Бардовские баллады — эндемичная России поэтически-музыкальная отрасль, с которой многие начинают отсчёт истории русского рока. На деле связь авторской песни с её рок-наследниками, пожалуй, большого значения не имеет: творчество поэтов-песенников — отдельная экосистема, которая спокойно существовала и без вмешательства электрических инструментов.
К настоящему времени интерес к песням старых бардов почти угас — во многом именно потому, что последние, в отличие от рокеров, не особо гнались за славой и никогда не стремились купаться в ослепляющем свете софитов. Несмотря на культовый статус, скажем, Высоцкого, образ воющего под акустику ловца слов устарел в тот момент, как отечественная богема осознала простую мысль: поэт в ХХ веке не только гражданин, но и рок-звезда.
Вот только барды никуда не делись, более того, авторская песня продолжила развиваться в самых разных направлениях. Едва ли раньше можно было представить барда-постмодерниста, а сегодня — почему бы и нет.
Однако из-за представления о том, что рокеры в СССР стали прямыми продолжателями бардов, возникла путаница: в массовом сознании укоренилась идея о направленной эволюции от последних к первым. Мол, одни пришли на смену другим. Это неизбежно рождает стереотип, в рамках которого авторская песня осталась далеко в прошлом, вынужденная пылиться в чертогах исторической памяти где-то на одной полке с колбасой по 2,20. Музыкальный публицист Даниил Киберев верно сформулировал клише, возникшее вокруг бардов:
«…сперва вы по инерции представите лубочную лужайку в средней полосе России, где небритые советские барды в свитерах с оленями сидят и поют, медлительно зажимая два-три простеньких аккорда, свои заунывные прекраснодушные баллады. Как ни популяризируют на постсоветском пространстве термин „сингер-сонграйтер“ в противовес пахнущему тлеющим костром „автору-исполнителю“, русский человек упорно не хочет отказаться от прежнего восприятия авторской песни как блаженного КСП (Клуб самодеятельной песни)…
Меж тем жанр музыки „один человек под акустическую гитару“, который, кажется, начиная с середины ХХ века можно уже смело и в полный голос называть русским национальным, поскольку из такого формата вышли… и городской романс, и эмигрантская песня, и пресловутый русский рок, с 80‑х годов получил новый импульс и существенно видоизменился, развившись как бы параллельно с музыкальным мейнстримом».
В 2010‑х ситуация стала ещё более мутной: какое-то время назад зародился термин «пост-бард», употребляемый в основном молодыми слушателями и музыкантами. Естественно, понятие стало слишком широким и зонтичным. Пост-бардами уже успели окрестить целую плеяду никак не связанных друг с другом исполнителей, напоминающих старых бардов исключительно внешне, по имиджу — разве что с ремаркой «для зумеров».
Едва ли авторы нейминга отдают себе отчёт в том, имеют ли обладатели новомодного ярлычка хоть что-то общее с музыкальной эстетикой (и, пожалуй, этикой) своих жанровых предков. Хрестоматийный пример — откровенно глупое сравнение Гречки разом и с Дягилевой, и с Земфирой.
Термин «пост-бард» несостоятелен хотя бы по той причине, что бардовский континуум никогда не прерывался, хотя и тянется с допотопных времён. Безусловно, вес слов и поступков глашатаев с акустической гитарой по прошествии лет потерял изрядное количество килограмм. Авторская песня перестала быть всеохватывающим общественным феноменом, но это отнюдь не значит, что барды исчезли с концами. Ниже собраны примеры выдающихся мастеров, которые объективно заслуживают вашего внимания.
Герой негероической эпохи: Веня Д‘ркин
Старое клише «культовый в узких кругах» хорошо подходит для Вени, он же Александр Литвинов. Его творчество пришлось на то время, когда ещё сохранялась лояльная бардам аудитория (конец 80‑х — 90‑е), только общество уже затаило дыхание в ожидании изменений, в том числе культурного плана. Веня тоже возвещал о новых временах, разве что не о тех, которых склонны были ждать остальные. Как бы то ни было, но ветвь в будущее авторской песни от Д‘ркина тянется прочнее и толще, нежели линия от предшественников Литвинова к нему самому.
В самом широком смысле роль Вени в развитии бардовской песни заключалась в расширении границ: в кондовую гитарную форму он помещал тематики, обыкновенно нехарактерные для неё. Это уже не чистосердечный романтик, но и и не отчаявшийся крикун: Д‘ркин интонировал хитрее прочих, запросто переключая регистры с ироничной пародии на публичное вскрытие ран. Литвинов — подлинный трикстер от мира авторской песни.
Если верить в миф, что барды стали прародителями рокеров, то последующие симбиозы этих жанров можно обобщённо разделить на рок-бард и бард-рок. Первый представлен рафинированными интеллигентами, предпочитающими ритму и сексуальности поэтические опусы (например, БГ). Второй — поэтами-песенниками, перековавшими акустическую гитару в инструмент экзорциста (как СашБаш). Д‘ркин же породил новую, совершенно уникальную ветвь альтернативного барда в эпоху, когда кризис поглотил даже перестроечный рок.
![](https://vatnikstan.ru/wp-content/uploads/2022/01/bardy-1.jpg)
Выглядел он тоже инаково. Если Башлачёв походил на бездомного пса, которому не помогла ни одна прививка от бешенства, то Литвинова при должном усердии можно представить даже в лощёной нью-вейв группе — он явно был больше склонен к перформативности, нежели к разрывной аутентичности. Его голос говорит от лица рассказчика или даже режиссёра, а не героя.
Чем ещё выделялся Литвинов, так это редким для барда умением найти идеальный баланс между лирикой и музыкой: иной раз сложно сказать, что было первичным в его творчестве. Гитарный бой и пародийное интонирование соседствуют друг с другом, как два лёгких. Едва ли нужно уточнять, что эти органы жизненно необходимы.
Подробнее о творчестве Вени Д‘ркина читайте в очерке Александры Скубы.
Смутный садизм: Михаил Елизаров
До Елизарова было сложно представить, что писатель может взять в руки гитару и начать исполнять матерные песни. Но совсем уж невозможно было помыслить, что писатель, взявший в руки балалайку, способен переквалифицироваться в панка.
![](https://vatnikstan.ru/wp-content/uploads/2022/01/bardy-3.jpg)
Причём в панка своего времени: в его арсенале хранятся всевозможные триггеры (героям песен Елизарова розданы самые уничижительные, максимально нетолерантные характеристики), а отношение автора к происходящему в песнях остаётся предельно невнятным. Сегодня это принято называть «постиронией», что в целом верно. Главным апологетом такого приёма считается Слава КПСС.
Вот только если от треков Славы остаётся ощущение неловкой шутки, то от некоторых песен Елизарова становится страшно — настолько размыта граница между иронией и серьёзностью.
Хороший пример — «Сталинский костюм». Эту балладу можно воспринять и как едкую насмешку над реваншистским идеалом, но одновременно и как оду ему. В этом кроется почти садистская натура творчества Елизарова: слушатель остаётся один на один с личной интерпретацией, почти без возможности понять, чью сторону занимает автор (и занимает ли вообще). Эти песни буквально издеваются над слушателем своей неоднозначностью: какую бы интерпретацию вы ни выбрали, какой бы идеологии ни последовали, Елизаров всегда ускользает от истины в последней инстанции. А невозможность расставить все точки над «и», как известно, изрядно бесит.
Неопределённостью характеризуется не только песенное творчество автора, но и его публичная фигура. Елизаров может спокойно прийти в программу Прилепина и выдать там странноватую политическую критику. Впрочем, ставить знак равенства между личностью автора и героями его песен рискованно. Когда я задал Михаилу вопрос о его отношении к Прилепину, он ответил сколь просто, столь и витиевато: «Совсем не обязательно всерьёз прислушиваться к тому, что говорит Захар».
Камю на обочине: Олег Медведев
Олег Медведев родился в 1966 году, а исполнять музыку начал в 1990‑х. Из-за этого темпорального лага сложно определить, с какой категорией поэтов-песенников его творчество стыкуется лучше всего. Играть он стал в тот период, когда бардовская песня столкнулась с кризисом своего общественного значения. Образ музыканта (если вообще правомерно говорить об этом в отношении бардов) был явно навеян интеллигентством, что в девяностые было давно не в чести. А поэтически его песни вообще не укладываются в чёткие границы и временные рамки.
По профессии Олег Медведев инженер-строитель, но его лирического героя так и хочется назвать инженером-сторителлером: он представляет собой синтез физиков и лириков, к которым добавился фронт ролевиков. Автор выстраивает собственную вселенную, в которой даже электрод теряет техническое измерение, но обретает поэтическое.
Возможно, именно поэтому самой ближайшей сферой для Медведева кажется среда любителей фэнтези — не только из-за того, что он частый гость международных конвентов фантастики, толкинистики и ролевых игр «Зиланткон» в Казани и «РосКон» в Москве, но и потому, что вся его поэтика отсылает к приключенческим мирам. Иной раз реальный населённый пункт обретает в устах Медведева более размытые контуры, нежели выдуманный: если Изумрудный город бард проговаривает, будто зачитывая отметку на карте, то в песне «Отпуск» лишь угадываются достоверные очертания Владивостока.
![](https://vatnikstan.ru/wp-content/uploads/2022/01/bardy-4-e1643123072129.jpg)
Медведев мастерски обращается не только со словом, но и с образами: они одновременно напоминают озарения Артюра Рембо, фэнтезийно-сюрреалистичный лор видеоигр и экзистенциальное бытоописание: почти по Камю, но в антураже мира Стругацких. И лучший тому пример — песня «Солнце»: настоящий гимн, в кои-то веки в русской музыке утверждающий экзистенциализм как гуманизм, а не синоним депрессии.
Перешагни обратно: Сергей Иноземцев
Творчество Сергея Иноземцева — убедительный пример несостоятельности термина «пост-бард». Без знания контекста можно представить, что автор песен «поле», «буревестник» и «сезон» — это очередной теневой персонаж поздних 80‑х или 90‑х. Его лирический герой разделяет мироощущение, рифмующееся с поэтическими образами Летова, Янки, Д‘ркина и частично Александра Васильева. Однако сейчас Иноземцеву нет и 30 лет, а его дискографии — от силы два года.
![](https://vatnikstan.ru/wp-content/uploads/2022/01/bardy-2.jpg)
Под именем «СС» Иноземцев выпустил всего один альбом (впрочем, нет уверенности, что доступные семь треков представлены именно в качестве альбома). И от начала до конца это песни отнюдь не невинности, но опыта. Хороший поэт обладает умением спеть о личном как об общем, и стихи Иноземцева прекрасное тому подтверждение. В «буревестнике» при желании можно услышать эхо революции, в «пороге» — ощутить реверсивное суеверие, а в «сезоне» чувствуется практически Death in June на русском языке, только на порядок живее.
Но главное, что Иноземцев — один из немногих бардов, которого можно воспринимать, вообще не вслушиваясь в слова. Он обладает незаурядным тембром и интонацией, что особенно раскрывается в песне «поле». Тем интереснее, что убедительные и самобытные образы всё равно отпечатываются в голове если не буквально, то уж точно на уровне эмоционального отклика.
Поэт ресентимента: Александр Непомнящий
Непомнящий если не единственный, то один из немногих исполнителей с богословским образованием в русской музыке. Хоть он не прошёл до конца обучение в Свято-Тихоновском православном гуманитарном институте, однако впитал оттуда многое.
Как никакой другой бард, Непомнящий выступал апологетом подлинной христианской веры. Он всячески отвергал сравнения концертной истерии с мессой, сетовал на убитые идеалы и чувствовал мир как место, скатывающееся в тартарары. Неудивительно, что при таком эсхатологическом восприятии Непомнящий был носителем консервативных идеалов — не только идеологически, но и эстетически.
Симптоматично, что его обращение к русской культуре отличается детальным погружением, тогда как большая часть референсов к зарубежным феноменам начинается и заканчивается шестидесятыми. Координаты заданы довольно простые: как ещё оборачиваться на заграницу русскому мужику, кроме как на источник ресентимента?
Характерно, что комментарии о Непомнящем страдают той же риторикой зависти к западным феноменам. Вот что говорил лично знавший Александра публицист левого толка Александр Тарасов:
«На одной акустической гитаре он лабает такие блюзы („Песня Юных Дружинников“), что куда там Би Би Кингу! Непомнящий — единственный из наших рокеров, кто исполняет подлинный, неупрощённый реггей — на стихи на русском языке».
![](https://vatnikstan.ru/wp-content/uploads/2022/01/bardy-5.jpg)
Надо ли говорить, что «Песня Юных Дружинников» представляет из себя довольно стандартный блюз, а замечание про регги и вовсе не выдерживает никакой критики в пик творческого расцвета Олди?
Непомнящий — один из тех людей, что слишком серьёзно относятся и к себе, и к миру. Пока большая часть человечества старается просто обойти окружающее безумие стороной, адепты ресентимента готовы записаться в партизанский отряд. Однако было бы по меньшей мере странно, если бы в среде бардов не нашёлся радикальный носитель консервативных взглядов.
Cлишком долго здесь: Александр Дёмин
Александр Дёмин — важная и почти неизвестная нынешним слушателям фигура из Владивостока. Его называли то местным Хью Оденом (благодаря общему для обоих интересу к блюзу), то отечественным Бобом Диланом. Второе сравнение уже более меткое: близким другом Дёмина был Майк Науменко, с которым они записывали песни и вообще звучали как два брата с разных концов страны. Баллады Александра были частью мифологии города — «закрытого», как сам Дёмин его и назвал.
Увы, в 2002 году Дёмин умер при невыясненных обстоятельствах. Спустя много лет музыканты, принадлежащие к нескольким поколениям, объединились и решили записать трибьют Дёмину, что на короткое время вновь привлекло внимания к поэту.
В буквальном смысле слова Дёмин никаким бардом не был. Чаще всего акустике он предпочитал электрогитару, да и повлиял на последующих приморских рокеров гораздо больше, чем на поэтов-песенников. Однако вписать его в летопись рок-бардов нужно и важно. Владивосток впервые отметился на карте истории отечественной музыки группой «Мумий Тролль», но до этого он был изолирован от глобальных культурных процессов — так что приморские авторы творили в значительной степени самобытно и автономно.
![](https://vatnikstan.ru/wp-content/uploads/2022/01/bardy-6.jpg)
Дёмин оказался своеобразной скрепой двух поколений, будучи одновременно другом Майка Науменко и одним из учителей, напарников и соперников Ильи Лагутенко. Для полноценной истории русской музыки Дёмин важен хотя бы в качестве незримого историей моста из одной эпохи в другую: что Науменко, что Лагутенко исполняли песни преимущественно на бытовом языке (увы, редкое качество в отечественном роке), как и Дёмин.
Поэтому участие последнего во владивостокской сцене, кажется, выходит за рамки локальности. Дёмин оказался не только музыкантом, не распробованным должным образом за пределами Приморья, но и поэтом, объединившим столь разные поколения, одно из которых больше тяготело к слову, а другое — к ритму.
Читайте также «„Hеприметной тропой“: ностальгия в русской музыке».