Катакомбная культура в СССР

Лишь вечер опу­стит­ся над столицей,
рекла­ма­ми синея и алея,
сре­ди тол­пы, тупой и краснолицей,
бре­дём мы тихо в лого­во Мамлея.
Вла­ди­мир Ковенацкий

Что свя­зы­ва­ет поэта Лео­ни­да Губа­но­ва, погиб­ше­го в пси­хи­ат­ри­че­ской боль­ни­це в 37 лет, писа­те­ля и поли­ти­ка Эду­ар­да Лимо­но­ва, фило­со­фа Юрия Мамле­е­ва, оппо­зи­ци­о­не­ра-либер­та­ри­ан­ца Буков­ско­го, авто­ра поэ­мы «Москва — Петуш­ки» Еро­фе­е­ва и худож­ни­ка-аван­гар­ди­ста Оска­ра Рабина?

Ката­комб­ная куль­ту­ра. Она про­сти­ра­лась под богем­ным обще­ством, слов­но сеть тон­не­лей под Моск­вой. Про­грес­сив­ные совет­ские интел­лек­ту­а­лы «выка­пы­ва­ли» инфор­ма­цию из госу­дар­ствен­ных биб­лио­тек и сам­из­да­та, обме­ни­ва­лись зна­ни­я­ми, объ­еди­ня­лись в неофи­ци­аль­ные груп­пы по инте­ре­сам. Поз­же мно­гие из участ­ни­ков таких круж­ков были при­зна­ны как на родине, так и за рубежом.

VATNIKSTAN рас­ска­зы­ва­ет об извест­ных «ката­комб­ных» сооб­ще­ствах СССР и их самых ярких участниках.

Кружок Эрнста Неизвестного

Совет­ский Союз вклю­чал в себя нема­ло куль­тур — как офи­ци­аль­ных, так и парал­лель­ных «гене­раль­ной линии». Дале­ко не все из них укла­ды­ва­лись в дихо­то­мию «Власть и дис­си­ден­ты». Нема­ло интел­ли­ген­тов зани­ма­лись твор­че­ством и само­об­ра­зо­ва­ни­ем вне струк­тур систе­мы, но не всту­па­ли с теми в жёст­кую конфронтацию.

Эрнст Неиз­вест­ный назвал это явле­ние «ката­комб­ной куль­ту­рой». Поз­же скуль­птор подроб­но опи­сал его, опи­ра­ясь на соб­ствен­ный опыт:

«Поня­ти­ем „ката­комб­ная куль­ту­ра“ вос­поль­зо­ва­лись я и мои дру­зья в 1949 году для того, что­бы опре­де­лить, чем мы хотим зани­мать­ся. Я в то вре­мя учил­ся в Ака­де­мии худо­жеств и одно­вре­мен­но на фило­соф­ском факуль­те­те МГУ и обна­ру­жил, что при суще­ству­ю­щей систе­ме обра­зо­ва­ния, мы, после огром­ных тру­дов и нагруз­ки, вый­дем из уни­вер­си­те­та без­гра­мот­ны­ми людь­ми. О Ленине мы узна­ва­ли от Ста­ли­на, о Марк­се мы узна­ва­ли от Лени­на и Ста­ли­на, о Дюрин­ге мы узна­ва­ли из „Анти-Дюрин­га“. […]

Я и трое моих дру­зей созда­ли кру­жок, что­бы это пре­одо­леть. Мы реши­ли зани­мать­ся само­об­ра­зо­ва­ни­ем. Ника­ких поли­ти­че­ских задач мы перед собой не ста­ви­ли, да и поли­ти­че­ских кон­цеп­ций у нас не было. Я не был даже ком­со­моль­цем, а один из моих дру­зей уже был чле­ном пар­тии. Одна­ко все мы пони­ма­ли, что само­об­ра­зо­вы­вать­ся надо широ­ко и что чте­ние, ска­жем, Троц­ко­го, или свя­то­го Авгу­сти­на, или Ору­эл­ла, или Бер­дя­е­ва — нака­зу­е­мо. Пото­му и нуж­на кон­спи­ра­ция. Была созда­на струк­ту­ра по прин­ци­пу любо­го ката­комб­но­го обще­ства — в какой-то мере по прин­ци­пу Лой­о­лы. Толь­ко четы­ре чело­ве­ка зна­ли, что дела­ют. Осталь­ные при­ни­ма­ли кос­вен­ное участие. […] 

Если бы нас вла­сти спро­си­ли — зани­ма­ем­ся ли мы поли­ти­кой, мы вынуж­де­ны были бы отве­тить искренне, что нет. Но в стране, подоб­ной тепе­реш­не­му СССР, и зна­ние явля­ет­ся политикой».

Чте­ние книг, обще­ние, обсуж­де­ние — вот чем зани­мал­ся кру­жок Неиз­вест­но­го. Они пере­ве­ли Ору­эл­ла и копи­ро­ва­ли мыс­ли­те­лей Сереб­ря­но­го века: Шесто­ва, Лос­ско­го, Соло­вьё­ва, про­во­ди­ли — для себя в узком кру­гу — докла­ды, писа­ли пес­ни. Неко­то­рые из них ста­но­ви­лись хита­ми, такие как «Вене­ци­ан­ский мавр Отел­ло» и «Вхо­дит Гам­лет с писто­ле­том». «Бата­льон­ный раз­вед­чик» (дру­гое назва­ние — «Я бил его в белые гру­ди») ста­ла под­лин­но народ­ной — её пели даже совет­ские люм­пе­ны по электричкам.

Кру­жок Эрн­ста Неиз­вест­но­го пере­жил и ста­лин­скую, и хру­щёв­скую эпо­ху. Он так и не был рас­крыт, и с отте­пе­ли при­тя­ги­вал к себе самых раз­ных людей из сто­лич­ной интел­ли­ген­ции. Неко­то­рые участ­ни­ки круж­ка встро­и­лись в систе­му и сде­ла­ли карье­ру в пар­тии. Это ещё боль­ше рас­ши­ри­ло воз­мож­но­сти для само­раз­ви­тия чле­нов сооб­ще­ства — напри­мер, дало доступ к ред­ким архивам.

Южинцы. Эзотерика, Серебряный век, водка, библиотека

Кру­жок Эрн­ста Неиз­вест­но­го был дале­ко не един­ствен­ным местом «неофи­ци­аль­ных» собра­ний сто­лич­ной интел­ли­ген­ции. Рас­про­стра­нён­ным явле­ни­ем ста­ли сало­ны. Писа­тель и жур­на­лист, сви­де­тель совет­ской «ката­комб­ной куль­ту­ры» Игорь Дудин­ский выде­ля­ет несколь­ко при­зна­ков. Во-пер­вых, сало­ны соби­ра­лись все­гда на квар­ти­ре или в мастер­ской. Во-вто­рых, в них цари­ли интел­лек­ту­аль­ная атмо­сфе­ра и ощу­ще­ние элитарности.

Южин­ский кру­жок полу­чил назва­ние по мос­ков­ско­му пере­ул­ку. Там нахо­ди­лась квар­ти­ра писа­те­ля Мамле­е­ва. По сло­вам Дудин­ско­го, объ­еди­не­ние вырос­ло из курил­ки Биб­лио­те­ки име­ни Лени­на. Навер­ное, пере­бра­сы­ва­ясь корот­ки­ми фра­за­ми, завсе­гда­таи читаль­ных залов смог­ли узнать друг в дру­ге отре­шён­ных от жиз­ни шатунов.

Южин­цы счи­та­ли себя наслед­ни­ка­ми Сереб­ря­но­го века: от тех чёр­но-белых и немых вре­мён они взя­ли любовь к эзо­те­ри­ке и фило­со­фии жиз­ни. Но одной тео­со­фи­ей участ­ни­ки круж­ка не огра­ни­чи­лись, их инте­ре­сы так­же вклю­ча­ли алхи­мию и тра­ди­ци­о­на­лизм. Вот как опи­сы­ва­ет южин­цев Андрей Сте­па­нов в пре­ди­сло­вии к рома­ну «Мос­ков­ский гамбит»:

«Мно­гие иска­ния шли по линии миро­вых духов­ных тра­ди­ций, в под­ос­но­ве кото­рых нам виде­лась еди­ная муд­рость, кото­рая в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни объ­еди­ня­ет основ­ные исти­ны аутен­тич­ных тра­ди­ций. Иска­ли самые глу­бин­ные осно­вы — то, что содер­жа­лось в писа­ни­ях Май­сте­ра Экхар­та, Кли­мен­та Алек­сан­дрий­ско­го, в Ведан­те и Адвай­та-Ведан­те. Это исклю­ча­ло про­фа­ни­че­ские рери­хов­ские и бла­ват­ские интер­пре­та­ции Восто­ка. Каж­дый из нас зани­мал­ся сво­ей спе­ци­аль­ной духов­ной док­три­ной, но вме­сте с тем у всех было нечто общее, часто даже неосознанное».

Поиск южин­ца­ми необ­хо­ди­мых работ напо­ми­нал дол­гий и запу­тан­ный квест. А ино­гда, наобо­рот, в биб­лио­те­ке вне­зап­но дава­ли доступ к тру­дам по эзо­те­ри­ке. Совет­ская систе­ма порой вела себя очень рас­се­я­но. И хотя участ­ни­ки круж­ка не сосре­до­то­чи­ва­лись исклю­чи­тель­но на обра­зо­ва­нии, они нес­ли в себе харак­тер­ные интел­лек­ту­аль­ные черты.

С южин­ца­ми ассо­ци­и­ру­ют­ся четы­ре фигу­ры: Мамле­ев, Голо­вин, Дугин и Дже­маль. Но сам кру­жок в Южин­ском пере­ул­ке суще­ство­вал до 1968 года — когда снес­ли барак, где про­хо­ди­ли бесе­ды и сход­ки. И Алек­сандр Гелье­вич появил­ся не про­сто после раз­ру­ше­ния дома, но после отъ­ез­да само­го Мамле­е­ва. Имён же, свя­зан­ных с круж­ком, гораз­до боль­ше: салон не являл­ся пар­ти­ей или тай­ным обще­ством и, несмот­ря на всю спе­ци­фич­ность, оста­вал­ся откры­тым. Про­грам­мы или цели не суще­ство­ва­ло. Соглас­но интер­вью Дудин­ско­го, поли­ти­ка рас­смат­ри­ва­лась южин­ца­ми про­сто как часть куль­ту­ры, хотя настрой был антисоветский.

С еди­но­мыш­лен­ни­ка­ми Мамле­е­ва были свя­за­ны такие худож­ни­ки, как осно­ва­тель маги­че­ско­го сим­во­лиз­ма Алек­сей Смир­нов (фон Раух), Алек­сандр Хари­то­нов и Нико­лай Мануй­лов. Собра­ния посе­ща­ли чле­ны Само­го Моло­до­го Обще­ства Гени­ев, участ­ни­ки Лиа­зо­нов­ско­го круж­ка, а так­же тра­ги­че­ские оди­ноч­ки, такие как гени­аль­ный Вене­дикт Еро­фе­ев. Кого-то при­вле­ка­ла таин­ствен­ность, кого-то интел­лек­ту­аль­ная атмо­сфе­ра, а кого-то лич­ность само­го Мамлеева.

Под вли­я­ние авто­ра «Шату­нов» попал и писа­тель Алек­сандр Про­ха­нов. И хотя Юрий Вита­лье­вич назы­вал Лени­на крас­ной обе­зья­ной, глав­ный редак­тор газе­ты «Зав­тра» вос­хи­ща­ет­ся лич­но­стью осно­ва­те­ля южин­ско­го сооб­ще­ства и поныне:

«В 60‑х годах вокруг Мамле­е­ва сло­жил­ся кру­жок эзо­те­ри­ков, мисти­ков, сума­сшед­ших, кли­куш. Мамле­ев исто­чал такую таин­ствен­ную энер­гию, кото­рая пита­ет ноч­ные болот­ные гри­бы, и они све­тят­ся голу­бо­ва­тым све­том. <…> Мамле­ев выни­мал из-за пазу­хи потёр­тую замыз­ган­ную тет­рад­ку, испи­сан­ную от руки, и читал свои рас­ска­зы. А вата­га рас­са­жи­ва­лась вокруг, иные пря­мо на полу, и вни­ма­ла учи­те­лю, бого­тво­ря его и выце­жи­вая из него каж­дый для себя свою капель­ку яда. <…> Я кру­жил­ся в этом вих­ре дис­си­дент­ству­ю­ще­го рус­ско­го под­по­лья, нахо­дил ему место в сво­ей душе, уже тогда осо­зна­вая невоз­мож­ность понять Рос­сию и рус­ско­го без рус­ской тьмы».

Он же при­во­дит сви­де­тель­ство практик:

«Пом­ню один эпи­зод. Одна­жды мы сошлись у меня дома: Мамле­ев, его безум­ные поклон­ни­ки, дщерь, а так­же несколь­ко заме­ча­тель­ных худож­ни­ков, сре­ди них Васи­лий Поле­вой и Нико­лай Мануй­лов по про­зви­щу Кук. Мы целый день из мок­рой газе­ты, из папье-маше лепи­ли мас­ки, и когда они высох­ли, рас­кра­си­ли их. Сре­ди этих масок была дере­вен­ская дура с боль­ши­ми губа­ми и мочал­кой вме­сто косы. Раз­гуль­ная дев­ка с бес­стыд­ной улыб­кой и рыжи­ми воло­са­ми из метал­ли­че­ской про­во­ло­ки. Там была осли­ная баш­ка и коз­ли­ная рожа. А так­же была смер­туш­ка: белый неров­ный короб с пустым ртом и про­ва­ла­ми глаз, смер­туш­ка, покры­тая лазо­ре­вы­ми цве­та­ми. Мы напя­ли­ли на себя эти мас­ки, ста­ли тан­це­вать. И забы­лись: кто мы и где мы. Мы пре­вра­ти­лись в рус­ских ско­мо­ро­хов, в рус­ских веду­нов, в рус­ских чертей».

Изу­чая Южин­ский кру­жок, слож­но выде­лить в нём глав­но­го авто­ри­те­та. По мне­нию Сер­гея Жигал­ки­на, каж­дый южи­нец являл­ся лиде­ром, «про­воз­вест­ни­ком, имен­но сво­ей фило­со­фии, сво­е­го, как тогда гово­ри­ли, „лич­но­го мифа“». Нель­зя не упо­мя­нуть о вли­я­нии на всю рус­скую куль­ту­ру таких дея­те­лей, как Юрий Мамле­ев и Евге­ний Голо­вин. Про Дуги­на гово­рить пока рано, а на Дже­ма­ля повли­ял ещё и ислам.

После эми­гра­ции Мамле­ев издал кни­ги во Фран­ции — в США, как и в СССР, пуб­ли­ко­вать не реши­лись. Они полу­чи­ли при­зна­ние как пуб­ли­ки, так и лите­ра­ту­ро­ве­дов: по ним созда­ва­лись науч­ные тру­ды. Извест­ность заслу­жил и Евге­ний Голо­вин — как поэт, лите­ра­ту­ро­вед и культрегер.

Лианозовская группа. Окраины и бытовуха

В доме Мамле­е­ва была самая раз­ная пуб­ли­ка. Посе­ща­ли его и такие поэты, как Лев Кро­пив­ниц­кий и Ген­рих Сап­гир. Но два этих име­ни у иссле­до­ва­те­лей ассо­ци­и­ру­ют­ся не с Южин­ским пере­ул­ком, а с иным объ­еди­нив­ших поэтов и живо­пис­цев круж­ком. Назван он тоже по месту сбо­ра участ­ни­ков — в под­мос­ков­ном посёл­ке у желез­но­до­рож­ной стан­ции Лианозово.

Тер­мин «Лиа­но­зов­ская груп­па» появил­ся бла­го­да­ря инте­ре­су со сто­ро­ны совет­ской вла­сти. Евге­ния Кро­пив­ниц­ко­го исклю­чи­ли из Сою­за худож­ни­ков за «фор­ма­лизм», вклю­чав­ший в себя орга­ни­за­цию той самой зло­по­луч­ной груп­пы. И хотя сами участ­ни­ки не люби­ли, когда их «объ­еди­ня­ли» под какой-либо вывес­кой, но «лиа­но­зов­ская шко­ла — факт исто­рии нашей после­во­ен­ной куль­ту­ры».

До сих пор идёт спор как о груп­пе, так и о её гра­ни­цах. Одни вклю­ча­ют туда Холи­на, Сап­ги­ра, Некра­со­ва, Сату­нов­ско­го и Кро­пив­ниц­ко­го. Иные добав­ля­ют Лимо­но­ва. Вне сомне­ния, на моло­до­го поэта из Харь­ко­ва они ока­за­ли вли­я­ние: «К „ядру“ твор­че­ско­го объ­еди­не­ния мос­ков­ских поста­ван­гар­ди­стов, име­ну­е­мом Лиа­но­зов­ской шко­лой, Эду­ард Лимо­нов не отно­сил­ся, но в свой доэми­грант­ский пери­од был к ней очень бли­зок». Важ­ной фигу­рой так­же был Оскар Рабин — орга­ни­за­тор извест­ной «Буль­до­зер­ной выстав­ки» 1974 года.

Бес­спор­но, что цен­траль­ной фигу­рой был Кро­пив­ниц­кий, кото­ро­го Сап­гир име­но­вал духов­ным учи­те­лем. «Начав в поэ­зии вме­сте с позд­ни­ми сим­во­ли­ста­ми, и живо­пи­си — с „Буб­но­вым вале­том“, он с кон­ца 50‑х ста­но­вит­ся одним из лиде­ров ново­го мос­ков­ско­го неофи­ци­аль­но­го искус­ства», — пишет про него Вла­ди­слав Кула­ков. Холин и Сап­гир были его уче­ни­ка­ми, Некра­сов и Сату­нов­ский при­шли уже сфор­ми­ро­вав­ши­ми­ся. Объ­еди­ня­ло их твор­че­ство содер­жа­ние — бара­ки, быт, неустро­ен­ность, кон­флик­ты — и фор­ма, инте­рес к быто­вой речи.

Если мы загля­нем в сбор­ник ста­тей про Лиа­но­зов­скую груп­пу, то уви­дим срав­не­ния и с кон­крет­ной поэ­зи­ей, и с обэ­ри­ута­ми, и с Хлеб­ни­ко­вым. Живо­пись лиа­но­зов­цев наво­дит искус­ство­ве­дов на парал­ле­ли с поп-арт­ом и экс­прес­си­о­низ­мом, абстрак­ци­ей и даже ташиз­мом. Но, как заме­ча­ют авто­ры сбор­ни­ка, «эсте­ти­ка раз­ная», а моти­вы схо­жи. При этом про­из­ве­де­ния изоб­ра­зи­тель­но­го искус­ства лиа­но­зов­цев очень рано при­об­ре­ли популярность.

СМОГ. Самое молодое общество гениев с перебитыми ногами

Лиа­но­зов­ская груп­па объ­еди­ни­ла раз­ные поко­ле­ния. Кро­пив­ниц­кий застал Сереб­ря­ный век. Его сын про­шёл вой­ну и лаге­ря, подоб­но Сол­же­ни­цы­ну. Сап­гир был моло­дым. Вокруг Мамле­е­ва так­же соби­ра­лись люди раз­но­го воз­рас­та. Но были в Москве сооб­ще­ства и поколенческие.

В 1965 году четы­ре юных — им нет ещё два­дца­ти пяти — поэта Лео­нид Губа­нов, Вла­ди­мир Алей­ни­ков, Вла­ди­мир Бат­шев и Юрий Кубла­нов­ский созда­ли одно из пер­вых неофи­ци­аль­ных лите­ра­тур­ных объ­еди­не­ний — СМОГ. Вско­ре к ним при­со­еди­ни­лись Сла­ва Лён, Саша Соко­лов и дру­гие захва­чен­ные стра­стью к твор­че­ству люди.

Рас­шиф­ро­вок у аббре­ви­а­ту­ры было нема­ло: «Самое моло­дое обще­ство гени­ев», «Сме­лость, Мысль, Образ, Глу­би­на», «Сила Мыс­лей Оргия Гипер­бол». Сам же кру­жок состо­ял из абсо­лют­но раз­ных людей. Но в ито­ге они ста­ли, по выра­же­нию Лимо­но­ва, «самой „кру­той“, как сей­час ска­за­ли бы, бан­дой моло­дых поэтов и лите­ра­то­ров».

Точ­ной даты осно­ва­ния у сооб­ще­ства нет. Иссле­до­ва­тель­ни­ца Оль­га Сури­ко­ва ука­зы­ва­ет, что, по вос­по­ми­на­ни­ям Алей­ни­ко­ва и Бат­ше­ва, оно обра­зо­ва­лось в 1965 году, когда участ­ни­ки соста­ви­ли мани­фест СМО­Га. А со слов Алё­ны Баси­ло­вой, орга­ни­за­ция появи­лась ещё рань­ше — чуть ли не в те вре­ме­на, когда Губа­нов ходил в школу.

СМОГ являл­ся имен­но лите­ра­тур­ным объ­еди­не­ни­ем. Лиа­но­зов­цы, напри­мер, себя таки­ми не счи­та­ли. Но при этом слож­но выде­лить общее в твор­че­стве смо­ги­стов. Как выра­зил это Юрий Крохин:

«Вку­со­вые при­стра­стия смо­ги­стов были неод­но­род­ны; Губа­нов рав­но покло­нял­ся таким несхо­жим Есе­ни­ну и Цве­та­е­вой, вос­хи­щал­ся „анти­цве­та­ев­цем“ Ман­дель­шта­мом и небо­жи­те­лем Пастер­на­ком. Алей­ни­ков заме­чал, что в его созна­нии дав­но и пре­спо­кой­но уме­ща­ют­ся самые раз­ные поэты, и вли­я­ния их он не испы­ты­ва­ет. Сло­вом, эсте­ти­че­ская эклек­ти­ка нали­цо. В исто­ри­ко-лите­ра­тур­ном смыс­ле зна­че­ние СМО­Га состо­ит лишь в том, что объ­еди­не­ние ста­ло пер­вым после дли­тель­но­го пере­ры­ва неза­ви­си­мым содру­же­ством, отвер­гав­шим метод опо­сты­лев­ше­го соци­а­ли­сти­че­ско­го реа­лиз­ма. Неда­ром одним из извест­ных лозун­гов СМО­Га было „Лишим соц­ре­а­лизм девственности!“».

Объ­еди­ня­ла орга­ни­за­цию страсть к поэ­зии. Оль­га Сури­ко­ва акцен­ти­ру­ет вни­ма­ние на вос­по­ми­на­ни­ях Кубла­нов­ско­го: «Пом­нит­ся наэлек­три­зо­ван­ная атмо­сфе­ра заби­то­го людь­ми зала и страст­ное вос­при­я­тие сти­хо­твор­но­го тек­ста окружающими».

К авто­рам СМО­Га пита­ли инте­рес и офи­ци­аль­ные лите­ра­тур­ные кру­ги. За год до созда­ния обще­ства 17-лет­ний Лео­нид Губа­нов опуб­ли­ко­вал отрыв­ки из поэ­мы «Поли­на» в жур­на­ле «Юность».

Иссле­до­ва­тель Андрей Жур­бин пишет, что Губа­нов про­из­вёл силь­ное впе­чат­ле­ние на Евту­шен­ко. Евге­ний Алек­сан­дро­вич при­гро­зил вый­ти из ред­кол­ле­гии «Юно­сти», если там не напе­ча­та­ют начи­на­ю­ще­го поэта. Но после пуб­ли­ка­ции на Губа­но­ва всё рав­но обру­шил­ся вал критики.

В совет­ский мир ни Губа­нов, ни осталь­ные смо­ги­сты не вме­ши­ва­лись. Они пред­по­чли сам­из­дат. И неиз­вест­но, как дол­го про­дол­жа­лось бы их суще­ство­ва­ние, если бы вес­ной 1965 года моло­дые гении не про­ве­ли демон­стра­цию с вру­че­ни­ем шуточ­ной пети­ции Сою­зу писа­те­лей. Что-то вро­де совре­мен­ных моло­дёж­ных флеш­мо­бов. После это­го на кру­жок нача­лись гонения.

По мне­нию Оль­ги Сури­ко­вой, в исто­рии СМО­Га мож­но выде­лить два пери­о­да: поэ­ти­че­ский и дис­си­дент­ский. После пода­чи пети­ции начал­ся вто­рой этап. Смо­ги­сты участ­ву­ют в под­го­тов­ке к митин­гу глас­но­сти, ста­но­вят­ся свя­зу­ю­щим зве­ном меж­ду твор­че­ским под­по­льем и интел­ли­гент­ской оппо­зи­ци­ей. С сооб­ще­ством был свя­зан буду­щий извест­ный дис­си­дент Буков­ский, став­ший, по выра­же­нию Бат­ше­ва, «совет­ни­ком» СМО­Га. Но груп­па вско­ре рас­па­да­ет­ся. 14 апре­ля 1966 года состо­я­лось послед­нее пуб­лич­ное чте­ние стихов.

Но и после СМОГ при­тя­ги­вал раз­ных людей. Вот как опи­сы­ва­ет их при­е­хав­ший в Моск­ву Эду­ард Лимонов:

«Нра­вы в Москве богем­ной и раз­бой­ни­чьи тоже. При­зна­ние моё, напри­мер, нача­лось с того, что я дал по голо­ве бутыл­кой поэту Лео­ни­ду Губа­но­ву, быв­ше­му гла­ва­рю быв­ше­го СМО­Га. Губа­нов был и есть чрез­вы­чай­но непри­ят­ный чело­век, из тех отвра­ти­тель­ных маль­чи­ков, кото­рых посы­ла­ет зади­рать­ся со взрос­лы­ми блат­ная ком­па­ния. При­сут­ство­вал тот же Воро­ши­лов и что-то с Губа­но­вым ругал­ся. При этом оба упо­треб­ля­ли такой изощ­рён­ный сленг-жар­гон, что я толь­ко диву давал­ся. Губа­нов, не затруд­ня­ясь, пере­шёл вдруг на меня и стал гово­рить мне гадости.

Я ска­зал ему, чтоб он изви­нил­ся, а не то пожа­ле­ет. Губа­нов не изви­нил­ся — тогда я взял бутыл­ку и дал ему по голо­ве. Вре­да ему при­чи­нять я не хотел, хотел про­учить его, дабы слов на ветер не бро­сал. Что тут сде­ла­лось… вопли „мама!“, кри­ки „уби­ва­ют!“. Про­ис­хо­ди­ло всё это в квар­ти­ре поэта Вла­ди­сла­ва Льна, кото­рый и сей­час, по про­ше­ствии мно­гих лет, хра­нит оскол­ки этой бутыл­ки и вооб­ще соби­ра­ет вся­че­ские рари­те­ты подоб­но­го рода… А поэт Губа­нов хоро­ший, инте­рес­ный. Как ни стран­но, после это­го в Москве меня ста­ли ува­жать и обра­ти­ли вни­ма­ние на мои стихи».

СМОГ оста­вил замет­ный след в рус­ской лите­ра­ту­ре. Кубла­нов­ский, Лён, Алей­ни­ков полу­чи­ли при­зна­ние как поэты. Лео­нид Губа­нов умер в пси­хи­ат­ри­че­ской боль­ни­це, но его твор­че­ство ныне изу­ча­ет­ся спе­ци­а­ли­ста­ми. Саша Соко­лов про­сла­вил­ся как про­за­ик, хотя его «Шко­лу для дура­ков» слож­но назвать прозой.

«Ката­комб­ная куль­ту­ра» широ­ко извест­на в узких кру­гах. В своё вре­мя она свя­за­ла Губа­но­ва и Лимо­но­ва, Мамле­е­ва и Еро­фе­е­ва. Ныне сре­ди её почи­та­те­лей мож­но встре­тить самых раз­ных людей, почти все они инте­рес­ные собе­сед­ни­ки. Зай­мёт ли «ката­комб­ная куль­ту­ра» подо­ба­ю­щее место в каноне или нет — вопрос к фило­ло­гам. Но уже сей­час мы можем изу­чать её и восхищаться.

Читай­те так­же «Кайф в СССР 1970‑х».