Продюсер Александр Роднянский, один из наиболее влиятельных людей в мировой киноиндустрии по версии Variety, заявил о прекращении производства фильмов в России. Он отметил, что теперь работает только с теми, кто против военной спецоперации в Украине. Вдобавок к этому Роднянский, как президент «Кинотавра», сообщил об отмене фестиваля в 2022 году.
Фильмы, произведённые его компанией «Нон-стоп продакшн», получали самые престижные призы в Каннах, становились лауреатами «Золотого глобуса» и номинировались на «Оскар».
VATNIKSTAN рассказывает о двух наиболее примечательных картинах, спродюсированных Роднянским.
«Левиафан». Хлёсткая критика от Звягинцева
Морские волны со страшной силой бьются о скалы под тревожную музыку из оперы «Эхнатон». У противоположного берега, чуть ли не в облаках, тускло мерцает огонь маяка. Открывающая сцена «Левиафана» Звягинцева задаёт тон дальнейшему повествованию: на протяжении всего фильма режиссёр держит зрителя в волнении, тогда как спокойствие ощущается только где-то там, вдалеке, за горизонтом.
Сюжет картины построен на борьбе автослесаря Николая с мэром Вадимом Сергеевичем, «маленького человека» с властью, червяка с Левиафаном. Глава города, примечательный только лишним весом и страстной любовью к фляге с алкоголем, стремится изъять всё имущество у семьи Сергеевых. Уже в первом акте фильма он обращается к Николаю с пьяным криком: «У тебя никогда никаких прав не было, нет и не будет!» Следующие два часа хронометража как раз это и доказывают.
Мотив пьянства в «Левиафане» центральный. В фильме нет ни одного основного героя, который всегда был бы трезвым: от мальчика Ромки, тайком пробующего пиво в заброшенном храме, до коррумпированного архиерея. Именно такое поведение персонажей вызвало резонанс в обществе. Министр культуры Мединский, которому работа Звягинцева не понравилась, отметил, что «в России так не пьют», а Татьяна Трубилина, глава села Териберка, где снималась картина, вовсе выступила против проката ленты.
Можно по-разному относиться к бесконечному пьянству в фильме, но очевидно, что режиссёр нащупал большую и незажившую рану у российского общества. И насыпал на неё столько соли, что некоторые люди обращались в Министерство культуры с просьбой не допустить «Левиафана» в кинотеатры.
Безнадёга, серость, «маленькие люди» — разумеется, лента напоминает произведения Достоевского, при том что Звягинцев не раз признавался в любви к литературе. В интервью РБК режиссёр сказал:
«Книга — великое изобретение, она предлагает человеку погрузиться в его собственный мир, потому что текст предлагает такое невероятное пространство для интерпретаций. <…> Литература большая спасает от трудностей в жизни, неясности выбора».
Главный герой «Левиафана» Николай больше всего похож на Семёна Мармеладова, пьяницу из «Преступления и наказания». Достоевский первоначально хотел использовать название «Пьяненькие», что ещё больше сближает работу Звягинцева с романом. Оба персонажа страдают от алкоголизма, оба «унижены» и «оскорблены», обоим «некуда идти». Только если Мармеладов гибнет исключительно из-за пьянства, то с Николаем всё иначе.
Одно из значений, которыми обладает образ Левиафана, — исполинская, как само чудовище, государственная бюрократическая машина. Именно она «задавила» Николая и вынесла ему несправедливый приговор за убийство жены, которое он не совершал (совсем как в «Побеге из Шоушенка»). Тем не менее не только власть погубила героя. От Левиафана остался лишь скелет, выброшенный на берег: самостоятельно он не может сделать человеку ничего плохого. Хоть и преступные верхушки лишили Николая 15 лет жизни, главный герой и без их помощи привёл бы себя в то же состояние, завтракая, обедая и ужиная водкой. В этом смысле «Левиафан» превращается из критики действующей власти в антиутопию, в которой люди самостоятельно лишают себя человеческих качеств.
Не забыл Звягинцев затронуть и фарисейство церкви, причём как раз-таки многим религиозным деятелям фильм понравился за его честность. Самый неискренний эпизод «Левиафана» происходит, как ни странно, в храме. Мэр города, чьи преступления зритель видел на протяжении двух часов, обращает внимание сына на икону Иисуса Христа и произносит: «Это наш Господь, он всё видит». Более лицемерная сцена в церкви представлена в кинематографе, наверное, только в финале «Крёстного отца», когда Майкл Корлеоне клялся в «отречении от сатаны» после того, как отдал приказ убить боссов мафиозных семей.
«Левиафан» стал лауреатом «Золотого глобуса», получил более двух десятков наград, включая приз за лучший сценарий на Каннском фестивале. Однако в России фильм тепло приняли далеко не все: режиссёра обвинили в ненависти к родине. Тем не менее называть Звягинцева русофобом только потому, что он слишком прямо и жёстко прошёлся по порокам российского общества, — примерно то же самое, что и осуждать Гоголя с Грибоедовым за их обличающие произведения.
Заканчивается картина так же, как и начинается: бушует море, играет нервная музыка из «Эхнатона», пузырится пена на прибрежных скалах. Только теперь вдалеке нет того успокаивающего мигания маяка: непонятно, куда плыть.
«Дылда». Послевоенная истерия от Балагова
Белые буквы на чёрном фоне: «Ленинград. Первая послевоенная осень». За кадром слышны звуки, будто кто-то задыхается. Таким и предстаёт время сразу после Великой Отечественной в фильме «Дылда» Кантемира Балагова, молодого ученика Сокурова: с одной стороны, враг повержен и можно выдохнуть, с другой — не хватает воздуха и сил, чтобы вдохнуть.
Вскоре становится ясно, что эти звуки издаёт высокая девушка-зенитчица Ия, комиссованная из армии после контузии. Для знакомых — просто Дылда. К исполнительнице роли, 182-сантиметровой Виктории Мирошниченко, режиссёр, видимо, специально подбирал далеко не самых высоких коллег, чтобы актриса выглядела натурально великаном.
Ия страдает от приступа «замирания»: внезапно она может остолбенеть, перестать моргать и словно лишиться жизни на пару минут. Это последствие войны. Девушка работает в госпитале, поднимает настроение парализованным и регулярно делает эвтаназию. В ней жизнь и одновременно смерть.
Как и Звягинцев, Кантемир Балагов отличается особенной любовью к литературе, которая, естественно, находит отражение в творчестве. Сокуровский ученик не раз упоминал о вдохновении Платоновым — это заметно в странных, «механических» диалогах в его картинах. Также режиссёр отметил, что фундаментом для создания «Дылды» была книга нобелевского лауреата Светланы Алексиевич «У войны не женское лицо», в которой говорится о тяжёлой участи женщин во время войны.
Ещё одна литературная параллель, которая хоть и не кажется очевидной, но настойчиво напрашивается, — связь Ии с солженицынской Матрёной. За всё экранное время Дылда не предприняла ничего для своего счастья, но сделала всё для счастья других: она воспитывала чужого сына, вынашивала ребёнка для подруги, ухаживала за безрукими и безногими. Один персонаж в фильме сказал, что Ия с греческого означает «фиалка». Только вот в христианстве это имя связывается с мученицей, и такое определение явно намного ближе к образу балаговской Дылды.
На протяжении всей картины персонажи обмениваются странными, почти неадекватными репликами, отвечают на вопросы невпопад, смеются, когда нужно грустить. Жалобный послевоенный крик заглушает все разговоры: люди разучились слышать друг друга. Этими неестественными диалогами «Дылда» напоминает творчество Дэвида Линча, в особенности «Малхолланд Драйв», в котором главные герои — тоже две психически неустойчивые женщины. Только если американский режиссёр сам не понимал смысл своей ленты после таких приёмов, то цель Балагова ясна: он хотел показать, как война влияет на человека.
С каждой минутой фильм всё больше походит на жуткий сюрреализм: случайное и нелепое убийство мальчика Пашки, постоянно неуместный смех одной из главных героинь, животное желание парней вступить в интимную связь, гибель девушки под колёсами трамвая. Казалось бы, война закончилась, но смерть всё ещё где-то рядом: на улице, в госпитале, в душах людей. В «Дылде» нет даже воспоминаний о фронте, но трагичные последствия кровопролития заметны и без разговоров о боях: жизни сложно стать снова мирной. Таково «лицо войны», по мнению Балагова: бесформенное, страшное, кричащее от ужаса. Совсем как у Сальвадора Дали.
Читайте также «„Разжимая кулаки“ Киры Коваленко как просьба отпустить».
