«Начало неведомого века»: уроки истории от «Учителя труда»

За более чем 20 лет суще­ство­ва­ния ой-панк-груп­па «Учи­тель тру­да» всё даль­ше ухо­дит от типич­ных для скин­хе­дов тем — рабо­ты на заво­де, пива и раз­вле­че­ний по выход­ным. В твор­че­стве «УТ» мно­же­ство отсы­лок и цитат из лите­ра­ту­ры, кине­ма­то­гра­фа и исто­рии. Геро­я­ми песен мос­ков­ских ойсте­ров ста­но­ви­лись убий­ца пре­зи­ден­та Фран­ции Павел Гор­гу­лов и член ГКЧП Борис Пуго, пре­вра­тив­ший­ся в диджея.

На новой запи­си «Учи­тель тру­да» пред­ла­га­ет пере­не­стись «в зим­нюю сказ­ку нача­ла про­шло­го века», когда жиз­ни ломал не панк-рок, а эпо­ха кар­ди­наль­ных перемен.

Спе­ци­аль­но для VATNIKSTAN вока­лист груп­пы Павел подроб­но рас­ска­зал о мини-аль­бо­ме «Нача­ло неве­до­мо­го века», кон­цеп­ции рели­за и исто­ках каж­дой песни.

Релиз «Нача­ло неве­до­мо­го века», как вид­но по назва­нию, посвя­щён отно­си­тель­но недав­ним собы­ти­ям — при­мер­но сто­лет­ней дав­но­сти. Див­ное вре­мя. Тогда ста­рый мир со сво­и­ми усто­я­ми и нор­ма­ми тре­щал по швам и ломал­ся как скор­лу­па яйца, из кото­ро­го вылу­пи­лись мно­гие атри­бу­ты окру­жа­ю­щей нас сей­час реаль­но­сти. Спорт, мода, музы­ка, нар­ко­ти­ки, обще­до­ступ­ная бес­пред­мет­ная живо­пись и кре­стьян­ская поэ­зия — всё, что сей­час кажет­ся таким зна­ко­мым и обы­ден­ным, ярост­но про­рас­та­ло тогда, в первую чет­верть XX века.

«Нача­ло неве­до­мо­го века» вытек­ло из EP «Гор­гу­лов». Хро­но­ло­гия тут сме­сти­лась. «Гор­гу­лов» посвя­щён глав­ным обра­зом так назы­ва­е­мо­му неза­ме­чен­но­му поко­ле­нию рус­ских эми­гран­тов. Бле­стя­щих аут­сай­де­ров, име­ю­щих на сче­ту такие бес­спор­ные дости­же­ния, как пере­до­зи­ров­ка «спид­бо­лом» до того, как это ста­ло мейн­стри­мом в Гол­ли­ву­де, и убий­ство в поэ­ти­че­ских целях цело­го пре­зи­ден­та, пусть и Франции.

«Нача­ло неве­до­мо­го века» — нарас­та­ю­щий гул того само­го взры­ва, кото­рый вытрях­нул этих совсем юных тогда геро­ев из удоб­ных дива­нов на Родине и забро­сил на Мон­мартр без средств к существованию.

Эти пять песен — про­сто лёг­кая зари­сов­ка, впе­чат­ле­ния, воз­ник­шие от погру­же­ния в при­чуд­ли­вые сви­де­тель­ства вели­кой эпо­хи. Бла­го мате­ри­а­ла хва­та­ет: есть и пись­мен­ные сви­де­тель­ства, и исто­ри­че­ские иссле­до­ва­ния, и кино. Поми­мо непо­сред­ствен­но хро­ник и бес­спор­ных клас­си­ков (Эйзен­штей­на, Вер­то­ва, Куле­шо­ва), в раз­гар рабо­ты на гла­за попал и сня­тый поз­же аль­ма­нах «Нача­ло неве­до­мо­го века».

В нём боль­ше все­го понра­ви­лась сня­тая Лари­сой Шепить­ко экра­ни­за­ция рас­ска­за Пла­то­но­ва «Роди­на элек­три­че­ства». В нача­ле там эта­лон­ная сце­на с крест­ным ходом и диа­лог со старухой:

«— Бабуш­ка, зачем вы ходи­те, моли­тесь? Бога же нет совсем, и дождя не будет.

Ста­руш­ка согласилась:

— Да и навер­но, что нету, — прав­да твоя!
— А на что вы тогда кре­сти­тесь? — спро­сил я её далее.

— Да и кре­стим­ся зря! Я уж обо всём моли­лась — о муже, о детях, и нико­го не оста­лось — все помер­ли. Я и живу-то, милый, по при­выч­ке, раз­ве по воле, что ли! Серд­це-то ведь само дышит, меня не спра­ши­ва­ет, и рука сама кре­стит­ся: Бог — беда наша…»

Тут я сра­зу почув­ство­вал нерв, кото­рый хотел сам пере­дать. Так что назва­ние долж­но отсы­лать в первую оче­редь к кино, а не к мему­а­рам Кон­стан­ти­на Пау­стов­ско­го, кото­рые тоже по-сво­е­му весь­ма зани­ма­тель­ны. Одна­ко, думаю, ёмкое назва­ние — их самая выиг­рыш­ная часть.

Облож­ка — резуль­тат сов­мест­ной рабо­ты режис­сё­ра Сер­гея Эйзен­штей­на и совре­мен­но­го худож­ни­ка Лин­зы. Мы обра­ти­лись к пре­иму­ще­ствен­но утра­чен­но­му филь­му Сер­гея Михай­ло­ви­ча «Бежин луг». Един­ствен­ная копия кар­ти­ны погиб­ла во вре­мя вой­ны. По сохра­нив­шим­ся срез­кам (обрез­ки плён­ки) уже в 1968 году Наум Клей­ман и Сер­гей Ютке­вич смон­ти­ро­ва­ли фото­фильм. В свою оче­редь, мы изъ­яли кадр из кар­ти­ны и, доба­вив кибер­пан­ка, пре­ло­ми­ли через приз­му сего­дняш­не­го дня изна­чаль­но зало­жен­ную в филь­ме тему кон­флик­та ста­ро­го и ново­го, пора­бо­ще­ния и разрушения.

Как извест­но, Эйзен­штейн решил пока­зать гре­мев­шую тогда исто­рию Пав­ли­ка Моро­зо­ва, впи­сав её в мисти­че­ское про­стран­ство рас­ска­за Ива­на Тур­ге­не­ва «Бежин луг».

Дея­те­ли искус­ства, кото­рым посчаст­ли­ви­лось посмот­реть пол­ную вер­сию, оце­ни­ли рабо­ту как необы­чай­но сме­лое и силь­ное выска­зы­ва­ние. Одна­ко комис­сию фильм так и не про­шёл: авто­ров обви­ни­ли «в мисти­циз­ме, в биб­лей­ской фор­ме, в „чер­тах извеч­но­сти“, „обре­чён­но­сти“, „свя­то­сти“». Нам эти чер­ты как раз при­шлись по серд­цу. Пре­крас­ный калей­до­скоп ярких кад­ров, веч­ная Рос­сия Тур­ге­не­ва, новый быт, раз­бой­ни­ки, ком­со­моль­цы, дети, мрач­ные ста­ру­хи, раз­граб­лен­ные церк­ви и веко­вые дере­вья, — веч­ный танец Ари­ма­на и Ормузда.

«Эпиграф»

Сти­хи Нико­лая Тихо­но­ва, впер­вые опуб­ли­ко­ван­ные в сбор­ни­ке «Орда», издан­но­го содру­же­ством «Ост­ро­ви­тяне», куда так­же вхо­дил, в част­но­сти, Кон­стан­тин Ваги­нов. Музы­ку сочи­нил и запи­сал Дмит­рий Кня­зев, за что ему боль­шое спасибо.

Сей­час Нико­лай Тихо­нов глав­ным обра­зом изве­стен рос­сий­ским иссле­до­ва­те­лям эффек­та Ман­де­лы как истин­ный автор извест­ных строк о гвоз­дях, закре­пив­ших­ся в мас­со­вом созна­нии за Маяковским.

Меж­ду тем, как спра­вед­ли­во заме­тил Иван Соко­лов-Мики­тов в ответ на рецен­зию Эрен­бур­га, «свин­ство печа­тать такие порож­ние рецен­зии о рус­ском поэте Тихо­но­ве: Тихо­нов сто­ит тыся­чи Пастер­на­ков и Мандельштамов».

Кста­ти, и био­гра­фия Тихо­но­ва была зна­чи­тель­но ярче. В 1915 году был при­зван в армию и слу­жил гуса­ром «на аре­нах бой­ни миро­вой». В 1918 году ушёл доб­ро­воль­цем в Крас­ную армию, в 1922‑м демо­би­ли­зо­ван. В том же году издал кни­гу сти­хов «Орда» яко­бы на выруч­ку от про­да­жи кава­ле­рий­ско­го сед­ла и ещё како­го-то скар­ба, остав­ше­го­ся от службы.

Ком­мен­ти­ро­вать сами сти­хи смыс­ла не вижу. Их как раз взя­ли, пото­му что всё очень понят­но — инт­ро долж­но сра­зу выщёл­ки­вать в реаль­ность худо­же­ствен­но­го про­стран­ства аудиопроизведения.

«Чёрная судьба отцов»

Пес­ня — общее впе­чат­ле­ние от эпо­хи, точ­нее раз­ло­ма эпох. Что­бы ощу­тить этот пульс, понять, что дви­га­ло людь­ми, столь ярост­но гнав­ших вре­мя впе­рёд, я обра­тил­ся к лите­ра­ту­ре, кото­рая от них осталась.

Погру­жа­ясь в проч­но забы­тые хре­сто­ма­тии и изда­ния отдель­ных авто­ров, я испы­ты­вал тре­пет, сход­ный с тем, что ощу­щал Ганс Поко­ра (леген­дар­ный кол­лек­ци­о­нер вини­ла, автор серии книг 1001 Record Collector Dreams), когда фор­ми­ро­вал свою кол­лек­цию, ску­пая за бес­це­нок рари­те­ты. В лите­ра­ту­ре, как и в музы­ке, забы­тые аут­сай­де­ры часто ока­зы­ва­ют­ся гораз­до инте­рес­ней мейн­стри­ма. При­чём как в твор­че­стве, так и в жизни.

Речь идёт в первую оче­редь о про­ле­тар­ской поэ­зии, уве­рен — само­го ниц­ше­ан­ско­го явле­ния в лите­ра­ту­ре. Боль­шин­ство авто­ров, несмот­ря на обра­зо­ва­ние в пару клас­сов, дей­стви­тель­но были зна­ко­мы с иде­я­ми Ниц­ше. Это хоро­шо вид­но в сти­хах, кото­рые затем оптом вычерк­ну­ли из исто­рии лите­ра­ту­ры, захва­тив­шие дис­курс фили­сте­ры духа. И в лич­ных био­гра­фи­ях, вполне сверх­че­ло­ве­че­ских, — здесь каж­дый сде­лал себя сам, прой­дя путь из нище­ты и неве­же­ства к вер­ши­нам духа, с радо­стью пре­одо­ле­вая все невзго­ды. Как раз отсут­ствие зазо­ра меж­ду био­гра­фи­ей и декла­ри­ру­е­мы­ми цен­но­стя­ми под­ку­па­ет осо­бо. При­зы­вать бури луч­ше все­го имея за пле­ча­ми дей­стви­тель­ный опыт ссы­лок, катор­ги и войны.

Вот эту поэ­ти­ку, кол­лек­тив­ный опыт мно­го­лет­не­го про­зя­ба­ния во тьме и лич­ный — пре­одо­ле­ния судь­бы, бун­та и устрем­лён­ной к солн­цу меч­ты — и хоте­лось пере­дать. Полу­ча­ет­ся, я по мере спо­соб­но­стей пере­пел хор забы­тых авто­ров, от каж­до­го из кото­рых в память запа­ла яркая строч­ка, удач­ный образ, общее настроение.
Так­же впе­чат­ле­ния уда­лось визу­а­ли­зи­ро­вать в под­го­тов­лен­ном к музы­ке видео­ро­ли­ке — нарез­ке ста­рых хро­ник. Там, кста­ти, тоже поэты мелькают.

«Новый быт»

Дру­гая, более весё­лая, мож­но ска­зать, бала­ган­ная сто­ро­на вре­ме­ни, мимо кото­рой мы никак не мог­ли прой­ти, — бес­ша­баш­ный раз­гул. Весе­лье, пере­шаг­нув­шее через все соци­аль­ные нор­мы. Нар­ко­ти­ки, хули­ган­ство, поло­вая рас­пу­щен­ность, тату­и­ров­ки и так далее — всё как мы любим.

Эта сто­ро­на пре­крас­на разо­бра­на и клас­си­ка­ми кри­ми­но­ло­гии типа Миха­и­ла Гер­не­та, и совре­мен­ны­ми учё­ны­ми, и писа­те­ля­ми. Всё это я с удо­воль­стви­ем изу­чил. Кста­ти, СССР, поми­мо про­че­го, пер­вая стра­на в мире, где вве­ли заме­сти­тель­ную тера­пию — нар­ко­за­ви­си­мые граж­дане мог­ли встать на учёт и полу­чать кока­ин в апте­ках. Бла­го­сло­вен­ные вре­ме­на воен­но­го коммунизма.

Тех­ни­че­ски пес­ня опи­ра­ет­ся в первую оче­редь на повесть Бори­са Пиль­ня­ка «Иван Москва», места­ми там прак­ти­че­ски бук­валь­но пере­ска­зы­ва­ют­ся пас­са­жи кни­ги. Бла­го автор смог круп­ны­ми маз­ка­ми пере­дать и кар­ти­ны раз­ло­же­ния тех лет, и зарю ново­го вре­ме­ни, в кото­рое не могут до кон­ца впи­сать­ся даже герои рево­лю­ции, несу­щие на себе роди­мые пят­на про­кля­то­го ста­ро­го мира. Эта его цита­та уже ста­ла дежур­ной для боль­шин­ства ста­тей, посвя­щён­ных нар­ко­ма­нии и про­чим соци­аль­ным деви­а­ци­ям 1920‑х годов:

«…в при­то­нах Цвет­но­го буль­ва­ра, Страст­ной пло­ща­ди, Твер­ских-Ямских, Смо­лен­ско­го рын­ка, Сер­пу­хов­ской, Таган­ки, Соколь­ни­ков, Пет­ров­ско­го пар­ка — или про­сто в при­то­нах на тай­ных квар­ти­рах, в китай­ских пра­чеч­ных, в цыган­ских чай­ных — соби­ра­лись люди, что­бы пить алко­голь, курить ана­шу и опий, нюхать эфир и кока­ин, кол­лек­тив­но впрыс­ки­вать себе мор­фий и сово­куп­лять­ся. В под­ва­лах нищен­ства людь­ми коман­до­ва­ла рос­сий­ская горь­кая под хлип гар­мо­ни­ки. Буль­ва­ры и рын­ки коман­до­ва­лись кока­и­ном. Рос­сий­ский Восток нир­ван­ство­вал опи­ем и ана­шой, заса­лен­ны­ми нара­ми эро­ти­че­ских снов перед при­хо­дом мили­ции. На задвор­ках эта­жей и руб­лё­во­го бла­го­по­лу­чия, ноча­ми, муж­чи­ны в обще­ствах „Чёр­та в сту­пе“, или „Чёр­то­вой дюжи­ны“, член­ские взно­сы вно­си­ли — жен­щи­на­ми, где в ков­рах, вине и сквер­ных цвет­чиш­ках жен­щи­ны долж­ны быть голы­ми. И за мор­фи­ем, ана­шой, вод­кой, кока­и­ном, в эта­жах, на буль­ва­рах и в под­ва­лах — было одно и то же: люди рас­плёс­ки­ва­ли чело­ве­че­скую — дра­го­цен­ней­шую! — энер­гию, мозг, здо­ро­вье и волю — в тупи­ках рос­сий­ской горь­кой, ана­ши и кокаина ——

—— на тре­тьих задвор­ках, в Лефор­то­ве, рас­стри­га-поп, в забро­шен­ной церк­ви, ров­но в пол­ночь, слу­жил чёр­ную мес­су, — при­ход чинов­ных подон­ков исте­ри­че­ски воз­ды­хал под гнус попа, — поп отре­зы­вал голо­ву чёр­но­му пету­ху на обна­жён­ной гру­ди жен­щи­ны, кото­рая лежа­ла на алтаре».

«Николай»

Попу­ляр­ные в те годы частуш­ки, поло­жен­ные на совре­мен­ную музы­ку. Идея была про­сто най­ти пес­ню, кото­рую тогда реаль­но пели; это мак­си­маль­но близ­кое, что нары­ли. Была на рас­смот­ре­нии ещё пара сбор­ни­ков часту­шек тех лет, но там воз­ник­ли сомне­ния, что их прав­да пели — ско­рее, агит­ма­те­ри­а­лы эсеров.

«Мы»

Вен­ча­ет аль­бом пес­ня на сти­хи Вла­ди­ми­ра Кирил­ло­ва. План был струк­тур­но отзер­ка­лить «Гор­гу­ло­ва». Там есть пес­ня на сти­хи Мар­ка Тало­ва, зна­чит, и во вто­рой части дол­жен быть непо­сред­ствен­ный голос поэта.

Эти напи­сан­ные в 1917 году сти­хи луч­ше все­го подо­шли на роль жир­ной заклю­чи­тель­ной чер­ты. Вполне воз­мож­но, Кирил­лов при­ду­мал их, как боль­шин­ство сти­хов тех лет, утром, по пути на засе­да­ние пар­тий­но­го коми­те­та. Тогда он был сек­ре­та­рём пар­тий­ной орга­ни­за­ции Мос­ков­ско­го вок­за­ла, и сочи­нял боль­шей частью на ходу, как при­зна­вал­ся позднее.

Сти­хи в своё вре­мя наде­ла­ли нема­ло шума. Они напи­са­ны в ответ на заяв­ле­ния Луна­чар­ско­го об отстав­ке, когда нача­ли уни­что­жать куль­тур­ные памят­ни­ки. Соб­ствен­но, гром­кое обе­ща­ние в сти­хах во имя зав­тра сжечь Рафа­э­ля, как раз не ново: Баку­нин с подоб­ны­ми заяв­ле­ни­я­ми высту­пал зна­чи­тель­но рань­ше. Гораз­до инте­рес­ней тут сози­да­тель­ный порыв — «нашей пла­не­те най­дём мы иной, осле­пи­тель­ный путь».

Клас­си­че­ской для про­ле­тар­ских поэтов тех лет образ не инди­ви­ду­аль­но­го героя, а сверх­че­ло­ве­че­ской общ­но­сти, леги­о­нов тру­да, обра­зо­вав­шей еди­ное мисти­че­ское тело оглу­ши­тель­но гре­мит в заклю­чи­тель­ных строках:

Любим мы жизнь, её буй­ный вос­торг опьяняющий,
Гроз­ной борь­бою, стра­да­ньем наш дух закалён.
Всё — мы, во всём — мы, мы пла­мень и свет побеждающий,
Сами себе Боже­ство, и Судья, и Закон.

Вооб­ще, Вла­ди­мир Кирил­лов заслу­жи­ва­ет отдель­ной боль­шой кни­ги. Тем обид­ней, что сей­час о нём гово­рят толь­ко пре­не­бре­жи­тель­ные стро­ки его бли­жай­ших кон­ку­рен­тов. Поэто­му вос­поль­зу­юсь воз­мож­но­стью хоть немно­го напом­нить о нём.

Есе­нин, назвал те самые стро­ки о Рафа­э­ле «гром­ки­ми, но пусты­ми», попут­но иска­зив цита­ту. А так­же брезг­ли­во при­со­во­ку­пил, что «пред­ста­ви­те­ли новой куль­ту­ры и новой мыс­ли осо­бен­ным изя­ще­ством и изощ­ре­ни­ем в сво­их узо­рах не бле­щут».

Отно­ше­ние Кирил­ло­ва к пре­сло­ву­то­му Рафа­э­лю и куль­ту­ре будет понят­но, если загля­нуть в дру­гое сти­хо­тво­ре­ние — «Жре­цам искус­ства». Там он рас­ска­зы­ва­ет о себе и това­ри­щах, чьи­ми ясля­ми ста­ли нуж­да и горе, а меч­той — бунт:

И в нераз­рыв­но слит­ном хоре,
В раз­мер­ном беге шестерён
Мы раз­га­да­ли чудо-зори —
Сия­нье сол­неч­ных времён.
И день кро­ва­во­го восстанья,
Гро­зу вели­ких мятежей,
Как деву в брач­ном одеяньи,
Мы жда­ли в сумра­ке ночей.

Эту новую поэ­зию не при­ня­ли как раз штат­ные поэты ста­ро­го мира, кото­рый Кирил­лов с пол­ным осно­ва­ни­ем ненавидел:

В покро­вах сине­ткан­ной блузы,
В сия­ньи зоре­вых гвоздик
Суро­вый облик нашей музы
Вам непо­ня­тен был и дик.
За то, что огнен­ные струны
Сму­ти­ли лепет слёз­ных лир,
Вы дали нам назва­нье — «гун­ны,
При­шед­шие раз­ру­шить мир».

При этом про­ти­во­сто­я­ние тут идёт не в плос­ко­сти новые поэты — ста­рая куль­ту­ра, а рабо­чие поэты про­тив «жре­цов искус­ства», совре­мен­ни­ков, при­вык­ших сни­мать слив­ки при ста­ром режи­ме, зани­ма­ю­щих­ся сугу­бо пле­те­ни­ем сло­вес­но­го бисе­ра, теми самы­ми бес­смыс­лен­ны­ми сло­вес­ны­ми узорами.

Ноч­ные фили­ны, кукушки,
Не вы избран­ни­ки богов,
Он с нами луче­зар­ный Пушкин,
И Ломо­но­сов, и Кольцов.

Так­же пре­тен­до­вав­ший на роль глав­но­го рево­лю­ци­он­но­го поэта, Мая­ков­ский бро­сил пре­не­бре­жи­тель­но в автобиографии:

«Полу­чи­лось неве­ро­ят­но рево­лю­ци­он­но и в такой же сте­пе­ни без­об­раз­но. Вро­де тепе­реш­не­го Кириллова».

Тут или при­выч­ная поле­ми­ка лите­ра­тур­ных школ и сосло­вий, или жела­ние подви­нуть кон­ку­рен­та. Срав­ни­тель­ный ана­лиз фигур Мая­ков­ско­го и Кирил­ло­ва — анти­по­дов почти во всём — крайне инте­рес­ная тема, тре­бу­ю­щая отдель­но­го обсто­я­тель­но­го раз­го­во­ра. Здесь же могу толь­ко посо­ве­то­вать пораз­мыш­лять само­сто­я­тель­но, насколь­ко слу­чай­но обре­та­ет­ся и при­умно­жа­ет­ся слава.
И иметь в виду, что на самом деле Кирил­лов был совсем не прост, что бы ни гово­ри­ли злые язы­ки. В каче­стве при­ме­ра при­ве­ду отры­вок из его «Из днев­ни­ка 18-го года», посвя­щён­но­го ни мно­го ни мало Клюеву:

Был вечер розов, город необычен
Тре­вож­ной радо­стью бушу­ю­щих событий.
Июль­ским ветер­ком колеб­ле­мые тихо
Плес­ка­лись пла­мен­ные фла­ги на местах,
Сочи­лась золо­том, игра­ла в хрусталях
Про­спек­та Нев­ско­го рос­кош­ная аллея.
Я с дру­гом шёл, оло­нец­ким поэтом,
Стру­и­лась пёст­ры­ми излу­чи­на­ми речь,
Он гово­рил о Ките­же воскресшем,
О крас­ном боге бун­та, о коммуне…
Я слу­шал стран­ные, дре­му­чие слова,
И гул­ко отда­ва­лись по асфальту
Его оло­нец­кие, в сбор­ках сапоги…
Но вот кач­ну­лась звон­ко тишина,
Рас­ко­ло­тая музы­кой оркестра,
Зна­ко­мый марш тор­же­ствен­но и бурно
Взмет­нул­ся ста­ей мед­ных голосов.
Под пару­са­ми огнен­ных знамён
В цве­тах и ста­ли дви­га­лась пехота,
За нею кон­ни­ца… Тяжё­лый чок копыт,
И пуш­ки в зеле­ни, и лег­кие двуколки,
Але­ли лен­ты в чёл­ках лошадей,
Кача­лись розы в шел­ко­ви­стых гривах,
В пет­ли­цах розы, розы на штыках,
И вечер веял розо­вые блёстки…
И друг ска­зал: «Баг­ря­ное причастье —
Народ вку­сил живую кровь Христа…»
Ове­ян сказ­кою, встре­во­жен­ный мечтами,
Я для отве­та не открыл уста…

Уди­ви­тель­на — и при этом типич­на для вре­ме­ни — био­гра­фия поэта. Родил­ся в бед­ной семье, рано остал­ся без отца, толь­ко одну зиму ходил в шко­лу. Рано начал рабо­тать под­ма­сте­рьем, потом ушёл мат­ро­сом, посе­тив ряд экзо­ти­че­ских стран. Это опи­са­но в поэ­ме Кирил­ло­ва «О дет­стве, море и крас­ном знамени».

Участ­во­вал в про­те­стах моря­ков. В 1906 году аре­сто­ван за тер­ро­ри­сти­че­скую дея­тель­ность, тогда ему было все­го 16 лет. По мало­лет­ству вме­сто катор­ги Кирил­лов полу­чил три года ссыл­ки, кото­рые исполь­зо­вал для рас­ши­ре­ния лите­ра­тур­но­го кру­го­зо­ра. После ссыл­ки он на жизнь зара­ба­ты­вал игрой на музы­каль­ных инстру­мен­тах по пив­ным, посту­пил в оркестр народ­ных инстру­мен­тов, с кото­рым давал гастро­ли даже в Нью-Йор­ке. Меч­тал стать ком­по­зи­то­ром, но не смог закон­чить обу­че­ния, поэто­му обра­тил­ся к поэзии.

В 1914 году был при­зван на вой­ну. Вое­вать не хотел, но в отли­чии от кол­лег по цеху, пори­цав­ших его за некра­си­вые сти­хи, не стал укло­нять­ся, или не имел вли­я­тель­ных покро­ви­те­лей, как тот же Есе­нин. На войне он вошёл в сол­дат­ский коми­тет пол­ка и напи­сал такие стихи:

Ни вели­ча­ния, ни славы…
Меч­та поэта, будь чиста!
Перед лицом вой­ны кровавой
Сомкну бес­силь­ные уста.
И в жут­кий час, неотвратимый,
Сли­ва­ясь с тём­ною толпой,
Под нож судь­бы неумолимой
И я поник­ну головой.

Даль­ше — зва­ние глав­но­го про­ле­тар­ско­го поэта, «Куз­ни­ца». Вла­ди­мир Кирил­лов достиг такой попу­ляр­но­сти, что его сти­хи выхо­ди­ли на грам­пла­стин­ках. Одна­ко в зени­те сла­вы поэт выхо­дит из пар­тии, не при­няв НЭП, и сра­зу всё теря­ет. Даль­ше, судя по сти­хам, был еще ряд любо­пыт­ных перемещений.

Вот, напри­мер, интри­гу­ю­щий отры­вок из его заме­ча­тель­но­го позд­не­го сти­хо­тво­ре­ния «Чум»:

Вот — чум… Входи,
Нагнись пониже,
Рукой при­под­ни­мая мех олений…
Здесь жизнь проста,
И при­ни­ма­ют просто,
Здесь сло­во гость
От сло­ва — угощать.

В 1937 году поэта рас­стре­ля­ли, при­чи­ну я пока не нашёл…

Читай­те так­же «Ой! в Рос­сии: пять глав­ных групп оте­че­ствен­но­го ой-пан­ка».