вос­кре­се­нье игра­ет струн­ный оркестр. Дев­ки и хлоп­цы тан­цу­ют, как буд­то и нет вой­ны и жизнь весе­ла, хотя по срав­не­нию с 42 годом ста­ло неболь­шое улуч­ше­ние. Ста­ли пус­кать гулять за лагерь. В кино ходить в город вос­пре­ща­ет­ся, если пой­ма­ют, то штра­фу­ют, ездить так по желез­ной доро­ге — штраф 20–10 марок.

В лесу за лаге­рем при­хо­дят фран­цу­зы с фото­ап­па­ра­том и фото­гра­фи­ру­ют, цена за одну кар­точ­ку 25 фени­ков, и дру­гой берет 50 феников.

Фото полу­ча­ет­ся неваж­ная, хоро­ша как память. Я каж­дое вос­кре­се­нье хожу фото­гра­фи­ро­вать­ся, сей­час имею уже мно­го фотографий.

18 июля, как сооб­ща­ет газе­та, бои идут меж­ду Бел­го­ро­дом и Орлом, взя­то 28 тысяч плен­ных, 2200 тан­ков, 2000 само­лё­тов, 1400 орудий.

25/7. 45 тыс. плен­ных, 3 тыс. само­ле­тов, 5500 тан­ков, 1100 минометов.

10 июля выса­дил­ся десант в Сици­лии, в кон­це авгу­ста закончили.

---

Август месяц.

В лаге­ре про­изо­шла пере­ме­на: дали ново­го началь­ни­ка лаге­ря, и при­шёл ста­рый пере­вод­чик, кото­рый силь­но рас­сер­дил­ся, что я не ходил к нему, а глав­ное — что ему хоте­лось иметь вто­рой порт­рет доче­ри у себя, но я не пошёл рисо­вать, пото­му что он гово­рил, что мужу моей доче­ри порт­рет не нра­вит­ся: сде­ла­но стар­ше, чем она выглядит.

При­дя на рабо­ту, он со мной не здо­ро­ва­ет­ся, так­же ска­зал, что­бы я вер­нул ему кожа­ные гама­ши, гово­ря, что мно­го дали за рабо­ту, а поэто­му муж доче­ри его про­сит воз­вер­нуть, вече­ром я пере­дал ему их.

В лаге­ре теперь очень мно­го фран­цу­зов и рус­ских дев­чат и хлопцев.

Живут все раз­дель­но друг от дру­га. По раз­ре­ше­нию началь­ни­ка заво­да ста­ли рус­ские хлоп­цы женить­ся, 8 человек.

Летом вооб­ще кор­ми­ли снос­но, а к осе­ни ста­ли каж­дый день балан­ду и один-два раза в неде­лю немы­тая кар­то­фель. При­хо­дит­ся поку­пать у фран­цу­зов хле­ба, очень доро­го, 12–14 марок два кило­грам­ма. Мар­га­рин за табак или сига­ре­ты мож­но купить, а за день­ги ред­ко 4–5 марок, 50 гр. саха­ру не дают. Фран­цу­зы от рус­ских (име­ет­ся в виду: по срав­не­нию с рус­ски­ми. — Прим.) полу­ча­ют боль­ше все­го, в поло­ви­ну раза, отдель­но их сто­ло­вая, гото­вят луч­ше. Каж­дую неде­лю им пока­зы­ва­ют на заво­де вече­ром кино­фильм, театр, музы­ка, а рус­ским ниче­го, а если и пове­дут [в кино], то ниче­го не пой­мёшь, кино­филь­мы по срав­не­нию с рус­ски­ми пло­хи, не содер­жа­тель­ны, не име­ют глав­ный смысл и после­до­ва­тель­ность, после про­смот­ра в памя­ти ниче­го не оста­ёт­ся, все филь­мы име­ют [одно] содер­жа­ние: жизнь арти­стов, их игра на сцене и за кули­са­ми, любовь не насто­я­щая, как это долж­но быть, а схо­дят­ся, рас­хо­дят­ся, нахо­дят дру­гих любов­ни­ков или любовниц.

Все кар­ти­ны напо­ми­на­ют «Боль­шой вальс» (гол­ли­вуд­ская мело­дра­ма 1938 года о жиз­ни Иоган­на Штра­у­са. — Прим.), конеч­но, хуже по содер­жа­нию, музы­ке, но луч­ше­го нет, при­хо­дит­ся доволь­ство­вать­ся тем, что показывают.

---

[Сентябрь.]

3‑го сен­тяб­ря высад­ка в южной Ита­лии, [в] Калаб­рии [не разборчиво] 

В вос­кре­се­нье для фран­цу­зов и нем­цев был кон­церт, я достал у фран­цу­за билет и пошёл вече­ром в завод в кан­ти­ну, слу­шал музы­ку немец­кую и ита­льян­скую, осо­бен­но хоро­шо пел солист (тенор) ита­лья­нец, так­же пока­зы­ва­ли рит­ми­че­ские тан­цы, фоку­сы, кло­у­на­да, кон­церт [в] 2‑х отд., во вто­ром отде­ле­нии был один № балет и акро­ба­ти­че­ские номе­ра — вооб­щем впе­чат­ле­ние про­из­вёл кон­церт хорошее.

25 июля была пере­ме­на пра­ви­тель­ства Муссолини.

---

[7.9.1943]

7 сен­тяб­ря ита­льян­ское пра­ви­тель­ство во гла­ве с мар­ша­лом Бадо­лио и коро­лём Вик­то­ром-Эмма­ну­и­лом капи­ту­ли­ро­ва­ли, идут бои с нем­ца­ми. Бои на восто­ке, за 12 сен­тяб­ря [взя­ты] Вязь­ма, Севск, Спас-Демянск, Бел­го­род и осо­бен­но Харь­ков, Донец — Миус. Сда­ча г. Орёл

1 сен­тяб­ря при­бы­ло мно­го хлоп­цев 1927 г. р. Их так же, как и нас, вез­ли мно­го из Запо­рож­ской обл., Харь­ков­ской, киевские.

---

Октябрь.

Каж­дую ночь тре­во­га, нале­та­ют ночью англий­ские и аме­ри­кан­ские само­лё­ты, бом­бят Бер­лин, Гано­вер, Маг­де­бург и другие.

---

5/[10].1943.

Суб­бо­та, рабо­тал до 12 час. После обе­да ходил на завод, где рука­ми рус­ских и поля­ков конц­ла­ге­ря сде­ла­но физ­куль­тур­ное поле. На поле игра­ли юнги, рус­ским с поля­ка­ми не раз­ре­ши­ли играть в фут­бол, вви­ду того что зав­тра будет олим­пи­а­да (нем­цев). С дру­гом Пав­лом Вино­гра­до­вым пошёл в город, где зашли в кино, купи­ли биле­ты, но были веж­ли­во выгна­ны — по лицу узна­ли, что рус­ские, — один под­хо­дит, предъ­яв­ля­ет свой асвайс (нем. Ausweis — удо­сто­ве­ре­ние. — Прим.), что он име­ет пра­во нас выгнать. Очень раз­до­са­до­ван­ные, пошли домой в лагерь. Не пошёл я к себе в барак, а пошёл играть в кар­ты. Про­иг­рал 30 марок.

---

[6.10.1943]

Вос­кре­се­нье 6. После зав­тра­ка был в лесу, где смот­рел на при­ро­ду. И как рус­ские девуш­ки гуля­ют с фран­цу­за­ми, чеха­ми, румы­на­ми и поля­ка­ми. И мно­го ходят рус­ские с русскими.

Лагер­ное началь­ство запре­ща­ет иметь рус­ским связь с ино­стран­ца­ми, за что отправ­ля­ют в дру­гой лагерь (штраф­ной лагерь), но не помо­га­ет. В 5 часов вече­ра ходил на ста­ди­он заво­да, где про­хо­ди­ла спар­та­ки­а­да: бег, прыж­ки, бро­са­ние гра­нат и рит­ми­че­ские тан­цы. Нем­ки, наро­ду не очень мно­го. Игра­ли фут­боль­ные коман­ды юнгов, игра­ют очень слабо.

После их игры рус­ские игра­ли с поля­ка­ми. Когда на ста­ди­оне не было нико­го, кто разув­ши, а кто в колод­ках. Игра закон­чи­лась 10:2 в поль­зу рус­ских, игра­ли сбор­ной — кто уме­ет, а кто люби­тель, пер­вый раз. В волей­бол в Гер­ма­нии не при­ня­то играть. Игра­ют через верёв­ку и бьют от одно­го толч­ка о зем­лю, неин­те­рес­ная игра, допус­ка­ют [мяч] до зем­ли. В лаге­ре была устро­е­на волей­боль­ная пло­щад­ка и город­ки, город­ки быст­ро поло­ма­ли и пожгли в бара­ках, а волей­бол — нет заяд­лых волей­бо­ли­стов, и вви­ду пло­хо­го пита­ния не хотят бегать, играть.

---

Выходной день. 11.10.1943

Встав­ши утром, пошли со сво­ей ком­на­ты я, Самой­лов Нико­лай и Фомен­ко Иван (воен­но­плен­ные, жени­лись в доро­ге, сей­час име­ют малень­ких ребя­ти­шек) на зара­бот­ки к Френ­зе­лю в дерев­ню. У него, ока­за­лось, уже чет­ве­ро рабо­та­ет, и мы ещё чет­ве­ро, но он при­нял нас, и мы ста­ли копать кар­то­фель. В 10 ч. нам при­нес­ли бутер­брод и гру­ши, в 1 часу обед — слад­кий суп без хле­ба, пирож­ное, каша, как кот­ле­ты, и варе­нья чай­ную чаш­ку и в 4 часа кофе с моло­ком и пирож­ки с ябло­ка­ми и варе­ньем. Очень вкус­но поку­ша­ли, хоро­шо на доро­гу, да по 2 вед­ра кар­то­фе­ля и 1 мар­ки. Вооб­ще я ходил из-за инте­ре­са, как живут нем­цы: обста­нов­ка ком­на­ты бога­тая, дома малые, но двух­этаж­ные, живут по 2–3 и боль­ше семей, очень стес­нён­но — не как в Рос­сии — дома все камен­ные, под крас­ной чере­пи­цей, соло­мен­ных нет. Есть дере­вян­ные построй­ки, доро­ги все асфаль­ти­ро­ван­ные, куль­тур­но рас­са­же­ны дере­вья: ябло­ни, гру­ши, сли­вы, виш­ни об доро­гу. Пер­вое вре­мя по при­ез­ду в Гер­ма­нию рус­ские, голод­ные, дела­ли обла­ву на ябло­ки и гру­ши ночью, а потом ста­ли запре­щать, и сей­час кто попа­дёт­ся, то штраф-дру­гой 5–10 марок. Этим штра­фом в Гер­ма­нии достиг­ли того, что все фрук­ты висят, и их мимо идут и не тро­га­ют. Яблок, кото­рый упал, можешь под­нять и ску­шать. Мы часто с ребя­та­ми ходи­ли соби­рать такие ябло­ки или гру­ши, а ино­гда, [если] никто не видит, запу­стить палоч­ку. Сей­час сезон отхо­дит — уже все пооб­ры­ва­ли, стре­лять неза­чем. Насту­пи­ла осень. Листья потем­не­ли, по утрам ста­но­вит­ся холод­но, с пер­во­го октяб­ря почти у всех в ком­на­тах поста­ви­ли печи. В нашей ком­на­те всё лето была печь вви­ду того, что детиш­ки. В несколь­ко раз выбра­сы­ва­ли печи, вви­ду того, что варят себе, а потом гряз­но. А как и не быть гряз­но, когда живут в одной ком­на­те 14 чело­век с детьми — 7 дети­шек — жара и кло­пов уйма?

---

[1.10.1943]

1 октяб­ря для детей сде­ла­ли ясли, мате­ри рабо­та­ют в лаге­ре, дет­ские город­ские кар­точ­ки ото­бра­ли, а ста­ли кор­мить из сто­ло­вой 5 раз в сут­ки, суп гото­вят каж­дый день слад­кий, взрос­ло­му и то про­тив­но кушать, а они дают кар­то­фе­ля и капу­сты или мор­ко­ви 2–4 недель­но­му ребен­ку. За неде­лю полу­чи­ли 50–100 фени­ков, 1 рубль (веро­ят­но, мар­ку. — Прим.), а запр. (воз­мож­но, «за про­иг­рыш в». — Прим.) 2 кар­ты берут 2.50.

На фрон­те нем­цы отсту­пи­ли до Дне­пра, сда­ли Смо­ленск, Рос­лавль, Брянск, Таган­рог. Сокра­ще­ние линии фрон­та. По слу­хам, фронт у ста­рой гра­ни­цы, в неко­то­рых сооб­ще­ни­ях даль­ше Барановичей.

---

Воскресенье. 17.10.1943

В суб­бо­ту всю ночь 4 часа про­иг­рал в кар­ты, под­хо­дит зима, боль­ше занять­ся нечем, толь­ко играть в кар­ты в очко, «бура»; а [в] вос­кре­се­нье спал до обе­да. После обе­да при­хо­дил фото­граф, сфо­то­гра­фи­ро­вал всех по одно­му 7 дети­шек, цена 1 кар­точ­ка — 5 фени­ков, а затем ходи­ли за лагерь, где так­же фото­гра­фи­ро­ва­лись с детьми. К вече­ру играл в очко — выиг­рал 40 марок; 9–30 тревога.

В поне­дель­ник при­сту­па­ешь с неохо­той за рабо­ту. Про­нёс­ся слух о пере­ми­рии, Рибен­троп выле­тел в Моск­ву. Это, долж­но быть, неправда.

Нем­цы отсту­пи­ли с кубан­ско­го пред­ме­стья. Укреп­ле­ния, бои [за] Мели­то­поль, Запо­ро­жье и юго-запад­нее Вели­ких Лук.

В Ита­лии идут мест­ные бои. Нем­ца­ми взят о. Кос (воз­мож­но, под­ра­зу­ме­ва­лась Кор­си­ка. — Прим.).

---

19 [октября,] вторник.

С утра и до вече­ра облач­ность, рисо­вал прейс­ку­рант, а после обе­да пере­шли в новый барак, кото­рый весь про­мок ночью. Сего­дня при­бы­ли из тюрь­мы два чело­ве­ка: Евти­хов Сер­гей и Дмит­рий, — кото­рые убе­га­ли из лаге­ря в июле меся­це, их пой­ма­ли и ото­сла­ли в штраф­ной лагерь, а потом рабо­та­ли у баво­ра, убег­ли и попа­ли в тюрь­му, к нам при­бы­ли чуть живые, сра­зу же посла­ли на завод рабо­тать. С вече­ра был дож­дик, в 8 час. погас свет: тре­во­га — я лёг спать, но в 10 час. был раз­бу­жен гулом само­лё­тов, очень мно­го кру­гом бом­бят, каж­дую ночь раке­ты бро­са­ют, всё вид­но как днём, а потом горят горо­да, налё­ты до 5 тысяч на всю Германию.

Из бара­ков все повы­хо­ди­ли, но поли­ция заго­ня­ет обрат­но; в одном горо­де уби­ло 400 рус­ских деву­шек и хлоп­цев, а в дру­гих — не знаю. Это напи­са­ли пись­мо пол­тав­ские девки.

Жизнь всё рав­но испор­че­на, моло­дость про­шла в ски­та­ни­ях, толь­ко дав­но уже не видел сво­их род­ных и зна­ко­мых — охо­та пови­дать. Надо­е­ло то, что каж­дый день в стра­хе, нуж­де и [на] чужой сто­роне — каж­дый над тобой хозя­ин, что хотят, то дела­ют — так луч­ше сра­зу к одно­му кон­цу, чем так мучить­ся и переживать.

Я ещё не жил, а посмот­ришь на себя в зер­ка­ло, то видишь блед­ное исху­да­лое лицо, с силь­но выда­ю­щи­ми­ся ску­ла­ми и впа­лы­ми гла­за­ми, на всём лице видишь толь­ко кур­но­сый нос и серые ещё не угас­шие глаза.

---

Пятница.

---

Суббота. 23.10.43

Встав­ши утром, писал мно­го пла­ка­тов: ждут комис­сию в суб­бо­ту. В суб­бо­ту раз­ве­ши­вал пла­ка­ты до обе­да, в поло­вине две­на­дца­то­го при­шла комис­сия из 12 рус­ских. Все сол­да­ты, в немец­кой одеж­де, были уже на фрон­тах, все тяже­ло­ра­не­ные, есть без­ру­кие и безногие.

Гово­рить с ними мало при­шлось, да и об чём гово­рить, один ска­зал, что рани­ло его в деревне, из кото­рой я был взят в Гер­ма­нию. Про фронт никто ниче­го не гово­рят — боят­ся; да были они пол­ча­са, води­ли толь­ко по хоро­шим бара­кам, а не заво­дят [туда], где живут с детьми в тес­но­те, гря­зи. Все они быв­шие воен­но­плен­ные, живут, конеч­но, не как мы — в лаге­ре военнопленных.

К вече­ру жена при­нес­ла 2 вед­ра опё­нок, гри­бов, нава­ри­ли их, очень вкус­но поели, а остат­ки засо­ли­ли, может быть, что полу­чит­ся, то буду есть солё­ные опён­ки. Ночью играл в кар­ты, немно­го выиг­рал — 60 марок. Купил 4 кг хле­ба, отдал 30 марок, в 1‑м часу лёг спать, а рано утром, встав­ши, пошел зара­ба­ты­вать ботин­ки, так ска­зал мне пере­вод­чик Рой­мар, что дают за работу.

Пошли мы в город 4 чел., пере­вод­чик рас­пре­де­лил нас до хозя­ев. Я попал к Фаль­ке: очень бога­тый, но и ску­пой. Это вид­но из того, что рабо­тал я с 8 и до 4‑х часов [и] был голод­ный. Рабо­та тяжё­лая и колю­чая: копал ого­род, где рас­тут ябло­ни, малин­ник, еже­вич­ник — весь иско­лол­ся. Кор­мил так: в 10 часов при­нёс грамм 150 хле­ба, нама­зан­ный повид­лой, и кофе, в обед — сам ушёл на квар­ти­ру, а мне при­нёс кор­зи­ну варё­ной крас­ной капу­сты и кар­то­фель. Я, конеч­но, кар­то­фель поку­шал, а капу­ста оста­лась вся. Он при­хо­дит, спра­ши­ва­ет, поче­му я не ел, а я гово­рю, что это­го куша­нья в лаге­ре доста­точ­но, а в Рос­сии это­го нет. Он при­нёс мне малень­кие скиб­ки (лом­ти­ки, кусоч­ки. — Прим.) хле­ба и кофе. За рабо­ту вме­сто боти­нок дал рва­ную рубаш­ку, тру­сы и негод­ный гал­стук, гово­ря, что на сле­ду­ю­щее вос­кре­се­нье он поды­щет ботин­ки, если я при­ду рабо­тать. Луч­ше я най­ду где-нибудь дере­вян­ные ботин­ки, но не пой­ду к тако­му жмоту.

Хлоп­цев кор­ми­ли немно­го луч­ше, запла­ти­ли 5 марок…

---

Подроб­но­сти о кни­ге «„Если толь­ко буду жив…“: 12 днев­ни­ков воен­ных лет» читай­те на сай­те изда­тель­ства «Нестор-Исто­рия».

О судь­бе дру­го­го остар­бай­те­ра, поэтес­сы Кри­сти­ны Рай, читай­те в нашем мате­ри­а­ле «Кри­сти­на Рай. Поэ­зия угнан­ной в Гер­ма­нию девуш­ки».