Григорий Андреевич Гершуни ещё при жизни получил статус легендарного героя, а его биография превратилась в страшную и романтичную революционную сказку. Гершуни был самым опасным политическим преступником империи, за его арест Николай II обещал исключительную награду, его больше двух лет ловил весь политический сыск страны. За это время Григорий Андреевич успел завершить создание леворадикальной партии, стал её авторитетным лидером и запустил новую волну революционного терроризма в России.
При аресте в Киеве 13 мая 1903 года Гершуни вёл себя парадоксально: не сопротивлялся, хотя имел при себе оружие, а позже поцеловал цепи, в которые его заковали. Предлагаем проанализировать события ареста, чтоб понять характер деятельности и особенности личности «тигра революции», которого уважали одновременно царские жандармы, Евно Азеф и Владимир Ленин, а другой эсеровский лидер Виктор Чернов называл «возможно, величайшим революционером на свете».
Кто такой Гершуни и зачем его надо было ловить
Григорий Андреевич Гершуни родился в 1870 году в небогатой еврейской семье. С юности работал помощником аптекаря, смог получить высшее образование провизора в Киевском университете, стал врачом-бактериологом и в 1898 году открыл лабораторию бактериологических исследований в Минске. Заняв определённое положение в обществе, Гершуни, в соответствии со своими социалистическими идеалами, решил бороться против нищеты, тьмы, подавленности и гнёта. По натуре Григорий Андреевич был человеком добрым и хотел служить народу мирными легальными способами. Доктор Гершуни развернул в Минске широкую культурно-просветительскую работу: открывал школы для взрослых и детей, преподавал, создал музей, проводил народные чтения для молодёжи, организовывал праздники.
В конце XIX — начале XX века в Российской империи происходила очередная волна общественного подъёма, на которую правительство отвечало консервативными законами. Взгляды Гершуни радикализировались, причём произошло это мучительно, остро, но очень быстро. В какой-то момент Григорий Андреевич понял, «что всё то, что он делает, есть не то, что он должен делать, и что единственный виновник этого — современный политический строй». Для него стало преступно занимать нейтральное положение и наблюдать за борьбой двух течений. Гершуни решил, что самодержавие надо разрушить.
Григорий Андреевич создал себе вторую личность, «товарища Дмитрия», и зажил двойной жизнью: в первой, легальной, он был бактериологом и известным в Минске культурным деятелем, во второй — начинающим революционером. В 1899 году Гершуни вступил в Рабочую партию политического освобождения России и стал одним из её руководителей.
На следующий год жандармы арестовали многих членов Рабочей партии, в том числе и Гершуни. Его привезли на допрос к начальнику Московского охранного отделения Серею Зубатову. Гершуни хорошо разгадал психологию Зубатова и смог убедить звезду российского политического сыска в «травоядности» — что он якобы только общественный деятель, оказывающий мелкие услуги революционерам. Зубатов усмотрел в таком признании свою идейную победу и отпустил революционера.
Получив второй шанс, Гершуни не стал медлить. На четвёртом десятке Григорий Андреевич порвал со всей прошлой жизнью, ушёл в революционное подполье и уехал из Минска. Жандармы поняли, кого упустили, только весной 1901 года, когда откровенные показания дала бывшая соратница и любимая женщина Григория Андреевича — Любовь Родионова-Клячко. 25 апреля 1901 года было выпущено постановление об аресте и привлечении к дознанию Гершуни.
Пока жандармы искали революционера, он разъезжал между российскими городами и центрами эсеровской эмиграции и поэтапно реализовывал свои планы. Весь 1901 год Гершуни собирал разрозненные эсеровские кружки в единую партию. Историки считают, что в первую очередь благодаря усилиям Гершуни в январе 1902 года была основана Партия социалистов-революционеров. В 1902–1903 годах Григорий Андреевич был одним из руководителей эсеров, совмещал роли идеолога, публициста и управляющего делами партии в России.
В 1902 году Гершуни создал и возглавил Боевую организацию и развернул террористическую борьбу против царского правительства. Первый организованный Гершуни теракт произошёл 2 апреля 1902 года. Прямо в Мариинском дворце перед заседанием Комитета министров бывший студент Степан Балмашёв застрелил министра внутренних дел Дмитрия Сипягина, а потом без сопротивления сдался. Теракт произвёл на правительство страны устрашающее впечатление, а в обществе был встречен с удовлетворением и даже сочувствием.
Эсеры провозглашали политические убийства вынужденным средством самообороны народа от насилия со стороны власти. Целями Боевой организации становились не просто «плохие» чиновники, а люди, символизирующие государственные репрессии в глазах общества. Вот как звучал террористический символ веры Григория Гершуни:
«Когда общественное негодование, общественная ненависть сосредотачивается вокруг какого-нибудь правительственного агента, <…> когда этот агент становится символом насилия и деспотизма, когда его деяния становятся вредными для общественного блага, когда в распоряжении страны нет никаких средств обезвредить его и когда его существование становится оскорблением для общественной совести, — последняя открывает дверь террору — выполнителю приговора, выжженного в сердцах сознательных граждан. И когда раздается взрыв бомбы, из народной груди вырывается вздох облегчения. Тогда всем ясно: свершился суд народный!»
После убийства министра внутренних дел эсеры переключили внимание на деятелей местной власти. Если какой-либо губернатор проявлял себя «варварством расправ над рабочими, крестьянами и учащейся молодёжью», он попадал в сферу интереса Боевой организации.
Весной 1902 года губернатор Харьковской области князь Иван Оболенский с помощью солдат, пушек и массовых экзекуций подавил крестьянские беспорядки. За решительные действия Оболенский получил от царя орден Святого Владимира 2‑й степени, а от Боевой организации — пулю в шею. Князь выжил, нападавшего Фому Качуру схватили, но теракт снова потряс российское общество.
В марте 1903 года уфимский губернатор Николай Богданович приказал солдатам открыть огонь на поражение по рабочей демонстрации в Златоусте. В результате были убиты 45 и ранены 87 человек. Богданович оставался в должности до 6 мая 1903 года, когда члены Боевой организации с особой жестокостью расстреляли его в Соборном парке Уфы, бросили на труп смертный приговор и скрылись без следа.
Гершуни был идейным вдохновителем и организатором этих терактов, и в каждом случае присутствовал непосредственно на месте событий. Лидер эсеров считал, что на любые удары реакции неизбежен неумолимый отпор, при котором «угол отражения оказывается равным углу падения».
Активная террористическая деятельность сделал Гершуни самым разыскиваемым политическим преступником империи. После убийства министра внутренних дел Сипягина на его место был назначен ещё больший реакционер, человек, который внёс значительный вклад в разгром «Народной воли», Вячеслав Плеве. Новый министр говорил Сергею Зубатову, что за ним «чёрное пятно — Гершуни». Однажды Плеве позвал Зубатова к себе в кабинет и, указав ему на стоявшую на письменном столе фотографию Гершуни, сказал, что эта карточка будет украшать стол до тех пор, пока террорист не будет арестован.
Такая фиксация Плеве на отдельной личности объяснялась исключительной ролью, которую Гершуни играл в революционном движении тех лет. Он был не просто одним из лидеров эсеров и человеком, который реанимировал революционный терроризм в России. Власти не без основания видели в нём те «дрожжи», которые с неслыханной дерзостью и энергией поддерживали брожение в очень трудные для революции моменты плевинского сыска и репрессий.
Вопрос поимки Гершуни был важен для Плеве и по другим причинам. Главный силовик империи понимал, что он — одна из следующих целей террористов. Показательно распоряжение, которое Плеве отдал управляющему канцелярией МВД: сохранить всё траурное убранство с похорон Сипягина, потому что «может ещё для меня пригодиться». Между Гершуни и Плеве шло заочное противостояние не на жизнь, а на смерть. Кто кого опередит: успеет ли Боевая организация подготовить убийство министра Плеве или власти быстрее поймают, изолируют и, вероятнее всего, казнят «диктатора» Боевой организации?
Задача схватить «матёрого зверя» была поставлена перед всем политическим сыском, фотографии и приметы Гершуни были разосланы по всем розыскным учреждениям и пограничным пунктам. Чтобы стимулировать поиски, Николай II распорядился дать тому, кто сможет арестовать Гершуни, самую большую пенсию. Жандармам также пообещали гигантскую премию в 20 тысяч рублей.
То там, то здесь брали по ошибке людей, похожих на Гершуни. Меняющий паспорта и личности, лидер эсеров казался неуловимым. Один из членов зубатовской команды, а потом и революционер Леонид Меньщиков, писал, что полиция бредила Гершуни, сбивалась с ног, разыскивая его, но он умел носить «шапку-невидимку». Не случайно филёры службы внешнего наблюдения другого зубатовского сотрудника Евстратия Медникова дали Гершуни служебную кличку Шляпа.
В конце концов, жандармы смогли арестовать двух ближайших помощников Гершуни, членов Боевой организации Павла Крафта и Михаила Мельникова, но сам «диктатор» стал ещё более осторожен. Агентурные данные про лидера эсеров бывали порой самого фантастического свойства. То якобы Гершуни спрыгнул на ходу с поезда, «разбил себе морду» и теперь ходит весь в шрамах, то он в горах Кавказа вербовал в Боевую организацию башибузуков, чтобы привезти их в Петербург и начать расправу над Победоносцевым, Плеве и Витте. Полиция рассчитывала на сведения секретного сотрудника Евно Азефа. Тот хоть и общался с Гершуни, но полиции об этом не говорил, выдавать местонахождение эсера не собирался, а ограничивался расплывчатыми и запоздалыми сообщениями.
После убийства губернатора Богдановича Азеф передал полиции, что Гершуни в Уфе. Сделал он это специально спустя неделю после теракта, когда все члены Боевой организации покинули город. В Уфу была спешно отправлена «команда захвата» во главе с руководителем службы наружного наблюдения Евстратием Медниковым. Они опоздали, но всё-таки в это же время Григорий Гершуни был арестован.
Как революционер вёл себя после ареста
Восстановить события можно по воспоминаниям двух главных действующих лиц — из книг «Из недавнего прошлого» Григория Гершуни и «Запискам жандарма» Александра Спиридовича.
Ротмистр Александр Спиридович начал карьеру у Зубатова. В ходе зубатовской реформы политического сыска в Киеве было образовано охранное отделение, и Спиридович в 1903 году был назначен его начальником. За короткое время обзавёлся хорошей агентурой в рядах киевских эсеров и даже узнал об убийстве Богдановича за несколько часов до теракта.
Гершуни наездами бывал в Киеве, и Спиридович ждал очередного появления известного революционера. Глава Киевского охранного отделения был не склонен преуменьшать масштабы личности главы Боевой организации:
«Убеждённый террорист, умный, хитрый, с железной волей, Гершуни обладал исключительной способностью овладевать той неопытной, легко увлекающейся молодёжью, которая, попадая в революционный круговорот, сталкивалась с ним. Его гипнотизирующий взгляд и вкрадчивая убедительная речь покоряли ему собеседников и делали из них его горячих поклонников».
Спиридовичу не нужно было мифологизировать или «надувать» фигуру противника. На основе собственных данных он видел, насколько сильно Гершуни влиял на политическое подполье. Эсеры, сотрудничающие с полицией, его сильно боялись. И тем не менее один из второстепенных секретных сотрудников студент Розенберг, агентурная кличка Конёк, утром 13 мая 1903 года пришёл к Спиридовичу и сообщил, что накануне комитетом эсеров получена некая телеграма и ждут приезда в Киев кого-то важного. Розенберг боялся и недоговаривал, и Спиридович понял, кто именно приедет:
«Гершуни — подумал я».
Спиридович взял список активных эсеровских адресов и поехал на телеграф. Там не без труда ему удалось найти копию депеши, которая была послана на имя фельдшерицы Рабинович:
«Папа приедет завтра. Хочет повидать Фёдора. Дарниценко».
Сыщику стало всё ясно: папа — это Гершуни, Дарниценко — место назначенного свидания — станция Дарница, завтра — это сегодня, 13 мая 1903 года.
Спиридович спешно подготовил Гершуни ловушку: снял подчинённых со всех текущих задач и расставил по железнодорожным станциям Киев‑I, Киев-II, Дарница и Боярки, а оставшихся направил наблюдать за эсерами:
«Я приказал собрать филёров, чтобы сказать несколько слов. Я предупредил их, что по полученным сведениям к нам должен приехать Гершуни и, что его надо задержать во что бы то ни стало, что всё, что зависело от меня, как начальника розыска, я сделал, и что теперь дело уж наружного наблюдения. Я требовал быть внимательным, действовать умно и решительно и приказал проверить, заряжены ли у всех браунинги. Люди были наэлектрезованы».
Через несколько часов после начала полицейской операции Гершуни приехал на станцию Дарница, расположенную в дачной местности. Он не увидел встречающего, зато вычислил филёра. Григорий Андреевич сел на следующий поезд.
Около шести часов вечера на станции Киев-II из поезда вышел хорошо одетый мужчина в фуражке инженера и с портфелем в руках. Жандармы сомневались, это ли Гершуни. Сходства с полицейскими фотографиями у мужчины не было. Инженер остановился, чтобы якобы поправить шнурки, и бросил косой взгляд на группу наружного наблюдения. Взгляды революционера и начальника группы встретились. «Это для меня!» — понял Гершуни. «Наш», — решил старший филёр. Леонид Меньщиков позже писал, что в данной ситуации опытный конспиратор Гершуни «переконсперировал» и стал жертвой излишней осторожности.
Революционер быстро сообразил, что делать: выбрать одинокого извозчика, посулить большую плату и скрыться. Гершуни ушёл со станции, купил в ларьке стакан лимонада (Спиридович особенно отмечал, что рука со стаканом у Гершуни дрожала) и направился к извозчику. Филёры, до этого не решившиеся действовать, поняли, что объект вот-вот уйдёт. Вшестером они взяли Гершуни в кольцо, забрали портфель, посадили под конвой на извозчика и повезли в участок.
По дороге Гершуни спрашивал, знают ли жандармы, кого арестовали, заявил, что это какая-то ошибка. Филёры реагировали с полицейской непробиваемостью: почём мы знаем, кто вы, сказали, что кто-то приедет, вот и приехал, в участке разберутся.
Гершуни, поражавший современников умением быстро ориентироваться, с момента ареста постоянно просчитывал в голове возможности побега. Он видел, что вариантов вырваться из ловушки нет:
«Глядишь по сторонам: нельзя ли? Оказывается, никак нельзя!»
Одновременно глава Боевой организации занимался саморефлексией. Два года Гершуни представлял себе картину ареста и не испытывал никаких особых чувств:
«…Самое будничное настроение. Как ни в чём не бывало! Только всё думаешь: вот он конец-то как пришёл! Как просто!»
Революционера привезли в Старокиевский участок, потребовали документы и обыскали. Вынутый из бокового кармана браунинг, заряженный на полную обойму в семь патронов, заинтересовал жандармов — задержанный мог оказать вооружённое сопротивление, почему же он этого не сделал?
В мемуарах Гершуни нет даже намёка, что он рассматривал вариант отстреливаться от полиции. Может быть, посчитал это нецелесообразным.
Возможно, разгадка такого поведения лежит в воспоминаниях лидера левых эсеров Марии Спиридоновой, которая хорошо изучила Гершуни во время совместного пребывания на каторге. Спиридонова писала, что Гершуни боялся раздавить даже клопа, а во время одной из неудачных попыток побега запретил товарищам наносить малейший вред конвоиру.
Другой эсеровский лидер Виктор Чернов в мемуарах также подтверждал, что самый страшный террорист Российской империи сознательно избегал лишнего насилия. Гершуни положительно оценил поступок Ивана Каляева, который сорвал покушение на великого князя Сергея Александровича, чтобы случайно не убить его жену и племянников. Он резко отрицательно относился к эсерам-максималистам, которые промышляли кровавыми экспроприациями и взорвали дачу премьер-министра Столыпина, когда она была полна посторонних людей.
Подход Гершуни к насилию закрепился в неписаном кодексе Боевой организации. В неё не брали садистов, лихих парней, тех, кто легко «относится к ценностям человеческой жизни». Гершуни не раз повторял:
«Жертвенность, а не безоглядное удальство и не легкодумное молодечество может отпереть человеку двери в Боевую организацию».
В любом случае факт остаётся фактом: ради спасения собственной жизни Гершуни в людей стрелять не стал.
Мирное поведение революционера даже позволило поторговаться за оружие в участке:
— Имеете разрешение?
— Нет.
— Ну, знаете, плохо будет!
— В самом деле? Разве уж так строго!
— Нынче очень строго! Помилуйте: особенно браунинг! Без штрафа не отделаетесь!
— Вот оказия-то! А может, как-нибудь и пройдёт?
— Вот посидите там, подождите: начальник охраны скоро явится.
Пока революционер прощупывал почву, в участок спешно приехал Спиридович и начал требовать от задержанного назвать своё настоящее имя. Гершуни грубо осадил Спиридовича:
«Вы, сударь, очевидно, в кабаке воспитывались! Прошу таким тоном со мной не разговаривать!»
В ответ Спиридович мобилизовал всех подчинённых:
«Жандармов! Городовых! Охрану к дверям! Вы головой отвечаете мне за этого человека!»
Участок набился полицейскими. Гершуни продолжал играть: утверждал, что он Рафаил Натанович Род, на это имя у него два паспорта — российский и заграничный, — и протестовал против незаконного ареста. Задержанный заявил, что не намерен давать никаких объяснений.
Нужно сказать, что Гершуни всерьёз не рассчитывал обмануть Спиридовича, как за три года до этого обманул его бывшего начальника. В 1900 году у Зубатова не было фактических улик против начинающего революционера. В этот раз улик было предостаточно, и Гершуни понимал, что их обязательно найдут при обыске:
«Да, уж, пожалуй, что разберут, думаешь про себя, представляя картину этого „разбора“».
Лидер эсеров вёл кочевой образ жизни и все вещи возил с собой. Жандармы осмотрели портфель террориста и составили подробную опись изъятых предметов, которая сохранилась в архивах. Личных вещей у Гершуни, человека аскетичного, немного: часы, бельё, запасная сорочка, полотенце, носки и перчатки, две шляпы, две резиновых подушки, зубная щётка, гребёнки, ручка и карандаш. В портмоне лежала огромная по тем временам сумма денег: 614 рублей купюрами и золотом, а также 500 франков. Остальное место занимали черновики прокламаций о расстреле рабочей демонстрации в Златоусте, об убийстве Богдановича, две статьи о том же убийстве и другие компрометирующие документы. Для Спиридовича не осталось сомнения, что Гершуни ехал прямо с убийства Богдановича и что он являлся автором приговора и отчётов об убийстве.
При осмотре вещей революционер угрюмо молчал, иногда смотрел на присутствующих. Только во время чтения протокола Гершуни отпустил саркастическую шутку про дату ареста — 13 мая 1903 года:
«Жандармам и тринадцать везёт!»
Давать какие-то объяснения и подписывать документы задержанный отказался. Потом Гершуни придерживался этой линии поведения на следствии и суде.
Ночью революционера отправили спать в тюремную камеру, где Григорий Андреевич спокойно заснул. А вот Спиридовичу пришлось в эту ночь понервничать. Он отправил телеграмму об аресте Гершуни директору департамента полиции Алексею Лопухину и поехал на доклад к киевскому генерал-губернатору:
«Генерал Драгомиров взял меня за плечи, поцеловал и сказал: „Молодчина, и везёт же вам, молодчина!“ Я насилу сдерживался. Горло сжимало. Нервы гуляли. Вернувшись домой, я продолжал нервничать: как бы не убежал. Всю ночь, как говорила потом жена, я вскакивал, бредил, кричал. Мне всё мерещился побег».
Волновался Спиридович не зря. Жандармы честно признавались, что сила обаяния Гершуни воздействовала на них. Как будто оправдывая полицейские страхи, в камере революционер вербовал одного из надзирателей. Не ясно, сумел бы Гершуни сбежать, если бы на следующий день его не заковали в кандалы и не отправили в Петербург. Так распорядилось высшее полицейское начальство, и Спиридович решение поддержал:
«Кандалы до суда, широко практикуемые в Европе, у нас почти не применялись. В данном случае они были более чем уместны».
На следующий день, 14 мая, задержанного привели в комнату, полную жандармов, городовых, жандармского начальства и сотрудников прокуратуры. Гершуни посадили на стул, стоящий посередине комнаты, попросили раздеться до белья, обыскали одежду. Потом Гершуни попросили раздеться догола и при всех присутствующих снова обыскали. Революционер на унизительную процедуру отреагировал спокойно:
«Осмотрели. Ничего противозаконного не нашли. Говорят, короли совершают в торжественной обстановке свой туалет. Не понимаю, что хорошего находят в этом».
Арестанту выдали казённую одежду, принесли наковальню и здесь же в комнате наложили кандалы.
Служителям закона процедура была не по душе: они понимали исключительную жёсткость меры и несоответствие её текущему законодательству. Жандармы опустили глаза, прокурор курил сигару, полковник смотрел в окно. При одном неаккуратном ударе молотом Гершуни повредили палец на ноге, что в будущем привело к воспалению, ампутации и пожизненной хромоте. Сначала революционеру заковали тяжёлыми цепями ноги, а потом и руки.
И тут главный террорист страны, человек волевой и хитрый, сделал то, чего от него никто не ожидал. Гершуни ласково и любовно сжал руками железо кандалов, низко склонился и поцеловал цепи. Для Спиридовича этот жест был какой-то театральщиной, а для Гершуни нёс глубокий, если не сакральный смысл:
«Странное чувство охватывает закованного. Высокое, сильное. Вся обстановка приподнимает. Чувствуется дыхание смерти… Далеко от земли… Близко к небу… В такие минуты самые сильные пытки, вероятно, принимаются с восторгом и переносятся легко».
Момент наложения кандалов стал для Гершуни одним из ключевых и самых ярких эпизодов жизни. В своём последнем слове на суде революционер сказал:
«Я знаю, что дорога отсюда ведёт прямо на виселицу и ни о каком снисхождении у вас не прошу. С того момента, когда меня в Киеве заковали по рукам и ногам в кандалы, я каждый день ждал конца. Прошло девять месяцев. Пора. Кончайте своё дело».
В прощальном письме Гершуни к товарищам писал:
«Вы знаете, что исход дела для меня лично был ясен ещё до ареста и уже не оставлял никаких сомнений, когда меня в Киеве заковали в ручные и ножные кандалы».
Зачем Гершуни поцеловал кандалы
Стоит рассмотреть необычный поступок Гершуни более подробно, потому что в нём отразилась вся личность самого опасного российского террориста начала XX века.
Создатель Боевой организации, по утверждениям историков, был не просто руководителем, а наставником и воспитателем террористов. Он готовил эсеровских боевиков не только к убийству, но и к самопожертвованию. После самого теракта они должны были пройти арест, допросы, возможные физические пытки, суд со смертным приговором и казнь — и на каждом этапе вести себя спокойно и достойно.
Хорошо подготовил к этому сценарию Гершуни и себя. По оставшимся биографическим текстам видно, что в течение революционной деятельности он постоянно размышлял об ожидающем его возмездии — аресте, тюремном заключении, пытках и смерти на виселице. Из этих же текстов видно, что арест и оглашение смертного приговора он воспринимал «спокойно» и даже «легко», они не вызывали в нём каких-либо сильных чувств. Гершуни не мучился бессонницей, со злобным остроумием отпускал «висельные» шутки в разговорах с тюремщиками, которым начальство приказало усиленно следить за арестантом, чтобы он не покончил с собой:
«Слушайте, голубчик! Я приговорён к смертной казни, очень устал, спать до смерти хочется, но ваше подглядывание в глазок всё не даёт мне заснуть. Конечно, вы не виноваты — вам приказали. Но подумайте сами — чего вам глядеть-то? Видите, я спокоен, ничего над собой не сделаю, только и всего, что высплюсь, а?»
Гершуни был твёрдо уверен, что перед смертью его — единственного человека, знающего всё о Боевой организации, — будут пытать. Не понимая наперёд, до какого предела он сможет продержаться, революционер обеспечил себя смертельной дозой морфия, которую «удалось спасти от всех утончённых обысков». Ко всему он себя приготовил, а вот кандалы оказались неожиданностью.
Большинство современников из обоих лагерей отмечали железную силу воли Гершуни. Он, человек по натуре нервный и впечатлительный, умел отлично владеть собой. Факты биографии указывают, что иногда Гершуни позволял себе ослабить самоконтроль и публично демонстрировать переполняющие его чувства. Так было при встрече с выжившим Егором Созоновым и в момент, когда Гершуни узнал о смерти друга Михаила Гоца. Можно предположить, что в случае с поцелуем цепей он тоже дал волю чувствам.
В эпизоде с кандалами проявилась и другая важная особенность личности Гершуни — романтический идеализм. Историки зачастую называют Гершуни террористом-романтиком. Виктор Чернов отмечал юношескую «возвышенную» манеру письма Гершуни, однопартиец Владимир Зензинов, народовольцы Вера Фигнер и Михаил Гоц — склонность к блестящим и красивым жестам, даже в страшной и трагической деятельности Боевой организации.
Гершуни превращал политические убийства в открыто декларативные акты казни врагов общества со всеми их атрибутами: письменными приговорами, торжественными заявлениями и соответствием наказания степени общественной опасности совершённого преступления.
Человек, которого власти называли «матёрым зверем», писал о себе, что за время революционной работы он был «как травленый зверь преследуем жандармами». Гершуни считал, что он был агнцем, жаждавшим мирной созидательной работы, и только режим сделал из него тигра, возложил на него кровавую борьбу и толкнул на путь насилий и убийств. Он, человек кроткий и любящий, был вынужден взять в руки «кровавый меч» и использовать мрачное орудие террора, чтобы защитить бесправных и слабых от произвола и насилия властных и сильных.
В главном своём тексте, воспоминаниях «Из недавнего прошлого», Григорий Гершуни старался откровенно и точно описать мысли и чувства за период со времени ареста до отъезда из Шлиссельбурга. Вот о чём революционер думал во время ожидания казни:
«Нет ли других, менее тяжёлых, менее тернистых путей для достижения блага и счастья трудящегося класса? Неизбежно ли единственный путь тот, на который стал ты? <…> когда твой путь пришёл уже к концу, и, как естественный результат этого конца — в лицо тебе дышит холод раскрытой могилы, в этот момент вся пройденная жизнь властно восстаёт перед тобой и грозно, неумолимо требует ответа: так ли ты распорядился мной, чтобы я радостно, без сожаления могла переступить грань, отделявшую меня от смерти?..
Медленно, шаг за шагом проходишь свою жизнь. И какое блаженное спокойствие охватывает тебя, когда после упорных, долгих и страстных искательств с твёрдой верой говоришь суровой истице — совести: ты можешь быть спокойна, — твой путь был верен и награда заслужена: прими эту награду как должное».
Гершуни воспринял кандалы — знак неминуемого смертного приговора — как заслуженную награду за то, что он боролся за счастье народа и правильно прожил жизнь. Революционер поцеловал цепи, чтобы показать врагам, что он торжественно, с благодарностью и любовью эту награду принимает.
Что было дальше
После ареста Гершуни из Петербурга в Уфу полетела телеграмма:
«Александр Иванович запаковал шляпу и везут нам».
Получив её, Евстратий Медников заплакал от радости. Вечером он собрал подчинённых в уфимском ресторане, чтобы выпить за здоровье своего коллеги и в каком-то смысле ученика Спиридовича. Жандармов, участвующих в поимке Гершуни, наградили, заведующему наружным наблюдением дали орден. Александру Спиридовичу досрочно пожаловали чин подполковника, карьера талантливого сыщика пошла в гору.
На первый взгляд казалось, что в заочном противостоянии Плеве и Гершуни победил живой символ государственной реакции.
В конце августа 1903 года непримиримые враги увиделись лицом к лицу. Встреча происходила наедине, за закрытыми дверями камеры. Подробности дошли до нас только в изложении революционера. Плеве пришёл в камеру Гершуни в Петропавловской крепости неожиданно во время разноса ужина:
«Слыша, что открывается дверь, в полной уверенности, что это унтер с миской, не оглядываясь, направляюсь с большой кружкой в руках. Не успел оглянуться — ко мне вплотную, с палкой в руке, с быстротой кошки, тревожно впиваясь глазами подскакивает… Плеве!
Подскочил так близко, точно обнять хотел. Очевидно, моё невинное, с самыми благородными намерениями шествие навстречу с глиняной кружкой всероссийский самодержец понял очень дурно. Несколько секунд мы стояли друг против друга…
— Имеете что сказать мне? — проговорил он довольно отрывисто.
Так как я его появления совершенно не ждал <…> не сразу сообразил, что ему ответить и отделался только восклицанием — „Вам?!“. Но должно быть, это одно слово вырвалось слишком выразительно. Он вылетел так же быстро, как влетел».
При всей эпизодичности встреча Гершуни и Плеве была показательной: у консервативной власти и требующего изменений общества не получалось вести мирный диалог друг с другом. Гершуни не соглашался ни на какие компромиссы, даже если ценой была собственная жизнь. Когда департамент полиции предложил ему признать себя членом Боевой организации в обмен на отмену запланированного смертного приговора, Гершуни ответил:
«Мы и вы — два непримиримых лагеря. <…> Интересы наши враждебны и прямо противоположны друг другу. <…> Жизнь из рук Плеве, да и вообще из каких бы то ни было „вражьих“ рук, мы не принимаем. <…> Скажите вашему Плеве: торговаться, сговариваться нам не о чем. Пусть он делает своё дело: я своё сделал!..»
Какое именно дело совершил Григорий Андреевич, можно понять только в исторической перспективе. Плеве рассчитывал, что с ликвидацией Гершуни будет уничтожена и Боевая организация, а брожения в революционной среде удастся подавить, как за 20 лет до этого. Однако здесь министр внутренних дел просчитался.
Арест Гершуни подтолкнул к вступлению в Боевую организацию Бориса Савинкова, Ивана Каляева и других эсеров. Команда под руководством провокатора Евно Азефа переняла «кровавый меч» и террористические традиции Гершуни, и 15 июля 1904 года «дебютировала» убийством Плеве. 12-фунтовую бомбу в карету министра бросил Егор Созонов, который потом стал близким другом Гершуни.
Ход исторических событий пошёл, как и прогнозировали революционеры. В 1905 году началась Первая российская революция, а в 1917 году самодержавие пало. Как и хотел Гершуни, партия эсеров стала, хоть и ненадолго, самой популярной в стране, российский народ выбрал социализм, а Октябрьский переворот стал ключевым революционным событием XX века.
Сам Григорий Гершуни до своих заветных целей — падения самодержавия и провозглашения политических свобод — не дожил. Он прошёл через очень тяжёлый и, по мнению историков, позорный процесс Боевой организации, где власти пытались дискредитировать дело его жизни. Был приговорён к смертной казни через повешение. Отказался писать прошение о помиловании и даже жаждал казни. Три недели Гершуни провёл в ежедневном ожидании пыток и исполнения приговора.
Не желая создавать из лидера Боевой организации революционного мученика, Плеве уговорил царя заменить казнь на вечную каторгу. Вместо пыток до смерти министр создал своему врагу пыточные условия на все долгие годы заключения. Плеве прежде так поступал с народовольцами, многие из которых не выдерживали: сходили с ума, кончали с собой или быстро умирали от болезней.
Гершуни содержался в самой тёмной, сырой и покрытой плесенью камере старой тюрьмы Шлиссельбурга, изолированный от всех остальных людей. Ему было запрещено заниматься физическим трудом, писать, читать книги. Революционер был лишён необходимой медицинской помощи и из-за воспаления ноги с трудом ходил.
Особый иезуитский оттенок ситуации придавал тот факт, что окна камеры Гершуни выходили на место казни и захоронения Степана Балмашёва, молодого парня, которому глава Боевой организации помог совершить убийство и самопожертвование.
Пыточные условия не сломали Гершуни. Он ещё больше укрепился в ненависти к режиму, в сознании правоты своего дела:
«С какой-то злобной радостью теребишь свои раны, созерцаешь эту беспросветную мрачную жизнь и со жгучим злорадством скежещешь зубами: „А, вы хотите сломить своими пытками? Хорошо же, посмотрим, кто кого сломит?“ <…> И какое-то бешеное наслаждение и глубокое удовлетворение испытываешь при сознании, что тебя пытают, а дух твой ещё сильнее закаляется».
Революция прекратила многодневные пытки Гершуни. В августе 1905 года его тюремный режим смягчили, а после политической амнистии пожизненное заключение заменили 15-летней каторгой.
Шлессельбургскую тюрьму упразднили, революционера перевели в Акатуйскую каторжную тюрьму в Восточной Сибири, откуда в октябре 1906 года с третьей попытки Гершуни сбежал.
По дороге с каторги он проехался по США, где собрал для эсеров 180 тысяч долларов пожертвований.
С февраля 1907 года Гершуни снова стал управлять делами партии. Григорий Андреевич председательствовал на втором съезде социалистов-революционеров, был избран в ЦК, вновь возглавил Боевую организацию. Теперь ему требовалось уже не разворачивать, а сворачивать эсеровский террор, который во время революции приобрёл массовый характер и стал неконтролируемым. Как один из самых сильных идеологов и визионеров партии, человек «необыкновенной революционной интуиции», Гершуни должен был найти способ вывести революционное движение из тупика.
Однако на свободе Гершуни успел сделать намного меньше, чем от него ожидали соратники. Нервное напряжение, тяжёлые условия заключения, физический вред, который он получил во время побега, наконец, сильные эмоциональные страдания от слухов о предательстве Азефа — всё это разрушило здоровье лидера эсеров. Он заболел саркомой легких, от которой сгорел за считанные месяцы и умер 29 марта 1908 года.
Похороны Гершуни в Париже превратились в интернациональную социалистическую демонстрацию. За его гробом, покрытым мхом и красными цветами, шли несколько десятков тысяч человек — Григория Андреевича Гершуни хоронили всем миром как легендарного революционера-героя. Он упокоился на Монпарнасском кладбище рядом со своим духовным учителем Петром Лавровым.
Гершуни приготовлял себе другую конечную точку земного пути — безымянную братскую могилу на берегу острова-тюрьмы в устье Невы. Виселица, поставленная для Гершуни, так его и не дождалась. Она простояла в Шлиссельбурге пустой полгода, а потом была разобрана за ненадобностью.
Рекомендуемая литература
Гершуни Г. А. Из недавнего прошлого. — Париж: Изд. ЦК ПСР, 1908.
Спиридович А. И. Записки жандарма. — Харьков: изд. «Пролетарий», 1928.
Письма Медникова Спиридовичу // Красный архив. — 1926. — Т. 4(17).
Меньщиков Л. П. Охрана и революция: К истории тайных полит. организаций, существовавших во времена самодержавия. — М.: Всесоюз. о‑во полит. каторжан и ссыльно-поселенцев, 1925–1932. — Т. 3.
Речь Гершуни на суде // Революционная Россия. — 1904. — № 46.
Письмо Г. А. Гершуни к товарищам // Революционная Россия. — 1904 — № 44.
Фигнер В. Н. Полное собрание сочинений. В 6 т. Т. 3: После Шлиссельбурга. — М.: Изд-во политкаторжан, 1929.
Спиридонова М. А. Из жизни на Нерчинской каторге (продолжение) // Каторга и ссылка. — 1925. — Т. 2(15).
Чернов В. М. В партии социалистов-революционеров. Воспоминания о восьми лидерах — СПб.: Дмитрий Буланин, 2007.
Будницкий О. В. Терроризм в российском освободительном движении: идеология, этика, психология (вторая половина XIX — начало XX в.). — М.: РОССПЭН, 2000.
Городницкий Р. А. Боевая организация партии социалистов-революционеров в 1901–1911 гг. — М.: РОССПЭН, 1998.
Читайте также:
— Небытие длиной в полтора века. О Катехизисе Сергея Нечаева;
— Революционное безумие Татьяны Леонтьевой;
— Женские лица революции. Истории трёх террористок начала XX века.
