Об испанской «Голубой дивизии» многие из нас имеют совсем смутное представление. Ещё меньше мы знаем о её боевом пути и о взаимоотношениях с мирным населением на оккупированных территориях. Своё мнение о завязшей в русских снегах испанской армии мы складываем из отрывочных воспоминаний и свидетельств очевидцев, всплывающих то тут, то там в интервью и исторических монографиях. Насколько наше мнение близко к реальности? Насколько много мы знаем о воевавших на нашей земле испанцах-фалангистах? Какими они были на самом деле и какую память оставили о себе? Об этом — в нашей сегодняшней статье.
Мы редко задумываемся о том, что Великую Отечественную войну многие из нас воспринимают лишь через призму противостояния русского народа с этническими немцами. При этом осознанию того, что в период с 1941 по 1945 годы СССР де-факто воевал с общеевропейской военной машиной, вобравшей в себя десятки народов от хорватов до финнов, отводится место где-то на обочине нашего культурного кода. Многочисленные же союзники гитлеровской Германии остаются в памяти советских людей лишь тогда, когда эта память полнится по-настоящему ужасающими свидетельствами зверств, превосходящих своей жестокостью обычное военное беззаконие.
Впрочем, у каждого правила есть свои исключения. Если рассказы об оккупантах-румынах, эстонцах, финнах и венграх единодушно описываются всего двумя ёмкими словами «Хуже немцев», то, скажем, воспоминания об испанцах-фалангистах из «Голубой дивизии» звучат совсем в иной тональности. Испанцы предстают перед нами весёлыми и добродушными южанами: пусть и не пропускающими ни одной русской юбки, пусть невероятными разгильдяями и драчунами — но при этом набожными альтруистами, сентиментальными романтиками, готовыми отдать паёк голодным русским детям, и бесстрашными воинами, отчаянно глядящими в глаза смерти.
Во всё это верить нас заставляет какое-то тайное желание найти «своих» даже «среди чужих». Искренне надеясь, что всё было именно так, мы часто не обращаем внимание на то, что лежит на самой поверхности. Например, на то, что за создание положительного имиджа фалангистов-оккупантов с русской стороны ответственна Лидия Осипова, она же Олимпиада Полякова, антисоветчица-эмигрантка, автор записок с говорящим названием «Дневник коллаборантки». Как и, например, на то, что испанские источники, старающиеся обелить действия «Голубой дивизии», ссылаются либо на тот же самый «Дневник», либо на пасторальные воспоминания самих «дивизионеров».
Признаться, автор этой статьи долгое время сам был под очарованием образа «врага с человеческим лицом», образа настоящего испанца, человека чести, наследника традиций капитана Алатристе и дон Кихота. Свою первую трещину эта влюблённость дала после беглого знакомства с очерком выдающейся советской испанистки Светланы Пожарской «„Голубая дивизия“ на советско-германском фронте (1941–1943 гг.)», а после прочтения книги историка Бориса Ковалёва «Испанская дивизия — союзник Третьего рейха. 1941–1945 гг.», едва ли не самого масштабного труда по данной теме в российской историографии, она и вовсе разлетелась вдребезги — со звоном и хрустом.
Данная статья не ставит своей целью воспитание ненависти к конкретному народу. Она не ставит своей целью принижение объективных достоинств отдельных фалангистов как солдат. Она не пытается закрасить чёрной краской всё, что связано с пребыванием «Голубой дивизии» в СССР. Она лишь старается развеять тот благородный ореол и те заблуждения, которыми окутаны образы пришедших на нашу землю испанцев-фалангистов. Мы сведём к минимуму оценочные суждения — и просто покажем «Голубую дивизию» такой, какой она была на самом деле.
Заблуждение № 1. «Голубая дивизия» состояла из идейных добровольцев
В среде нынешних испанских реваншистов «Голубая дивизия» представляется спаянным коллективом отчаянных фалангистов, братским союзом фанатичных приверженцев идей Франсиско Франко и Хосе Антонио Примо де Риверы, отправившихся в далёкую Россию исключительно во имя борьбы с коммунистической чумой. Пищу для подобных представлений даёт, например, телеграмма, которую немецкий поверенный в делах Хеберлейн отправил из Мадрида в Берлин 4 июля 1941 года:
«На призыв к вербовке в „Голубую дивизию“ откликнулось в 40 раз больше добровольцев, чем это было необходимо…».
…или отчёты советских агентов, отмечавших большое число профессиональных военных в свежесобранной «Голубой дивизии»:
«Полк „Родриго“, состоявший в основном из фалангистов, подвергся реорганизации в Германии <…> Из него были образованы части противовоздушной обороны, связи, транспорта, интендантской службы и другие…»
«В Бургосе был сформирован 262 полк „Пиментель“, составленный, в основном, из фалангистов…»
Ключевыми моментами во всех этих докладах являются слова «в основном». «Голубая дивизия» и вправду в большинстве своём состояла из испанцев, записавшихся в неё по доброй воле — вопрос был лишь в том, что именно заставило того или иного «дивизионера» прийти на призывной пункт.
Согласно докладам советских наблюдателей, идейные фалангисты составляли не более 50% всего личного состава. Оставшиеся «дивизионеры» были малограмотными крестьянами или студентами, записавшимися исключительно ради солидного жалованья, военными авантюристами, пошедшими на войну за новыми званиями, а то и вовсе деклассированными элементами, зачисленными в дивизию в принудительном порядке прямо в тюремной камере.
Например, Хосе Карпона Хельмо «…пошёл по необходимости, так как был в это время без работы». Эндика Ариха Раба «…поступил в Голубую дивизию, желая больше зарабатывать». Хосе Уриэль Лосано «в дивизию вступил, чтобы нажиться, надеясь, что дивизия не будет участвовать в боях».
Неназванный перебежчик из 269-го полка писал:
«Основным стимулом для солдат являлось сокращение военной службы с двух лет до шести месяцев, высокое жалованье и для некоторых — возможность получить галуны, то есть выслужиться в сержанты. Когда в первый раз перед строем командир роты ознакомил с условиями службы в „Голубой дивизии“ и предложил желающим вступить в неё сделать шаг вперёд, то шагнула вся рота. При виде этого капитан-командир роты разразился бранью, прибавив, что все хотят уехать, а кто же будет служить Испании?».
Подобных показаний у Пожарской и Ковалёва десятки. Более того, чем дальше «Голубая дивизия» вязнет в войне в России, тем меньше в её составе людей, искренне верящих в идеи Примо де Риверы. И хотя сторонники фалангистов вроде Карлоса Кабальеро Хурадо всячески стараются доказать обратное (оправдывая показания пленных желанием спасти свою жизнь или грубой советской пропагандой), лучшим доказательством истинных мотивов членов «Голубой дивизии» являются слова всё той же Осиповой — человека, которого никак не заподозришь в симпатиях к советскому строю:
«Испанцев пропаганда совершенно не интересует. <…> Им совершенно наплевать на все русские и нерусские дела в мире. И на всю политику. Это просто наёмники, которые решили подзаработать денег на войне. Как в Средние века. <…> Мой портной Маноло так и считает: как только будет довольно на покупку автомобиля — он едет домой и женится на своей Пепите. Вот и вся их политика».
Заблуждение № 2. «Голубая дивизия» отличалась высоким боевым духом
Под стать идейному наполнению «Голубой дивизии» и её боевые заслуги. Само собой, что современные неофалангисты видят «дивизионеров» бесстрашными сорвиголовами, не боящимися ни бога, ни чёрта; воинами, одинаково стоически переживающими и смертоносные морозы, и атаки несметных орд врага. Стоит, однако, копнуть чуть глубже, и аргументы в пользу таких утверждений начинают исчезать прямо на глазах. Основными источниками героических мифов об участниках «Голубой дивизии» являются либо мемуары союзников — таких как Киллиан Ханс, написавший книгу «В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943»:
«Голубая дивизия — войско диких, отчаянных головорезов. Эти парни идут в бой не с автоматами или карабинами и не ждут, пока заработает артиллерия. Они подпускают русских поближе, взрывают перед наступающими рядами ручные гранаты, а затем выскакивают из окопов и набрасываются на русских с ножами и мачете, перерезая им глотки…».
…либо, опять-таки, свидетельства бывших членов дивизии, которые, используя терминологию Кодекса об административных правонарушениях, являются «лицами заинтересованными». Именно из их воспоминаний произрастают духоподъёмные свидетельства о знаменитой битве в Красном Бору, перемежаемые фразами, достойными царя Леонида и трёхсот спартанцев:
«Жестокость битвы 25 января (между советскими войсками и ротой испанских лыжников в количестве 206 человек — прим. автора) лишний раз подтвердили радиопереговоры между генералом Муньосом Грандесом и капитаном Ордасом:
Генерал: Скажите, сколько там осталось храбрецов?
Капитан: Сеньор, нас осталось всего 12 человек. Да здравствует Испания! (боевой клич фалангистов — прим. автора)».
В этой ситуации любопытно взглянуть на ситуацию с несколько иного ракурса — через показания пленных или личные дневники. Судя по этим источникам, боевой дух большинства солдат «Голубой дивизии» держался на уровне лишь до тех пор, пока положение дел было в пользу испанцев и пока не ударили первые настоящие морозы. Первые «дивизионеры», такие как перешедший на нашу сторону Эустакио Герреро Наранхо, побежали уже в ноябре 1941 года, когда началась мясорубка под Посадом. Не отличались, по словам перебежчика, боевым духом и оставшиеся:
«В <…> роте из 120 человек 30 фалангистов, остальным война надоела <…> в роте есть около 40 человек, которые хотят перейти на сторону Красной армии…».
Слова перебежчика можно было считать желанием произвести положительное впечатление в плену, если бы его речь не подкреплялась, например, словами пленного фалангиста Артуро Терана. Не отказавшийся и в плену от своих убеждений, Теран, тем не менее, подтвердил, что боевой дух «дивизионеров» низок:
«Что касается политико-морального состояния, то солдаты хотят вернуться в Испанию, не имея желания продолжать войну».
Напомним, что речь идёт о декабре 1941 года, времени, когда русская кампания франкистов была даже не в разгаре — она едва началась. В испанских частях процветало дезертирство, были нередки случаи членовредительства, и сообщений об этом в докладах советских разведчиков будет становиться всё больше и больше. Под Ленинград в 1942 году испанцы пришли уже с обстрелянным личным составом, знакомым и с русскими морозами, и с тем, на что способен противник. Но даже в этом случае дневники «дивизионеров» часто сквозят ощущением безысходности:
«Всякий раз, когда мы стонем от ужасов зимы, противник проводит хорошо подготовленные атаки на наш фронт. Он всегда имеет преимущества <…> Кроме того, он лучше передвигается по снегу и льду, которые всегда являются серьёзными препятствиями для наших подразделений».
Неприкрытый оптимизм появляется в мемуарах испанцев только в двух случаях — в победоносных штабных реляциях и в описании тыловой жизни на оккупированных территориях. Естественно, что и у фалангистов были отдельные смельчаки, не задумываясь отдающие свои жизни за Испанию будущего. Более того, в том же самом Красном Бору отдельные части «Голубой дивизии» проявили себя без преувеличения героически. В остальном «героизм» испанцев был лишь следствием полного отсутствия дисциплины. Об этом, например, пишет всё та же Осипова:
«Немцы храбры постольку, поскольку им приказано фюрером быть храбрыми. Ни на капельку больше. Испанцы совершенно не знают чувства самосохранения. Выбивают у них свыше 50% состава какой-либо части, остальные 50% продолжают с песнями идти в бой. Это мы наблюдали собственными глазами. Немцы, согласно приказу, при первом же снаряде лезут в бункер и сидят в нём до конца стрельбы. У испанцев из нашей части погибло 14 человек оттого, что они не только не прятались от обстрела, но непременно мчались туда, где ложатся снаряды, чтобы увидеть, куда и как они попадают».
…которой вторит в своих сочинениях Павел Лукницкий:
«…Иные стреляют хорошо, но явно не обучены, не подготовлены: уходят из своих ячеек плохо маскируясь; бегут к кухне — выскакивают на бруствер. И мы их бьём с хладнокровием…»
Заблуждение № 3. «Голубая дивизия» воевала с атеизмом
Набожность испанцев известна миру едва ли не больше, чем их гордость и любовный пыл, а военная кампания в России преподносилась и зачастую преподносится как некий «крестовый поход против атеистического большевизма». Казалось бы, для фалангистов любая христианская святыня (вне зависимости от того, была ли она католической или православной) должна была оставаться святыней.
Почитатели «Голубой дивизии» любят вспоминать случай с крестом, упавшим во время боёв за Новгород с центрального купола собора Святой Софии. Подобрав его среди обломков, испанские сапёры перевезли крест на родину, где установили в Военно-инженерной академии Бургоса; более того, считая его не столько военным трофеем, сколько спасённым религиозным символом, они в 2004 году вернули святыню российской стороне.
На деле всё обстояло едва ли не наоборот.
И речь даже не о новгородском Кириллове монастыре XII века, Троицкой церкви в Захарьино или Отенском монастыре в Посаде, которые испанцы безо всякого пиетета переоборудовали в укрепрайоны, способствовав дальнейшему превращению монастырей в руины. Например, степень набожности высших чинов испанского командования лучше всего передают слова священника Софийского собора Василия Николаевского — своё отношение к православным храмам испанцы демонстрировали, разгуливая в церкви с собаками:
«Немцы и испанцы с папиросами во рту и с собаками прогуливались по собору [Святой Софии, закрытому с приходом оккупантов] и прикасались своими нечистыми руками ко святым мощам, а собаки обнюхивали их».
Простые солдаты, по свидетельству академика Дмитрия Лихачёва, развлекались тем, что уничтожали древние фрески:
«На стенах лестницы [Георгиевского собора Новгорода] охочие до искусства испанцы рисовали голых баб прямо по остаткам фресок XII века…».
Или, как отмечает в своих мемуарах «Rusia no es cuestión de un día. Estampas de la División Azul» бывший участник дивизии Хуан Эухенио Бланко, воровали иконы:
«В качестве сувениров можно были привезти несколько икон <…> или религиозные образа…».
Тот же Бланко пишет об этом как о невинном развлечении, желании оставить воспоминания о далёкой северной стране, подобно тому, как мы, уезжая домой с юга, забираем с пляжей ракушки и ветки придорожных пальм:
«Вступив в Россию, мы не думали об „охоте“ за иконами, нам хотелось сохранить лучшие воспоминания о нашем пребывании там».
Ещё больший цинизм происходящему придаёт осознание испанцами того, насколько ценными были иконы для простых крестьян:
«В каждом доме в Советской России, где официальной религией был атеизм, в углу висели образа. Скромные, приветливые крестьяне никогда не забывали зажечь лампаду у иконы Богоматери или перед другими благочестивыми образами. Перед сном, согласно их православному обряду, они истово крестятся…».
И у этих «скромных, приветливых крестьян» потомки конкистадоров, ничуть не гнушаясь и не задумываясь ни на секунду, буквально тащили иконы. Чтобы продемонстрировать своё благородство, Бланко намекает на то, что иконы были приобретены у крестьян честным путём («маленькие <…> по грошовой цене, миниатюры побольше, возраст которых три-четыре века, — за пачку папирос или бутылку водки»), и тут же, походя, вскользь замечает:
«Естественно, это всё документально не оформлялось».
Впрочем, всё это может показаться лишь теми самыми кровавыми щепками, которые летят, когда по всей стране рубят лес. Однако существуют более яркие и более ёмкие свидетельства об испанской набожности. Пришли они, как ни странно, оттуда, откуда их можно было ожидать менее всего — от германского оперативного штаба «Рейхсляйтер Розенберг», занимавшегося оценкой культурных ценностей на оккупированных территориях:
«3 марта 1942 года. Церковь Архангела Михаила. Единственная церковь, в которой в большевистские времена проводились богослужения. Испанцы силой ворвались внутрь, разграбили её и разорили…»
«14 марта 1942 года. В Историческом музее и в Музее русского искусства <…> нет больше никаких произведений искусства»
«14 марта 1942 года. Церковь Феодора Стратилата на Ручью <…> Иконостас частично употреблён на топливо испанскими солдатами».
И так далее, и так далее. Сам Борис Ковалёв в интервью Владимиру Рыжкову на «Эхе Москвы» в 2014 году едва ли не с восхищением говорит об удивлении испанцев, увидевших работающие церкви и искренне верящих в Бога советских граждан:
«Б. КОВАЛЁВ: …некоторые испанцы удивились, увидев кресты в России на церквях, на кладбищах, на груди тех или иных русских людей.
В. РЫЖКОВ: Как истинные католики, они были поражены, да?..
Б. КОВАЛЁВ: Они были поражены как христиане, они были поражены».
Поражены настолько, что крали иконы, пускали на дрова иконостасы и превращали соборы в казармы — именно такой запомнилась русским людям вера истовых христиан-иберийцев. Гвоздём в крышку гроба набожности «Голубой дивизии» станет короткий рассказ о том, как на самом деле вернулся в Россию крест с собора Святой Софии. По версии испанской стороны, ветераны дивизии всю свою жизнь мечтали вернуть крест и сделали это сразу же, как только представилась возможность. Версия российской стороны более прозаична: о судьбе креста бывшие «дивизионеры» обмолвились случайно, в ходе визита в Россию в 1998 году, а вернулась святыня лишь благодаря активности архиепископа Новгородского и Старорусского Льва, дошедшего со своими прошениями о возвращении креста до самого Владимира Путина.
Заблуждение № 4. «Голубая дивизия» относилась к мирному населению с уважением и любовью
Наберите в любом поисковике фразу «Division azul», и интернет с готовностью выдаст вам десятки испанских сайтов с оценкой деятельности «Голубой дивизии». Почти в каждом из них вы найдёте как минимум одну фразу о том, с каким уважением фалангисты относились к советским людям — и обязательную, написанную розовыми красками ремарку о том, что мирное население платило им за это теплотой и любовью.
Как уже было сказано выше, делая такие заявления, испанские журналисты апеллируют, прежде всего, к «Дневнику» Осиповой — источнику, мягко говоря, субъективному и одностороннему. Не обошёл стороной взаимоотношения испанцев и русских и Борис Ковалёв, посвятив этому целую главу с говорящим названием «Добрые оккупанты». Исходя из интервью историка порталу «Lenta.ru», акцент в этой фразе Ковалёв делает именно на слове «добрые»:
«…у наших граждан, побывавших в зоне испанской оккупации, мнение в целом такое: „Почти не грабили, в основном воровали“. Во всём этом видится элемент некоего пусть извращённого, но уважения к жертве <…> Если же говорить о немцах, финнах, эстонцах, латышах — здесь такого сентимента <…> даже не просматривается…
Отмечены случаи, когда испанцы делились наворованным с местными жителями — в том числе и тем, что спёрли у немцев. В мемуарах известной коллаборационистки Лидии Осиповой есть такой эпизод: испанский офицер со своим денщиком приходит на приём к бургомистру Павловска, денщик ворует у жены бургомистра французские духи — от чего она, понятно, впадает в полную прострацию, ибо это сверхдефицит. А потом на улице денщик дарит эти духи первой встречной девушке…
…Зверями они не были, это сто процентов. Одна из глав в книге называется „Добрые оккупанты“, без всякого ёрничества. И то, и другое — правда: да, оккупанты — и да, добрые…».
Оставим на совести историка его восприятие поступков «дивизионеров» и обратимся к сухим фактам, которых в книге Ковалёва превеликое множество. Если отбросить 90% испанского «участия», которое представляло собой фактическую покупку интимной близости с голодными русскими женщинами, история «любви» фалангистов с населением оккупированных территорий полнится вот такими вот примерами:
«Мы с хозяйским сыном (обоим нам было лет по 13) спали вместе на печке, а прямо перед нами на полке лежала колбаса. Мы не удержались и ночью съели эту колбасу. Утром нас босиком, в одних рубашках вывели во двор и поставили к сараю — расстреливать. Выбежали бабушка и хозяйка, бросились перед солдатами на колени, умоляя пощадить. Нас помиловали, но сильно избили…»
«В деревне Лукинщина <…> за отказ отдать корову испанским солдатам был расстрелян из винтовки старик Изотов Григорий Изотович 1881 года рождения…»
«…в деревне Бабки был расстрелян из винтовки в своём доме 70-летний старик Пикалев Василий Иванович, когда он оказал сопротивление испанским солдатам, которые отбирали у него валенки прямо с ног».
«В ноябре 1941 года меня испанский солдат в моём доме избил кулаком по лицу, когда от меня другие солдаты отбирали сено, а я их просил не отбирать».
«В ту же зиму 1942 года испанцы содрали с ног в поле <…> у <…> Гришина Михаила Алексеевича (судя по интервью Ковалёва, Гришин был ребёнком — прим.автора), и он босиком избитый едва прибежал в деревню <…> От Филипповой Прасковьи Алексеевны испанцы отобрали все валенки, при этом избили её очень сильно ручными гранатами, мне тоже угрожали гранатой».
«Меня испанский офицер <…> избил кулаком по лицу за то, что я не пустил дочь к нему на вечер. Также гражданку Баринову Марию испанский солдат ударил кулаком по лицу за то, что сразу не открыла дверь. Пелину Екатерину солдат-испанец избил за то, что она ему плохо приготовила пищу».
«В ноябре 1941 года была избита гражданка Голева Валентина Сергеевна также палками. Её испанцы избили за хождение без пропуска. В результате этих побоев она, прохворав несколько суток, умерла».
«В деревне Троица в июле 1942 гражданина Барунова Егора Тимофеевича испанцы избили палками по рукам за то, что мало наловил им рыбы».
«…гражданку Карпову Веру <…> 13 лет, избили по лицу так сильно, что она слегла в постель».
«Доброта» фалангистов продолжалась до 1942 года. После того как активизировалось партизанское движение и дела испанцев на ленинградском направлении значительно ухудшились, «дивизионеры» перестали «просто» бить и начали убивать:
«В январе 1942 года испанские солдаты застрелили <…> Тимофеева Николая Тимофеевича <…> за то, что он вышел из своего дома после 5 часов вечера…»
«Испанским солдатом <…> был застрелен старик 70 лет Макеев Кузьма Тимофеевич <…> идущий рано утром в церковь. Я видел убитого. Его почти в упор застрелили разрывной пулей».
«Моего сына 1923 года испанцы убили <…> Они расстреляли его прямо в избе из винтовки. Разрывной пулей ему вырвало правый бок, и он скончался…»
«…утром 23 ноября, когда жена расстрелянного, Гаврилова Майя Михайловна, стала просить испанцев разрешить ей похоронить мужа, её испанские солдаты отвели в сторону от дома и расстреляли на дороге двумя пулями в затылок и спину».
И опять — десятки и десятки свидетельств. Испанцы любили пряно подшутить даже над своими русскими любовницами. Почти все жители оккупированных деревень отмечают странную страсть испанцев к… жареной или тушёной кошатине. Многочисленных мурок и васек фалангисты откармливали как кроликов, а затем с удовольствием готовили и ели. Одной из излюбленных шуток при этом было накормить русскую женщину блюдом из «только что подстреленного зайца», а сразу после окончания трапезы весело показать шкурку с болтающейся кошачьей головой и со смехом признаться в истинном происхождении только что съеденного кушанья.
Кто-то возразит: «На войне все солдаты поступают одинаково». Не все — и не одинаково. Да и потом, в памяти русских людей горячие кастильцы, андалусийцы и эстремадурцы останутся даже не потому, что покупали тела голодных женщин за рагу из кошек, не потому, что воровали иконы, и не потому, что «просто сильно били, а не убивали». Даже если бы там, где стояла «Голубая дивизия», не упал бы и волосок с головы ребёнка, каждый из пришедших на ленинградскую землю испанцев виновен в смерти тысяч блокадников.
Упорство улыбчивых испанцев в Красноборской операции почти на год продлило блокаду Ленинграда, а их героизм, фактически сорвавший операцию «Полярная звезда», похоронил сотни ни в чём не повинных женщин, детей и стариков. Когда вы будете читать дневник Тани Савичевой и сухие отчёты о блокадном каннибализме, когда вам придётся просматривать архивные кадры с матерями, тянущими на санках трупики своих детей — вспоминайте и причастных к этому испанских «добрых оккупантов».
Читайте также фрагмент из воспоминаний Владимира Ковалевского «Русские эмигранты Голубой дивизии на службе у нацистов».
