Арсений Морозов — худрук культовых русских групп «Padla Bear Outfit» и «Sonic Death», которые стали законодателями моды на лоу-фай в начале 2010‑х годов. В этом году Арсению исполнилось 35 лет, а «Sonic Death» — 10, по этому случаю группа выпустила юбилейный альбом.
Колумнист VATNIKSTAN Пётр Полещук задал Арсению ровно 35 вопросов о его последних альбомах, мейнстриме, «Вечернем Урганте» и проблемах провинции.
Про альбомы
— Ты выпустил, кажется, рекордное количество альбомов за последние 12 месяцев. Можешь ли назвать свой любимый?
— Хм, не знаю. Они все как дети. Каждый хорош по-своему. «Креститель», например, самый выстраданный. У него схема примерно как у БГ — начало мрачное, а потом что-то более светлое наступает. Новый «Sonic Death» вышел, наоборот, очень легко и естественно. Песни писались быстро, а записали мы всё вообще за один раз на даче у Алексея (гитариста «Крестителя»). Мы действительно настрадались в прошлом году, достигли, так сказать, предела: чёрно-металлический альбом «Sonic Death» и максимально депрессивный «Креститель». После всего этого «Ночь длинных баллад» воспринимается как весеннее пробуждение от пи**еца.
— Всегда хотел просить и тебя лично, и вообще плодовитых музыкантов: релиз за релизом, это круто или нет? Я имею в виду, что иногда включаю какую-нибудь группу, которая выпускает 5 альбомов за год, например «King Gizzard and the Lizard Wizard», и далеко не всегда у меня остаётся ощущение, что группы знают «зачем так много».
— Ну, музыка, которую мы делаем не требует много продакшена, поэтому это нормально. Мне ближе что-то постоянно делать, чем выпускать релизы редко. Просто у нас сейчас две группы, ну и в этом году мы мало выступали. Ну и по хронометражу наши альбомы не очень длинные. Мне не кажется, что это перепроизводство.
Я когда-то узнал, что Летов записал, вроде, пять альбомов за короткий срок — мне кажется, это круто, если альбомы норм. Тот же самый период «King Gizzard» с пятью альбомами был достаточно сенсационным. Делать много альбомов специально, конечно, тупо, но если получается, то почему бы и нет? Тай Сигалл говорил, что он делает такое музло, которое не требует много времени. Если долго за ним сидеть, то это будет уже ни панк и ни гараж.
— Окей, давай поговорим про твои последние альбомы. Ты сказал, что образ боксера на последнем альбоме «Крестителя» — это символ убитой маскулинности. До этого ты снимался в клипе «Животное» в дрэге. Какое твоё отношение к критике маскулинности, такой популярной сегодня?
— Мне кажется, это хорошая критика. Для меня всегда существовало два аспекта этого вопроса. Один культурный — мужчины наряжались женщинами ещё задолго до моего рождения и наделяли это разными смыслами. Это тянется с незапамятных времён, поэтому в этом нет ничего супершокирующего, ни суперсвежего. Второй аспект — это пространство повседневной жизни, и я понимаю, что не могу ходить в женской одежде по двору, потому что меня просто отмудохают.
— То есть шокирующий элемент всё-таки есть?
— Для граунд-пипл, ну или простых людей, возможно. В начале нулевых реальность была чуть более агрессивной, даже в узких штанах нельзя было ходить, что уж говорить про что-то более вызывающее? Я помню, по телевизору показывали передачу про трансвестита-качка, где с ним в парке Горького все фоткались, мол, поглядите — нормальный мужик. И я помню, как подумал тогда, что у нас можно быть только качком, если ты хочешь платье носить. Но благодаря интернету, мне кажется, всё стало получше. Но в принципе, у нас общество к таким вещам настроено с ужасным подозрением.
— Насколько я знаю, ты негативно относишься к гранжу и другому суровому року. В этом контексте — как ты воспринимаешь свою музыку? Я имею в виду, если мы возьмём «Sonic Death», то это довольно суровая музыка, но даже в блэк-альбоме ты поёшь без особого напора на маскулинность. Это осознанно получается?
— Конечно, в этом и весь прикол. Часто люди думают, что в группе поёт женщина. Голос у меня не супермужицкий. Не то чтобы я планировал это, просто спустя время, видя результаты, я понимаю, что это так и работает. Так получается, ну и мне нравятся женские коллективы, а весь этот «никельбэк-рок» нет. Мой знакомый недавно услышал группу «Fuzz» Тая Сигалла, и сказал мне, что ему показалось, что это какие-то девки из семидесятых. Но вообще, тяжело даже представить, что там в голове у этих россиян. Тяжело думать, как они размышляют — считают ли они, что ты поёшь, как женщина, или думают ли они, что ты «пи*ор». В первую очередь, это нравится мне. Такие контрапункты — попытки совмещать противоположные вещи как у «Sonic Death» — хороши для музла.
— В этом нет, случайно, влияния Тая Сигалла, который играет гараж, но при этом звучит как Марк Болан?
— Конечно есть. Я услышал Сигалла, кажется, году в 2010‑м, когда началась вся эта странная американская волна. Мне всё это было близко, потому что это была рок-музыка. До этого я слушал «White Stripes», а ещё раньше всякие мамкины диски, типа «Iron Maiden» или «Deep Purple». Я не слушал поп-музыку, никогда не понимал прикол Майкла Джексона. Но рокеры воспринимались своими чуваками и вся их мифология тоже. В случае Сигалла, мифология была каким-нибудь Боланом или Боуи. Сейчас я могу послушать условную M.I.A., и мне более-менее будет понятен прикол. Но тогда разделял сильно — просто для ориентира, иначе на этапе формирования был бы полный расфокус.
— Тем не менее, в новом альбоме «Sonic Death» стало больше шугейзовых ходов, от чего музыка и вокальное интонирование стали более релевантны друг-другу. Это осознанный отход от тактики — «играть тяжело, но звучать мягко»?
— Нет, мне кажется это её прямое воплощение. Ведь в шугейзе на гитаре ты в принципе можешь со всей силы играть, а получаться будет приятный психоделический эмбиент.
— Новый «Sonic Death» звучит весьма умеренно на фоне прошлого блэк-альбома. Скажи, связно ли это как-то с тем, что в этом году тебе исполнилось 35, а группе 10 лет? Есть ли под коркой этого альбома что-то, что говорит о твоём возрасте и возрасте группы?
— Нет, конечно. Музыкально этот альбом максимально приближен к нашему представлению о классическом звучании «Sonic Death». «Ночь длинных баллад» — это стопроцентный гаражный рок. Мне пох на возраст, я пересекаю пространственно-временной континуум в любых направлениях, ну то есть я не двигаюсь по прямой, где сначала панк, потом поп. У нас другие задачи: сначала найти себя, потом сформировать, потом потерять, потом опять сформировать, потом найти и так далее. В каком-то смысле мы будем здесь уже всегда, так что устраивайтесь поудобней.
— «Любовь нас разорвёт» с нового альбома «Sonic Death» недвусмысленно напоминает о «Joy Division». Но также заключительная песня «NY Song» немного напомнила мне о «NYC» «Interpol». Это осознанные ссылки? И если да, то какое место пост-панк занимает в твоём вкусе?
— Про «Любовь нас разорвёт» — конечно. А вот «Interpol» едва ли. Но мне в принципе лестны такие сравнения, так как «Interpol» я слушаю где-то года с 2004, и нахожу эту группу замечательной, особенно альбом со зверьми на обложке. А вот с пост-панком дело сложнее. Во-первых, сейчас будет немного искусственно раздутый интерес к этому жанру, вследствие перевода книги «Всё порви, начни сначала», Cаймона Рейнольдса.
Во-вторых, в наших широтах не особо уловили определённый африканский вайб пост-панка восьмидесятых, и поэтому играют очень своеобразную суперколд-депрессив версию этого жанра, что мне кажется однообразным. Ну и в‑третьих, для меня сам этот жанр превратился в зашквар и мейнстрим. К тому же культовые символы этого движа воспринимаются на уровне комфортных мемов среди самой широкой аудитории, а для среднего слушателя постпанк — это просто музычка, которая представляет собой очередной саундтрек к повседневности.
Кстати говоря, метал, например, мемы про себя давно переварил и апробировал.
Прошлое
— Давай переместимся в прошлое. Когда было лучшее время для настоящего андеграундного инди-рока: сейчас, или когда ты только начинал?
— Сейчас. Когда я начинал, это было точно не лучшее время. Властвовала мазафака, её поддерживал телек. Не было никакого андеграунда и эстетства по этому поводу. Был либо говно-рок, либо мазафака.
— У меня всегда вызывало лёгкое замешательство, что аудиторию «Padla Bear Outfit» называли хипстерами аналогично с аудиторией условной «Pomрeya». Тем не менее, это хипстеры явно разных вкусовых пород. Что думаешь по этому поводу?
— У «Падлы» были славянофилы, а у «Pompeya» западники, грубо говоря. У нас была аудитория логоцентричная, что ли, «ЖЖшная», которая потом ударилась в либералов. А у «Pompeya» те, кто потом ударились в эмиграцию.
— Какое твоё отношение к группам типа «Tesla Boy» и «Pompeya»? Не казались ли они эскапистами, когда вы только начинали?
— Эскапистом всегда казался себе я. «Tesla Boy» — весёлый парень. Меня, конечно, достаточно бесила эта движуха, потому что я просто был молодой и злой. Но я помню, что видел его пару раз, он произвёл приятное впечатление. Вообще, та хипстерская тусовка была по-человечески качественной и дружелюбной. Мои несколько «уличные» огрызания в сторону их лощёности — это нормально, но чего-то серьёзного против них я никогда не имел. Мы друг другу не мешали.
— Вас часто называют главной группой, оказавшей влияние на формирование «новой русской волны». Но тех, кого сегодня причисляют к «волне», оказываются зачастую артистами, грезящими о мейнстриме и каком-то успехе. Скажи, считаешь ли ты, что деятельность «Падлы» можно считать законодательной? И если да, то почему тогда для новых групп успех стал таким важным принципом, а артистов, которые педалировали бы свою андеграундность, так мало?
— Тут много измерений. Одно из них, безусловно, политическое. После 2014 года курс страны резко поменялся и пошёл в другую сторону. Раньше она не брезгала расширяться культурно, открывая двери не только олигархам. Казалось, что сейчас всё будет более-менее культурненько и международненько. Но после событий в Киеве, наш дядька испугался и жёстко стал закручивать гайки в обратную сторону. Соответственно, поменялась повестка и телевизора, и вообще всего. И, самое главное, стали навязываться иные ценности.
Когда Владимир Машков стал во главе МХАТа, он провёл собрание, где сказал, что театр должен быть успешным.
Ни для кого не секрет, что Машков жёсткий путинойд, и вот тогда же начался курс на всю эту результативность, успешность, на все эти цифры (всё это чисто путинский критерий). Для всех это стало нормой. Ушла суть, а остались вопросы, в духе «сколько ты зарабатываешь?», какой длинны у тебя кошелек и ещё что-нибудь. Краеугольным камнем стал твой успех, в самом вульгарном и базовом смысле: если это группа, она должна быть популярна, если это кино, то оно должно собрать полную кассу. И для культуры это смертельно. Во всяком случае, для культуры, которая нравится мне.
Касательно же «Падлы» и всей истории про законодательство моды, во-первых, мне не кажется, что все или большая часть групп, которые сейчас запели на русском, появились благодаря «Padla Bear Outfit». Окей, мы были первыми, но не значит, что были единственными.
— Но в музыке быть первым немаловажно, разве нет?
— Бл*, ну можно сейчас вообще жесть закрутить: можно сказать, что победила группа «NRKTK». Они тоже были параллельно с нами. То, как всё делали «NRKTK», стало основополагающим для многих, просто про это почему-то любят забывать. А «Падла» была игрушкой для достаточно небольшого количества людей, и в этом была фишка, потому что я никогда не хотел делать музыку для всех, так как просто не понимаю этих условных «всех».
Я не смог бы делать музыку для стадионов, потому что всю жизнь искал альтернативный способ существования тому, как делают все. Это не хорошо и не плохо, это просто так. И «Падла» была темой очень узкоспециальной, интеллигентской (Галич, Джеффри Льюис, то да сё). Ну окей, запели первыми на русском, окей, кто-то там из детишек что-нибудь услыхал.
Но детишки, в большинстве своём, живут в другой реальности, и на них действуют совершенно другие вещи. У них даже тогда был свой, другой, интернет. Если бы мне сейчас было 19 лет, то я бы себя по-другому вёл.
— Изменилась ли как-то твоя аудитория за эти 10 лет? Скажем так, кто начинал тебя слушать тогда и откуда приходят новые слушатели сегодня?
— Откуда приходят не уверен, но 10 лет назад это были читатели «Афиши», «ЖЖ». Как ни странно, мне они не очень нравились. Мы смеялись, что случись революция, это были бы люди с целлофановыми пакетами, и это будет революция целлофановых пакетов. Кухонные или интернет-интеллигенты, если угодно. Это прикольная аудитория, но над ней также прикольно посмеяться. А сейчас, те кто слушают «Sonic Death», мне нравятся больше. И в этом я вижу заслугу самой группы. Она смогла сформировать не то чтобы субкультуру, но…
— Смогла собрать определённых людей?
— Да, людей, которым нужно нечто больше, чем предлагает обычный энтертеймент. И это очень приятно. У них какие-то свои приколы. Когда мы вернулись из последнего тура, я понял, что их немного, но они очень клёвые.
— Я помню, что Колю из «Shortparis» взбесило, что ты сказал, что ты первый, кто заиграл инди-музыку в России. Ты говорил, опираясь на «Падлу? Ну и насколько серьёзно.
— Все подобные моему высказывания, во-первых, работают недолго, а во-вторых, они работают исключительно в рекламных целях. Типа, «самые главные инди-гитарные герои». То, что на Колю это сработало — ну, это смешно. У меня есть товар, и я как-то его похвалил, чтобы продвинуть, вот и всё. Первый — не первый, это всё очень подвижно. Кто-нибудь может написать книгу, где вся история начинается с группы «Ногу Свело», например. У всех куча «правд», поэтому меня не задевает, когда кто-нибудь говорит, что играет в «главной группе страны». Что ж, в его вселенной это, возможно, так. Это важно для подростков и родителей, но для тех, кто давно в этой теме — неважно.
— Как ты относишься к «Shortparis»? В частности, в контексте того, что там играет ударник «Падлы», Данила Холодков. Плюс, там не только он, но и Саша Гальянов, который считает тебя своим наставником.
— Как сказать, хм… «Shortparis» — экспортная группа. Прекрасно, что они есть. Возможно, если они так говорят, то они продолжают развивать какие-то месторождения, куда сходила «Падла». Но «Падла» заходила в дебри, чтобы оставить засечку на дереве, типа — вот сюда можно зайти. Но затем «Падла» уходила оттуда. А кто-то заходит туда серьёзно, развивая некую жилу чего-то экспериментального, странно-русского контента на грани арта, музла и политико-хореографического хрен знает чего. В общем, всего этого странного движа с лысой башкой. Но б*ядь, меня интересуют субкультуры, а «Shortparis» не про субкультуры, это продукт для вечеринок, выставок и всяких светских мероприятий. Но это не будут слушать ребята, которые на пиво собирают 30 рублей. А мне интереснее ребята, которые собирают 30 рублей на пиво.
О медиа
— Как по-твоему: сейчас или 10–12 лет назад музыкальные медиа больше способствовали появлению новых неформатных имен? Вспоминаются сантименты вокруг того, что, мол, раньше была «Афиша-волна», а потом всё накрылось. Стало ли хуже на самом деле?
— Для меня «Афиша» — это журнал, который продавался в метро, и на страницах которого ты мог обнаружить себя и своих корешей. И было прикольно понимать, что в этом большом мире, где есть Филипп Киркоров и прочее, есть ячейка, где есть что-то своё. До этого, когда были другие журналы, типа «NME» и раннего «Rolling Stone», они воспринимались примерно также. Из-за того, что был запрос на копание, серьёзное погружение, на поиск чего-то, на объяснение, на какие-то острые вопросы, словом — на околоинтеллектуальную продукцию, из-за этого был запрос и на сложные имена, неоднозначные статьи.
Например, из «Афиши» я узнал про Яндека. Кто вообще знает, кто такой Яндек? Это же пи**ец. Я не считаю, что я был какой-то задрот, ищущий что-то странное. Я был достаточно мейнстримный чувак, который искал на ту пору актуальные вещи. И вот среди тогдашних актуальных вещей ты мог найти Яндека, типа круто, вау.
Сейчас актуальные вещи немного другие. Сейчас увлечение аутсайдерами — это увлечение аутсайдерами буквально. Тогда мне казалось, что увлечение ими —это самая передовая тема в поп-культуре. Создавалось впечатление, что какой-то чел в заляпанной майке важнее какой-нибудь поп-певицы с суперпродакшеном.
— Ну, тогда СМИ ещё несли отголосок своей, если не критической, то культуртрегерской функции. Ты видишь изменения как регресс?
— Да. За 10 лет СМИ очень деградировали. И тут дело не в стариковском нытье, просто сейчас СМИ не нужны, потому что сейчас, благо, есть платформы, которые позволяют артисту или политику выражаться самостоятельно. То есть СМИ, это прикольно, но есть риск, что ты попадёшь в зависимость от них — главред то, главред сё. Ты уже находясь вне редакции всё равно попадаешь под влияние внутриредакторских процессов, если данное СМИ для тебя сильно важно, и это плохо. Мне нравятся телеграм-каналы, где выпускают околокультурологические статьи про музло, например, «Field of Pikes». Я смутно догадываюсь кто это, но чувак охрененный, очень круто пишет. Один из его постов представляет собой список ещё нескольких каналов на подобную тематику. Зайдя на «Field of Pikes», ты найдёшь всё остальное тоже. Короче, очень крутая тема.
— Помню, что ты в интервью на «Sadwave» обвинил медиа в недостаточном снобизме. Считаешь ли ты, что нынешние СМИ должны включать этот снобизм?
— Это не прям снобизм. Сейчас типа всё музло — норм. И все козыряют составными, общими местами — эмо, инди-поп, дрим-поп и так далее. Что это объясняет для читателя? Раньше, мне кажется, смелее говорили — говно/неговно. Короче, ху**осить — круто. Это порождает полемику. И «Field of Pikes», кстати, прекрасен ещё тем, что разбирает всякие движухи очень критически. Это полезно. Без этого никак.
— Но с другой стороны, авторские каналы ни на что не влияют, если это, конечно, проблема. Это очень нишевые истории, которые не сравнятся с традиционными или хотя бы полноценными СМИ. Как считаешь, время глобальных медиа позади?
— Да, это так. Мы пережили пик глобальности. Дальше всё будет дробиться и делиться ещё больше. Это не плохо, а просто факт. Ясно, что канал «Field of Pikes» не изменит мир и не избавит Россию от дядьки. Но это и не нужно. То, что он может объяснить мне или моей парочке друзей — этого достаточно, потому что там такое чтиво про группу «The Fall», «Мумий Тролль», «The Stone Roses» или ещё что-нибудь, которое не будут читать все. Просто потому что условным всем надо посмотреть на ночь ржаку и на утро пойти работать в «Фикспрайс». Но внутренние вещи он хорошо объясняет тем, кому они интересны. Одно время не было никакой журналистики, году в 2018‑м, когда этот сраный «Field of Pikes» не нашёл нас, вот тогда было тяжеловато. Я думал: «Блин! А где и что читать вообще?». Тогда я даже начал читать комментарии под рэп-альбомами, потому что там иногда попадались интересные комментарии, какие-то разборы.
Про мейнстрим
— В последнем альбоме «Крестителя» ты осознанно использовал автотюн, иначе говоря, использовал инструмент характерный мейнстриму, но для своих целей. У меня такой вопрос: насколько тебе претит мейнстрим? То есть, что бы тебе, так скажем, было бы не западло использовать из его инструментов, а что западло?
— Блин, мне не кажется, что автотюн = мейнстрим. Он вызывает, конечно, такие ассоциации, но точно также Энтони Фантано говорил про звуки барабана или баса, что они сами по себе не могут быть расистскими или сексистскими или ещё какими-нибудь. Вот эффект ревера — он мейнстримный или нет?
— В зависимости от контекста, мне кажется. У автотюна не так много коннотаций. Ревер можно крутить по-разному. Например, можно делать «эканья» в стиле рокабилли, а можно делать какие-то просто подходящие музыке косметические уходы, но без акцента. А автотюн всё-таки больше лакированный и тянет на себя одеяло всегда. Вижу, что ты, кажется, не согласен?
— Ну, не слишком ли мы много навешиваем ярлыков? Несвободная риторика, получается. Это как думать, что если название группы пишется этим блэкметаличеким шрифтом, то группа по умолчанию играет рок. Но современность показывает, что это не так.
Ну, опять же, я не мыслю в духе «это из мейнстрима, но посмотрим, что с этим можно сделать». И вообще, это прикольно — петь с автотюном. Мозг потом сложно вернуть на место, всё разбивается на эти автотюновские кристалики. Плюс я мало слушал музыки, где он использовался, поэтому у меня нет таких ассоциаций.
— Окей, если безотносительно музыки, что для тебя порог? На «Урганта» бы не пошел?
— Сейчас бы не пошёл. Это было прикольно году в 2016‑м. Это не плохо, в этом нет чего-то отстойного. Нормально выступать в вечернем шоу, тот же Тай Сигалл, да и все нормальные артисты, выступают на американском ТВ в late-show. Но, смотри, Ургант стал настолько общим местом, что уже не совсем прикольно. Я, конечно, могу сравнить «Урганта» с журналами «Афиши» в метро. Но смотри, мэн, прикол в том, что современное российское ТВ — это не пресловутое метро. Это днище и помойка.
— Да, но «Урганта» как раз воспринимают как такой оазис среди пустыни. Что думаешь?
— Нет! Нет, чел, «Ургант» — это не оазис, понимаешь?! Оазисом было шоу Троицкого, где они на диванах разваливались. Оазисом был сто лет назад «Куклы» или «Школа Злословия». Но сейчас это беззубая х*йня. Нет, ребята, это не оазис, а пластмассовый мираж самого оазиса.
Оазисы выглядят по-другому: там есть вода, тень, прохлада и можно набраться сил.
И слава богу, что у меня практически не осталось родственников, которые бы заценили эту х*йню и сказали бы, ну всё, ты на телеке, значит то, чем ты занимаешься — норм. Вот когда поменяется власть, поменяется телек, тогда и пойдём в телек.
— Интересное замечание. Для многих ведь шоу Урганта легитимирует как раз то, что оно срабатывает в качестве такого социального лифта, как бы делает тебя человеком в своей семье. У многих на этот счёт есть сантименты. Там с «Буераком» выступил известный барабанщик из нашего города, что сразу прибавило румянца к щекам местных. И я могу это понять. Если не Ургант, то куда бы сходили?
— Вот мы ходили на радио — там все приятные люди, но, чувак, это всё равно система. В неё нельзя. Но я не против, например, Малахова. Это своего рода нормальный оазис пиз*еца и трэша. Такая русская версия фильма «Розовый Фламинго». Иногда посмотреть на это одним глазком забавно. Ха-ха, но и только. Телек не правит нами и не учит нас жить уже давно.
— Ты сказал в интервью афише: «Маленькие города на это смотрят, мечтают в это всё попасть, выбиться в люди, заключить какой нибудь контракт вонючий». Но так ли это? Я имею в виду, разве та же якутская панк-сцена не развивается спокойно по своим правилам?
— Слушай, хороший вопрос чел. Якутская сцена — особое место. Это уже буквально оазис. Я очень надеюсь, что там всё будет процветать. Я в принципе за то, чтобы в каждом городе было такое комьюнити людей, которые бы не уезжали. Да и группам было бы проще турить. Я совершенно против федерализма. Если взять Владивосток — то ты летишь восемь часов на самолете, выходишь из самолета — а там все ещё Россия… это пи**ец! И вот в таких местах как раз и надо делать очень сильный упор на свою специфику.
Про Россию
— Ты говорил, что работаешь с таким аморфным понятием как россияне. Это характерно для всех твоих групп или какой-то одной?
— Я бы сказал, что это характерно для нескольких песен только «Sonic Death». На самом деле, это достаточно сомнительная тематика.
— Смотри, я могу вспомнить на твоём счету песни: «Сладкий ватник», «Экстремизм» и «Нашествие». Плюс альбом «Русская готика» тоже о России, начиная с обложки, напоминающей логотип НБП (прим. — запрещённая в РФ организация). Безотносительно своей музыки, как ты относишься к месту НБП в нашей истории?
— Я особо не вдавался в повестку партии, но со своей стороны мне кажется, что партия была чем-то живым, в политической жизни нашей страны уж точно. Я помню, как их боялись, мол, нацболы сейчас что-нибудь подожгут. Это было свежо и интересно, весело и страшно, ну и по-хорошему революционно-молодёжно. При этом они не были фашистами-мракобесами, а были задорными и леваватенькими. Почти 1968 год, только в России девяностых.
— А в партию вступил бы?
— Нет, не вступил бы. Просто я уже другого поколения. Тогда туда уже было не прикольно идти, там уже всякие взрослые люди только остались. Но само явление мне нравится. И Лимонов мне нравится. Он был похож на настоящего интеллектуала, очень аристократичный человек. Таких мало.
— Недавно ты сказал, что «Креститель» — это группа-утопия с идеей того, что было бы, если бы не случился 2014 год. Если в «Sonic Death» «россиянин не танцует и не улыбается», то каким тебе видится Россиянин по версии «Крестителя»?
— Хм, прикольно, надо подумать. Плачущий Россиянин.
— От хорошей жизни или плохой?
— Ни от какой. Чтобы плакал от осознания каких-то вещей. Сначала поплакал, а потом занялся собой. Как реакция на «е*ать, вот оно как всё на самом деле».
— В одном интервью по поводу «Русской Готики» ты сказал: «Как грустен какой-нибудь оппозиционер, который никак не может собрать множество сторонников, объединить всю оппозицию и выдвинуться на улицу, так грустен и один президент, который сидит за стенами, и общая человеческая экзистенциальная хрень у них одна. И это часто не видно, когда ты внутри этих движений и занят выяснениями типа: „Эти враги, те враги“…». Так вот, я недавно наткнулся на интервью Суркова, который долгое время топил за ДНР, а после отставки дал интервью, где занимается открытым троллингом. Это я к чему: как ты считаешь, люди у власти — они «дураки», как утверждает либеральный дискурс, или они люди умные, так сказать, с конкретной программой?
— Я считаю, что часть людей у власти это какая-то неадекватная архаика, желающая вернуть CCCР, а часть люди из девяностых, которые могли создать политическую партию как арт-проект.
Но я не беру сейчас в расчёт всякие говорящие головы, да и вообще надеюсь, что люди понимают, что в нашей стране у руля кукла, но есть и те, кто дергает за ниточки. Так вот это были люди такого «курёхинского» склада ума. Они угорали поначалу. Как у Пелевина: «Нам нужно, чтобы за нашими деньгами что-нибудь было, что у нас есть? Ну чтоб как в 45‑м!». И они этот затянувшийся прикол воплощали в политике.
Но спустя время все уже забыли, что это прикол, нефть подешевела, 20 лет у руля одна и та же кукла, и чтобы сохранять иллюзии тех, кто мечтает вернуть СССР, начинается настоящий террор. Теперь уже не до шуток на тему политики, нас и наших знакомых избивают и сажают. Военная техника на улицах и кровавые бинты — эта картинка начала девяностых мне хорошо запомнилась, сейчас она возвращается.
— Твоя утопическая Россия — какая она?
— Союз независимых регионов. Лоскутное одеяло, как штаты, только с более х**вым климатом. И вот оно делится-делится и делится, начиная с уральских гор, а потом ещё и ещё. Но это не идея сепаратизма. То есть я не говорю о том, что регионы должны отделяться друг от друга и примыкать к тем странам, рядом с которыми они находятся. Идея в том, чтобы все существовали самостоятельно.
Мне бы хотелось, чтобы было интересно ездить по городам и слушать не о том, что у нас тут «Сникерс» стоит 85 рублей, а о том, какой тут прикольный ландшафт. Очень хочется до этого дожить. Но отчасти так уже и происходит.
Читайте также интервью с художницей Любовью Туиновой «Строю ли я своё творчество или моё творчество строит меня?».
