Борис Савинков об эмигрантах

Сего­дня мы пред­ла­га­ем ваше­му вни­ма­нию худо­же­ствен­ный рас­сказ, опуб­ли­ко­ван­ный не в Пари­же или Бер­лине, а в совет­ском жур­на­ле «Ого­нёк». Автор — ярчай­ший чело­век ярчай­шей эпо­хи — Борис Савин­ков. Эсер-тер­ро­рист, эми­грант, пари­жа­нин, фран­цуз­ский сол­дат, участ­ник Пер­вой миро­вой вой­ны. Один из лиде­ров анти­боль­ше­вист­ских сил, кото­ро­го под­дер­жи­ва­ли англи­чане и фран­цу­зы, чем выво­ди­ли из себя мно­гих монар­хи­стов и бело­гвар­дей­цев. Белые гене­ра­лы про­сто при­хо­ди­ли в сту­пор, когда им в сорат­ни­ки про­пи­хи­ва­ли тер­ро­ри­ста, заме­сти­те­ля само­го Азе­фа! Одна­ко побе­дить крас­ных не уда­лось и после чере­ды пора­же­ний во вре­мя Граж­дан­ской вой­ны Савин­ков осел в Пари­же и Варшаве.

Чело­век неуто­ми­мой силы, он пытал­ся общать­ся со все­ми, кто готов пой­ти кре­сто­вым похо­дом на «госу­дар­ство рабо­чих и кре­стьян». Лич­но­му зна­ко­мо­му Савин­ко­ва Юзе­фу Пил­суд­ско­му после побе­ды в 1920 году в совет­ско-поль­ской войне уже ниче­го не было инте­рес­но. Кре­сто­вый поход не инте­ре­сен и моло­до­му энер­гич­но­му ита­льян­ско­му попу­ли­сту Бени­то Мус­со­ли­ни, с кото­рым Савин­ков встре­чал­ся не раз в 1922–1923 годах. Савин­ков, воз­мож­но, встре­тил­ся бы и с Адоль­фом Ало­изо­ви­чем, да тот тогда сидел в тюрь­ме и рабо­тал над «Майн Кампфом».

Пыл­кое вни­ма­ние Бори­са к родине заме­ти­ли в Москве, в ОГПУ. В 1924 году совет­ские спец­служ­бы про­ве­ли неви­дан­ную досе­ле спе­цо­пе­ра­цию «Синдикат‑2», цель кото­рой была выма­нить Савин­ко­ва в Моск­ву из-за гра­ни­цы, на тай­ную сход­ку пред­ста­ви­те­лей анти­боль­ше­вист­ско­го сопро­тив­ле­ния. Борис при­е­хал… и по сце­на­рию ОГПУ быст­ро ока­зал­ся в тюрь­ме на Лубян­ке, где он и закон­чил жизнь само­убий­ством. Хотя неко­то­рые утвер­жда­ют, что это было убий­ство, кото­рое испол­ни­ли сотруд­ни­ки ОГПУ.

Вре­мя было «либе­раль­ное», прес­са «сво­бод­ная» (по совет­ским мер­кам), и сра­зу после смер­ти Савин­ко­ва мос­ков­ский жур­нал «Ого­нёк» опуб­ли­ко­вал его рас­ска­зы об эми­гран­тах, напи­сан­ные в тюрь­ме на Лубян­ке. Одним из этих рас­ска­зов с неза­мыс­ло­ва­тым назва­ни­ем «Эми­гран­ты» (Ого­нёк. 1925. № 26, 27) о жиз­ни мел­ких поли­ти­че­ских интри­га­нов рус­ско­го Пари­жа нача­ла 1920‑х мы сего­дня делим­ся с вами. Пуб­ли­ка­ция сопро­вож­да­ет­ся фото­гра­фи­я­ми Пари­жа 1920‑х годов, где про­ис­хо­дит дей­ствие рассказа.

---

Эмигранты
Посмертный рассказ Бориса Савинкова

Напи­са­но за месяц до смерти.

— По-мое­му, очень про­сто… Я тон­ко­стей этих и раз­ной там чепу­хи, изви­ни­те, друг мой, не при­знаю… Если жен­щи­на изме­ня­ет, в этом все­гда вино­ват муж­чи­на. Умно­му и талант­ли­во­му муж­чине, кото­рый про­жил кра­си­вую жизнь, жен­щи­на не изме­нит… Нет, как угод­но, а не изме­нит… Она будет его беречь! Она будет его ува­жать!.. А о дура­ках, какая, спра­ши­ва­ет­ся, печаль… Любишь катать­ся, люби и саноч­ки возить… Туда и дорога.

— А если изме­ня­ет мужчина?

— Муж­чи­на?.. Это труд­ный вопрос… Но лич­но я реши­тель­но осуж­даю… я за нрав­ствен­ность. Стыд­но смот­реть на жен­щи­ну, как на сам­ку… Стыд­но поощ­рять свои низ­мен­ные инстинк­ты… Жен­щи­на — человек!

— Нико­лай Ива­но­вич, вы мне откры­ва­е­те новые гори­зон­ты… Это зна­е­те ли?.. Как бы это ска­зать?.. В сво­ём роде Колум­бо­во яйцо!.. Вот имен­но, любишь катать­ся, люби и саноч­ки возить… Зна­чит, все­гда вино­ват мужчина?

— Непре­мен­но мужчина.

Они сиде­ли на тер­ра­се кафе: Нико­лай Ива­но­вич, пред­ста­ви­тель­ный, с золо­ти­стою боро­дою и неболь­шим, ещё вполне при­стой­ным брюш­ком, Серё­жа — бри­тый, голу­бо­гла­зый и, по выра­же­нию дам, «весь­ма инте­рес­ный». Оба были оде­ты не щеголь­ски, но солид­но, как и подо­ба­ет при­лич­ным людям: коте­лок, без­уко­риз­нен­ное паль­то, пер­чат­ки. Было нача­ло июня. Вечер­нее солн­це игра­ло зай­чи­ка­ми на блюд­цах и про­ни­зы­ва­ло ста­ка­ны с пивом и вином. Гро­хо­та­ли и ляз­га­ли авто­бу­сы. Зво­ни­ли трам­ваи. Реве­ли рож­ка­ми авто­мо­би­ли. Сло­мя голо­вы, мча­лись маль­чиш­ки и выкри­ки­ва­ли назва­ния газет… И, заглу­шая этот раз­но­го­ло­сый шум, по тро­туа­ру шар­ка­ли ноги. Они шар­ка­ли непре­стан­но и сухо, — как шур­шит при­лив по пес­ку. Пах­ло потом. Носи­лась пыль… Нико­лай Ива­но­вич сбо­ку, вну­ши­тель­но, посмот­рел на Серёжу.

— Поче­му я борол­ся про­тив боль­ше­ви­ков?.. Вы, навер­ное, дума­е­те, пото­му что они погу­би­ли Рос­сию? Конеч­но. Но это не всё. Они про­по­ве­ду­ют рас­пу­щен­ность нра­вов! У них раз­врат. Они плю­ют на семью!.. И Симоч­ка это зна­ет… Зачем я при­е­хал в Париж? Лобо­тряс­ни­чать? Про­жи­вать день­ги? Нет, изви­ни­те, я при­е­хал рабо­тать… Это Симоч­ка зна­ет тоже… Ну, а разу­ме­ет­ся, если хны­кать: «В Моск­ву!.. В Моск­ву!.. в Моск­ву!..» да дебо­шир­ни­чать, да про­тя­ги­вать руку за пода­я­ни­ем, то чего уже тре­бо­вать от жены?.. Нет, Сер­гей Сер­ге­е­вич, воль­но­му воля, а я, изви­ни­те меня, спокоен…

Он увлёк­ся сво­им крас­но­ре­чи­ем. Он не заме­чал, что гово­рит уже не о жен­ском вопро­се, а о Симоч­ке и себе. О себе он гово­рил все­гда и при всех усло­ви­ях. В нача­ле рево­лю­ции, на митин­гах в Пет­ро­гра­де, взы­вая к «истине, кра­со­те и доб­ру». Потом на Вол­ге, тре­буя «во имя циви­ли­за­ции» рас­стре­лов. Потом в Сиби­ри, отста­и­вая «есте­ствен­ные пра­ва чело­ве­ка», неиз­мен­но выхо­ди­ло одно и то же: без него, при­сяж­но­го пове­рен­но­го Нико­лая Ива­но­ви­ча Быко­ва, нет ни «исти­ны», ни «кра­со­ты», ни «добра», ни, конеч­но, «циви­ли­за­ции», ни тем менее «есте­ствен­ных прав». А так как слу­ша­те­ли руко­плес­ка­ли с оже­сто­че­ни­ем, то он пове­рил, что он «вели­кий ора­тор»… У него было «рево­лю­ци­он­ное имя». Он гор­дил­ся им и любил вспо­ми­нать, как лет два­дцать назад его сосла­ли в Уфу. Да, при­шлось-таки пре­тер­петь за идею… А если в эми­гра­ции, в Пари­же, он вынуж­ден зани­мать­ся ком­мер­че­ски­ми дела­ми, то, ска­жи­те, пожа­луй­ста, чья в этом вина?.. Конеч­но, боль­ше­ви­ков… Он вынул сереб­ря­ный порт­си­гар и достал папи­ро­су. Серё­жа чирк­нул пре­ду­пре­ди­тель­но спич­кой и, про­тя­ги­вая её, сказал:

— С вами пого­во­ришь пол­ча­са, и всё ясно, как апель­син… Дру­гие пьян­ству­ют, а вы рабо­та­е­те, тво­ри­те… Дру­гие бега­ют за каж­дой дев­чон­кой, а вы… Эх, если бы на юге были такие люди… Ну, а, Нико­лай Ива­но­вич, как моё дельце?..

Нико­лай Ива­но­вич насторожился:

— Гм… Надо обду­мать… Поспе­шишь, мой друг, людей насмешишь!..

Он запла­тил за обо­их и встал. Серё­жа про­ва­лил­ся в зия­ю­щую дыру мет­ро, а Нико­лай Ива­но­вич крик­нул авто­мо­биль. Стем­не­ло. Пере­бе­гая крас­ны­ми и белы­ми огонь­ка­ми, вспы­хи­ва­ли рекла­мы. Кру­жи­лись огнен­ные колё­са. Свер­ка­ли теат­ры. Из осве­щён­но­го, мно­го­этаж­но­го дома гре­мел по радио Нью-Йорк­ский оркестр. И уже не шар­ка­ли ноги… Нико­лай Ива­но­вич снял коте­лок. В лицо пах­ну­ло све­же­стью и бен­зи­ном. «Так-то… А у нас в Рос­сии, сви­нят­ник… Долж­но быть Симоч­ка зажда­лась… Надо бы фиа­лок купить… Ну, да, ниче­го… Когда-нибудь целую оран­же­рею куплю»…

Симоч­ка услы­ша­ла, как мед­лен­но под­ни­мал­ся лифт, и когда он стук­нул­ся о пло­щад­ку, не ожи­дая звон­ка, откры­ла две­ри. Она была в домаш­нем шёл­ко­вом пла­тье — розо­вом с чёр­ным. Розо­вый цвет к ней шёл. Гла­за были карие, задор­ные и немно­го лука­вые, как у казан­ских татар. Куд­ри — каш­та­но­вые, с крас­но­ва­тым оттен­ком. И вся она была малень­кая и круг­лая, креп­ко сби­тая, с высо­кой гру­дью и коро­тень­ки­ми нога­ми. Прав­да, куд­ри ей делал парик­ма­хер Адольф, а гла­за она сама под­ри­со­вы­ва­ла каран­да­шом. Но Нико­лай Ива­но­вич не подо­зре­вал этих супру­же­ских ухищ­ре­ний, и был очень дово­лен. Глав­ное, Симоч­ка все­гда изящ­но оде­та и от неё даже на ули­це пах­нет духа­ми… Нет, Чехов, конеч­но, не прав. Не все любят хлад и живут в водо­сточ­ной тру­бе. Умный чело­век созда­ёт вокруг себя и кра­со­ту и уют.

За сто­лом Симоч­ка была оча­ро­ва­тель­на… Эта­кий сорва­нец!.. Маль­чиш­ка!.. Она сме­я­лась, встря­хи­ва­ла куд­ря­ми, вска­ки­ва­ла, нали­ва­ла себе вина и шалов­ли­во сади­лась к Нико­лаю Ива­но­ви­чу на коле­ни. И в то же вре­мя, не рас­ска­зы­ва­ла, а лепетала:

— Колич­ка, вооб­ра­зи!.. Нет, ты толь­ко вооб­ра­зи. Какая смеш­ная Лидия Пет­ров­на!.. Мы были с ней в мага­зи­нах… я купи­ла лило­вую блуз­ку. Пре­лесть. Вся в кру­же­вах… А она гово­рит, что лило­во­го теперь не носит никто!.. Это она нароч­но! Хочет пока­зать, что у неё мно­го вку­са… А ты зна­ешь, отку­да она? Из Калу­ги!.. Потом, Колич­ка, мы пошли на каток…

Симоч­ка ката­лась на конь­ках четы­ре раза в неде­лю: док­то­ра про­пи­сы­ва­ли ей моци­он. Ката­лась она с увле­че­ни­ем, пото­му что учи­те­лем в «Ледя­ном Двор­це» был «тонень­кий, как тро­сти­ноч­ка» англи­ча­нин, с гла­за­ми «цве­та мор­ской вол­ны». Но, об англи­ча­нине она про­мол­ча­ла. Ах, боже мой, нель­зя же пом­нить обо всех мелочах!..

Окна были рас­кры­ты настежь. Было теп­ло и так тихо, как в уезд­ном горо­де летом. Шеп­та­лись листья ака­ций, да дале­ко, у Булон­ско­го леса, по-дере­вен­ски лая­ли псы. Нико­лай Ива­но­вич слу­шал Симоч­ку и снис­хо­ди­тель­но улы­бал­ся. Он — чест­ный чело­век, и Симоч­ка — вос­хи­ти­тель­ная жена, и всё пре­вос­ход­но. Когда лоп­нут боль­ше­ви­ки, он вер­нёт­ся в Рос­сию, его выбе­рут сно­ва в Учре­ди­тель­ное Собра­ние и он «оста­вит в исто­рии след». «Сле­дом в исто­рии» он был весь­ма оза­бо­чен. Ему каза­лось в выс­шей сте­пе­ни важ­ным, как оце­нят его потом­ки, — школь­ни­ки у экза­ме­на­ци­он­ных сто­лов. Допив кофе, он ска­зал, что встре­тил на буль­ва­ре Серё­жу и что Серё­жа чудак: пар­ню трид­цать два года, а он в жен­щи­нах ни бельмеса!..

— Пред­ставь себе, уве­рял, что фран­цу­жен­ки часто изме­ня­ют мужьям, а рус­ские ред­ко… А по-мое­му наци­о­наль­ность тут ни при чём. Пред­рас­суд­ки!.. Всё зави­сит исклю­чи­тель­но от мужчины.

Он заку­рил и бро­сил сал­фет­ку на стол. За окном несме­ло щёлк­нул неви­ди­мый соловей.

— Ах, что ты? Что ты?.. Конеч­но, Сер­гей Сер­ге­е­вич, прав…

— Ты находишь?

— Да, да… да, да… Насчёт рус­ских жен­щин? Конеч­но! Мы вдум­чи­вы, мы глуб­же фран­цу­же­нок… Мы скром­нее… Вспом­ни, Колеч­ка, что писал Мопас­сан! Ведь это же гадость!.. Разу­ме­ет­ся, быва­ет вся­кое и у нас… Но дру­гое, совсем дру­гое… Вот, напри­мер, Лидия Пет­ров­на. Она разо­шлась с мужем, то есть всё-таки изме­ни­ла… Но поче­му? Пото­му, что он запре­тил ей учить­ся, посту­пить на меди­цин­ские кур­сы. Так это понят­но! Нель­зя же стес­нять сво­бо­ду!.. Жен­щи­на не раба!..

— Я же и говорю… 

Симоч­ка под­бе­жа­ла к окну и обло­ко­ти­лась на под­окон­ник. Нико­лай Ива­но­вич видел её накло­нен­ную спи­ну и кру­тые, обтя­ну­тые шёл­ко­вым пла­тьем бёд­ра. Слег­ка пока­чи­вая тол­стым брюш­ком, он на цыпоч­ках под­крал­ся к ней сза­ди и креп­ко обнял её. Вни­зу, на ули­це, в без­дон­ном колод­це, горел неяр­кий фонарь. Он осве­щал кусо­чек бело­го тро­туа­ра и часть сосед­ней сте­пы. За сте­ной чер­не­ли дере­вья. Симоч­ка под­ня­ла голо­ву и меч­та­тель­но посмот­ре­ла вверх:

— Колеч­ка!.. Млеч­ный путь!..

Нико­лай Ива­но­вич поце­ло­вал её в губы. Она отве­ти­ла на его поце­луй и сказала:

— Я не вме­ши­ва­юсь… Нет, нет, Колеч­ка, не поду­май… Но по-мое­му он поря­доч­ный человек…

— Кто?

— Сер­гей Сергеевич…

Нико­лай Ива­но­вич не любил дело­вых сове­тов, осо­бен­но жен­ских. Он — хозя­ин. Ему не нуж­но ука­зок. Кажет­ся, он дога­дал­ся пере­ве­сти вовре­мя день­ги в Лон­дон. Кажет­ся, он их не рас­то­чил, а сбе­рёг… Да, но Симоч­ка пре­лесть. У Симоч­ки есть чутьё. Она видит людей насквозь… Он всё-таки нахму­рил­ся, для приличия:

— Ты полагаешь?

— Колеч­ка, я наво­ди­ла справ­ки у Лидии Пет­ров­ны… Впро­чем, как хочешь… Ты ведь умни­ца… Тебе луч­ше знать… А мне что же. Мне всё равно…

Нико­лай Ива­но­вич посмот­рел на часы:

— Девять… Сей­час при­дут… Симочка!.. 

Он взял её рукой за талию и тихонь­ко отвёл от окна. Но в при­хо­жей без­жа­лост­но зазве­нел зво­нок: при­шли Воз­дви­жен­ский и барон Оллонгрен.

Нико­лай Ива­но­вич при­нял их у себя в каби­не­те. Каби­нет был стро­гий, в англий­ском сти­ле. Кожа­ная, очень глу­бо­кая мебель. Камин, эта­жер­ка с пап­ка­ми и дела­ми. Не стене — боль­шая кар­та Евро­пы… Вну­ши­тель­но и достой­но. Сра­зу вид­но, что не лавоч­ка, не мел­кая спе­ку­ля­ция… Нико­лай Ива­но­вич сел за пись­мен­ный стол, а гостей уса­дил на сту­лья. Было при­ят­но, что рядом с чер­ниль­ни­цей сто­ит мра­мор­ный бюст Жоре­са, что где-то щёл­ка­ет соло­вей и что Симоч­ка в гости­ной наиг­ры­ва­ет «Торе­а­до­ра». А глав­ное, было при­ят­но, что он, Нико­лай Ива­но­вич, нето­роп­ли­во и с тол­ком обсуж­да­ет инте­рес­ное пред­ло­же­ние… В сто­ли­це мира, в Пари­же… Не то, что вся­кая шантрапа…

— Реко­мен­дую! Барон Оллон­грен. Отстав­ной козы бара­бан­щик и ком­мер­сант!.. — захо­хо­тал Воз­дви­жен­ский и тык­нул в баро­на пальцем.

— Неве­ро­ят­но, но факт…

Барон Оллон­грен накло­нил дряб­лое, с седы­ми уса­ми лицо.

— Синий кира­сир и всё про­чее, два­дцать шестое… А гля­дишь, теперь, как и мы греш­ные, без шта­нов. — Эх, нуж­да ска­чет, нуж­да пля­шет, нуж­да песен­ки поёт!.. Неправ­да ли, Николаша?..

Нико­лай Ива­но­вич помор­щил­ся. Что это за тон? И что это за «Нико­ла­ша»? Но оби­деть­ся было глу­по: Воз­дви­жен­ский был со все­ми на «ты». Уж такая при­выч­ка… Полю­би­те нас чёр­нень­ки­ми, а белень­ки­ми вся­кий полю­бит… Он рус­ский чело­век: душа нараспашку…

А кро­ме того, раз­ве не он, высу­ня язык, бега­ет по горо­ду вто­рой месяц. Зато, сла­ва богу, будь­те доб­ры полу­чай­те. Всё гото­во. Оста­ёт­ся толь­ко под­пи­сать договор.

— Нико­ла­ша! Голуб­чик! Серд­це моё!.. Кла­няй­ся в нож­ки! Спа­си­бо, барон согла­сил­ся!.. Без него, как без шпа­ги… А какую гости­ни­цу мы откро­ем. Сто на сто!.. Я знаю, что гово­рю. Барон вно­сит два­дцать пять, я — два­дцать пять, ты — пять­де­сят… Даром! Пустя­ко­вые деньги!..

Барон Оллон­грен подтвердил:

— Сущая прав­да: даром.

Нико­лай Ива­но­вич взял каран­даш и начал под­счи­ты­вать на бума­ге: «Поме­ще­ние… Инвен­тарь… Нота­ри­усу… Нало­ги»… Он не при­вык «анга­жи­ро­вать­ся» всле­пую. Всё надо пред­ви­деть. День­ги счёт любят. Нако­нец, у него есть обя­за­тель­ства, перед Симоч­кой, напри­мер. Конеч­но, выгод­но, что гово­рить… И Воз­дви­жен­ско­го он зна­ет дав­но, ещё по Сиби­ри… Но этот барон? Урав­не­ние с одним неиз­вест­ным? Впро­чем… Впро­чем, всё-таки, барон, а не чёрт зна­ет кто… Хотя Нико­лай Ива­но­вич и был демо­крат и даже немнож­ко соци­а­лист, но титу­лы ему льсти­ли. Кто он?.. Сын учи­те­ля про­гим­на­зии, а посмот­реть, как никак, титу­ло­ван­ная осо­ба тянет­ся перед ним в струн­ку. Вот, что зна­чит бес­по­роч­ное имя!.. Он рас­пра­вил золо­ти­стую боро­ду и сказал:

— Вот что… Вы, зна­е­те, гос­по­да, я за дохо­да­ми не очень гонюсь. Но я своё сло­во дал и назад его не возь­му. Одна­ко, при одном непре­мен­ном усло­вии… В каж­дом деле долж­на быть идея… Гости­ни­ца, как тако­вая, отнюдь, не при­вле­ка­ет меня…

— Нико­ла­ша!.. Соба­ка ты эта­кая!.. Кошон…

Нико­лай Ива­но­вич помор­щил­ся снова.

— Не при­вле­ка­ет меня… Как и вас пола­гаю тоже… Угод­но? Десять про­цен­тов чисто­го бары­ша отчис­ля­ют­ся в поль­зу нуж­да­ю­щих­ся эми­гран­тов, пре­иму­ще­ствен­но солдат…

— Да, гос­по­ди!.. Да само собой!.. Радость моя!.. Да о чём же и тол­ко­вать?.. Барон, вы согласны?..

Барон Оллон­грен про­мы­чал что-то, чего Нико­лай Ива­но­вич не понял. Но Воз­дви­жен­ский кив­нул головой:

— Барон согла­сен… Конеч­но… Он у нас и кас­сир… «При мне мой меч. За зла­то отве­ча­ет чест­ной булат». Да‑с, ваше пре­вос­хо­ди­тель­ство, гос­по­дин быв­ший гене­рал-лей­те­нант!.. Ха-ха-ха!..

Нико­лай Ива­но­вич выпи­сал чек и плав­но взмах­нул рукой:

— Гос­по­да, мы долж­ны пом­нить, что ком­мер­ция дело не наше, и что Рос­сия нас ждёт… Я убеж­дён, с дру­гой сто­ро­ны, что наши сооте­че­ствен­ни­ки будут при­зна­тель­ны нам… В буду­щей воз­рож­дён­ной Рос­сии, в сво­бод­ном, пра­во­вом государстве…

Он бы гово­рил ещё дол­го, но Воз­дви­жен­ский схва­тил чек, сунул его баро­ну и крикнул:

— Ну, Нико­ла­ша, вели­ко­леп­но!.. Теперь нуж­но взбрыз­нуть!.. Зови Сера­фи­му Ники­фо­ров­ну сюда!

Взбрыз­ги­вать реши­ли ехать в «Олим­пию», ноч­ную тру­що­бу, — не пото­му, что в «Олим­пии» было дешев­ле, а пото­му, что не зна­ли Пари­жа, хотя жили в нём несколь­ко лет. Симоч­ка захло­па­ла от вос­тор­га в ладо­ши и закру­жи­лась так, что юбка её зачер­ти­ла по каби­не­ту, а ноги откры­лись выше колен. Кру­жась, она рас­крас­не­лась и тём­ные куд­ри от Жюля в бес­по­ряд­ке рас­сы­па­лись по пле­чам. Нико­лай Ива­но­вич нашёл, что Симоч­ка в самом деле очень мила. Но было нелов­ко перед Воз­дви­жен­ским и баро­ном… Симоч­ка, в сущ­но­сти, ещё, конеч­но, ребё­нок, а смо­гут поду­мать бог зна­ет что… Когда сели в авто­мо­биль, Воз­дви­жен­ский начал рас­ска­зы­вать анек­до­ты. Симоч­ка гром­ко сме­я­лась, била его пер­чат­ка­ми по рукам, и повто­ря­ла, что ей «безум­но весе­ло» и хочет­ся тан­це­вать. Нико­лай Ива­но­ви­чу ста­ло ещё более нелов­ко. Что­бы пере­ме­нить раз­го­вор, он кив­нул на огром­ную и пустын­ную, сияв­шую огня­ми, Пло­щадь Согла­сия, и пояс­нил, что «здесь каз­ни­ли послед­не­го коро­ля». Барон Оллон­грен хмык­нул в нос и ниче­го не сказал.

По узкой лест­ни­це спу­сти­лись в гряз­ный, с зер­каль­ны­ми сте­на­ми кори­дор. В баре, на очень высо­ких сту­льях, у стой­ки сиде­ли рас­кра­шен­ные деви­цы, и бле­стя­щи­ми от кока­и­на гла­за­ми, жад­но рас­смат­ри­ва­ли муж­чин, — точ­но загля­ды­ва­ли в бумаж­ник. Чахо­точ­ный бар­мен раз­ме­ши­вал в рюм­ках кок­тейль. За его спи­ной раду­гой тор­ча­ли бутыл­ки, а над бутыл­ка­ми бол­та­лись лако­ни­че­ские аншла­ги: «Маз­за­ват­ти», «Мар­ти­ни» и «Мумм». Вой­дя в «Олим­пию», барон под­тя­нул­ся, как буд­то стал выше ростом и молод­це­ва­то покру­тил седые усы. И хотя было душ­но и очень тес­но, и оглу­ши­тель­но тре­щал гавай­ский оркестр, Симоч­ка шла уве­рен­ной и сво­бод­ной поход­кой, как на ули­це или у себя дома. На ходу она немно­го под­пры­ги­ва­ла и пово­ди­ла бед­ра­ми и бока­ми, так что деви­цы с любо­пыт­ством смот­ре­ли ей вслед. Одна даже выру­га­лась доволь­но гром­ко. Но понял её толь­ко барон. Он шёл послед­ним. Он на секун­ду оста­но­вил­ся, уста­вил­ся на её полу­об­на­жен­ную грудь и, мот­нув шеей, мно­го­зна­чи­тель­но подмигнул.

В зале место нашли с тру­дом, сели за сто­лик и спро­си­ли шам­пан­ско­го и биск­ви­та. Тан­це­ва­ли те же деви­цы, но при­лич­но, как свет­ские дамы. Кава­ле­ры были в шля­пах и котел­ках. Они кру­жи­лись так мед­лен­но и с таким ску­ча­ю­щим видом, как буд­то испол­ня­ли задан­ную рабо­ту. Толь­ко один, кро­шеч­ный, в раз­но­цвет­ном гал­сту­ке и пенсне, долж­но быть при­каз­чик, отка­лы­вал залих­ват­ски нога­ми. Но и он не сме­ял­ся, а, задрав голо­ву вверх, без улыб­ки смот­рел в пото­лок. Воз­дви­жен­ский рас­ска­зал, что в про­шлом году в этой зале застре­лил­ся его зна­ко­мый дени­кин­ский офи­цер, Симоч­ка недо­воль­но наду­ла губ­ки. Тан­це­вать было не с кем, а пла­тья на деви­цах были неин­те­рес­ные: слиш­ком яркие и крик­ли­вые. Нече­го было, пожа­луй, и при­ез­жать… А тут ещё этот иди­от со сво­и­ми рассказами!

Потом пили. Пили мно­го, по-рус­ски: шам­пан­ское, коньяк и сно­ва шам­пан­ское. Воз­дви­жен­ский захме­лел и стал кри­чать, что он «попо­вич, на воро­неж­ских хле­бах питан», и что всем фран­цу­зам надо «мор­ду побить». Барон тупо сидел на диване и иско­са посмат­ри­вал на девиц. Воз­дви­жен­ский пой­мал его взгляд и расхохотался:

— А‑га, барон!.. Седи­на в боро­ду, а бес в реб­ро!.. А ещё поли­ти­кой зани­ма­е­тесь!.. Ну что ваш вели­кий кня­зёк?.. Знаете,

На воз­душ­ном океане,
Без руля и без ветрил,
Тихо пла­ва­ет в тумане
Преж­де­вре­мен­ный Кирилл…

— Сего­дня преж­де­вре­мен­ный, а зав­тра свое­вре­мен­ный… Да‑с!.. и не постес­ня­ет­ся… Смир­но! К рас­чё­ту строй­ся!.. — неожи­дан­но про­хри­пел барон и выпил.

Нико­лай Ива­но­вич воз­му­тил­ся. Он хотел объ­яс­нить, что Учре­ди­тель­ное Собра­ние раз­ре­шит все вопро­сы, в том чис­ле и о фор­ме прав­ле­ния, и что Кирилл — само­зва­нец. Но Симоч­ка заяви­ла, что — дух. Они вста­ли и про­тис­ка­лись сквозь тол­пу. На уже поблед­нев­шем утрен­нем небе мер­ца­ли послед­ние звез­ды. В каш­та­нах весе­ло чири­ка­ли воробьи.

Сер­гей Сер­ге­е­вич был сыном вла­ди­мир­ско­го куп­ца. Фами­лия его была Мир­кин. Он и сам не знал, как его занес­ло в эми­гра­цию. В белых арми­ях он не слу­жил и ни на каких фрон­тах не был. Како­го чёр­та… Он не воен­ный… А когда шарах­ну­ли в море, то что при­ка­же­те делать? Ну, сел в Одес­се на паро­ход… Чем он зани­мал­ся в Пари­же, тоже труд­но было ска­зать. Про­да­вал мар­сель­ское мыло и взыс­ки­вал по чужим век­се­лям. Не брез­гал кви­тан­ци­я­ми Лом­бар­да. Носил­ся с образ­ца­ми кон­сер­вов. Ездил зачем-то в «разо­рен­ные депар­та­мен­ты», то есть в Пикар­дию и в Шам­пань. Сло­вом, при­спо­соб­лял­ся… Этой дубине Воз­дви­жен­ско­му лег­ко: Воз­дви­жен­ский — инже­нер. Нико­лаю Ива­но­ви­чу тоже лег­ко: наби­тый дурак. Ну, а вот без опре­де­лён­но­го поло­же­ния впу­стую, покру­ти­тесь-ка, запла­ти­те-ка хозяй­ке, лавоч­ни­ку, порт­но­му. Да не поте­ряй­те «лица», — что­бы все­гда был и шик, и блеск, и гал­сту­чек, и тро­сточ­ка, и золо­тые часы. Чёрт его зна­ет, тут завер­тишь­ся, как бес на ско­во­ро­де… В послед­нее вре­мя Сер­гей Сер­ге­е­вич искал денег для построй­ки рус­ско­го водоч­но­го заво­да. Золо­тое дело. Колос­саль­ное пред­при­я­тие. Поду­май­те толь­ко… Зуб­ров­ка, горь­кая, запе­кан­ка, спо­ты­кач, обле­пи­ха… Где? В Пари­же… Да ведь кинут­ся, зуба­ми вас грызть будут… Давай. Давай… И рус­ские, и фран­цу­зы, и англи­чане, и там япон­цы и арген­тин­цы раз­ные… Впро­чем, мож­но и похе­рить завод… Смот­ря по жела­нию… Но день­ги дол­жен дать Нико­лай Ива­но­вич. Что ему, копить, что ли?.. Пусть про­мыш­лен­ность поощряет…

Сер­гей Сер­ге­е­вич проснул­ся позд­но и с отвра­ще­ни­ем огля­нул­ся кру­гом. Поло­са­тые, как аре­стант­ская курт­ка, обои. Поло­са­тые зана­вес­ки. Такие же шир­мы. Руко­мой­ник. Два сту­ла. И в этой кону­ре надо жить… А за сте­ной ная­ри­ва­ет на роя­ли сосед, гос­по­дин Меки­ньон. А на ули­це орут то точиль­щи­ки, то сте­коль­щи­ки, то соло­мен­щи­ки, то какие-то ста­ру­хи-тор­гов­ки. Да и не толь­ко орут. Дудят в тру­бы, сви­стят в сви­стуль­ки… А из кух­ни воня­ет луком… Сер­гей Сер­ге­е­вич встал и подо­шёл к телефону:

— Алло… Нико­лай Нико­ла­е­вич… Вы?.. Я очень изви­ня­юсь… Зай­ду вече­ром, если разрешите…

Он пове­сил труб­ку, тща­тель­но выбрил­ся и одел­ся. Теперь гос­по­дин Меки­ньон уже не ная­ри­вал на роя­ли, а раз­би­тым басом тянул: «до-до-до… фа-фа»… Дет­ский голос повто­рял за ним «до-до…фа»… «Вот, изволь­те, рабо­тай тут… С ума мож­но сой­ти»… Сер­гей Сер­ге­е­вич вздох­нул, надел пер­чат­ки и вышел. Утром шёл дождь. Ещё не высох­ли тро­туа­ры, на листьях каш­та­нов дро­жа­ли круп­ные, свер­ка­ю­щие на солн­це кап­ли. Про­хо­дя мимо пра­чеч­ной, Сер­гей Сер­ге­е­вич неча­ян­но загля­нул в откры­тую дверь. Прач­ки, засу­чив рука­ва, гла­ди­ли на дос­ке бельё. Он встре­тил­ся гла­за­ми с бело­ку­рой маде­му­а­зель Мар­ге­рит, и она сна­ча­ла поту­пи­лась, а потом улыб­ну­лась. Так же неча­ян­но по доро­ге, он загля­нул в кор­сет­ную лав­ку. Кор­сет­ни­ца, пол­ная, с огром­ной гру­дью гос­по­жа Мель­ши­ор, радост­но кив­ну­ла ему голо­вой… Сер­гей Сер­ге­е­вич был попу­ля­рен в жен­ской поло­вине квар­та­ла: кра­си­вый и очень любез­ный рус­ский. А ещё гово­рят, что рус­ские дикари…

На стан­ции мет­ро он взял билет до «Пигалль» и сел в пер­вый класс. Во вто­ром ездят толь­ко рабо­чие, да нищие эми­гран­ты. Пока дре­без­жа­ли стек­ла и вспы­хи­ва­ли на сте­нах при­выч­ные над­пи­си «Дюбонне», Сер­гей Сер­ге­е­вич читал газе­ту. Он читал одни объ­яв­ле­ния, — мел­ким шриф­том, на послед­ней стра­ни­це. Надо уметь читать. Иной раз, читая, зара­бо­та­ешь день­ги… Разыс­кал же он одна­жды про­пав­шую так­су и полу­чил две­сти фран­ков награ­ды. И поду­мать, что есть такие голо­во­тя­пы, кото­рые тас­ка­ют багаж на вок­за­лах, или моют бутыл­ки, или про­сто пух­нут с голо­ду, за неиме­ни­ем рабо­ты. Дурачьё…

В этот час Сон­март был почти без­лю­ден. Он был похож на обык­но­вен­ный про­вин­ци­аль­ный город. Мно­го ресто­ра­нов, мно­го кафэ. Но мно­го и мага­зи­нов. Каж­дый спе­шит по делу. В пере­ул­ках — кон­то­ры нота­ри­усов, бюро похо­рон­ных про­цес­сий, участ­ки, аук­ци­он­ные залы и каме­ры миро­вых судей, — сло­вом серые буд­ни. Днём Фран­ция и толь­ко ночью — меж­ду­на­род­ный кабак… Сер­гей Сер­ге­е­вич пере­сёк пло­щадь и вошёл в гости­ни­цу «Пара­диз».

В «Пара­ди­зе» он сни­мал ком­на­ту четы­ре раза в неде­лю, от 2‑х до 7‑ми. То есть, вер­нее, сни­ма­ла Симоч­ка, а не он. Ведь, как не везёт… Посто­ян­но сроч­ные пла­те­жи… Отло­жишь день­ги, а тут, пожа­луй­те, век­сель. У него боль­шие дела, а обо­рот­ных средств почти нет… Симоч­ка это зна­ла. Бед­ный Серё­жа. Как он стес­ня­ет­ся, как отка­зы­ва­ет­ся, как муча­ет­ся сво­им поло­же­ни­ем. Ком­на­та была пыль­ная, захва­тан­ная мно­же­ством рук, с мут­ным зер­ка­лом и огром­ной, как ката­фалк, кро­ва­тью. Конеч­но, не Ели­сей­ский дво­рец… Зато укром­но и неза­мет­но. Нико­му и в голо­ву не при­дёт… Сер­гей Сер­ге­е­вич сел на бар­хат­ный, измыз­ган­ный и истёр­тый диван, заку­рил и стал тер­пе­ли­во ждать. Он знал, что жен­щи­ны опаз­ды­ва­ют все­гда. Симоч­ка впорх­ну­ла, не посту­чав­шись. На ней был «бэше­вый», без вся­ких укра­ше­ний костюм и тако­го же цве­та шляп­ка. Верх­няя часть лица была закры­та густой вуа­лью. Из-под вуа­ли але­ли очень яркие, нама­зан­ные пома­дой губы — две виш­ни… Всё дело в том, что­бы изме­нить­ся. Раз­ве мож­но идти на сви­да­ние так, зря, не при­ни­мая ника­ких мер. А что, если кто-нибудь слу­чай­но узна­ет. Поду­мать толь­ко… Ужас какой… Она, запы­хав­шись, под­бе­жа­ла к Серё­же и схва­ти­лась за грудь. Её испу­ган­ные, боль­шие гла­за поблес­ки­ва­ли через вуаль:

— Серё­жа, вооб­ра­зи. Ах, что же это такое… Мне пока­за­лось, что за мною сле­дят. Я пошла пеш­ком, потом села в авто­мо­биль, потом в мет­ро, потом сно­ва в авто­мо­биль. Попро­буй, как серд­це бьёт­ся… Серёжа…

Сер­гей Сер­ге­е­вич со стра­даль­че­ским видом отки­нул­ся на спин­ку дива­на. Каж­дый раз та же самая пес­ня… И ведь никто не сле­дит… Инте­рес­ни­ча­ет… Таин­ствен­ные сви­да­ния. Сыщи­ки. Нат Пин­кер­тон… А какой там Нат Пин­кер­тон! Нико­лай Ива­но­вич, олух царя небес­но­го… Дура…

— Серё­жа.

— Серё­жа… Серё­жа… Толь­ко и слы­шу… А что я поги­баю, так тебе всё равно…

— Что такое?.. В чём дело?..

Он улыб­нул­ся горь­кой улыбкой:

— Дело в том, что хоть бери револь­вер и стреляйся…

— Ах, боже мой…Что это ты говоришь?

— То и гово­рю… Вода под­сту­па­ет к гор­лу… Уже пузы­ри пус­каю, а ты…

Она под­се­ла к нему и, сняв пер­чат­ки, погла­ди­ла по вью­щим­ся воло­сам. Эти бело­ку­рые, точ­но льня­ные, воло­сы и соста­ви­ли ему репу­та­цию в квар­та­ле, — у маде­му­а­зель Мар­ге­рит, у мадам Мель­ши­ор, у цве­точ­ни­цы, у кас­сир­ши в кафэ «Золо­той петух»… Он нетер­пе­ли­во мот­нул головой.

— Ну, дуся… Ну, Серё­жень­ка… Ну, зачем…

— Ах, оставь…

Она отвер­ну­лась. Да, вот… Рис­ку­ешь, отда­ёшь ему всё, мчишь­ся, как на пожар, дума­ешь, что он любит… А он… Ах, она так несчаст­на… Нико­лай Ива­но­вич рев­ну­ет, жить не даёт, и Серё­жа тоже жить не даёт… Где же прав­да на све­те?.. Тогда луч­ше уж англичанин…

— Чего же ты хочешь?

— Ниче­го.

— Неправ­да.

Он не отве­тил. Важ­ное куша­нье… Как же… Она моло­дит­ся, разыг­ры­ва­ет невин­ность, но он-то зна­ет, сколь­ко ей лет, и про офи­це­ра Костю в про­шлом году… Понят­но, если пла­тить по две тыся­чи за каж­дое пла­тье, да мазать­ся, да бегать к Адоль­фу, да гло­тать пилюли от пол­но­ты… Да что, он не най­дёт себе луч­ше? Не кли­ном сошёл­ся свет. Сла­ва богу… А вот, когда надо дура­ка рас­ка­чать, когда речь идёт о серьёз­ном, о важ­ном, то изволь­те: «Чего же ты хочешь?..» «Я играю, слёз не знаю, всё на све­те трын-тра­ва»… Анфан­чик какой…

— Я же тебе ска­зал: оставь…

Симоч­ка про­тя­ну­ла губы для поце­луя. Нет, она не оста­вит… Разу­ме­ет­ся, ему тяже­ло. Ведь он рабо­та­ет, бьёт­ся на хлеб насущ­ный… Это дело, прав­да, надо устро­ить. Но как? Он такой щепе­тиль­ный… И поче­му Нико­лай Ива­но­вич не хочет…

— Серё­жень­ка… Я‑то вери­ла ему…

— Что гово­ри­ла? Кому?

— Нико­лаю Ива­но­ви­чу… Вот о заводе.

— А я просил?..

Он сде­лал него­ду­ю­щее лицо. Ему очень хоте­лось узнать, что ска­зал Нико­лай Ива­но­вич, но он удер­жал­ся. В кори­до­ре хло­па­ли две­ри и сту­ча­ли шаги. Слы­ша­лись жен­ские голо­са. От Симоч­ки пах­ло духа­ми, а от бумаж­ных обо­ев — заста­ре­лой ком­нат­ной гни­лью. Сер­гей Сер­ге­е­вич встал и, мол­ча, опу­стил зана­вес­ки. Симоч­ка нача­ла раздеваться.

В кро­ва­ти они поми­ри­лись. Симоч­ка взвиз­ги­ва­ла, бол­та­ла нога­ми и рас­ска­зы­ва­ла о Воз­дви­жен­ском и бароне, а Сер­гей Сер­ге­е­вич рас­спра­ши­вал, какую имен­но гости­ни­цу они хотят откры­вать и сколь­ко внёс Нико­лай Ива­но­вич. Узнав, что пять­де­сят тысяч, он при­под­нял­ся на одном лок­те и, смот­ря Симоч­ке пря­мо в гла­за, тре­вож­но спросил:

— И напи­сал чек?

— Напи­сал…

— Иди­от…

Из «Пара­ди­за» Симоч­ка поеха­ла к Лидии Пет­ровне. Она поеха­ла не для того, что­бы уви­деть­ся с ней, а исклю­чи­тель­но, что­бы пока­зать­ся на людях. Пусть все зна­ют, как она про­во­дит свой день. Ей нече­го ни пря­тать­ся, ни скры­вать. Её жизнь — как стекло…

Лидия Пет­ров­на жила посто­ян­но в «Рит­це». Спаль­ная, ван­на, салон. Очень мило, по-холо­стяц­ки… И при­слу­ги не надо дер­жать. Ведь теперь с при­слу­гой муче­нье. А тут нажа­ла кноп­ку звон­ка, и уже обед, зав­трак — всё что угод­но… И адрес хоро­ший: корот­ко «Ритц». Лидии Пет­ровне было за пять­де­сят. Она кури­ла тол­стые папи­ро­сы и гово­ри­ла отры­ви­сто, по-сол­дат­ски, точ­но коман­до­ва­ла в казар­ме. Ей ли до веж­ли­во­сти и цере­мо­ний: она бла­го­го­ве­ет перед «иде­я­ми шести­де­ся­тых годов». Поэто­му она и разо­шлась с мужем. Поду­май­те. Не пус­кать на кур­сы… Какой ретро­град… В Пари­же она, вме­сте с гра­фи­ней Ден­гоф, посвя­ти­ла себя цели­ком эми­гран­там. Ведь, это бог зна­ет что… Офи­це­ры рабо­та­ют на заво­дах, ездят шофё­ра­ми или пода­ют в ресто­ра­нах… А жен­щи­ны… Это ужас­но… Из чело­ве­ко­лю­бия она откры­ла две мастер­ских. В одной вяжут коф­точ­ки, в дру­гой дела­ют кук­лы. Впро­чем, мож­но рабо­тать и на дому. Ах, сколь­ко забот. Надо рас­пре­де­лить мате­ри­ал, раз­дать зака­зы, най­ти поку­па­те­ля, тор­го­вать­ся, про­сить… А отчёт­ность. А кас­са… Зато несчаст­ные эми­грант­ки зара­ба­ты­ва­ют до вось­ми фран­ков в день и, заметь­те, чест­ным тру­дом. А без неё они бы погиб­ли… Вот имен­но, вышли бы в ули­цу и погиб­ли… Прав­да, эти мастер­ские дают доход. Но, во-пер­вых, не очень боль­шой, а, во-вто­рых — мысль её, орга­ни­за­ция её, руко­вод­ство её, всё её… Без неё была бы пусты­ня… Так что же?.. Было бы спра­вед­ли­во, что­бы она не зара­ба­ты­ва­ла ниче­го?.. Нет, она тру­дит­ся в поте лица, а вот дру­гие, дей­стви­тель­но, про­сто шан­та­жи­ру­ют или вору­ют… Ужасно…

В бар­хат­ном, тём­но-синем салоне, был накрыт чай­ный стол. На сто­ле кипел сереб­ря­ный само­вар и сто­я­ли пече­нье, фрук­ты и в гра­фине — маде­ра. Гостей не было. Был толь­ко лич­ный сек­ре­тарь Лидии Пет­ров­ны, моло­дой чело­век лет два­дца­ти четы­рёх, с про­бо­ром до самой джи­ны и с брас­ле­та­ми на руках.

Симоч­ка рас­це­ло­ва­лась с Лиди­ей Пет­ров­ной и бро­си­лась в крес­ло. Сна­ча­ла гово­ри­ли о выстав­ках и теат­рах. Моло­дой сек­ре­тарь почти­тель­но улы­бал­ся и изред­ка встав­лял заме­ча­ния. Заме­ча­ния эти все­гда сво­ди­лись к тому, что Лидия Пет­ров­на пора­зи­тель­но вос­при­ни­ма­ет искус­ство, но что Сера­фи­ма Ники­фо­ров­на тоже, несо­мнен­но, худо­же­ствен­ная нату­ра, и что он удив­ля­ет­ся им обо­им. Потом кос­ну­лись пого­ды. Симоч­ка заяви­ла, что в горо­де душ­но и что летом они поедут в Виши: Нико­лай Ива­но­вич дол­жен лечить­ся. Виши, конеч­но, не то, что Девилль, но в Девил­ле суе­та, и сплет­ни, и в общем скуч­но. А в Виши будет мно­го зна­ко­мых: Воз­дви­жен­ский, барон Оллон­грен и, может быть, Миркин…

— Воз­дви­жен­ский?.. — басом спро­си­ла Лидия Пет­ров­на. — Но ведь это же негодяй.

Симоч­ка всплес­ну­ла руками.

— Ах, что вы, Лидия Петровна…

— Отца род­но­го про­даст… А барон Оллон­грен мерзавец…

Симоч­ка под­ско­чи­ла на стуле:

— Неуже­ли?!..

— Огра­бил меня. Забрал кукол тысяч на два­дцать и в воду канул… Вот о таких Щед­рин и писал.

— Ах, не может это­го быть…

— Не может быть… А я вам гово­рю то, что было. Даже в суд хочу подавать…

— Нет, правда?..

— Оба прохвосты…

— А Миркин?

— Тоже прохвост.

— Ах, — Симоч­ка поблед­не­ла. — Такая гад­кая баба… — Но поче­му?.. Почему?..

— Жуль­ни­ча­ет… За соба­ка­ми бегает…

— За каки­ми собаками?..

— А вот по объ­яв­ле­ни­ям… Сбе­жит соба­чон­ка, а он най­дёт и пред­ста­вит. Гля­дишь, и сыт…

Симоч­ка была вне себя. Какая дрянь… Заве­ла себе моло­до­го сек­ре­та­ря, живёт в «Рит­це», экс­плу­а­ти­ру­ет эми­гран­ток, а туда же руга­ет­ся… Нет, — её нога боль­ше не будет здесь… Она опу­сти­ла вуаль и вста­ла. К сожа­ле­нию, она торо­пит­ся, нуж­но идти… Нико­лай Ива­но­вич ждёт… На ули­це вече­ре­ло. За Три­ум­фаль­ной аркой сади­лось солн­це. Баг­ро­вый луч скольз­нул по «бэше­во­му» костю­му и Симоч­ка зажму­ри­ла неволь­но гла­за. Из зату­ма­нен­но­го Булон­ско­го леса нес­лись бес­шум­но авто­мо­би­ли. На каш­та­нах свеч­ка­ми беле­ли цветы.

Нико­лай Ива­но­вич вер­нул­ся к обе­ду не в духе. Вез­де под­си­жи­ва­ние, тупо­умие позор­ное рав­но­ду­шие… Что он пред­ло­жил? Он пред­ло­жил чле­нам «Лиги Про­грес­са» учре­дить фонд «куль­тур­ной борь­бы с монар­хиз­мом». Имен­но «куль­тур­ной»… Кажет­ся, ясно. Кажет­ся, разум­ная мера… Нель­зя же сидеть, сло­жа руки, когда Рос­сия стра­да­ет… И, нако­нец, надо же чем-нибудь про­явить свои рес­пуб­ли­кан­ские убеж­де­ния… Ну и, разу­ме­ет­ся, зависть, интри­ги… Поми­луй­те, мы, мол, бес­пар­тий­ная лига… Поми­луй­те, мы, мол, борем­ся толь­ко про­тив боль­ше­ви­ков… Мы госу­дар­ствен­ни­ки… И пошли, и пошли… И ведь един­ствен­но для того, что­бы его про­ва­лить. Его бес­по­роч­ное имя не дает нико­му покоя. Подо­жди­те, буде­те ходить, как коты вокруг горш­ка с салом… Он-то про­нёс свою демо­кра­ти­че­скую про­грам­му через все иску­ше­ния и не посту­пил­ся ничем… Нет, ничем. Пусть потом­ство будет судьёй… Но Симоч­ка пода­ла уст­ри­цы, кото­рые Нико­лай Ива­но­вич очень любил, и огор­че­ние немно­го забы­лось. Хоро­шо, что есть хоть свой угол. По край­ней мере, мож­но пере­дох­нуть. А то непри­ят­но­сти, забо­ты, дела — ей-богу, мил­ли­он терзаний…

— Колеч­ка, зна­ешь что?..

Нико­лай Ива­но­вич хлюп­нул уст­ри­цу и запил белым вином.

— Ну?

— Я тебе ска­жу… Ах, как гад­ко.. Нет, может быть луч­ше не говорить?..

— Да в чём дело?

Симоч­ка сде­ла­ла боль­шие глаза:

— Вооб­ра­зи. Лидия Пет­ров­на… Нет, это ужас… Лидия Пет­ров­на живёт с этим маль­чиш­кой, с секретарём…

— Без­об­ра­зие… — бурк­нул Нико­лай Ива­но­вич, не пере­ста­вая жевать. — Уди­ви­тель­но это паде­ние нра­вов… Этот огол­те­лый раз­врат… А ты ещё утвер­жда­ешь, что рус­ские луч­ше фран­цу­же­нок. Не знаю… Знаю толь­ко, что муж­чи­ны пока­зы­ва­ют при­мер… Сего­дня, в Лиге…

Опять нахлы­ну­ло раз­дра­же­ние. Но уют­но горе­ла лам­па, но соли­ден был крас­но­го дере­ва, с резь­бою буфет, и так мило Симоч­ка, отста­вив мизи­нец, под­но­си­ла чаш­ку к алым губам. Да, что ни гово­ри, а семей­ный очаг — свя­ты­ня… Сме­ют­ся: туфли, халат… Ну, и пусть. Пусть оре­хо­вая скор­луп­ка… Зато дома он наби­ра­ет­ся сил, гото­вит­ся к послед­ней борь­бе, — там, в воз­рож­дён­ной России…

После обе­да сиде­ли рядыш­ком на бал­коне, дыша­ли воз­ду­хом леса и Нико­лай Ива­но­вич чув­ство­вал ногу Симоч­ки у сво­ей ноги. Она мол­ча­ла. Он говорил.

— Вопрос не толь­ко в Серё­же… Хоро­шо, Серё­жа — заслу­жи­ва­ю­щий дове­рия, спо­соб­ный моло­дой чело­век. Не спо­рю… Но водоч­ный завод. Ликё­ры, налив­ки… Как буд­то неловко…

— А почему?

— Ну, как же… Что я, вино­тор­го­вец, что ли?

— Пустя­ки, Колеч­ка… Раз­ве не всё рав­но, чем торговать?

— Гм… Но где же идея?..

Симоч­ка глу­бо­ко вздох­ну­ла и, не желая слу­шать о скуч­ных вещах, поло­жи­ла ему голо­ву на коле­ни. Он стал играть её рас­сы­пан­ны­ми куд­ря­ми… Над бал­ко­ном, в оза­рён­ном париж­ском небе, сла­бо, сквозь баг­ро­вый туман, дро­жа­ли ноч­ные звёзды.

Когда, через час, Сер­гей Сер­ге­е­вич при­шёл с порт­фе­лем под­мыш­кой и сухо и корот­ко доло­жил свой про­ект, Нико­лай Ива­но­вич, почти не колеб­лясь, под­пи­сал договор.

Про­шла неде­ля. Сер­гей Сер­ге­е­вич сидел в сво­ей поло­са­той, как он гово­рил, «кону­ре» и писал пись­мо. На сто­ле валял­ся туго наби­тый бумаж­ник — день­ги на пер­вые рас­хо­ды по пред­при­я­тию. Денег было доволь­но: Нико­лай Ива­но­вич не был скуп… На полу сто­ял кожа­ный, закры­тый на ключ, чемо­дан. Сер­гей Сер­ге­е­вич соби­рал­ся в доро­гу. Ехал он не бог весть как дале­ко: в Мар­сель. В Мар­се­ле пред­став­лял­ся выгод­ный слу­чай, — мож­но было дёше­во купить бака­лей­ную лав­ку. Купишь и, понят­но, перепродашь.

Сер­гей Сер­ге­е­вич про­вёл рукою по лбу. Что бы такое при­ду­мать? Про­сто шмыг­нуть в кусты, пожа­луй, в тюрь­му попа­дёшь. Какой же к чёр­ту завод? Какая там запе­кан­ка?.. Возись, а вый­дет ли толк? А в Мар­се­ле — свя­тое дело… Купил и про­дал, и сно­ва купил… Гос­по­дин Меки­ньон зажа­ри­вал рап­со­дию Листа. Сер­гей Сер­ге­е­вич улыб­нул­ся: «Эк, его разо­бра­ло»… Потом обмак­нул перо и чёт­ким почер­ком вывел: «Нико­лаю Ива­но­ви­чу Быко­ву». «Мно­го­ува­жа­е­мый Нико­лай Ива­но­вич, во избе­жа­ние недо­ра­зу­ме­ний, я дол­жен вас поста­вить в извест­ность, что я вынуж­ден, к сожа­ле­нию, пре­кра­тить нача­тое с вами сов­мест­но дело. Как поли­ти­че­ский дея­тель и госу­дар­ствен­ный чело­век, вы лег­ко пой­мё­те мои моти­вы: после зре­ло­го рас­суж­де­ния и боль­шой душев­ной борь­бы я при­шёл к выво­ду, что боль­ше­ви­ки пра­вы. Я наме­рен отныне посвя­тить свою жизнь слу­же­нию сове­там. Когда вы полу­чи­те это пись­мо, я буду уже в Рос­сии. День­ги ваши будут мною пере­да­ны соот­вет­ству­ю­ще­му учре­жде­нию на пред­мет борь­бы с контр­ре­во­лю­ци­ей и спе­ку­ля­ци­ей». Он под­пи­сал­ся: «Париж, 15-го мая. Сер­гей Мир­кин» и закле­ил кон­верт. Потом взял чемо­дан и уехал на Лион­ский вокзал.

Б. Савин­ков
Москва. Внут­рен­няя тюрь­ма. Апрель 1925 г.

---

Пуб­ли­ка­ция под­го­тов­ле­на авто­ром теле­грам-кана­ла CHUZHBINA.