История общественной жизни Советского Союза крайне эклектична, в ней тесно переплелись Большой Театр и Большой террор. Мы помним о достижениях индустриализации, но забываем о том, какую цену за них пришлось заплатить. Система политических репрессий, выстроенная в советском государстве, подавляла любые попытки выразить недовольство режимом. Репрессии принимали разный облик, будь то высылка в ГУЛАГ или расстрел, но на протяжении всего советского периода они затронули столько судеб, что об этом невозможно ни забыть, ни молчать. В России, как и на территории других бывших советских республик установлены специальные Дни памяти жертв политических репрессий.
Ян Збигневич Рачинский, глава международного «Мемориала» (организация признана в России иностранным агентом), рассказывает о появлении традиции «Дня памяти жертв политических репрессий» и его судьбе в России.

— Ян Збигневич, в контексте разговора о политических репрессиях, мне кажется разумным попытаться представить масштаб, который принял этот процесс в Советском Союзе. Мы знаем о разгроме руководства РККА и чистках в рядах НКВД в 1937–1938 годах, но кто ещё был подвержен политическим репрессиям?
— Это зависит от определений. Я бы начал с того, что исключил бы из перечня чистку НКВД, потому что это не было столь уж заметным явлением ни в абсолютных цифрах, ни в процентном отношении. Какое-то количество пострадало, но подавляющее большинство виновных в преступлениях остались безнаказанными. Я бы не ставил их в этот ряд.
Дальше вопрос, что считать репрессиями. Если говорить про то, что сформулировано в законе о реабилитации, то это порядка миллиона ста тысяч расстрелянных, более четырёх миллионов отбывали срок в лагерях, порядка шести с половиной миллионов раскулачены и депортированы. Это самые большие категории, которые явным образом определены в законе. Ими отнюдь не исчерпывается перечень. Часто всё сводится к формулировкам хрущёвского доклада о реабилитации, из-за которого появился миф, будто репрессии были в первую очередь направлены против партии. Это неправда, поскольку коммунисты составляли весьма незначительную часть от числа репрессированных от любой категории. Аналогичная ситуация и с военными, так как в значительной мере репрессии затронули высшие кадры.
Это можно объяснить по-разному. Скорее всего, это связано с паранойей Сталина, которому всюду мерещились заговоры. Вряд ли можно считать вполне нормальным человека, который подписывает расстрельный список, в котором более дюжины командующих военными округами. Если бы подобный заговор существовал в реальности, то ему подписывать бы уже ничего не пришлось. Уже карты легли бы другим образом.
Но если говорить про репрессии в целом, то есть многочисленные категории, которые в списки не попадают, например, лишенцы. Лишенцы — это люди, лишённые избирательных прав в соответствии с первой конституцией. Но ограничения не заканчивались на избирательных правах, ни сами лишенцы, ни члены их семей не могли поступить в вуз или найти достойную работу.
Огромную категорию составляют осуждённые по закону о «трёх колосках» (постановление СНК СССР от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной собственности»). Часть людей, осуждённых по этой статье, действительно, совершили некие хищения. Однако, в любом случае, это было осуждение по политическому мотиву, поскольку хищение социалистической собственности каралось строже, чем хищение частной, что уже является искажением норм права. К тому же, большая часть репрессированных ничего не похищала. Под статью можно было попасть, даже если человек собирал зерно, оставшееся на поле уже после уборки урожая.
При этом нужно понимать, что прежде сама власть совершила хищение имущества у так называемых кулаков. Следовательно, вопрос кто и кому, на самом деле, должен весьма спорный.
— Репрессии продолжились и после смерти Сталина. В 1974 году среди заключённых некоторых лагерей сложилась традиция «дня памяти». Расскажите, как появилась эта идея и как на неё отреагировали общество и государство?
— Репрессии, действительно, не кончились со смертью Сталина. Они просто приобрели другой характер. Массовых расстрелов после кончины вождя практически не случалось. Но репрессии стали более направленными. Прежде репрессии носили характер тотального устрашения. Пострадать мог любой и даже весьма лояльный режиму человек. Во многом из-за этого осознание самого явления политических репрессий затруднено, так как многие его воспринимали скорее, как стихийное бедствие, нежели чем сознательную политику властей.
После Сталина репрессии использовались для борьбы с инакомыслием. Они были направлены против людей, не желавших жить по предписанным властью правилам. Постепенно такие люди стали собираться в кружки и группы единомышленников. К 1974 году эта тенденция относительно распространилась и, фактически, сразу в нескольких местах возникла идея проведения «дня политического заключённого». Подробнее всего её описал Кронид Любарский.
Мне кажется, что сама идея могла быть пародийна, поскольку в Союзе существовало крайне много профессиональных праздников, и либо в унисон, либо, напротив, вразрез этому уникальному для мировой практики явлению и появился «день политического заключённого». Сначала это обсуждалось в Мордовии, впоследствии распространилось по арестантским каналам связи и на другие регионы, и, как пишет Любарский, последней эстафету приняла Владимирская тюрьма, куда перевели самого Кронида Аркадьевича.

Сложно сказать, было ли это хоть сколько-нибудь заметно для широкой общественности, поскольку каналы связи были слишком тесны. Однако же «день политического заключённого» стал объединяющим фактором для всех инакомыслящих людей, в этом, бесспорно, его великая ценность.
— Можно ли рассматривать реабилитационную политику Хрущёва как отступление от системы политических репрессий, или же это была лишь часть кампании, направленной против наследия Сталина?
— Антагонизм Сталину хоть и прослеживался в реабилитационной политике Хрущёва, но явно не был определяющим фактором. Никита Сергеевич хотел раскрыть правду о режиме, однако на тот момент он ещё не был к этому готов, из-за чего кампания проводилась крайне непоследовательно.
В значительной степени режим себя изжил, что и было видно. Симптоматично, что, когда рушится любой репрессивный режим, на его защиту никто не встаёт. В первую очередь безмолвствуют структуры, на которые режим опирался. Как после 1917 года бесследно исчез «Союз Русского Народа», так и после смерти Сталина в партии не нашлось его защитников, поскольку многие на себе испытали всю жестокость режима.
Масштабы реабилитации были весьма значительными, но они были ограничены идеологически. Примыкание к оппозиции и насильственное сопротивление режиму автоматически отнимало право на реабилитацию, к сожалению, подобная картина наблюдается и до сих пор. Например, участники антибольшевистских выступлений в Кронштадте и Тамбове были реабилитированы отдельными указами, поскольку под закон о реабилитации они не попадают. Поэтому полагаю, что мотивы Хрущёва были скорее человеческими, чем сугубо политическими, насколько я могу судить.
— В таком случае какие принципиальные отличия существуют между реабилитацией времён Хрущёва и кампанией Горбачёва в 1989 году?
— Я бы поставил в этот ряд и закон о реабилитации от 1991 года, так как он впервые реабилитировал народы и раскулаченных. Несмотря на частично замечательные формулировки, в законе Горбачёва этого не предполагалось. Даже учитывая, что за шесть лет перестройки был пройден колоссальный путь к признанию жертв политических репрессий, всё равно в то время допустить реабилитацию раскулаченных было невозможно.
Ключевым и принципиальным отличием закона Горбачёва от хрущёвской кампании является реабилитация оппозиции. Идеологические «шоры» были сняты, и на первое место вышла идея о незаконности внесудебных решений. Хрущёв всё же не использовал подобные формулировки. Впервые во главу угла при обсуждении вопросов реабилитации было поставлено первенство закона и права, а не партийных или иных интересов.

— В 2007 году «Мемориал» (признан в России иностранным агентом) запустил акцию «Возвращение имён». А какие были кампании в 1990‑е годы?
— Был традиционный митинг у Соловецкого камня. Первая акция была ещё в 1989 году, когда митингующие встали в цепь памяти вокруг здания КГБ на Лубянке. Сегодня подобное выступление трудно представить. Впоследствии проходили традиционные митинги. Однако переименование «дня политического заключённого» в «день памяти жертв политических репрессий» сместило акценты и породило противоречия. В газете «Мемориала» (признан в России иностранным агентом) до сих пор обозначается, что это не только день памяти, но и день борьбы. В Москве и других регионах возникли споры, стоит ли продолжать бороться за демократизацию и политические права или же надо просто ратовать за социальные льготы для бывших узников и на этом остановиться.
С началом Чеченской войны в 1994 году стали проводиться два митинга в «день памяти». Первый, дневной был полностью посвящён памяти жертв репрессий, на втором же собирались те, кто считали необходимым говорить о правах человека и об освобождения нынешних политических заключённых, которые уже появились в России. С течением времени становилось всё труднее проводить митинг в поддержку политических заключённых, а дневной же всё более формализировался и постепенно терял свою суть. Тогда и появилось мысль, что нужны изменения, чтобы напомнить людям: «История — это история отдельных людей».
Вот тогда Елена Жемкова, исполнительный директор «Мемориала» (признан в России иностранным агентом), и предложила идею «Восстановления имён». Сначала не все в полной мере оценили инициативу. Однако это то, что было нужно обществу по двум причинам. Во-первых, поскольку показывает, что жертвами террора в большинстве своём стали не военачальники и высшие чины, а гардеробщики, сторожи, люди всех слоёв и профессий. Во-вторых, акция стала наглядной иллюстрацией того, что народ сильнее власти, Советы стремились вычеркнуть репрессированных людей из истории, а мы воскрешаем память о них. На мой взгляд, это пример консолидации людей, которые не приемлют насилие в качестве инструмента управления.
— Если я не ошибаюсь, то, стартовав в верном направлении, Российская Федерация в какой-то момент попыталась сместить акцент с актуальной правозащиты и борьбы за права человека, подразумевавшейся в концепции «Дня памяти жертв политических репрессий», исключительно на память о жертвах?
— Наверное, благие намерения у руководителей так называемой новой России были. Но, к сожалению, марксистко-ленинская философия наложила серьёзный отпечаток, и для новых руководителей экономика решала всё. Большевики полагали, что необходимо всё национализировать и всем будет счастье, тогда как новое руководство считало, что стоит только провести полную приватизацию, как демократия появится сама собой. Это крайне примитивное представление и сыграло злую шутку.
Вместо того чтобы пытаться находить какие-то точки согласия в обществе, практически, реформы были проведены силовым путём без всяких попыток объяснить обществу, что это, а главное — зачем, а также без создания условий для формирования гражданского общества. Хоть я и не экономист, но мне кажется, что рыночная экономика — это не только свобода торговли, рыночная экономика — это ещё и независимый суд. Непременно, без независимого суда никакой рыночной экономики быть не может. Шаги, который были сделаны в этом направлении Борисом Золотухиным и командой, которую он собрал, к сожалению, не были доведены до конца, так как остались без необходимого внимания первых лиц.
Довольно быстро стремление к новому социальному эксперименту привело к конфликту. Конечно, Хасбулатов и его окружение не были ангелами, многие из них были честолюбивы. Но Горбачёв свои реформы проводил, имея съезд народных депутатов с агрессивно-послушным большинством. Он разговаривал с депутатами и перетягивал на свою сторону, как раз таки это и есть главное искусство политика — переговоры. Ельцин же после инаугурации в парламенте появился считаное количество раз, никаких разговоров с парламентом не было и не предполагалось, так что конфликт был неизбежен, как и то, что политический курс изменился. Поэтому случившаяся на следующий год война не была чем-то неожиданным. Впоследствии были точки бифуркации, когда ещё возможны были перемены, но, к сожалению, мы имеем такое общество, какое имеем, мы гораздо больше любим искать врагов, чем друзей.

— Каким Вы видите «День памяти жертв политических репрессий» прямо сейчас? Что должно делать государство и общество, чтобы память продолжала жить?
— Давно известно, что должно делать государство, особенно по части открытия архивов и увековечения памяти. Стена скорби на Сахарова играет сейчас, к сожалению, схожую роль с постановлением о преодолении культа личности, где было сказано, что всё оценили и дальше не надо пробовать. Так же и здесь: памятник поставлен, а историческая дискуссия ограничивается искусственно, то есть уже нельзя сравнивать Сталина с Гитлером и другие бессмысленные ограничения, поскольку сравнивать всё равно будут. Лучше бы это делали мы сами, чем кто-то за нас. К сожалению, памятник поставили не для того, чтобы к этой теме обращаться, а чтобы эту тему закрыть.
Есть немногие регионы, где губернаторы участвуют в «Дне памяти». В остальных случаях это чиновники третьего порядка — это тоже показывает отношение к этому дню. Боюсь, чтобы отношение изменилось, у нас должно измениться слишком многое. В самом начале своего правления Путин сказал, что своей историей надо гордиться. А 30 октября напоминает о той истории, которой гордиться не получится никак, которую надо сначала проговорить и осознать, поэтому я не жду от государства каких-то серьёзных подвижек. А общество просыпается, к нам в «Мемориал» (признан в России иностранным агентом) приходят уже правнуки репрессированных.
Пусть и бытует мнение, что надо думать о сегодняшнем дне, а не лезть в прошлое, до тех пор, пока мы не разобрались, почему прошлое стало возможным, и какое оно было; до тех пор строить будущее — довольно безнадёжная задача. На общество я смотрю с некоторым оптимизмом, поскольку есть запрос и, собственно, проект «Последний адрес», с которым мы тесно сотрудничаем, и «Возвращение имён» находят отклик и живут уже независимо от нас. Это и есть некоторый повод для оптимизма.
Читайте также «Депутат Моссовета против ГКЧП и Ельцина».