«Не читайте до обеда советских газет. — Да ведь других нет. — Вот никаких и не читайте!» — всем известен пассаж из бессмертного романа Булгакова. Но что, если «советская газета» захочет остаться неузнанной и станет маскироваться, утверждая собственное влияние в белогвардейской среде?
В 1921 году в Европе громогласно заявила о себе группа русских журналистов, призвавшая диаспору примириться с властью большевиков. Эти авторы стали известны по эпохальному сборнику «Смена вех». Вскоре на их счету — благодаря тайной поддержке Москвы — появились новые издательские проекты.
VATNIKSTAN рассказывает историю публицистов, навсегда изменивших интеллектуальную жизнь эмигрантов первой волны.
На путях к «Смене вех», или Повесть об изгнании
К концу 1920 года белые правительства на территории бывшей Российской империи были разгромлены. В ноябре генерал Врангель провёл знаменитую военно-гражданскую эвакуацию из Крыма, той же осенью в Забайкалье перестало существовать правительство Российской Восточной окраины атамана Семёнова. Эти события породили острый идейный кризис в кругах эмиграции, на почве которого и зародилось сменовеховство.
По-другому эмигрантов ещё называют диаспорой. Это калька с греческого слова, означающего «рассеяние», то есть вынужденное пребывание за пределами своей страны. Те, кто после Октябрьской революции имел серьёзные основания опасаться преследований, оседали там, куда советская власть не могла дотянуться. Чаще всего — в Европе или, например, в китайской Маньчжурии, где сохранялась русская переселенческая колония вокруг Китайско-Восточной железной дороги. Большинство эмигрантов были настроены к большевикам непримиримо, считали их узурпаторами и надеялись на скорый крах советского режима.
Надеждам не суждено было сбыться. Пребывание на чужбине затягивалось на неопределённый срок, а уровень жизни в диаспоре падал. Многие беженцы лишились источников дохода в ходе экспроприаций и советской национализации, в Европе же приходилось начинать с нуля. Победа большевиков в Гражданской войне создавала новые риски: отныне в самой России не было политической силы, на которую эмигранты могли опереться. Деятельность же структур, формировавшихся в изгнании, всегда оставалась под вопросом — поскольку зависела от политической воли принимающих государств.
Так, судьба эвакуированных войск Врангеля быстро превратилась в острую проблему. Содержание врангелевцев становилось для Европы очевидным финансовым бременем. К январю 1921 года Париж потратил на них больше 100 миллионов франков — внутри Франции это вызвало споры о расходах национального бюджета. Власти Болгарии согласились впустить врангелевцев в страну только на условиях их полного самообеспечения: первый взнос в Болгарский национальный банк должен был составить 13 миллионов левов. Вопрос о своевременном внесении платежей стал предметом постоянных конфликтов между официальной Софией и белым командованием.
Кроме того, по понятным причинам зарубежные правительства не желали размещать на своей территории полноценную, хорошо подготовленную, вооружённую иностранную армию с независимой структурой руководства. Европейцы оказались правы: в июне 1923 года, едва оказавшись в Болгарии, части Врангеля поддержали местный госпереворот.
По плану, предложенному российским октябристом Александром Гучковым, болгарские военные совместно с Белой армией свергли действовавшее в стране правительство Стамболийского. Сам Александр Стамболийский — лидер болгарской партии земледельцев — был убит. Подробно об этом сюжете написал современный новосибирский исследователь, доктор исторических наук Виктор Козодой.
Тяготы изгнания дополняли скандалы, подозрительность и политические склоки, воцарившиеся в эмигрантских кругах. Публицист и философ Николай Бердяев впоследствии вспоминал:
«Было что-то маниакальное в этой неспособности типичного эмигранта говорить о чём-либо, кроме большевиков, в этой склонности повсюду видеть агентов большевизма. Это настоящий психопатологический комплекс, и от этого не излечились и поныне».
Нельзя сказать, что подозрительность была совсем беспочвенной. Но такой подход рядил в общую тогу всех без разбора — и правых, и виноватых. Досталось даже высланным из Советской России интеллектуалам с «философского парохода», в числе которых находился и сам Бердяев. По его словам, белая эмиграция одарила новых изгнанников крайне холодным приёмом:
«Были даже такие, которые позволяли себе говорить, что это не высланные, а подосланные [большевиками] для разложения эмиграции».
Острые противоречия сохранялись между демократами и сторонниками монархии. Иногда они выходили на уровень политических убийств: так, в марте 1922 года монархист Сергей Таборицкий совершил покушение на Павла Милюкова в Берлине. При этом погиб Владимир Набоков — другой известный деятель Конституционно-демократической партии (по первым буквам — кадеты), отец знаменитого российско-американского писателя.
Тем не менее основные баталии проходили на страницах газет и журналов. Пресса оставалась важнейшим фактором эмигрантской жизни: на заре ХХ века общественно-политические настроения формировались преимущественно через печать. Зачастую именно вокруг издательских проектов консолидировались — или, наоборот, дробились — партии и идейные группировки.
К середине Гражданской войны в эмигрантской прессе проявилось своеобразное идейное брожение. Ряд издателей уже тогда пытались навести мосты между красными и белыми, используя своё влияние на читателей.
В 1919 году в эстонском Таллине появилась газета «Свобода России», редактор которой, меньшевик Борис Дюшен, выступил за примирение с коммунистами. Дюшен был самостоятелен и в тот раз не получил от большевиков ни копейки. Более того, в прошлом он активно с ними боролся, был участником Ярославского восстания 1918 года. Тем не менее власти Эстонии вскоре закрыли излишне просоветскую газету и выдворили из страны её редактора.
С февраля 1921 года в Хельсинки выходила газета «Путь». Издание призывало разрешить конфликт Гражданской войны, осуждало проекты внешней интервенции. Формально «беспартийная» газета оказалась благожелательно настроена к Советской России и активно давала трибуну левым публицистам. В издании выходили статьи представителей большевистской элиты, например главы НКИД Георгия Чичерина или самого Владимира Ленина. В «Пути» печатались бывшие народники, а также «свежеиспечённые» деятели советской науки и культуры, такие как этнограф Владимир Богораз или художник-реставратор Игорь Грабарь.
Издания вроде «Свободы России» и «Пути» в той или иной форме предлагали эмигрантской публике идею примирения красных и белых, политического урегулирования затянувшегося конфликта. Первоначально, в запале войны, эти голоса не были слышны. После октября 1917-го значительная часть политизированных читателей стояла на жёстко правых позициях и отвергала компромиссы с противоположным лагерем. Философ и публицист Семён Франк в 1923 году выразил эти настроения таким образом:
«Для очень многих теперь [само] добро тождественно с правым, а зло — с левым».
Однако сборник «Смена вех», выпущенный в Праге в июле 1921 года, многократно усилил позиции «примиренцев». Публикация произвела фурор: читатели смели с прилавков весь тираж книги — около 2500 экземпляров — в первые же пять недель. Сменовеховские идеи попали на благодатную почву: к тому времени в «антибольшевистских» рядах накопилась усталость от войны, политических баталий и трудностей вынужденной эмиграции.
Название сборника отсылало к знаменитому изданию «Вехи» 1909 года, переосмыслившему опыт поражения революции 1905—1907 годов с религиозно-философских позиций. Сменовеховская рефлексия посвящалась совершенно иной революции, не в пример более удачной. В отличие от почти покаянных по настрою «Вех», от новых публицистов веяло деловитой прагматикой. Авторы призывали эмигрантов смириться с утратой «старой России» и расстаться с иллюзиями о свержении большевиков. Напротив, предлагалось признать: их правление — это всерьёз и надолго.
Одной из самых запоминающихся статей сборника стал манифест Сергея Чахотина «В Каноссу!», призвавшего интеллигенцию диаспоры к «покаянному» возвращению в Россию — восстанавливать страну из руин Гражданской войны. Мотив был прост: ставка на белые армии и помощь западных правительств не оправдала себя.
Многих в эмиграции позиция «Смены вех» буквально шокировала. Она была тем более удивительна, если вспомнить, кто именно её озвучил.
Идеология «жертвы», или Творцы идейного компромисса
Большинство авторов сборника совсем недавно занимали должности в белогвардейских правительствах. Наиболее видные сменовеховцы являлись бывшими чиновниками Омского правительства Колчака. Николай Устрялов работал в нём пресс-секретарём, а впоследствии перешёл в пропагандистское «Русское бюро печати». Юрий Ключников и вовсе служил при Верховном правителе главой МИДа. На белую власть Омска работал и близкий друг Ключникова — Юрий Потехин, впоследствии опубликовавший в «Смене вех» статью о «метафизике русской революции». С падением колчаковского режима Ключников и Потехин перебрались в Европу, а Устрялов обосновался в маньчжурском Харбине.
Призывавший интеллигентов «в Каноссу» Чахотин в 1918 году работал в информационном ведомстве Петра Краснова. Затем он руководил пропагандистским информагентством ОСВАГ у Деникина, чем очень гордился. По собственным воспоминаниям, Чахотин применял в управлении ОСВАГом новаторские принципы научного менеджмента труда, разработанные инженером из США Фредериком Тейлором. Оказавшись в кругу «Смены вех», бывший деникинец предложит использовать те же американские разработки для послевоенного восстановления России.
Помимо этого, Ключников, Потехин и Устрялов на момент революции были членами Конституционно-демократической партии. После событий октября 1917-го кадеты находились в непримиримой оппозиции к большевикам. Те в долгу не остались: один из первых декретов советской власти прямо объявил конституционных демократов «партией врагов народа». В итоге кадеты бежали от преследований на Запад и осели в ряде европейских столиц, реорганизовав партийные структуры уже в эмигрантской среде.
Сообщество, сформированное Ключниковым внутри партии, напоминало «капустник» бывших «коллег по цеху». Многие из них были лично знакомы, либо двигались по схожим карьерным траекториям. Организовать их в единое целое помогла энергия Ключникова, стремившегося снискать славу и авторитет в кругах эмиграции. Активность его, впрочем, не была удачной.
Перебравшись из Омска во Францию, Ключников примкнул к Парижской группе Конституционно-демократической партии. Почти сразу он занял позицию примирения с большевиками — чем вызвал недовольство сопартийцев. На другом конце континента схожие идеи высказывал Устрялов, в 1920 году опубликовавший в Харбине сборник «В борьбе за Россию». Переосмыслив падение Колчака, тот пришёл к логичному выводу: большевики остались единственной реальной политической силой в России после разгрома белых. Поэтому, не мудрствуя лукаво, Устрялов просто предложил эмигрантам «присоединиться к силе»:
«Путь примиренчества <…> настойчиво требуется теперь интересами страны. <…> Нужно во имя государства теперь идти не на смерть от своих же пуль, а, как Брусилов и тысячи офицеров и интеллигентов, — на подвиг сознательной жертвенной работы с властью, во многом нам чуждой».
В каком-то смысле демарш Ключникова и Устрялова — лишь характерный симптом эпохи. В мае 1920 года сам Милюков предложил сопартийцам «новую тактику». Он призвал кадетов принять состоявшиеся в России революционные переделы земли и войти в союз с подпольными левыми движениями. Опора на белый генералитет себя изжила, а эсеровские мятежи вернее сбросят большевиков «с парохода современности» — такова была основная мысль. В итоге в среде кадетов начался разлад, сразу выплеснувшийся на страницы их крупнейших газет. Парижским «Последним новостям» под редакцией Милюкова оппонировал берлинский «Руль», отвергавший предложенный план как излишне левый.
Ключникову, напротив, милюковская тактика казалась недостаточно радикальной. На заседании Парижской группы кадетов, состоявшемся 7 июля 1921 года, он прямо озвучил исходную точку зрения сменовеховского «примиренчества»:
«Мысль о жертвенном возвращении в Россию нужна. Всё же тактика кадет до сих пор только усиливала большевиков».
Протокол заседания сохранил реплику с места. Один из обескураженных коллег, бывший депутат Госдумы Николай Тесленко, тут же спросил Ключникова:
«Почему же не едете туда сами?»
Встречное движение, или Гонорары в большой политике
В августе 1921 года Парижская группа заявила, что Ключников разошёлся с «тактикой партии». Ему в вину ставили и работу в «Пути» — по мнению кадетов, газете «явно большевистского направления». Сотрудничая с такими изданиями, Ключников действительно мог нарабатывать нужные «советские» связи. И, возможно, к тому времени он уже сделал карьерную ставку на большевиков.
Вскоре Ключников добровольно ушёл из кадетской ячейки, а осенью запустил в Париже журнал, одноимённый с нашумевшим сборником, — «Смена вех». В последующие годы сменовеховская периодика распространилась и на Германию. Получилось так, конечно, не случайно.
Идеи сменовеховцев попали не только в исторический нерв, но и в политическую конъюнктуру: к эмигрантской медиасреде давно присматривалась Москва. С начала 1920‑х большевики создают собственную сеть пропагандистского иновещания. Так, исполком Коминтерна запустил заграничный бюллетень, радиогазету и несколько издательств. Ленин считал, что Советской России также необходимы подпольные информбюро в Европе. В августе 1921 года Владимир Ильич предложил председателю Петросовета Григорию Зиновьеву организовать подставное издательство пропагандистской литературы в Германии:
«Надо бы найти невинную кличку и легальный адрес, послать ему в 4–5 экземплярах все партийные издания, [найти] ответственных корреспондентов и сотрудников от каждой партии».
По данным исследователя Николая Михалева, в сентябре 1922 года Политбюро даже обсуждало перспективу соглашения с немецким медиаконцерном Telegraphen-Union. Это информационное агентство было связано с наиболее одиозными и влиятельными фигурами Веймарской Германии — националистом Альфредом Гугенбергом и промышленным магнатом Гуго Стиннесом.
Наконец, с 1921 года Москва наращивала в Европе сеть подконтрольных себе эмигрантских изданий. К замыслу привлекли Агитпропотдел и Финансовую комиссию ЦК РКП(б), а также оба «внешнеполитических» наркомата — иностранных дел и внешней торговли. Значительную роль в операции сыграл советский полпред в Германии Николай Крестинский. Финансирование конкретных газет и журналов утверждало Политбюро. В ноябре 1921 года в нём одобрили поддержку ключниковских изданий. В том же году были организованы идейно близкие сменовеховцам издания в Берлине («Новый мир») и Риге («Новый путь»).
Выплаты шли через открывшиеся в Европе советские представительства. Так, 8 марта 1922 года Политбюро выделило один миллион германских марок на создание в Берлине газеты «Накануне», название которой намекало на скорое примирение красных и белых. Её редактором назначили Ключникова.
Предполагалось, что сменовеховская пресса станет негласным рупором Кремля: оставаясь формально независимой, она почти всегда была на стороне политических начинаний большевиков. К примеру, «Накануне» изначально создали для пропаганды вокруг конференции в Генуе, где советские дипломаты вели спор об учёте царских долгов. Первые её полосы освещали ход переговоров, сопровождая обзоры контрпретензиями в адрес западных стран.
Подкуп прессы советскими дипломатами не остался в секрете. В январе 1922 года эмигрантский публицист Александр Амфитеатров выпустил статью о «советском ухаживании за интеллигенцией», подкреплённом гонорарами НКИД:
«В последнее время очень много шума в зарубежной русской печати делает соглашение между большевиками и некоторою частью научно-литературной интеллигенции. Несколько её представителей выступили с громкими апологиями советской власти в заграничных изданиях, содержимых московским правительством. <…>
Я не в состоянии уяснить себе психологический процесс, по которому люди, ещё в июле и августе говорившие о советской власти не иначе как с пеною у рта, в сентябре оказались внезапно её ревностными хвалителями и бешеными ругателями эмиграции, ей супротивной».
(Из газеты «Руль». Берлин, 18 января 1922 года.)
Говоря о «массовом подкупе» эмигрантских издателей, Амфитеатров упомянул и журнал «Смена вех», занявший очевидно просоветские позиции. Впрочем, публицист не отважился уличить Ключникова и Устрялова «в недобросовестном происхождении их пропаганды». Амфитеатров объяснил поведение коллег их наивностью, идеалистическим заблуждением.
Кадеты из Франции были более откровенны. На заседании Парижской группы уже 14 ноября 1921 года экстренно обсуждалась «ключниковщина»:
«…на ведущуюся “Сменой Вех” пропаганду деньги были получены её авторами от большевиков: часть в Праге, а другая — здесь, в Париже. Часть этих средств они употребляют на то, чтобы печатать свои интервью во французских газетах (в “Журналь”, “Эр-Нувель” и в других). Кроме того, в последнее время и отдельные французы стали получать от них “Смену Вех” и другую соответствующую литературу. При этом господа эти выдают себя за представителей русской либеральной интеллигенции и усиленно говорят о том, что они занимали ответственные посты при Временном правительстве (В. Н. Львов) или при белых правительствах (Ключников, Устрялов и другие)».
(Из Протокола № 13 заседания Парижской демократической группы, ноябрь 1921 года.)
О поддержке Кремлём сменовеховцев говорит такой красноречивый факт. Во-первых, газета «Накануне» с первых дней публиковалась в новой орфографии — большинство же изданий диаспоры 1920‑х годов не приняли языковой реформы Луначарского. Во-вторых, она была единственным (!) довоенным печатным органом, разрешённым к ввозу в СССР из-за рубежа. Газету не просто разрешили: издание целенаправленно доставляли в страну силами общей советско-германской авиакомпании Deruluft. При этом у АО «Накануне» появилось представительство в Москве — на Большом Гнездниковском переулке, 10.
Мы ждём перемен, или Сказки о советской редиске
Ключников был сторонником тонкой пропаганды. Поначалу он стремился придавать своим изданиям самостоятельный оттенок, играл на обертонах, угождая Москве и одновременно привлекая эмигрантскую публику.
Лейтмотивом здесь стала идея мирной эволюции советской политики. Реформы новой экономической политики позволяли утверждать, что былой радикализм большевиков угасает. Порой сменовеховцы вообще трактовали НЭП чуть ли не как залог возрождения капитализма в Советской России:
«Совершенно естественно, что переход в области промышленности на концессии и аренду, а в области сельского хозяйства на продналог возможен лишь при условии свободной торговли и свободного денежного и кредитного обращения. Этим объясняются меры советской власти, направленные к денационализации кооперативов, к разрешению частной свободной торговли и к учреждению Центрального Государственного Банка…»
(Из журнала «Смена вех» № 5. Париж, 26 ноября 1921 года.)
Параллельно в Советской России происходили и другие трансформации. Х съезд РКП(б), состоявшийся в марте 1921 года, не только объявил НЭП, но и констатировал завершение Гражданской войны. Акцент на «мирное строительство» неизбежно вёл к послаблениям во внутренней политике.
Так, ещё 8 января 1921 года ВЧК выпустила приказ, предписавший выпустить арестантов из переполненных тюрем, «где сидят главным образом рабочие и крестьяне, а не буржуи». Так как «острый период гражданской войны закончился», отныне приказ предписывал вести более «тонкую» политику в отношении оппозиции: «старыми методами, массовыми арестами и репрессиями <…> Чека будет только лить воду на контрреволюционную мельницу, увеличивая массу недовольных».
6 февраля 1922 года ВЧК была вовсе упразднена. Уже в конце месяца эта новость нашла отражение на страницах сменовеховского парижского журнала.
Больше всех от упразднения ведомства ликовал Устрялов. Занимая довольно независимую позицию по отношению к Ключникову, он выступал в печати с ещё более радикальными заявлениями, чем редакция «Смены вех». Журналист активно популяризировал знаменитое выражение о редиске, которая только снаружи красная, а внутри — белая. Устрялов полагал, что Советская Россия в дальнейшем будет «белеть» всё больше — «стихийно, органически». В харбинском издании «Новая жизнь» автор писал:
«Упразднение Чрезвычайки — первый шаг. Мы уже вплотную подошли к той фазе революции, когда свирепая и прямолинейная диктатура недавнего прошлого теряет основу своего господства».
Заявления о смягчении режима большевиков, о советском «термидоре» падали на благодатную почву. Эмигранты явно уставали от изгнания. Парижские кадеты с беспокойством отмечали, что сменовеховской пропаганде поддаются даже «ряды торгово-промышленников. <…> Соблазняют при этом их тем, что большевизм-де кончился уже, вместо него же нарождается новая буржуазия, с которой надо теперь же сойтись, ибо иначе можно опоздать».
Показательно замечание кадета Петра Рысса о поездке в Берлин:
«Вся западная часть Берлина почти сплошь занята русскими <…>. Многие из них, если даже не большинство, торгуют с Россией, и тяга к ней объясняется, главным образом, практическими, а не идеологическими соображениями. <…> Многие из русских поддерживают деловые и иные связи с Советской миссией. Между прочим, мне случайно пришлось попасть в “Дом Писателей”, и здесь я наряду с мадам Каменевой, окружённой большевистской свитой, увидел Ключникова и других сменовеховцев <…>. Оказалось, что в этом доме все собираются, всё смешалось вместе — без различия социальных и политических группировок».
(Из Протокола № 29 заседания Парижской демократической группы, март 1922 года.)
Наконец, сменовеховские публицисты заявляли, что с начала 1920‑х годов именно большевики — на правах победителей — остаются единственными выразителями национальных интересов и международного престижа России. Эмигрантским организациям в этом праве отказывалось. Характерный пример — саркастическая статья с красноречивым названием «Всему бывает предел»:
«Россий развелось — уйма. Есть Россия (Р.С.Ф.С.Р.)… “Да, но ведь это не Россия, это пустяки… ну бунт солдат, захватчики, временщики, расстрельщики, застрельщики… В общем, всё, что хотите, только не Россия”. А вот есть и настоящие россии: на одной из улиц Софии — в 17 человек, Парижа – 12 ⅓, Белграда… ещё, ещё и ещё… и наконец, в Берлине, приблизительно, на 8 штрасах — 16 россий».
(Из газеты «Накануне» № 36. Берлин, 10 мая 1922 года.)
Разумеется, автор предполагал, что только Советская Россия — «настоящая», а эмигрантские организации — «поддельны» и «контрафактны». Ключниковские публицисты — в силу профессионального бэкграунда — вообще отличались большим вниманием к вопросам юрисдикции, государственного и международного права. Критикуя того же Врангеля в «Накануне», они особо винили белое командование в попытке создать «государство в государстве» на чужой территории.
Группа Ключникова открыто одобряла внешнюю политику Москвы, например её активное проникновение в восточные страны. В итоге в эмигрантской печати даже поднялась дискуссия о «красном империализме» — и о том, стоит ли его поддерживать. Западным же странам «Смена вех» предлагала отказаться от дипломатической изоляции Советской России:
«Современное государство не может жить вне правильного общения со всеми остальными государствами. Войдя в мировое общение, Россия не только будет оказывать своё давление на другие народы, но и сама будет испытывать на себе их давление. И чем полнее будет взаимное общение России и других стран, тем скорее она переболеет свои революционные боли, тем легче станет фактором всеобщего прогресса».
(Из журнала «Смена вех» № 1. Париж, 29 октября 1921 года.)
Несмотря на то что сменовеховские идеи резко контрастировали с эмигрантским мейнстримом, в диаспоре всё чаще раздавались схожие голоса. Николай Бердяев, едва очутившись в Европе, уже в 1922 году выступил за признание советского правительства странами Запада. Как впоследствии вспоминал философ, он надеялся, что возобновление международного общения для РСФСР смягчит «самые дурные стороны большевизма». При этом Бердяев не был заинтересованной стороной — он держался особняком от сменовеховцев и уж тем более от большевиков.
Ключниковцы были очевидным образом ангажированы — и не только они. Белая пресса тоже не была беспристрастна, а её сообщения далеко не всегда оказывались достоверными. Монархист и непримиримый противник Ленина Василий Шульгин, оказавшись в эмиграции, признавал:
«Меня отнюдь не удовлетворяла газетная информация о том, что делается в Советской России. Хотелось “вложить персты в раны”. По многим признакам мне казалось, что дело обстоит не совсем так, как об этом пишут».
Однако, если оставить финансовый интерес сменовеховцев за скобками, у них можно найти интересные озарения. И не только в журнальных публикациях.
Так, в 1922 году Ключников выпустил в собственном издательстве целое исследование — монографию «На великом историческом перепутьи». Автор не только проанализировал мировые события — революцию в России и окончание Первой мировой войны, — но и прибавил к анализу личные наблюдения, подмеченные в годы дипломатической службы у Колчака. Так Ключников дал старт целой гуманитарной дисциплине — социологии международных отношений. Много позже, в 1939 году, большое исследование пропаганды опубликовал Сергей Чахотин. Будучи медиком и зоологом по образованию, он сопоставил влияние медиаманипуляций с учением академика Павлова о физиологических рефлексах.
Таким образом, интеллектуальный потенциал сменовеховцев выходил далеко за пределы их связей с большевиками. Вопрос лишь в том, на что именно эти люди решились потратить свой талант — и каковы были последствия.
Испытание славой, или К журналистским звёздам — через тернии
За 1921—1922 годы влияние ключниковского круга серьёзно возросло — просоветские журналисты быстро обретали сторонников. Так, к журналу «Смена вех» прибился Владимир Львов — один из последних обер-прокуроров церковного Синода, назначенный уже при Временном правительстве. Впрочем, вскоре ему надоело играться в журналистской песочнице: к концу 1921 года Львов заявил о выходе из редакции, поскольку его убеждения стали «значительно левее». В следующем году он вернулся в Советскую Россию, быстро влившись в ряды церковных обновленцев — движение, которое негласно контролировало ОГПУ.
В конце марта 1922 года журнал «Смена вех» закрылся. Однако возникшая ему на замену газета «Накануне» собрала вокруг себя ещё больше сторонников. К тому времени к ключниковскому кругу прибился упомянутый выше Борис Дюшен. Появился в нём и известный писатель Алексей Толстой — он редактировал литературное приложение к газете. «Накануне» стала берлинской витриной новой советской культуры: в приложении публиковались Борис Пильняк и Михаил Пришвин, Анатолий Мариенгоф и Осип Мандельштам, Корней Чуковский, Михаил Булгаков и Анна Ахматова.
Несмотря на это, качество сменовеховских текстов стало ухудшаться. Ключниковцы пророчили Советской России термидорианское «перерождение» — но в итоге переродились только они сами. Если «Смена вех» хотя бы по форме выглядела независимо, то «Накануне» воспроизводила узнаваемую стилистику советских передовиц. Вместо былой игры на сожалениях и симпатиях новая газета перешла на нервно-скандальный тон.
Публичная репутация ключниковского круга становилась все более одиозной. В 1922 году, едва покинув Советскую Россию, к редакции «Накануне» прибился поэт-имажинист Александр Кусиков. Оказавшись за границей, он открыто эпатировал публику симпатиями к Октябрьской революции, хвастался близостью с большевиками. Белоэмигранты презрительно окрестили Кусикова «чекистом» и подозревали его в связях с ОГПУ.
Не менее вызывающе вёл себя Алексей Толстой. По свидетельствам современников, живший в Берлине граф не скрывал, что связывает карьеру и будущее с «Госиздатом» и Советской Россией. В одном из писем он сравнивал эмиграцию с «дохлой лошадью», полагая, что в Москве для него заметно больше перспектив. Однажды Толстой повстречался на улице с Владиславом Ходасевичем, одетым в заметно ношеный костюм. Граф без обиняков предложил поэту услуги собственного портного, заплатить за которые он мог полученными от «Накануне» деньгами.
В том же 1922 году сменовеховство раскололось: авторы правого (Устрялов), центристского (Ключников и Потехин) и левого (Дюшен, Сергей Лукьянов) направления всё больше отдалялись друг от друга. Масла в огонь подливала неуживчивость Ключникова, стремившегося безраздельно контролировать редакционную политику в «Накануне».
В Политбюро также шли разногласия по методам управления газетой. К ним добавлялось соперничество между НКИД и НКВТ. Троцкий, Бухарин и Радек, а вместе с ними Крестинский выступили против идейной самостоятельности «Накануне». Сталин им оппонировал — и поддержал Ключникова, когда в августе тот внезапно и демонстративно покинул редакцию. Так началась неформальная тяжба о судьбе газеты, затянувшаяся до зимы 1922 года. В итоге Ключников проиграл — он был вынужден отказаться от претензий на руководство в «Накануне».
Сама газета продержалась ещё полтора года, пока летом 1924 года не была закрыта по решению Политбюро. В том же году СССР установил дипломатические отношения с Францией. Крестинскому поручили создать в Париже новый печатный орган, «полуофициоз». Так в мае 1925 года появилась ежедневная газета «Парижский вестник», работу которой курировал Отдел печати ЦК РКП(б).
Период активности сменовеховцев — это короткий момент в истории, когда публичные интеллектуалы влияли на судьбоносные политические решения. Многие из них оказались по разные стороны баррикад. Павел Милюков — политик, историк и бывший глава МИД Временного правительства — в 1922 году отправился в США. Там он стремился направить в нужную ему сторону ход Вашингтонской военно-морской конференции, посвящённой урегулированию на Тихом океане. Кадетский лидер активно предостерегал американцев против сотрудничества с просоветской Дальневосточной республикой.
Юрия Ключникова, тоже опытного дипломата, уже советская делегация пригласила на Генуэзскую конференцию в качестве эксперта. Этот форум — а вернее, саму возможность переговоров с элитариями стран Антанты — Ключников назвал «мировой сменой вех»:
«Для того, чтобы Чичерин мог сесть в Palazzo San Giorgio рядом с Ллойд Джорджем, Факта и Барту и начать обмениваться с ними меморандумами, необходимо было, чтобы и они тоже захотели сесть с ним рядом.
Сесть рядом с большевиками! С авторами Бреста, сокрушителями всех основ, “бандитами”, “убийцами”. Ещё вчера это представлялось явной несообразностью. А международное право? А мораль? А долги? А всеобщее, прямое, равное и тайное?! Совершенно верно: не перепаковав совсем заново чемоданы старых политических оценок, не отказавшись от одних и не набравшись других, совершенно новых, Европе тщетно было бы пускаться в генуэзское плавание».
(Из газеты «Накануне» № 40. Берлин, 14 мая 1922 года.)
Фактически Ключников уже в 1922 году предсказал грядущую «полосу признаний» — выход Москвы из дипломатической изоляции в 1924–1925 годах. Однако главная «услуга» сменовеховцев Советскому правительству заключалась совсем в другом.
Вечное возвращение, или Плата по счетам
Советские власти считали диаспору угрозой — тем более что политики и публицисты белой эмиграции открыто дебатировали о новой интервенции. При помощи прессы Москва стремилась «разложить» эмиграцию, лишить её внутреннего единства. Особенно пристально Кремль присматривался к сохранившимся в диаспоре военным подразделениям — их следовало «обескровить». Буквально лишить живой силы, переманив кадры на советскую сторону.
3 ноября 1921 года ВЦИК РСФСР объявил амнистию рядовым солдатам, сражавшимся в Гражданской войне на стороне антисоветских армий. Правда, документ затрагивал не всех, а только военных эмигрантов приграничных государств: Польши, Румынии и балтийских государств. Вероятно, предполагалось, что именно из этих стран вооружённым белым частям удобней всего делать вылазки на советскую территорию.
Вслед за пряником появился кнут. 15 декабря 1921 года ВЦИК лишил российского гражданства участников белых армий, а также всех, кто бежал из страны «без разрешения Советской власти». Формально речь шла о простой замене паспортов на новые, советские. До лета 1922 года даже врангелевцы и члены «контрреволюционных организаций», оказавшиеся за рубежом, могли подать соответствующие заявления. На деле демарш Москвы ставил диаспору в политически щекотливое положение. Получив паспорта не признанной в мире Советской России, эмигранты рисковали лишиться благосклонности европейских правительств. Не получив таковых, они становились уязвимы юридически.
Дело в том, что после 1920 года — с победой большевиков — в России исчезли государственные инстанции, оформлявшие противникам советской власти необходимые документы. В 1918–1919 годах такую функцию, например, брало на себя Омское правительство Колчака, признанное Антантой. Теперь же, без продлённых паспортов, легальный статус диаспоры на чужой территории ставился под вопрос. Развитых законов о беженстве в те годы не было — до появления «русского вопроса» Европа никогда не сталкивалась с подобной проблемой.
Обладание же «красным паспортом» грозило появлением лимитов пребывания за границей — подобных тем, что существовали ещё в Российской империи. Впоследствии Положение о союзном гражданстве, принятое в 1924 году, и Консульский устав 1926 года дали советским чиновникам право вызывать граждан на родину под угрозой лишения паспорта.
«Смена вех» и «Накануне» активно включились в пропаганду амнистии — не забывая напоминать эмигрантам о сложностях жизни при чужой юрисдикции. Параллельно советское правительство использовало сеть газет, близких сменовеховскому направлению.
Так, в болгарской Софии в 1922–1923 годах действовало издание «Новая Россия». Редактор газеты Агеев с её страниц открыто бросил клич возврата в Страну Советов. Призыв не остался незамеченным: уже осенью 1922 года неосторожный публицист был убит. Эмигрантская пресса писала, что «большевики хоронили Агеева в Софии, как своего» (из газеты «Последние известия» № 279. Таллин, 28 ноября 1922 года).
Вскоре в эмигрантской среде Европы и США возникают «Союзы возвращения на Родину». В 1924 году «Союз друзей Советской Родины» (Совнарод) появился в Париже. С 1926 года советские «общественники» также издавали во французской столице газету «Наш союз» под редакцией Сергея Лукьянова. Вскоре полиция Франции арестовала Лукьянова по подозрению в шпионаже — в 1928 году он был выслан из страны за связи с советской разведкой.
Как отмечает историк Пётр Базанов, сменовеховцы стали хронологически первыми публицистами, призвавшими эмигрантов вернуться в Советскую Россию. Затем «возвращенчество» только набирало обороты, выйдя за пределы ключниковского круга. Однако, судя по всему, именно «Смена вех» оказала здесь решающее влияние: за 1921 год из эмиграции на родину вернулись больше 120 тысяч человек.
В дальнейшем этот рекорд не будет превзойдён, несмотря на появление Совнарода и ему подобных организаций. До Европы стали доходить слухи о том, что случается с «возвращенцами» на родине. Многих эмигрантов, вернувшихся в СССР, на практике ждало вовсе не «гражданское примирение», а расстрел или длительное тюремное заключение.
Сменовеховцы тоже перебирались в СССР — и их ждала та же участь. Впрочем, в отличие от многих других, у публицистов были некоторые основания ожидать благосклонности советских властей.
Поначалу так оно и было. Ключников уже в 1923 году получил профессорскую должность в МГУ. Устрялов с 1926 года работал чиновником на Китайско-восточной железной дороге, к тому времени возвращённой в советскую юрисдикцию. Вдовесок он приобрёл роскошный особняк. Дюшену нашлось место в Наркомпросе. Лукьянов редактировал франкоязычный журнал Le Journal de Moscou, издававшийся в советской столице.
Однако благополучие длилось недолго. Уже в 1927 году был арестован списанный со счетов обновленец Владимир Львов — коллегия ОГПУ приговорила его к трёхгодичной высылке в Сибирь. Вскоре он умер — точная дата смерти неизвестна, но, судя по всему, она случилась от естественных причин.
Прочие же сменовеховцы попали под каток репрессий 1935—1938 годов, стартовавших вскоре после убийства главы ленинградского обкома Сергея Кирова. В 1938 году были расстреляны Ключников и Лукьянов, годом ранее погиб Устрялов.
Наконец, в 1938 году по делу «правотроцкистского блока» был расстрелян Николай Крестинский, курировавший сменовеховскую печать с 1921 года. На знаменитом Третьем московском процессе, через который также прошли Бухарин и Рыков, Крестинскому предъявили обвинение: «…по прямому заданию врага народа Троцкого вступил в изменническую связь с германской разведкой в 1921 году».
Правда, столь трагическую судьбу разделили не все. Дюшен, хоть и отправился в 1936 году в исправительный лагерь, в 1940 году был досрочно освобождён. Вскоре он стал главным инженером научной спецлаборатории НКВД — МГБ. Алексей Толстой, вернувшись в СССР, снискал доверие Сталина и был всячески им обласкан. Как литератор он получил целых три Сталинских премии первой степени.
Дольше всех в страну не возвращался Сергей Чахотин. В 1930‑е годы, оставаясь во Франции, он примкнул к противникам Гитлера, а в годы нацистской оккупации вступил в ряды Сопротивления. Вернулся в Советский Союз Чахотин лишь после смерти Сталина, в 1958 году. Вскоре он получил работу в Институте цитологии при Академии наук, и с тех пор занимался научными исследованиями.
Автор выражает благодарность Российскому государственному архиву социально-политической истории, Государственной публичной исторической библиотеке и Российской государственной библиотеке, при содействии которых был подготовлен настоящий материал.
Что почитать по теме
- Базанов П. Н. Царь и Советы: русская эмиграция в борьбе за российскую государственность: политическая и издательская деятельность. СПб.: РХГА, 2022.
- Квакин А. В. Между белыми и красными: Российская интеллигенция 1920‑х годов в поисках Третьего пути. М.: Центрполиграф, 2006.
- Квашонкин А. В., Лившин А. Я. Государственная политика и трансформация менталитета в период становления советского строя. М., 2000.
- Ключников Ю. В. На великом историческом перепутьи: пять глав по социологии международных отношений. Берлин: издание журнала «Смена вех», 1922 (переиздано в России в 2001 году).
- Колеров М. А. Археология русского политического идеализма: 1904—1927. Очерки и документы. М.: Common Place, 2018.
- Протоколы Центрального Комитета и заграничных групп конституционно-демократической партии. В 6‑ти т. / Т. 5. Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии. Июнь-декабрь 1921 г. М.: РОССПЭН, 1997.
Читайте также «Прямая линия со Сталиным. Беседа с немецким писателем»
