Во время празднования Масленицы VATNIKSTAN публикует статью из № 7 журнала «Огонёк» 1913 года о том, как праздновалась Масленица в разных местах России накануне Первой мировой войны. Материал, опубликованный в «Огоньке», был собран корреспондентами издания. Рисунки для раздела о Санкт-Петербурге писал с натуры художник А. В. Мартынов.
В Петербурге
Нет в северной столице былого размаха и своеобразных обычаев старой русской масленицы. Прежние балаганы у Адмиралтейства и позже на Царицыном лугу давали живую и яркую картину русского карнавала, а ведущие к ним улицы заполнялись всевозможными выездами — от придворных карет, в которых возили институток — посмотреть сквозь окна на народное гулянье, — до традиционных веек (вейка — кучер эстонского или финского происхождения, работающий только на Масленицу. — Ред.). Всё это уже почти забыто. Скудны и серы нынешние «балаганы» на Семёновском плацу, стеснённом постройками, а о выездах и говорить нечего.
Блины — и те вышли из пределов сырной недели и поедаются по ресторанам всю зиму…
Нет почти и специальных масленичных развлечений для чистой публики.
Несколько оживлённее обычные зимние маскарады в «Приказчичьем» (название клуба. — Ред.). Здесь кавалеры — молодой чиновник, студент, приказчик, конторщик, а маски — женская молодёжь, ищущая развлечений после службы в магазинах и модных мастерских, да «ночные бабочки». Интрига неизменно начинается словами: «Я тебя знаю» и кончается «пригласи ужинать».
В буфете постепенно маски снимаются и пропадает последняя тень карнавала.
Танцы носят непринуждённый характер. Оркестр играет вальс, но это не мешает к концу вечера «бонвивану» танцевать «кек-уок». Входят сюда чинно, заботливо ухаживая за дамою, а при выходе истерзанный кавалер с ужасом ищет «на извозчика» для прелестной спутницы.
Бедных масленичных «веек», наезжих подгородных финнов и русских крестьян, возящих на любое расстояние за традиционные «рицать копеек», не пропускают на лучшие улицы. Зато к их услугам окраины. То-то здесь работа городовым! Фабричный и мастеровой люд здесь — хозяин. Море по колено пьяненьким. О «нарушении тишины и порядка» забота почти отложена — не было бы раздавленных и увечных!..
В Москве
В Первопрестольной старое дворянство, именитое купечество и коренной простой русский люд блюдут старые обычаи. Пёструю смесь представляет московская праздничная улица: новейшая западная культура — автомобили, модные упряжки, парижские туалеты — и тут же великолепные старые выезды замоскворецких тузов с коврами, с румяными, дородными купчихами и пышащими молодостью купеческими дочками. Москва катается, не в пример Петербургу, «во всю» на масленой, и тысячные рысаки богатеев равняются с мохнатой лошадёнкою владельца хибарки на «Антроповых ямах» в сплошной веренице по тесной улице.
«Балаганы» сохранились на Девичьем поле во всей своей самобытности. Стон стоит в воздухе от гудков, свистков, пищиков, музыки и выкриков.
С круглых трибун (наподобие лобного места) юмористы-импровизаторы потешают невзыскательную публику злободневными куплетами, подчас меткими и остроумными. Всюду с лотков и под навесами идёт бойкая торговля лакомствами и мелким товаром.
До сих пор случается, что на Москва-реке воскресает знаменитый кулачный бой. На былом поприще, — под стенами Кремля, — надзор слишком зорок, и кулачники пробовали обосноваться у Дорогомиловского моста; но и здесь эти побоища разгоняются при самом начале.
В провинции
Желая по возможности широко изобразить русскую масленицу по всей необъятной нашей родине, мы поручили корреспондентам «Огонька» на местах собрать сведения о типичных для разных уголков провинции масленичных развлечениях. Наиболее характерными и наименее известными читателю в этом году оказались картинки быта великороссов вдоль по средней полосе Империи. По наброскам и описаниям корреспондентов, художники «Огонька» изобразили сцены масленицы в Новгородской, Нижегородской и Иркутской губерниях.
Из Иркутской губернии нами была получена корреспонденция, описывающая прошлогодний случай, которую целиком и воспроизводим.
«Алямур»
(«Алямур» — сибирский розыгрыш лотереи. На всю сумму розыгрыша участниками раскупаются у хозяина вещей фишки, на которые, как на деньги, играют в карты. Выигравший стоимость какой-либо вещи по желанию берёт её себе. Погашенные при этом фишки уничтожаются, а игра продолжается, пока не кончится розыгрыш всех вещей. Хозяин обязан выставить угощение и сам не имеет права играть. — Ред.)
Перед масленой зашёл к дьячку села У. писарь и сообщил новость. В почтовое отделение Т. за 100 вёрст, переведён новый почтовый чиновник. Холост, трезв и не без достатка. Дьяк зашептался с дьячихой.
— Ты «чо», сдурел, «чо» ли? — громко возразила дьячиха. — Не за сто же вёрст самим на показ дочку везти?
Хорошенькая их дочка покраснела и выскочила из «зала», а писарь, ухмыльнувшись ей вслед, пришёл на выручку родителям.
— «Алямуром» заманить надо — вот чем! Такой алямурщик, что чуть прослышит — за пятьсот вёрст прискачет!
Чего лучше! И жениха заманить, и деньгу зашибить! Тотчас захлопотали старики.
— Дочкин детский салон — 18 рублей. Канарейка в клетке — 10 рублей. Старый подрясник — 7 рублей. Сын-студент о святках оставил гитару и балалайку — с барышом купит из выручки новые! — и их сюда же. Медные самовары давно не в моде — тащи старый самовар! Подарок благочинного — кувшин с чарочками — вот и довольно!
Списали всё на «алямурный лист» с точною расценкою. Нарезали из бумаги фишек на всю сумму вещей. Припасли пять игр картишек.
А пришла «масленка» — дьячиха наготовила «алямурный стол»: «омуля», да не простого, а лучшего — «селенгу». Сжарила «верещагу» — яичницу с рыбой. Настрогала мёрзлой осетрины-«строганины». Пельменей наморозила сотни три. Спекла пышную «масленку» — хворост, который, вместо блинов, служит сибирским масленичным блюдом: привили его здесь ссыльные поляки-повстанцы. Наставила всякой солёной, копчёной и маринованной «закуски» и сдобной «прикуски» — «шаньги» — булочки со сметанной принекою — и «сибирский разговор» — кедровые орехи — в первую голову. Припасла и «серки» — лиственничной смолы — для излюбленной сибирской жвачки.
А дьячок «сгонял» в казёнку, в ренсковый погреб (так называли магазины, торгующие спиртными напитками. — Ред.) и в пивную. Осталось оповестить о дне «алямура».
На «алямур» вхож всякий — были бы денежки. Пришло народу немало. Развесёлый фельдшер, конечно, приволокся за женою учителя, — а тому и горя мало: было бы выпить! Пождать пришлось приезжих — и то недолго: нагрянули с бубенцами на взмыленной тройке и писарь с желанным гостем. Чиновник обстоятельный, тужурка с иголки, только словно бы тесновата… Заневестившаяся барышня, всего с весны взятая из «епархиалки» (духовное учебное заведение для девушек. — Ред.), вся сомлела, увидев нового знакомого.
Живо приступили к «алямуру». Гости купили у хозяина за наличные — кому сколько — фишек и уселись за «польский банчок» (карточное игра. — Ред.). Не прометали и двух «кругов», как молчаливый владелец монополии уже потянулся за списком вещей, долго рассматривал его и, ткнув пальцем, заявил: «канарейка!». Он уже обобрал у партнёров фишек на красненькую и спешил выкупить лучшую из лотереи вещь. «Заигранные» фишки уничтожили и продолжали своеобразный розыгрыш.
Учитель усердно выпивал, писарь разделывал на «трёхрядке» барыню (играл на трёхрядной гармони пляску «Барыня». — Ред.), фельдшер делал «выходки» вприсядку, нашёптывая что-то улыбавшейся, несмотря на постоянный прикуп фишек, учительнице, а дьячок с дьячихой с головой ушли — один в расчёты при продаже фишек, а другая, сидя напротив него, в заботы — как бы выиграть «на себя» хоть что-нибудь из лотереи. Приезжий чиновник не отходил от барышни. Если бы старики были повнимательнее, они бы подивились, как подозрительно скоро освоилась дочка с гостем, — но они только радовались: «клюёт рыбка!».
Дальше — больше. Давно уже разыграли весь «алямур» и перешли на наличные. Сперва «двадцать одно», потом «макашка». Набились «на огонёк» настоящие игроки, нарочно выжидавшие, пока затянет азарт «алямурщиков». Зашуршали бумажки, зазвенело золото, — пошли в пляс, запели хором подгулявшие неудачники.
Под утро с ужасом увидал всё позабывший в игре дьячок, что не толька вся выручка с «алямура», но и добрая сотня из «кубышки» сгорела в «макао»… Хватился тогда чиновника — отыграюсь, думает, хоть на нём — дочку сосватаю… Глядь, — ни чиновника, ни дочки, ни писаря! А тут из-под стола вылез проспавшийся там учитель — тот жену ищет.
— Ищи ветра в поле! Увёз-таки жену, добился своего окаянный весёлый фельдшер.
А бывшую епархиалку на тройке помчал к себе, за сто вёрст в Т., «чиновник». Коварный писарь, подстроивший всё дело, сидел у них за кучера.
Велика ли беда? Увозом, известно, чаще венчаются, чем сватовством. Значит, деловой человек — чиновник: пожалел расходов.
Увы! Это был не чиновник, а нищий, — шалопай из уголовных ссыльных, с которым ещё с прошлой зимы вела роман скромная епархиалка. Её «Ромео» прибег к нередкому по Сибири свадебному маскараду, призаняв тужурку у приятеля. Бывало, что дорожные мастера на постройке чугунки высватывали лучших невест, украв на время инженерский мундир своего начальника.
Не весел вышел весёлый «алямур» для несчастливых родителей!
«Берёзку рубят»
«Посидки» («вечорка») затянулись. Уже досыта напелись частушек, вроде:
— Мне кадрели надоели и «линцы» («лансье») наскучили — играть дружка замучили.
Или:
«Говорила я дружку: не ешь в среду кишку, а ешь лёгкое, печёнку — и люби меня, девчонку».
Уже сыграли «свадебку», которая «вся расстроилась», потому что «невесту охаяли — целоваться заставили». «Заплетали плетень». Сперва утопили, потом выручали уточку «из мёды, из патоки». Несколько раз ходили парни, прикрывая шапкой лица парочек с суровым приказанием: «целуйтесь!», причём, сколько бы ни держал парень шапку, нельзя отрывать губ от затяжного поцелуя. Собирали при этом и «на свечку», и на угощение.
И «линцы», и кадрели плясали до упаду. Расходилась молодёжь — и по домам расходиться не хочется. Осталось либо «большие песни» петь, либо сыграть какую-либо из хранящихся про запас на такой случай отчаянного пошиба старых игр.
Но для «больших песен» нет ни настроения (серьёзного, прочувственного), ни Ерёмки-запевалы, которого нынче сманили в Брус на посидки.
— Ванька, сруби-ка берёзку, — взвизгнула одна из девок побойчее.
— Верно! Но, Вань, сруби, милой, сруби-ка-ся… — загалдела вся изба.
Ваня поломался:
— Мало сё-дни каши ел, плохо выйдет!
Напоследок, однако, согласился. Все насторожились, ожидая потехи.
Ванька с медленного размаха сразу стал, как дуб, на голову, крякнул и повёл, стоя на голове, длинный рассказ:
— Стоит в лесу, берёзка, качается!
Приехал мужик, распоясался.
Расправил бороду.
Поточил топор.
Стал рубить:
Тюк-тюк!..
Всё это Ванька изображает в лицах, раскачиваясь, ухитряясь одною рукою распоясаться, погладить подбородок. Точение изображает «нога об ногу». Наконец, рубка производится ударами грациозного валенка одной ноги под коленко другой. Это движение не прекращается до самого конца действия.
А действие всё развивается. Вот вздрагивает верхушка, вот начинает крениться берёзка под ударами. Ванька перегибается в пояснице, с трудом удерживая равновесие и щеголяя продолжением повести. Лицо его, кажется, вот сейчас брызнет кровью… Напряжение, восторг и любопытство зрителей достигает последних пределов. Но если кто-нибудь взвизгнет или сорвётся невольное восклицание — неосторожному тотчас зажмут рот.
Наконец, последний удар топора — и берёзка с треском падает. Как изобразил Ванька треск падающей берёзки — мы передать не берёмся. Но рёв, визг, хохот, топот и аплодисменты зрителей доказывают, что финал удался талантливому любимцу публики не менее, чем всё остальное…
Уж очень редки — и хорошо, что редки — в русской деревне эти «охальные игры», из которых описанная — самая невинная…
«С козлом идут»
Несомненная связь с язычеством существует в масленичном обычае, сохранившемся среди мещан и крестьян — жителей городов Нижегородской губернии и даже предместий самого Нижнего. Масленичное гулянье открывается процессией девушек, разодетых в яркие наряды. Впереди ведут за рога рослого красивого козла, украшенного цветными лентами. Это, — несомненно, — древний жертвенный козёл славян. Но дело обходится в наши дни без крови.
С пением особых, к этому дню приуроченных песен, девушки проходят по улицам города и дают «почин масленице». Следом начинается обычное катанье, во время которого, при встречах верениц саней, молодые люди и девушки приглядываются друг другу, знакомятся, и нередко здесь завязываются будущие браки. Катание служит, таким образом, смотринами, и появление нарядного козла на улице с нетерпением ожидается и девушками, и молодыми людьми, мечтающими о супружестве.
