История любви русского князя и дочери французского писателя в послевоенной Европе. Отрывок из книги «Мой берлинский ребёнок»

В июне изда­тель­ство «Тотен­бург» выпу­стит пере­вод кни­ги «Мой бер­лин­ский ребё­нок» (2009) фран­цуз­ской писа­тель­ни­цы Анн Вязем­ски, или — для удоб­ства — Анны Вязем­ской. Кино­ма­нам Вязем­ская может быть извест­на по арт-хаус­ным филь­мам 1960‑х годов, а так­же как жена и актри­са куль­то­во­го режис­сё­ра Жана-Люка Годара.

«Мой бер­лин­ский ребё­нок» — очень иро­нич­ная и лёг­кая новел­ла о париж­ских рус­ских 1940‑х годов. Вязем­ская рас­ска­зы­ва­ет о зна­ком­стве её роди­те­лей в после­во­ен­ном Бер­лине. Отец Анны, чей род ухо­дит кор­ня­ми к Рюри­ку, вырос в бед­но­сти, но сде­лал хоро­шую карье­ру дипло­ма­та. Иван Вла­ди­ми­ро­вич оча­ро­вал кра­са­ви­цу Клэр — дочь извест­но­го писа­те­ля-гол­ли­ста Фран­с­уа Мори­а­ка, рабо­та­ю­щую в Крас­ном Кре­сте. В 1947 году у пары роди­лась малыш­ка Анна — тот самый «бер­лин­ский ребёнок».

Кни­гу мож­но будет купить в мос­ков­ском мага­зине «Рупор».

Рус­ско­языч­ный пере­вод под­го­то­вил Кли­мент Тара­ле­вич — автор руб­ри­ки «Чуж­би­на» на нашем сай­те. Спе­ци­аль­но для VATNIKSTAN Кли­мент рас­ска­зал, поче­му выбрал имен­но это про­из­ве­де­ние, и пред­ста­вил две гла­вы «Бер­лин­ско­го ребёнка».

---

Я дав­но охла­дел к «стан­дарт­ной» бело­эми­грант­ской лите­ра­ту­ре. Как они встре­ти­ли рево­лю­цию 1917 года и бежа­ли из Рос­сии, что чув­ство­ва­ли и чем жили в Евро­пе во вре­мя и после Граж­дан­ской вой­ны, мало-маль­ски заин­те­ре­со­ван­ный чело­век уже разобрался.

Луч­ше все­го бело­эми­гран­ты опи­са­ли 1920‑е и 1930‑е годы, когда боль­шин­ство из них были пол­ны сил, азар­та и любо­пыт­ства к окру­жа­ю­ще­му миру. Сле­ду­ю­щие деся­ти­ле­тия отра­же­ны хуже. Вто­рая миро­вая вой­на силь­но изме­ни­ла жизнь эми­гран­тов: кто-то погиб на войне, кто-то — «на граж­дан­ке», иные поки­ну­ли Евро­пу. Нако­нец, люди про­сто поста­ре­ли — запал, актив­ность и созер­ца­тель­ность были уже не на том уровне.

Боль­шин­ство книг о 1940–1970‑х напи­са­ли дети эми­гран­тов на язы­ках стран пре­бы­ва­ния (или, точ­нее, асси­ми­ля­ции), хотя авто­ры зача­стую вла­де­ли род­ным язы­ком на долж­ном уровне. Дети эми­гран­тов, став­шие запад­ны­ми интел­лек­ту­а­ла­ми, прак­ти­че­ски неиз­вест­ны в Рос­сии, а на Запа­де сво­ей рус­ско­стью не осо­бо кого-то инте­ре­со­ва­ли. Рыть­ся в поис­ках чти­ва этих людей — дело на люби­те­ля, одна­ко я и есть тот самый любитель.

В моло­до­сти Анна Вязем­ская сыг­ра­ла несколь­ко пер­вых ролей в мод­ном «интел­лек­ту­аль­ном» фран­цуз­ском кино 1960‑х и 1970‑х, чему явно спо­соб­ство­вал её брак с куль­то­вым режис­сё­ром-лева­ком Жаном-Люком Года­ром. С 1980‑х годов Анна села за перо, её рома­ны были неод­но­крат­но награж­де­ны фран­цуз­ски­ми лите­ра­тур­ны­ми пре­ми­я­ми. Одно про­из­ве­де­ние экра­ни­зи­ро­ва­ли — в рос­сий­ском про­ка­те фильм вышел под назва­ни­ем «Моло­дой Годар» (2017). Кар­ти­на рас­ска­зы­ва­ет о романе Анны с извест­ным режис­сё­ром на пике его карье­ры и на фоне ярких бун­тар­ских фран­цуз­ских 1960‑х.

«Мой бер­лин­ский ребё­нок» пред­став­ля­ет собой неболь­шой исто­ри­че­ский роман, напи­сан­ный по моти­вам зна­ком­ства роди­те­лей Вязем­ской. Анна весь­ма непло­хо обри­со­ва­ла стран­ный мир 1944–1947 годов гла­за­ми двух совер­шен­но раз­ных моло­дых пари­жан: «девоч­ки-мажор­ки» из элит­ной фран­цуз­ской семьи и моло­до­го кос­мо­по­ли­та из бед­ной эми­грант­ской семьи (в гла­зах французов).

Как мож­но дога­дать­ся по кра­си­вой рус­ской фами­лии, Анна име­ет частич­ное рус­ское про­ис­хож­де­ние. Её отец Иван Вла­ди­ми­ро­вич Лева­шов-Вязем­ский при­над­ле­жал к поко­ле­нию детей бело­эми­гран­тов, кото­рые вырос­ли и сфор­ми­ро­ва­лись в Пари­же в меж­во­ен­ное вре­мя. Мать Анны — Клэр Мори­ак, была пол­но­кров­ной фран­цу­жен­кой, доче­рью вид­но­го писа­те­ля XX века из лаге­ря като­ли­че­ских кон­сер­ва­то­ров — Фран­с­уа Мориака.

Клэр и Иван позна­ко­ми­лись в 1945 году в Бер­лине. Они оба зани­ма­лись дела­ми пере­ме­щён­ных лиц, при­ни­ма­ли и заби­ра­ли  граж­дан Фран­ции из совет­ской зоны окку­па­ции Гер­ма­нии — фран­цуз­ских рабо­чих в Гер­ма­нии, эль­за­сцев и лота­рин­г­цев, а так­же фран­цуз­ских сол­дат, сра­жав­ших­ся на сто­роне Тре­тье­го рейха.

Кни­га напи­са­на све­жим совре­мен­ным язы­ком. Рус­ский чита­тель убе­дит­ся, что в куль­тур­ном плане и фран­цу­зы, и рус­ские 80-лет­ней дав­но­сти, как ни стран­но, почти не изменились.

Огром­ный плюс про­из­ве­де­ния заклю­ча­ет­ся в том, что Вязем­ская не пыта­ет­ся что-то загла­дить или обе­лить, а про­сто пишет с любо­вью и пониманием.

Пуб­ли­ку­ем две гла­вы из кни­ги, кото­рые рас­ска­зы­ва­ют о реак­ции роди­те­лей на роман Ива­на и Клэр.

---

Его зовут Иван Вязем­ский, он родил­ся в 1915 году в Санкт-Петер­бур­ге, и его семья, как и тыся­чи дру­гих рус­ских, эми­гри­ро­ва­ла во вре­мя рево­лю­ции. Дол­гое вре­мя они были лица­ми без граж­дан­ства, а затем, в 1930‑е годы, полу­чи­ли фран­цуз­ское граж­дан­ство. Виа (фр. Wia — сокра­ще­ние от фами­лии Wiazemsky. — Прим. пере­вод­чи­ка.), как его все назы­ва­ли, был моби­ли­зо­ван, как толь­ко была объ­яв­ле­на вой­на. Его сра­зу же взя­ли в плен. Пять лет лише­ний в лаге­рях не поко­ле­ба­ли его уве­рен­но­сти и задо­ра. Осво­бож­дён­ный совет­ски­ми вой­ска­ми, он сра­жал­ся на их сто­роне, пока не встре­тил­ся с Лео­ном де Розе­ном, и затем стал его пра­вой рукой и луч­шим дру­гом. Он самый попу­ляр­ный фран­цуз­ский офи­цер на Кур­фюр­стен­дамм, 96, его обо­жа­ют как муж­чи­ны, так и жен­щи­ны. Он все­гда пер­вым вызы­ва­ет­ся на оче­ред­ное зада­ние и пер­вым зака­ты­ва­ет вече­рин­ку. Он сво­бод­но гово­рит на семи язы­ках, вклю­чая рус­ский, фран­цуз­ский, англий­ский и немец­кий, и уме­ет заво­дить дру­зей, где бы он ни был — что в лаге­ре, где он был узни­ком, что в окку­пи­ро­ван­ном союз­ни­ка­ми Бер­лине. Эти каче­ства сде­ла­ли его отлич­ным пере­го­вор­щи­ком, и девуш­ки часто про­сят его пой­ти с ними, когда они едут спа­сать фран­цу­зов в совет­ской зоне.

В то мгно­ве­ние, когда Клэр вошла в зда­ние, она не мог­ла не обра­тить вни­ма­ния на него. Это имен­но он орга­ни­зо­вал неболь­шой при­ём в честь фран­цуз­ско­го Крас­но­го Кре­ста; имен­но он отве­чал за посто­ян­ную дви­жу­ху меж­ду эта­жа­ми на Кур­фюр­стен­дамм, 96. К кон­цу пер­вой вече­рин­ки у всех было ощу­ще­ние, буд­то они дав­но зна­ко­мы, и вме­сте с этим появи­лось искрен­нее жела­ние рабо­тать вме­сте. Были тан­цы, пение, выпив­ка, мно­же­ство тостов за окон­ча­ние вой­ны, воз­вра­ще­ние плен­ных и при­ми­ре­ние наро­дов. «Это слиш­ком», — поду­ма­ла Клэр: для неё он был каким-то мар­си­а­ни­ном. «Мы все у него в кар­мане! С ним нам не будет скуч­но», — оше­лом­лён­но ска­за­ла Мисту, а Роланн меч­та­тель­но вздох­ну­ла: «Он такой оча­ро­ва­тель­ный…» Поз­же бель­гий­ки рас­ска­за­ли фран­цу­жен­кам, что Виа и в самом деле князь, и его род один из ста­рей­ших в Рос­сии. «Пфф…» — было един­ствен­ным заме­ча­ни­ем Клэр. Тем не менее она долж­на была при­знать, что он был при­ят­ным чело­ве­ком, с кото­рым было лег­ко ладить, и хоро­шим това­ри­щем. Она, каза­лось, не заме­ча­ла, что Виа выгля­дел замет­но увле­чён­ным и очень ста­рал­ся её ублажить.

Клэр рабо­та­ет води­те­лем ско­рой помо­щи Фран­цуз­ско­го Крас­но­го Кре­ста. На дво­ре сен­тябрь 1944 года, и она всё ещё нахо­дит­ся в горо­де Безье со сво­им отде­ле­ни­ем. Ей 27 лет, и она пред­став­ля­ет собой весь­ма сим­па­тич­ную девуш­ку с боль­ши­ми кари­ми гла­за­ми и высо­ки­ми сла­вян­ски­ми ску­ла­ми. Вся­кий раз, когда ей дела­ют ком­пли­мен­ты, она дела­ет вид, что не заме­ча­ет их. Ей неко­гда смот­реть на себя в зер­ка­ло, а когда на это нахо­дит­ся вре­мя, Клэр гля­дит на себя мимо­лёт­но и с недоверием.

С тех пор, как она устро­и­лась в Крас­ный Крест пол­то­ра года назад, она целе­на­прав­лен­но сде­ла­ла рабо­ту сво­им един­ствен­ным миром. Руко­вод­ство высо­ко ценит её интел­лек­ту­аль­ное и физи­че­ское муже­ство, а так­же энту­зи­азм. Кол­ле­ги, неред­ко обла­да­ю­щие соци­аль­ным про­ис­хож­де­ни­ем, силь­но отли­ча­ю­щим­ся от её соб­ствен­но­го, уже забы­ли, что она дочь извест­но­го писа­те­ля Фран­с­уа Мори­а­ка, и смот­рят как на «свою». Это дела­ет её счаст­ли­вой. Ей нра­вит­ся то, чем она зани­ма­ет­ся, и необ­хо­ди­мость жить одним днём. Когда Клэр за рулём маши­ны ско­рой помо­щи достав­ля­ет ране­ных в пере­пол­нен­ные боль­ни­цы, то впер­вые за свою корот­кую жизнь по-насто­я­ще­му чув­ству­ет себя живой. У неё жизнь без про­шло­го и без буду­ще­го — жизнь в настоящем.

---

Глава XVIII

Клэр и Виа несут­ся по лест­ни­це в квар­ти­ру дев­чо­нок на пер­вом эта­же. Им всем не тер­пе­лось узнать, как всё про­шло: Клэр позво­ни­ла мате­ри в Париж. Но по тому, как влюб­лён­ные ворва­лись на кух­ню, дев­чон­ки сра­зу всё пони­ма­ют: пару окру­жа­ют объ­я­ти­я­ми и кри­ка­ми радо­сти, апло­дис­мен­та­ми и вопро­са­ми. Когда все успо­ко­и­лись, Виа про­из­но­сит тост за буду­щую сва­дьбу и исче­за­ет в поис­ках вооб­ра­жа­е­мой бутыл­ки шам­пан­ско­го. Роланн подо­гре­ва­ет кофе, и все они садят­ся за стол.

Клэр вне­зап­но чув­ству­ет себя измо­тан­ной, настоль­ко утом­лён­ной, что не может подроб­но отве­тить на вопро­сы дру­зей. Долж­но быть, это послед­ствия часов напря­же­ния, шока от зву­ка голо­са мате­ри по теле­фо­ну. Это был пер­вый раз, когда она вос­поль­зо­ва­лась един­ствен­ной теле­фон­ной лини­ей c Фран­ци­ей, кото­рая была под­клю­че­на в бюро отде­ла по делам пере­ме­щён­ных лиц; Леон де Розен орга­ни­зо­вал ей зво­нок. Клэр жда­ла лихо­ра­доч­но, с тре­во­гой, кото­рая ещё не пол­но­стью поки­ну­ла её. Но, кажет­ся, роди­те­ли дали своё согла­сие, и она вый­дет замуж за Виа…

Вне­зап­ный при­лив сомне­ний, и её серд­це зами­ра­ет. Что, если она, как и в слу­чае с Пат­ри­сом, совер­шит ошиб­ку? Что, если она в оче­ред­ной раз ста­нет жерт­вой чьей-то люб­ви к ней — жерт­вой его энту­зи­аз­ма, его уве­рен­но­сти, что они созда­ны друг для друга?

— Что слу­чи­лось, моя малень­кая Кла­ри­нетт? Ты вся блед­ная, — обес­по­ко­ен­но про­из­но­сит Роланн.

— У тебя миг­рень? — сар­ка­сти­че­ски гово­рит Мисту, под­но­ся руки к вис­кам и иде­аль­но ими­ти­руя гри­ма­су Клэр и жалоб­ную инто­на­цию её голо­са: — Вот тут, я чув­ствую это, оно ста­но­вит­ся силь­нее, о, не-е-ет, ай-й‑й…

— Не смеш­но поте­шать­ся над ней. Если бы у тебя хоть раз в жиз­ни был бы при­ступ миг­ре­ни, ты бы зна­ла, что это ужас­но больно.

— Ой, зна­чит, нам боль­ше даже шутить нельзя…

У Клэр немно­го под­ни­ма­ет­ся настро­е­ние от этой сцен­ки спо­ря­щих из-за неё дру­зей. Она вста­ёт и под­хо­дит к окну. На ули­це тем­но, а город покрыл­ся тол­стым сло­ем сне­га. Она ощу­ща­ет кон­траст теп­ла кух­ни и тем­пе­ра­ту­ры сна­ру­жи. Клэр дума­ет о муж­чи­нах, кото­рых спас­ла её коман­да и кото­рые впер­вые за столь дол­гое вре­мя будут спать в посте­ли. Мыс­ли мимо­лёт­но, неволь­но воз­вра­ща­ют­ся к дру­зьям, погиб­шим на войне. «Но я жива». Это осо­зна­ние жиз­ни настоль­ко силь­ное, что Клэр пово­ра­чи­ва­ет­ся и смот­рит на обес­по­ко­ен­ные лица сво­их дру­зей; они замолк­ли, когда она повер­ну­лась к ним спиной.

— «Вы хоть пред­став­ля­е­те, что постав­ле­но на кар­ту в бра­ке меж­ду фран­цу­жен­кой из хоро­шей семьи и быв­шим рус­ским кня­зем, поте­ряв­шим всё своё состо­я­ние из-за революции?»

Виа непо­движ­но сто­ит у вхо­да на кух­ню, в тем­но­те двер­но­го про­ёма. Никто не слы­шал, как он вошёл в квар­ти­ру, и он с любо­пыт­ством раз­гля­ды­ва­ет деву­шек, их весё­лые лица, пока они слу­ша­ют Клэр. Она даёт им свою, очень комич­ную вер­сию теле­фон­но­го раз­го­во­ра, кото­рый Виа под­слу­ши­вал. Даже будучи насто­я­щим сви­де­те­лем звон­ка, он не сумел понять боль­шей части ска­зан­но­го, но теперь, из-за её кло­у­на­ды, он уже не пони­ма­ет совсем ничего.

— Итак, папа немно­го насто­ро­жен. В Пари­же все рус­ские — так­си­сты или музы­кан­ты в ноч­ных клу­бах, кня­зья они или нет. «Что мы будем делать, что же мы будем делать?» — при­чи­та­ет мама, в кото­рый раз пере­чи­ты­вая моё пись­мо. У папы есть идея: «Давай­те позво­ним Тру­айя. Анри Тру­айя, он боль­шой друг мое­го стар­ше­го бра­та Кло­да. Он рус­ский имми­грант, как и Виа, изгнан­ник, как и Виа, нату­ра­ли­зо­ван­ный фран­цуз, опять же, как и Виа. Раз­ни­ца лишь в том, что он взял псев­до­ним и явля­ет­ся писа­те­лем. Он даже полу­чил Гон­ку­ров­скую пре­мию в 1938 году за кни­гу под назва­ни­ем „Паук“, и поз­воль­те мне ска­зать вам, что в тот день он устро­ил отвяз­ную вечеринку!»

— Пер­вый при­мер тес­ных фран­ко-рус­ских свя­зей, — меч­та­тель­но заклю­ча­ет Роланн.

— Точ­но… Итак, папа зво­нит Тру­айа и пору­ча­ет ему раз­уз­нать поболь­ше об этом так назы­ва­е­мом кня­зе по име­ни Иван Вязем­ский. Тру­айя чув­ству­ет, что тот очень вол­ну­ет­ся, и пыта­ет­ся его успо­ко­ить: «Фами­лию я при­по­ми­наю, ниче­го эда­ко­го она мне не гово­рит… Я тебе пере­зво­ню». Папа идёт к маме в гости­ную. Они так нерв­ни­ча­ют, что всё, что им оста­ёт­ся, это ждать. Мама, как все­гда, ожи­да­ет худ­ше­го, в этом она насто­я­щий чем­пи­он. Папа раз­дра­жа­ет­ся: «Помол­чи, Жанн, ради бога, помол­чи!» Я слы­шу я их бор­мо­та­ние. «Зво­нят, нам зво­нят!» Они бро­са­ют­ся к теле­фо­ну, папа под­ни­ма­ет труб­ку, и он слы­шит, как Тру­айя, взры­ва­ясь вос­тор­гом, радост­но сооб­ща­ет: «Вязем­ский не толь­ко совсем неплох, он даже вели­ко­ле­пен! Луч­ше­го невоз­мож­но было пред­ста­вить!» И он про­дол­жа­ет рас­ска­зы­вать папе, что Иван про­ис­хо­дит из одно­го из ста­рей­ших родов в Рос­сии, они ведут свою исто­рию ещё с 800 года или око­ло того. Папа всё ещё немно­го насто­ро­жен: «Ты уве­рен, что он не жулик?» Тру­айя сме­ёт­ся в ответ. «Конеч­но, я уве­рен. До вой­ны он жил с сест­рой и роди­те­ля­ми непо­да­лё­ку от вас, на ули­це Рену­ар. Его роди­те­ли всё ещё здесь, и, воз­мож­но, вы регу­ляр­но встре­ча­е­тесь на ули­це». Роди­те­ли вздох­ну­ли с облег­че­ни­ем, мама позво­ни­ла мне и дала согла­сие вый­ти замуж за Виа. Папа под­ни­ма­ет труб­ку и, ссы­ла­ясь на P. S. в моём пись­ме, не в силах себя сдер­жать, про­из­но­сит: «Если ты хочешь стать пре­зен­та­бель­ной кня­ги­ней, то тебе луч­ше при­сту­пить к это­му пря­мо сейчас!»

— Молод­чи­на, какой талант!

Виа вхо­дит на кух­ню, бур­но апло­ди­руя. Из одно­го кар­ма­на его воен­ной шине­ли тор­чит гор­лыш­ко бутыл­ки; а в дру­гом кар­мане, силь­но раз­ду­том, что-то шеве­лит­ся, но никто не заме­ча­ет. Клэр про­дол­жа­ет играть роль кло­у­на, про­ща­ясь со сво­ей ауди­то­ри­ей. Виа ста­вит бутыл­ку шам­пан­ско­го на стол, девуш­ки под­но­сят бока­лы. Он нали­ва­ет каж­дой по бока­лу, затем пово­ра­чи­ва­ет­ся к Клэр: «Если я не оши­ба­юсь, то мы обя­за­ны сво­ей помолв­кой быв­ше­му рус­ско­му, хотя его имя мне незна­ко­мо. Отку­да мы зна­ем, что он насто­я­щий рус­ский? Может быть, он и есть тот жулик, кото­ро­го так боит­ся твой отец…»

— Ой, Виа, давай не при­ду­мы­вай! Рас­сле­до­ва­ние каса­лось тебя, а не его. Не могу пове­рить, что ты не слы­шал об этом моло­дом рус­ском, кото­рый нату­ра­ли­зо­вал­ся и полу­чил Гон­ку­ров­скую пре­мию. Ты можешь ниче­го не знать о лите­ра­ту­ре, лад­но, но ты навер­ня­ка слы­шал о нём от вашей рус­ской общи­ны. Вы, долж­но быть, все очень гор­ди­лись и празд­но­ва­ли это событие!

Смор­щив лоб от уси­лия, Виа пыта­ет­ся вспом­нить. Он хочет убла­жить Клэр или, по край­ней мере, не разо­ча­ро­вать её, и то, что она рас­ска­зы­ва­ла ему о моло­дом писа­те­ле, посте­пен­но начи­на­ет вызы­вать у него какие-то вос­по­ми­на­ния. Но это не то, что она думает.

— Если ваш писа­тель — тот рус­ский, о кото­ром я думаю, один из сыно­вей Тара­со­ва, то не все в нашей общине, как вы её назы­ва­е­те, празд­но­ва­ли. Мно­гих заде­ло то, что он сме­нил имя, когда полу­чил граж­дан­ство. Моя сест­ра Нина была в шоке и очень на него злилась.

Он гово­рил мед­лен­но, несвой­ствен­ная ему печаль отра­зи­лась на лице. Клэр вне­зап­но пони­ма­ет, что Виа ещё нико­гда не гово­рил с ней о сво­ей семье и рус­ской общине, в кото­рой он вырос. Он почти не упо­мя­нул роди­те­лей и сест­ру, имя кото­рой она толь­ко что услы­ша­ла впер­вые: Нина. До это­го момен­та они пыта­лись полу­чить согла­сие семьи Клэр, а не Виа. Есте­ствен­но, они толь­ко недав­но реши­ли поже­нить­ся и были очень заня­ты рабо­той. Но всё же, дума­ет Клэр, мы дей­стви­тель­но почти не зна­ем друг друга…

Стран­ный звук — то ли стон, то ли всхлип — отвле­ка­ет её от мыс­лей. Как по вол­шеб­ству, Виа сно­ва полон весе­лья. Он суёт руку в кар­ман паль­то, выни­ма­ет боль­шой комок шер­сти и кла­дёт его посре­ди сто­ла сре­ди бока­лов с шам­пан­ским и пепель­ниц, пол­ных окур­ков — щенок, кото­ро­му едва испол­ни­лось три меся­ца, теперь в ужа­се гля­дит на скло­нив­ших­ся над ним людей.

— Я чуть не забыл о самом глав­ном. Ещё до того, как мы поже­ним­ся, нас уже будет трое, моя доро­гая. Мне его про­дал пар­ниш­ка на ули­це. Он утвер­ждал, что это чистый шна­у­цер, но я не сумел уста­но­вить это­го навер­ня­ка. Судя по все­му, шна­у­це­ры изна­чаль­но были коню­шен­ны­ми соба­ка­ми, пото­му что они хоро­шо ладят с лошадь­ми. Так что, когда я научу тебя ездить вер­хом, он смо­жет выхо­дить вме­сте с нами.

Несмот­ря на холод и снег, Клэр и Виа отправ­ля­ют­ся на про­гул­ку в быв­ший парк, а ныне — бес­по­ря­доч­ную гру­ду дере­вьев, зем­ли и кор­ней. Этот пей­заж воен­но­го вре­ме­ни уси­ли­ва­ет их жела­ние про­жи­вать каж­дый день на пол­ную катуш­ку, а так­же их реши­мость начать что-то вме­сте. Щенок бежит впе­ре­ди них. Вре­мя от вре­ме­ни Клэр отпус­ка­ет руку Виа, под­би­ра­ет кусок дере­ва или сос­но­вую шиш­ку и бро­са­ет их перед собой. Или она бежит, пока не запы­ха­ет­ся, а щенок несёт­ся за ней по пятам.

Виа смот­рит ей вслед. Ему нра­вит­ся строй­ная фигу­ра Клэр, туго под­по­я­сан­ная тём­но-синим паль­то Крас­но­го Кре­ста, круг­лые, розо­вые, дет­ские щеки, густые каш­та­но­вые воло­сы, выби­ва­ю­щи­е­ся из-под шап­ки-ушан­ки. И он дума­ет, что она — самое доро­гое, что есть у него на све­те, и что через два дня она уедет в Париж. Он дове­ря­ет ей, дове­ря­ет тому, кто они есть для друг дру­га, и тому, что он назы­ва­ет немно­го пом­пез­но «их судь­бой». Одна­ко ко все­му про­че­му он весь­ма суе­вер­ный чело­век и не может отка­зать себе не посту­чать по дере­ву; а в кар­мане он все­гда дер­жит неф­ри­то­вую фигур­ку как талис­ман удачи.

---

Глава XXIII

Луна сто­ит высо­ко в небе, осве­щая им путь, слов­но это сол­неч­ный день. За немец­ким сос­но­вым лесом начи­на­ют­ся фран­цуз­ский сос­но­вый лес да поля. Клэр ведёт маши­ну, она не уста­ла, а ско­рее, взвин­че­на бод­ро­стью, кото­рую часто ощу­ща­ет, когда водит ночью. Через откры­тое окно она вды­ха­ет све­жий воз­дух и слу­чай­ный запах дере­вьев и зем­ли: это помо­га­ет ей не заснуть. Она насви­сты­ва­ет мело­дии шля­ге­ров и наци­о­наль­ных гим­нов, кото­рые выучи­ла в Бер­лине. Клэр как буд­то остав­ля­ет зиму поза­ди и направ­ля­ет­ся навстре­чу весне, навстре­чу сво­бод­ной, гар­мо­нич­ной, мир­ной жиз­ни. Она почти забы­ла, что не одна в машине.

На зад­них сиде­ни­ях креп­ко спят Виа и Леон де Розен. Один из них при дыха­нии изда­ёт сви­стя­щий звук, дру­гой вре­мя от вре­ме­ни хра­пит. Они по оче­ре­ди вели маши­ну с тех пор, как позд­но вече­ром выеха­ли из Бер­ли­на. Послед­ние 300 кило­мет­ров до Пари­жа на Клэр. Она реши­ла, что им сле­ду­ет поде­лить доро­гу меж­ду собой имен­но так, и двое муж­чин реши­ли не спо­рить. Теперь в обман­чи­вой ноч­ной тишине Клэр может более спо­кой­но поду­мать о при­чине этой поездки.

Дока­зать, что Виа нико­гда не при­над­ле­жал к крайне пра­во­му дви­же­нию «Ля Кагуль», ока­за­лось труд­нее, чем кто-либо мог пред­ста­вить. В Пари­же, в Мини­стер­стве юсти­ции, кто-то по-преж­не­му пре­пят­ству­ет рас­сле­до­ва­нию его дела. Леон де Розен высту­пил в защи­ту сво­е­го дру­га так, слов­но оно каса­лось его лич­но. Он сме­лый чело­век, при­вык­ший к тому, что­бы ему под­чи­ня­лись и что­бы его еди­но­душ­но цени­ли. Он счи­та­ет спра­вед­ли­вость важ­ной частью повсе­днев­ной борь­бы каж­до­го за луч­шую жизнь.

Но Леон де Розен не все­гда дипло­ма­ти­чен: ино­гда субъ­ек­тив­ность его зано­сит, вне зави­си­мо­сти от того, с кем он име­ет дело, вклю­чая Виа. Клэр вспо­ми­на­ет идеи, кото­ры­ми они обме­ня­лись в нача­ле поезд­ки. Она уже забы­ла подроб­но­сти, но пом­нит, что Леон реко­мен­до­вал Виа про­ве­сти пере­крест­ный допрос сво­их обвинителей.

Виа думал, что это доволь­но преж­де­вре­мен­но, ситу­а­ция ещё слиш­ком неяс­на. Но когда Клэр при­ка­за­ли сроч­но отвез­ти маши­ну ско­рой помо­щи обрат­но в Париж, он отло­жил свои дово­ды, и они оба реши­ли поехать вме­сте с ней. Виа, более суе­вер­ный, чем когда-либо, уви­дел в этом слу­чай­ном про­ис­ше­ствии поло­жи­тель­ный знак судь­бы, пер­вый знак того, что счаст­ли­вая звез­да воз­вра­ща­ет­ся к нему. «Я выпу­щу их, где они захо­тят, остав­лю маши­ну в гара­же, а потом поеду к роди­те­лям», — без­за­бот­но дума­ет Клэр. У неё уже есть место на обрат­ный рейс во вто­рой поло­вине дня, и она с нетер­пе­ни­ем ждет воз­мож­но­сти вер­нуть­ся в Бер­лин тем же вечером.

Солн­це под­ни­ма­ет­ся над мир­ной, покры­той росой сель­ской мест­но­стью. Клэр про­ез­жа­ет через всё ещё спя­щие дерев­ни, где толь­ко-толь­ко нача­ли кука­ре­кать пету­хи. Ей кажет­ся, что она может уло­вить аро­мат цве­тов и запах све­же­ис­пе­чен­но­го хле­ба. Она с удив­ле­ни­ем обна­ру­жи­ва­ет пей­за­жи, где сле­ды вой­ны уже исче­за­ют, или пей­за­жи, кото­рые чудес­ным обра­зом уце­ле­ли. Она испы­ты­ва­ет глу­бо­кую любовь к сель­ской мест­но­сти сво­ей роди­ны. Тихим голо­сом, что­бы не раз­бу­дить дво­их спя­щих муж­чин, она напе­ва­ет Шар­ля Трене:

Ветер в лесу дует ого-го-го,
Олень в стра­хе дела­ет то же самое,
Раз­би­тая посу­да изда­ёт гром­кий шум,
И мок­рые ноги заста­вят поли­цей­ско­го провалиться.
Но…

Бум,
Когда твоё серд­це колотится.

— Нет, Виа, я не могу, нет…

Клэр выса­ди­ла Розе­на в Пари­же и уже соби­ра­ет­ся тоже выса­дить Виа, как он вне­зап­но про­сит её поехать с ним наве­стить роди­те­лей. Клэр воз­ра­жа­ет, что их не пре­ду­пре­ди­ли, что они не будут ожи­да­ют пер­вой встре­чи с ней сего­дня, что они долж­ны быть луч­ше под­го­тов­ле­ны и уве­дом­ле­ны задол­го до это­го. Виа бол­та­ет о рус­ском госте­при­им­стве. Он отме­та­ет все её аргу­мен­ты один за дру­гим. Он наста­и­ва­ет с новой для неё лихо­ра­доч­ной стра­стью, слов­но это вопрос жиз­ни и смер­ти, как если бы это было вели­чай­шим дока­за­тель­ством люб­ви, кото­рое она мог­ла ему предо­ста­вить. Она воз­ра­жа­ет, что не спа­ла, что ей нуж­но умыть­ся, попра­вить при­чёс­ку и накра­сить­ся; нуж­но пере­одеть­ся из одеж­ды, пред­на­зна­чен­ной для путе­ше­ствий, во что-то более элегантное.

— Я здесь с тобой согла­шусь, Виа… Пер­вое впе­чат­ле­ние так важ­но… оно… оно… решающее!

— Тебя невоз­мож­но пред­ста­вить ещё более заме­ча­тель­ной, чем в тво­ей фор­ме Крас­но­го Креста.

Клэр слиш­ком уста­ла, что­бы про­дол­жать спо­рить, поэто­му она поз­во­ля­ет отве­сти себя к дому на ули­це Рену­ар, где живёт семья Виа. Пока они ждут лиф­та, он страст­но обни­ма­ет её, покры­вая её лицо поцелуями.

— Я так рад, что ты нако­нец позна­ко­мишь­ся с мои­ми роди­те­ля­ми. Так рад…

Виа жмёт на зво­нок, потом ещё раз, и потом в тре­тий раз более настой­чи­во. Он вне­зап­но стал очень нерв­ным и нетерпеливым.

— Како­го чёр­та они там возятся?

С той сто­ро­ны две­ри доно­сят­ся смут­ные зву­ки, кто-то шар­ка­ет туда-сюда и бор­мо­чет. Нако­нец, дверь откры­ва­ет­ся, и в квар­ти­ру вхо­дит Виа. Клэр оста­лась на лест­нич­ной пло­щад­ке, ото­ро­пев; перед ней сто­ят двое пожи­лых людей в хала­тах, а за ними она видит неопрят­ную ком­на­ту, на сто­ле ещё лежат остат­ки еды. Кто эта жен­щи­на в бигу­ди с уста­лой физио­но­ми­ей, смот­ря­щая на Клэр с таким же потря­сён­ным и удив­лён­ным выра­же­ни­ем лица?

Клэр раз­ва­ли­лась на ска­мей­ке на ули­це Фон­тен, охва­чен­ная живот­ной пани­кой. Про­хо­жим кажет­ся, что она вне­зап­но почув­ство­ва­ла недо­мо­га­ние, и они оста­нав­ли­ва­ют­ся, что­бы пред­ло­жить помощь, но, столк­нув­шись с её ярост­ным мол­ча­ни­ем и враж­деб­ным взгля­дом, сми­рив­шись, они про­дол­жа­ют свой путь. «Раз­би­тое серд­це», — шеп­чет кто-то в толпе.

Эти сло­ва эхом отда­ют­ся в её ушах. Она повто­ря­ет их несколь­ко раз, что­бы луч­ше уло­вить их смысл. Посколь­ку она застав­ля­ет себя дышать мед­лен­но, посте­пен­но тис­ки вокруг её гру­ди рас­слаб­ля­ют­ся, и вос­по­ми­на­ния вры­ва­ют­ся в неё столь же рез­кие, как фото­гра­фии. Она видит роди­те­лей Виа, их квар­ти­ру. Два сло­ва про­но­сят­ся в её голо­ве рефре­ном: урод­ство и бед­ность, бед­ность и урод­ство. Ей не пона­до­би­лось и деся­ти минут, что­бы заме­тить, какой бес­по­ря­док в ком­на­те, как пло­хо рас­став­ле­на мебель; повсю­ду были шали, гра­вю­ры, без­де­луш­ки, казав­ши­е­ся ей ужас­но без­вкус­ны­ми. Но если бы толь­ко это было всё… Преж­де все­го она видит его роди­те­лей. Она соб­ствен­ной пло­тью чув­ству­ет, как уни­жен­но они, долж­но быть, себя чув­ство­ва­ли, застиг­ну­тые врас­плох, в сво­их поно­шен­ных хала­тах, пол­ных дырок от сига­рет. Как мог Виа хотя бы на мгно­ве­ние поду­мать, что они будут в вос­тор­ге от подоб­но­го неожи­дан­но­го визи­та? Раз­ве он не мог не заме­тить слёз на гла­зах мате­ри, нелов­ких жестов, кото­рые она дела­ла, пыта­ясь снять свои неле­пые бигу­ди… Это была Клэр, кото­рая в поры­ве жало­сти, искрен­ней жало­сти инстинк­тив­но подо­шла к мате­ри Виа, что­бы обнять её и изви­нить­ся за их неудач­ный визит. Она всё ещё вспо­ми­на­ет, как согла­си­лась остать­ся на чай, а чай­ный сер­виз ока­зал­ся фар­фо­ро­вым, но таким ста­рым и обшар­пан­ным… Потом она ушла, под пред­ло­гом, что ей надо отвез­ти маши­ну на пар­ков­ку в гараж. Какое облег­че­ние пока­за­лось на их лицах… Почти что охот­но, они про­во­жа­ли её на лест­нич­ную пло­щад­ку… И этот Виа, выгля­дев­ший бла­жен­но счастливым…

«Какой кре­тин!» — Клэр про­из­но­сит вслух. «Какой жут­кий кре­тин!» — дума­ет она в горь­кой зло­бе; ни в коем момен­те, кажет­ся, он не чув­ство­вал себя хоть немно­го нелов­ко и не осо­зна­вал, что и она, и его роди­те­ли были охва­че­ны ужа­сом. Это он заду­мал их вне­зап­ную встре­чу, и он без зад­ней мыс­ли пред­по­ла­гал, что она будет счаст­ли­вой, и, вне вся­ко­го сомне­ния, в его гла­зах так оно и было. Одной его сле­по­ты ока­за­лось доста­точ­но, что­бы пре­вра­тить всё зло­счаст­ное утро в тра­ге­дию. Неле­пую трагедию.

Клэр заку­ри­ва­ет сига­ре­ту. С кри­сталь­ной ясно­стью она срав­ни­ва­ет свою семью с семьёй Виа. Это не про­сто две раз­ные наци­о­наль­но­сти — они живут в двух совер­шен­но раз­ных мирах. На ска­мей­ке на ули­це Жан де Лафон­тен, она нахо­дит­ся ров­но на пол­пу­ти меж­ду квар­ти­рой на аве­ню Тео­филь-Готье, 38, и квар­ти­рой на ули­це Рену­ар, 12А. Это иро­нич­ное гео­гра­фи­че­ское сов­па­де­ние не рас­сме­ши­ло: оно про­сто напом­ни­ло об её утрен­ней про­грам­ме. Раз­ве она не пла­ни­ро­ва­ла столь же неожи­дан­ный визит к сво­им роди­те­лям? На мгно­ве­ние она выхо­дит за пре­де­лы себя, что­бы пред­ста­вить, како­во было бы объ­явить им, что она разо­рва­ла помолв­ку. Ибо это имен­но то, о чём она сей­час дума­ет. Ей при­хо­дят на ум дру­гие вос­по­ми­на­ния, и она видит себя такой, какой она была год назад, на дру­гой ска­мей­ке воз­ле моста Алек­сандра III, помолв­лен­ной с Пат­ри­сом и обна­ру­жи­ва­ю­щей, что не хочет выхо­дить за него замуж. И сего­дня её охва­ти­ло то же уду­ша­ю­щее ощу­ще­ние, что она попа­ла в ловуш­ку. «Исто­рия повто­ря­ет­ся», — гово­рит она несколь­ко раз. Она чув­ству­ет непре­одо­ли­мое жела­ние пла­кать. И опять слы­шит ту же фра­зу, что про­хо­жие ска­за­ли все­го несколь­ко минут назад: «Раз­би­тое сердце».

Сно­ва в Бер­лине, в ком­на­те коке­ток, Клэр воро­ча­ет­ся и раз­мыш­ля­ет. Мисту зани­ма­ет почти всю кро­вать, у неё бес­по­кой­ный сон, и она бор­мо­чет бес­ко­неч­ную чере­ду слов, сто­нет и ловит ноч­ные кош­ма­ры. Их щенок Китц рас­тя­нул­ся во весь рост на ков­ре и вре­мя от вре­ме­ни похрю­ки­ва­ет. Он был очень рад уви­деть Клэр, когда она при­е­ха­ла, и она отве­ти­ла ему с бла­го­дар­но­стью. Нико­му из дево­чек она ниче­го не ска­за­ла о сво­ей встре­че с роди­те­ля­ми Виа, а о соб­ствен­ных роди­те­лях солга­ла. Как мог­ла она сознать­ся, что даже не пошла к ним, что в ито­ге гуля­ла одна по Сене, выку­ри­вая одну сига­ре­ту за дру­гой? Во вре­мя этих дол­гих и длин­ных блуж­да­ний она в пол­ной мере осо­зна­ла всё, что раз­де­ля­ло её с Виа, всё, что мог­ло сде­лать их брак невоз­мож­ным. Она так­же реши­ла ни с кем не обсуж­дать это и ниче­го не делать, пока имя Виа не будет пол­но­стью очи­ще­но. После это­го она поду­ма­ет на этот счёт.

Виа вер­нул­ся на сле­ду­ю­щий день во вто­рой поло­вине дня. Розен остал­ся в Пари­же, что­бы полу­чить послед­ние необ­хо­ди­мые доку­мен­ты. Двое муж­чин явля­ют­ся дове­рен­ны­ми лица­ми: вско­ре дело будет закры­то, и они смо­гут назна­чить дату сва­дьбы. Виа так счаст­лив, что убеж­да­ет Клэр пой­ти с ним на про­гул­ку в лес.

После дол­гой зимы вес­на, кажет­ся, насту­пи­ла рано. Руи­ны Бер­ли­на выгля­дят совсем ина­че при сол­неч­ном све­те. Люди запол­ня­ют ули­цы и леса воз­ле города.

Виа дер­жит Клэр за талию, и они быст­ро идут сквозь пер­вые дере­вья. Пья­ня­щий запах смо­лы и зем­ли, пят­ни­стый свет вет­вей, неожи­дан­ная мяг­кость воз­ду­ха — Клэр всё это охме­ля­ет. Неж­ные зелё­ные побе­ги обе­ща­ют цве­ты. Клэр стро­ит пла­ны на выход­ные. Через несколь­ко недель, навер­ное, через две, они вер­нут­ся сюда и собе­рут под­снеж­ни­ки, фиал­ки и пер­во­цве­ты. Она даже согла­ша­ет­ся научить­ся катать­ся вер­хом, пото­му что это люби­мый вид спор­та Виа. Чем даль­ше они ухо­дят в лес, тем мень­ше буду­щее видит­ся ей угро­жа­ю­щим. Она не забы­ла встре­чу с роди­те­ля­ми Виа, но теперь, когда она поки­ну­ла Париж и ока­за­лась в его объ­я­ти­ях, осталь­ное не кажет­ся таким уж важ­ным. Его роди­те­ли — два бед­ных при­зра­ка, а Виа — чело­век из пло­ти и кро­ви, живой, такой живой.

Китц с ними, он несет­ся дале­ко вперёд.

— Ох, какой же я рас­се­ян­ный! Я чуть не забыл отдать тебе то, за чем ездил в Париж, — гово­рит Виа.

Он доста­ёт из кар­ма­на паль­то потер­тую коро­боч­ку и про­тя­ги­ва­ет её Клэр. Посколь­ку она не реша­ет­ся открыть её, он дела­ет это за неё, берёт коль­цо из короб­ки и наде­ва­ет его на безы­мян­ный палец её левой руки.

— Это обру­чаль­ное коль­цо моей мате­ри. Она не хоте­ла его про­да­вать, пото­му что оно пред­на­зна­ча­лось моей буду­щей жене. Теперь оно твоё.

Впе­чат­лён­ная, Клэр смот­рит на золо­тое коль­цо с малень­ки­ми руби­на­ми и бриллиантами.

---

О жиз­ни извест­ных рос­сий­ских эми­гран­тов читай­те на ресур­сах автора:

● теле­грам-канал Chuzhbina;

● лите­ра­тур­ный и пуб­ли­ци­сти­че­ский блог;

блог об рус­ской эмиграции

● твит­тер Facades & Flags.

---

Читай­те также:

— Париж XX века кисти рус­ских худож­ни­ков-эми­гран­тов;

— «Рос­сия-Го»: Ильф и Пет­ров о рус­ском Пари­же 1930‑х годов;

— «Запис­ки неже­ла­тель­но­го ино­стран­ца». О рус­ской эми­гра­ции в Пари­же 1920‑х годов.