«Заживо погребённые». Фрагмент из книги о каторге народника Александра Долгушина

В 1874 году рус­ский рево­лю­ци­о­нер Алек­сандр Васи­лье­вич Дол­гу­шин был осуж­дён на 10 лет катор­ги за уча­стие в наро­до­воль­че­ском круж­ке. Дол­гу­шин отбы­вал срок в Ново­бел­го­род­ской тюрь­ме Харь­ков­ской губер­нии. В заклю­че­нии Алек­сандр Васи­лье­вич рабо­тал над воз­зва­ни­ем «рус­ско­му обще­ству от поли­ти­че­ских каторж­ни­ков» — кни­гой «Зажи­во погре­бён­ные». Сорат­ник Дол­гу­ши­на Лев Дмо­хов­ский тай­но по частям пере­дал запи­си Алек­сандра Васи­лье­ви­ча сво­ей мате­ри во вре­мя сви­да­ний. В июле 1878 года бро­шю­ра была отпе­ча­та­на в под­поль­ной типо­гра­фии «Народ­ной воли».

Кни­га ста­ла смерт­ным при­го­во­ром для харь­ков­ско­го губер­на­то­ра Дмит­рия Кро­пот­ки­на, дво­ю­род­но­го бра­та Пет­ра Кро­пот­ки­на: рево­лю­ци­о­нер-народ­ник Гри­го­рий Голь­ден­берг застре­лил губер­на­то­ра в отмест­ку за изде­ва­тель­ства над поли­ти­че­ски­ми заключёнными.

После Ново­бел­го­род­ской тюрь­мы Алек­сандра Васи­лье­ви­ча ещё несколь­ко раз пере­сы­ла­ли меж­ду раз­ны­ми катор­га­ми. Рево­лю­ци­о­нер так и не вышел на волю: в 1885 году Дол­гу­шин умер в Шлис­сель­бург­ской кре­по­сти от туберкулёза.

В эту пят­ни­цу, 26 мая, состо­ит­ся пре­зен­та­ция ново­го тира­жа бро­шю­ры «Зажи­во погре­бён­ные», выпу­щен­но­го изда­тель­ством «Напиль­ник». На пре­зен­та­ции высту­пят автор пре­ди­сло­вия, пра­во­за­щит­ник и быв­ший полит­за­клю­чён­ный Иван Аста­шин и автор опуб­ли­ко­ван­ной в кни­ге крат­кой био­гра­фии Дол­гу­ши­на соци­аль­но-рево­лю­ци­он­ный пуб­ли­цист Мар­лен Инсаров.

Пред­ла­га­ем про­чи­тать отры­вок из запи­сок Алек­сандра Дол­гу­ши­на, в кото­ром автор рас­ска­зы­ва­ет о тяжё­лых усло­ви­ях заклю­че­ния в Ново­бел­го­род­ском цен­тра­ле, а так­же о неспра­вед­ли­во­сти и откры­той непри­яз­ни тюрем­щи­ков к поли­ти­че­ским каторжникам.

Бел­го­род­ская цен­траль­ная тюрь­ма для каторж­ни­ков, в 56 вёр­стах от Харь­ко­ва, состо­ит из так назы­ва­е­мо­го глав­но­го кор­пу­са и двух оди­но­чек. Глав­ный кор­пус назна­чен для общих камер, в кото­рых чис­ло аре­стан­тов неред­ко дости­га­ет 500–600 чело­век, хотя опре­де­лён­ный ком­плект — 450 человек.

Оди­ноч­ки же — не более, чем ряд камен­ных ящи­ков, куда запи­ра­ют живых людей. Чис­ло этих камен­ных ящи­ков в обе­их оди­ноч­ках про­сти­ра­ет­ся до 30, в каж­дой по 15. В них, по зако­ну, долж­ны содер­жать­ся вре­мен­но наи­бо­лее важ­ные аре­стан­ты. Это назна­че­ние их уже пока­зы­ва­ет вам, что меж­ду ними и общи­ми поме­ще­ни­я­ми долж­на суще­ство­вать рез­кая раз­ни­ца; и дей­стви­тель­но, кон­траст гро­мад­ный и бро­са­ет­ся в гла­за сам собою. Там — говор, шум, кое-какие при­зна­ки жиз­ни, хотя бы и аре­стант­ской. А посмот­ри­те на оди­ноч­ки — могиль­ная, мёрт­вая тиши­на! С пер­во­го взгля­да мож­но даже усо­мнить­ся, есть ли там живые люди; но часо­вой сна­ру­жи и над­зи­ра­тель в кори­до­ре удо­сто­ве­ря­ют, что они кое-кого сте­ре­гут. Ста­но­вит­ся страш­но за людей — как они могут жить в таком абсо­лют­ном уеди­не­нии, и начи­на­ешь пони­мать жало­бы зло­по­луч­но­го Тас­со у Бай­ро­на. Да, имен­но «здесь смех не смех, здесь мысль не плод ума, и чело­век — не жизнь, а смерть сама»!

Я уже ска­зал, что оди­ноч­ки, по зако­ну, пред­на­зна­че­ны для более тяж­ких пре­ступ­ни­ков. По-види­мо­му, опре­де­ле­ние сте­пе­ни пре­ступ­но­сти при­над­ле­жит все­це­ло юрис­дик­ции суда. У него для это­го есть дав­но прак­ти­ку­е­мая мер­ка — назна­че­ние сро­ка каторж­ных работ. Пре­ступ­ник, осуж­дён­ный на 10 лет, с точ­ки зре­ния суда, обя­за­тель­ной для адми­ни­стра­ции, вдвое пре­ступ­нее того, кто осуж­дён лишь на 5 лет. Это, кажет­ся, самая азбуч­ная юри­ди­че­ская исти­на. Меж­ду тем дей­стви­тель­ность рез­ко рас­хо­дит­ся с нею. В ново­бел­го­род­ских оди­ноч­ках сидят люди, осуж­дён­ные на 10, на 8, на 5 лет, и не вре­мен­но, а весь срок, в то самое вре­мя, как в общих каме­рах, в более льгот­ных усло­ви­ях, сплошь и рядом встре­ча­ют­ся каторж­ни­ки, при­го­во­рён­ные на 15–20 лет или на веч­ную каторж­ную рабо­ту в руд­ни­ках. Эта вопи­ю­щая неспра­вед­ли­вость объ­яс­ня­ет­ся тем, что почти все оди­ноч­ные суть поли­ти­че­ские преступники.

Насколь­ко нам извест­но, закон не дела­ет раз­ли­чия меж­ду каторж­ни­ка­ми уго­лов­ны­ми и поли­ти­че­ски­ми — они под­ве­де­ны под одну мерку.

Адми­ни­стра­ция, совер­шен­но игно­ри­руя зако­ны и реше­ния судеб­ной вла­сти, застав­ля­ет чело­ве­ка, осуж­дён­но­го на 5 лет, нести более тяж­кие нака­за­ния, чем осуж­дён­но­го дол­го­сроч­но­го каторж­ни­ка, толь­ко пото­му, что он не убий­ца, а политический.

Вот ещё несколь­ко при­ме­ров пра­ви­тель­ствен­но­го бес­при­стра­стия и бла­го­род­ства. В ново­бел­го­род­ской тюрь­ме 24 поли­ти­че­ских пре­ступ­ни­ка; сле­до­ва­тель­но, в оди­ноч­ных есть ещё несколь­ко сво­бод­ных, неза­ня­тых номе­ров. Туда поса­ди­ли уго­лов­ных, осуж­дён­ных на веч­ную катор­гу; но поса­ди­ли не затем, что­бы срав­нять их со зло­по­луч­ны­ми поли­ти­че­ски­ми, а исклю­чи­тель­но для наи­боль­ше­го стес­не­ния послед­них. Све­же­му чело­ве­ку это, может быть, пока­жет­ся неве­ро­ят­ным, но вот фак­ты: летом и осе­нью про­шло­го года, когда в тюрь­ме не было уго­лов­ных пре­ступ­ни­ков, все хозяй­ствен­ные рабо­ты испол­ня­ли поли­ти­че­ские: дров ли натас­кать, печи ли зато­пить, кори­до­ры ли под­ме­сти, воды ли нака­чать, полы ли вымыть, — все дела­ли сами поли­ти­че­ские, к вели­ко­му их удо­воль­ствию: всё-таки дви­же­ние и хоть какая-нибудь мускуль­ная работа.

Но при пер­вой же воз­мож­но­сти началь­ство поста­ра­лось отнять у них эту «при­ви­ле­гию»; как толь­ко при­бы­ли в тюрь­му уго­лов­ные, несколь­ко чело­век из них поса­ди­ли в оди­ноч­ки, с предо­став­ле­ни­ем им там всех хозяй­ствен­ных работ. Эти веч­но­ка­торж­ные уго­лов­ные толь­ко на ночь запи­ра­ют­ся в отдель­ные каме­ры, а целый день вме­сте. Поли­ти­че­ские же абсо­лют­но изо­ли­ро­ва­ны друг от дру­га. Ясно, что эти уго­лов­ные поса­же­ны в оди­ноч­ки не для отяг­че­ния им нака­за­ния, а лишь для стес­не­ния поли­ти­че­ских. Не гово­ря уже о хозяй­ствен­ных рабо­тах, в тюрь­мах есть кое-какие мастер­ские, как для удо­вле­тво­ре­ния потреб­но­сти тюрь­мы, так и для выпол­не­ния зака­зов с воли.

Но поли­ти­че­ских тща­тель­но уда­ля­ют от вся­ких работ, ста­ра­ясь дове­сти до мини­му­ма их телес­ные дви­же­ния. Поли­ти­че­ские не раз обра­ща­лись с прось­бою: если им не доз­во­ле­но рабо­тать в мастер­ских или на чистом воз­ду­хе, то, по край­ней мере, раз­ре­шить зани­мать­ся в каме­рах. Но даже и в этом, более чем скром­ном, тре­бо­ва­нии им отка­за­но. Да что и гово­рить: им не доз­во­ля­ют даже самим мыть полы в сво­их каме­рах. Такое систе­ма­ти­че­ское уда­ле­ние от вся­ких работ прак­ти­ку­ет­ся по отно­ше­нию к людям, осуж­дён­ным на каторж­ные работы.

Чем объ­яс­нить такое, крайне печаль­ное и достой­ное вни­ма­ния явление?

Вся­ко­му понят­но, како­вы долж­ны быть резуль­та­ты подоб­ной систе­мы: до неве­ро­ят­но­сти стро­гое оди­ноч­ное заклю­че­ние, отсут­ствие вся­ких работ, ужас­ная подав­лен­ность, мало­пи­та­тель­ная пища, наме­рен­ные оскорб­ле­ния на каж­дом шагу и, вслед­ствие это­го, посто­ян­ное раз­дра­же­ние, полу­мрак в каме­ре (от зама­зан­ных крас­кою окон, чего в общих каме­рах нет), чрез­вы­чай­но вред­но дей­ству­ю­щий как на зре­ние, так и на нрав­ствен­ное состо­я­ние аре­стан­тов, отсут­ствие посте­ли, кан­да­лы, лише­ние чаю и таба­ку, к кото­рым при­учен орга­низм, всё это, конеч­но, спо­соб­но раз­ви­вать неимо­вер­ную болез­нен­ность и смерт­ность в сре­де политических.

И дей­стви­тель­но, меж­ду нами боле­ет обык­но­вен­но от 25–30 про­цен­тов, а о смерт­но­сти може­те судить по сле­ду­ю­ще­му фак­ту: до 1877 года в ново­бел­го­род­ской тюрь­ме было все­го чело­век 10 поли­ти­че­ских; из них до это­го же 1877 года, в тече­ние одно­го-двух лет, умер­ло трое: Гамов, Мали­нов­ский и Елецкий.

Ито­го почти целая треть сде­ла­лась жерт­вою бес­че­ло­веч­ных усло­вий оди­ноч­но­го заклю­че­ния. Ведь это насто­я­щее систе­ма­ти­че­ское изби­е­ние! Адми­ни­стра­ция, как вид­но, не толь­ко счи­та­ет это явле­ние нор­маль­ным, но даже жела­тель­ным; по край­ней мере пред­ста­ви­те­ли её, не стес­ня­ясь, в гла­за поли­ти­че­ским боль­ным выра­жа­ют поже­ла­ния ско­рее убрать­ся на тот свет. Впро­чем, мож­но ли рас­про­стра­нять­ся об этом в насто­я­щее вре­мя, после того, как недав­но в суде обна­ру­же­но, что на 193 обви­ня­е­мых, пред­став­ших пред судом, ока­за­лось до 70 чело­век, умер­ших в доме пред­ва­ри­тель­но­го заключения!

После это­го всем извест­но­го «опы­та» уже нель­зя гово­рить, что поли­ти­че­ских уби­ва­ют в тюрь­мах по «недо­ра­зу­ме­нию».

Не харак­те­ри­стич­ны ли такие, напри­мер, фак­ты, что в ново­бел­го­род­ской тюрь­ме боль­ным уго­лов­ным дают чай, а боль­ные поли­ти­че­ские не поль­зу­ют­ся этим пре­иму­ще­ством; боль­ных уго­лов­ных обя­за­тель­но рас­ко­вы­ва­ют на все вре­мя болез­ни, а боль­ные поли­ти­че­ские остав­ля­ют­ся в кандалах.

То же самое отно­си­тель­но посте­ли: боль­ным поли­ти­че­ским не все­гда её выда­ют; это ско­рее зави­сит от капри­за смот­ри­те­ля, чем от рас­по­ря­же­ния доктора.

Для уго­лов­ных боль­ных суще­ству­ет боль­ни­ца, поли­ти­че­ских же ни при какой болез­ни в боль­ни­цу не отправ­ля­ют: их остав­ля­ют в их ужас­ных клет­ках! Зачем им боль­ни­ца. В клет­ках ско­рей поко­ле­ют. А это толь­ко и нужно!

Но слу­ча­ет­ся, что эти хилые, сла­бые юно­ши, по наро­чи­той ли зло­бе про­тив началь­ства или по чему дру­го­му, никак не хотят уми­рать. Год, два, четы­ре сидят они в этих ужас­ных застен­ках, выно­сят все­воз­мож­ные пыт­ки, и все — живы! Что делать с эти­ми непокорными?

Тогда совер­ша­ет­ся дело самое воз­му­ти­тель­ное, самое вопи­ю­щее, самое неслы­хан­ное — их дер­жат без срока!..

Для всех уго­лов­ных, винов­ных в убий­ствах, отце­убий­ствах, под­жо­гах, кро­во­сме­ше­ни­ях и дру­гих пре­ступ­ле­ни­ях не столь ужас­ных, судом назна­ча­ет­ся извест­ное чис­ло лет каторж­ных работ, разу­мея при этом нор­маль­ную, так ска­зать, катор­гу, то есть катор­гу в руд­ни­ках. Но власть очень хоро­шо пони­ма­ет, что суще­ству­ют виды нака­за­ний гораз­до более тяж­кие, чем рабо­ты в руд­ни­ках. В чис­ле их самым ужас­ным спра­вед­ли­во счи­та­ет­ся заклю­че­ние в цен­траль­ных тюрь­мах, в осо­бен­но­сти же оди­ноч­ное заклю­че­ние. Оди­ноч­ное заклю­че­ние счи­та­ет­ся самим пра­ви­тель­ством таким жесто­ким, что уго­лов­ные, даже самые тяж­кие, под­вер­га­ют­ся ему толь­ко на весь­ма корот­кий, так назы­ва­е­мый испы­ту­е­мый срок. После это­го их сажа­ют в общие каме­ры, где, конеч­но, заклю­че­ние без срав­не­ния легче.

Тем не менее и здесь оно счи­та­ет­ся настоль­ко тяже­лее обык­но­вен­ной катор­ги, что один год его при­рав­ни­ва­ет­ся, не счи­тая штра­фо­вок, к двум годам послед­ней. Таким обра­зом, все уго­лов­ные, осуж­дён­ные на сроч­ную катор­гу и поса­жен­ные в цен­траль­ную тюрь­му, нико­гда не выси­жи­ва­ют в ней более поло­ви­ны сро­ка. Затем, соглас­но зако­ну о каторж­ни­ках, отбыв­ших свой срок, они отправ­ля­ют­ся в Сибирь на поселение.

Для поли­ти­че­ских же ниче­го это­го не суще­ству­ет. Поли­ти­че­ских нико­гда не пере­во­дят из оди­ноч­ных в общие каме­ры. Поли­ти­че­ских нико­гда не отправ­ля­ют на посе­ле­ние. Кон­ча­ет­ся срок — их про­дол­жа­ют дер­жать и дер­жат в тех же каме­рах, при тех же условиях!..

«Оставь­те вся­кую надеж­ду, вы, сюда входящие!»

Смерть, одна смерть, мед­лен­ная, ужас­ная, ждёт впе­ре­ди вся­ко­го поли­ти­че­ско­го, пере­сту­пив­ше­го через страш­ный порог этой тюрьмы!
Да, они — «зажи­во погребенные»!

Ну, обще­ство, поз­воль же спро­сить тебя: что это — зло­упо­треб­ле­ние адми­ни­стра­ции или систе­ма­ти­че­ское, спо­кой­но обду­ман­ное зама­ри­ва­ние людей до смерти?

Читай­те так­же «Лите­ра­ту­ра для наро­да. Неле­галь­ные рево­лю­ци­он­ные кни­ги 1870‑х годов».