Сегодня поэзию футуристов изучают в школе, однако в 1910‑е годы это было почти нелегальное, подпольное искусство. Как литературное направление футуризм проповедовал отрицание наследия прошлого, ориентацию на ценности будущего, воспевание урбанистического прогресса, презрение к мещанскому быту. Молодых, энергичных и талантливых поэтов футуризм захватывал раз и навсегда, делая из них будущих певцов революции.
Однако в России футуризм, в отличие от его родины Италии, не был единым направлением. Внутри него сложилось два основных противоборствующих течения: эгофутуризм и кубофутуризм. Но однажды, в декабре 1913 года, группировки решили объединить силы своих поэтических дарований и отправиться в совместное турне по городам России, продолжавшееся до конца марта 1914 года.
Несмотря на идеологические противоречия двух течений и взаимные выпады футуристов в сторону друг друга, глобальная цель у поэтов всё же была одна — революция в искусстве и быте. Так, сначала в турне должны были принимать участие только эгофутуристы: Вадим Баян, Игорь Северянин и Иван Игнатьев. Выступление последнего не состоялось, так как незадолго до начала гастролей Игнатьев совершил самоубийство.
В декабре 1913 года произошло знакомство Игоря Северянина, которому на тот момент было 27 лет, и юного кубофутуриста Владимира Маяковского. Северянин уже имел за плечами опыт выступлений на многочисленных концертах, а 20-летний Маяковский только начинал стремительно набирать популярность. Молодой поэт так сильно покорил Северянина талантом и харизмой, что тот решил непременно включить кубофутуриста в гастрольную труппу. Маяковский согласился и уже впоследствии привёл в турне товарищей по литературно-художественному объединению «Гилея»: сначала Давида Бурлюка, а затем Василия Каменского.
Футуристические выступления назывались то «поэзоконцертами», то «стихобойней», а тур по маршруту «Симферополь — Севастополь — Керчь» носил помпезное имя «Первой олимпиады российского футуризма». Во время выступлений поэты декламировали свои стихотворения, читали доклады и манифесты. Эти концерты проходили в формате иммерсивного шоу: выступления футуристов почти никогда не обходились без скандалов с участием зрителей. Призывы причудливо одетых гастролёров с раскрашенными лицами к тому, чтобы «бросить с парохода Современности» старый мир и создать новый, революционный, вызывали у публики недоумение и гнев.
Это было, возможно, самое счастливое время в жизни поэтов: их концерты пользовались бешеной популярностью, у них появились деньги, женщины, успех и слава.
VATNIKSTAN рассказывает, как во время своего первого большого турне по Российской империи футуристы справлялись с натиском полиции и цензуры, разоряли организаторов, ругались, влюблялись и боролись за право футуризма на монополию в искусстве поэзии.
Публика негодует
«Шарлатанство» и «жёлтый дом» — так именовали футуризм, по воспоминаниям Вадима Баяна, в Симферополе, первом городе, куда должны были прибыть поэты. Местные противники нового искусства хорошо позаботились об идеологической агитации простого населения: в преддверии поэзоконцертов была проведена целая кампания по развенчанию футуристов. Многие литераторы, в то время находившиеся в Симферополе, устраивали целые обличительные диспуты, произносили публичные разоблачающие доклады. Даже в учебных заведениях учителя словесности были обязаны делать учащимся, по выражению Вадима Баяна, «противофутуристические прививки». В общем, благодаря усилиям власти, прессы и отдельных деятелей искусства, публика готовилась к посещению футуристического концерта как к визиту в психбольницу.
В предновогодний вечер футуристы, уже будучи в Симферополе, собрались инкогнито поужинать в торжественном зале Дворянского театра. Однако остаться незамеченными у них не получилось. Какой-то подросток опознал поэтов революции по полосатой жёлто-чёрной блузе Маяковского, и зал тут же пронзил истошный крик мальчика:
— Футури-и-исты!!!
Около футуристического столика тут же собралась толпа, упрашивающая поэтов читать стихи. Но другая, консервативная толпа, в это же время пыталась перекричать первую, агитируя против осквернения новогоднего праздника какими-то странными стихами. В зале поднялся такой шум и гам, что ни обычным посетителям, ни футуристам не удалось провести этот вечер спокойно.
На самих выступлениях зрители вели себя более чем развязно: позволяли себе перебивать выступающих с места, пытаться их перекричать. Самое бурное негодование вызывали как раз таки высказывания, апеллирующие к тезису из манифеста «Пощёчина общественному вкусу»: «Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с парохода Современности». Публика не понимала аллергичности, метафоричности этого высказывания и стремилась освистать нахальных поэтов. Василий Каменский замечал, что в каждом городе зрители особенно резко реагировали на какого-нибудь конкретного литератора, гений которого категорически нельзя было подвергать критике. Например, в Одессе им оказался писатель Леонид Андреев, за упоминание которого Каменского, по его выражению, «затюкали».
В некоторых городах футуристам всё-таки удавалось завоевать расположение публики харизмой и обаянием. Например, в отчёте о выступлении в газете «Тифлисский листок» указано, что аудитория и добродушно смеялась, и обильно аплодировала поэтам. А «Саратовский вестник» в своём отчёте хвалит Маяковского за «красиво построенную, ясную и содержательную» речь.
На страже нравственности
Отношения с городской властью у футуристов были напряжённые. Чаще всего она относилась к революционным поэтам с опаской, несмотря на то, что своих взглядов они на поэзоконцертах прямо не высказывали.
Владимир Маяковский в автобиографическом очерке «Я сам» дал лаконичную характеристику обстановке в городах, которые посещали с концертами футуристы:
«Ездили Россией. Вечера. Лекции. Губернаторство настораживалось. В Николаеве нам предложили не касаться ни начальства, ни Пушкина. Часто обрывались полицией на полуслове доклада».
Появлению недоверия властей и полиции к выступающим сильно способствовали газетные статьи, преподносившие турне как сенсацию, вызывающую «общественное сумасшествие»:
«Это было что-то дикое, нелепое, кошмарное, до тошноты омерзительное. Это была дикая вакханалия искусства, полное отрицание его» («Харьковские ведомости»).
Вторым фактором, способствовавшим беспокойству губернаторов, был ажиотаж среди передовой молодёжи, которая, сама того не желая, увеличивала вероятность срыва выступления. Юные неискушённые зрители провинции осаждали гостиницы, где останавливались футуристы, караулили их, приносили книги на подпись. Вообще, футуристы в своём турне не могли жаловаться на недостаток внимания: где бы они ни появлялись, везде их окружали сначала заинтересованные молодые люди, потом по инерции — зеваки, тем самым собирая толпу и привлекая внимание полиции.
В своей книге «Путь энтузиаста» Василий Каменский вспоминал случай, произошедший в Николаеве: гостиницу футуристов как обычно осадила группа молодых людей, пришедших к звёздам революционного искусства с требованием предельной наглости — выйти на прогулку вместе с юными поклонниками. И футуристы не отказали. Вышедших к своим почитателям поэтов тут же окружило плотное кольцо людей. Они пошли гулять в этом странном оцеплении юношей и девушек, декламировавших поэтам их же стихи. Позади непрерывно шествовал наряд полиции: боялись излишнего возбуждения и так радикально настроенных поклонников бунтарского искусства.
А на выступлении в Киеве, как следует из новостной заметки в газете «Киевская мысль», присутствовала целая плеяда из представителей власти и силовых структур:
«Генерал-губернатор, обер-полицейместер, 8 приставов, 16 помощников приставов, 25 околоточных надзирателей, 60 городовых внутри театра и 50 конных возле театра».
Это было первое выступление футуристов, прошедшее под надзором конной полиции.
Личным оберегом от цензуры для гастролирующих был тридцатилетний кубофутурист Василий Каменский — профессиональный лётчик. На афишах он печатался как «пилот-авиатор императорского всероссийского аэроклуба». Эту уловку футуристы придумали, чтобы расположить к себе губернаторов, к которым Каменскому приходилось ходить за разрешением на проведение концертов:
«Показывал „его превосходительству“ диплом авиатора, где было сказано, чтобы власти оказывали мне всяческое содействие.
Потом показывал афишу с выделенным заглавием „Аэропланы и поэзия“.
Губернатор недоумевал:
— Но причём-же тут футуризм? Что это такое? Зачем?
Я объяснял, что футуризм главным образом воспевает достижения авиации.
Губернатор спрашивал:
— А Бурлюк и Маяковский тоже авиаторы?
Отвечал:
— Почти…»
Диплом авиатора не раз выручал Каменского во время выступлений. Так, на поэзоконцерте в Одессе из первого ряда партера встал генерал и произнёс пламенную речь в защиту чести истинных лётчиков:
«Весь мир преклоняется перед героями воздуха. А тут какой-то футурист Каменский декламирует возмутительные стихи об авиаторах. Да если бы этого футуриста, хоть раз посадить на аэроплан, он не смел бы писать подобные неприличные стихи и связывать авиацию с футуризмом. Это непозволительно!»
Василий Каменский не растерялся, триумфально выйдя из этой ситуации: поэт пригласил генерала на сцену и продемонстрировал ему свой диплом с фотографическим портретом, сорвав большую овацию в зале.
Владимиру Маяковскому, обладателю раскатистого задушевного баса, вселяющего доверие даже самым неприступным и предвзятым, тоже приходилось выручать футуристический альянс в конфликтах с властями. Дело было в Симферополе: полицмейстер отказался подписывать афиши и потребовал предоставить все речи в письменном виде. Сделать это было невозможно. И даже не из-за принципиальности поэтов, а попросту из-за того, что половины материала для выступления на тот момент ещё не было. Тогда футуристы снарядили посольство в полицейское управление во главе с Маяковским. Поэт со всем своим врождённым красноречием и даром оратора обрушился на полицмейстера с горячими уверениями в благопристойности футуризма и огромной культурной значимости нового искусства. Недоверие полицмейстера испарилось, он поддался обаянию и охотно подписал афишу. Вот как рассказывал о магическом воздействии Маяковского на полицмейстера Вадим Баян, бывший на этой встрече:
«Я видел удивительный случай гипноза: рычащий лев на моих глазах превратился в кроткого ягнёнка».
Удивительно, но иногда даже во власти находились истинные поклонники нового творчества. Например, в Самаре глава городской управы по достоинству оценил роль футуризма в культурном контексте ХХ века. По воспоминаниям Каменского, в своей речи на мероприятии в одном частном доме «голова» во всеуслышание заявил:
«На фоне печальной русской действительности вы, футуристические поэты, самые яркие и свободные люди. Ура!»
Встречают по одёжке
Николай Евреинов, режиссёр и теоретик искусства, в начале ХХ века создал концепцию «театрализации жизни». Заключается она в том, что на самом деле театральность — искусство притворяться кем-то другим — это врождённое свойство человека, который только так может познать истинного себя. В этом смысле поведение футуристов, а в особенности их внешний вид — персонификация идей Евреинова.
Любовь к эпатажу в одежде, костюмированию началась у Владимира Маяковского ещё до футуристического турне. Тогда у молодого поэта уже было желание производить впечатление, но ещё не было денег. Так что приходилось работать с тем, что есть. Поэт вспоминал, как для пущей экстравагантности и «фурора» брал у сестры кусок жёлтой ленты и обвязывался им.
Но эпатажными образами в одежде футуристы не ограничивались. Ведь Маяковский, Каменский, Бурлюк — все они входили в состав группы «Гилея», которая относилась к авангардному течению кубофутуризма. Оно складывалось в тесной взаимосвязи поэзии и живописи. Кубофутуристы привносили живопись в жизнь путём раскрашивания лиц. Известен футуристический манифест 1913 года «Почему мы раскрашиваемся», написанный Михаилом Ларионовым и Ильёй Зданевичем. В нём авторы утверждали:
«Мы связали искусство с жизнью. После долгого уединения мастеров мы громко позвали жизнь, и жизнь вторглась в искусство, пора искусству вторгнуться в жизнь. Раскраска лица — начало вторжения. Оттого так колотятся наши сердца».
Гастролирующим футуристам нравилось самовыражаться через рисунки на лице. Однако в самом начале своего турне они пообещали Северянину, принадлежащему к течению эгофутуристов, «лица не раскрашивать», дабы не смущать своим внешним видом чувствительную натуру поэта. После разрыва «эго» и «кубо» группировок выступающие вновь вернулись к традиции разрисованных лиц.
Всем известна знаменитая жёлтая кофта Владимира Маяковского, в которую он любил наряжаться на публичные выступления. Во время турне он также не изменял этой традиции. Именно в ней изобразил Маяковского в своих стихах-воспоминаниях о гастролях Игорь Северянин:
Увидел парня в жёлтой кофте —
Всё закружилось в голове…
Он был отолпен. Как торговцы,
Ругалась мыслевая часть,
Другая — верно, желтокофтцы —
К его ногам горлова пасть.
Я изумился. Всё так дико
Мне показалось. Это «он»
Обрадовался мне до крика.
«Не розовеющий ли слон?» —
Подумал я, в восторге млея,
Обескураженный поэт.
Толпа раздалась, как аллея.
«Я. — Маяковский», — был ответ.
32-летний Давид Бурлюк тоже был не чужд красочным нарядам: по приезде его в Симферополь футуристы тут же отправились к портному, чтобы заказать для новоприбывшего друга жилетку из «цветистого бархата».
А когда гастролёры взяли свои первые авансы и у них наконец завелись деньги, то обескураживающие всех вокруг наряды стали не только вызывающими, но ещё и дорогими. Вот как описывает Вадим Баян образ Владимира Маяковского на одной вечеринке в Симферополе:
«Маяковский был одет в розовый муаровый пиджак с чёрными атласными отворотами, только что сшитый у лучшего портного в Симферополе, и чёрные брюки».
Газетные рецензии, выходившие в городах, где выступали футуристы, не забывали высмеять внешний вид поэтов, которые выходили к публике исключительно дерзко. Например, Маяковский брал с собой на сцену хлыст, которым уверенно и весело стегал чувства любителей чистого искусства.
Одна из самых жёстких характеристик внешности футуристов принадлежит изданию «Киевская мысль»:
«У футуристов лица самых обыкновенных вырожденцев… И костюмы футуристов, — все эти красные пиджаки, — украдены у фокусников… И клейма на лицах заимствованы у типов уголовных».
Роскошь и блеск. «На мне, деточка, никто не зарабатывает»
Ни в чём себя не ограничивать и никому не позволять себя ограничивать — так можно описать позицию футуристов в отношении личных трат во время турне. История финансирования поэзоконцертов очень неясная — доподлинно неизвестно, кто давал деньги на новое искусство.
Формально организатором футуристического тура был Вадим Баян — 34-летний богатый купец, эгофутурист. Он и спонсировал серию выступлений, и он же нашёл в своём кругу заинтересованных обеспеченных людей, которые были готовы дать денег на проведение турне.
По приезде в Симферополь вся футуристическая компания на первое время поселилась в доме Вадима Баяна. Его воспоминания о жизни с товарищами-поэтами во время «Олимпиады» вызывают смешанные чувства. С одной стороны, он смотрит на гастролёров умильно-снисходительно, как на капризных детей. С другой — благоговеет перед их гением. В совокупности эти чувства заставляли Баяна исполнять каждую прихоть гостей:
«…я сделал всё, что было возможно, чтобы только достойным образом обласкать в своём краю поэтов, а в особенности Маяковского, для которого положительно ничего не было жаль».
Наконец, футуристы переселились из квартиры Баяна в гостиницу «Европейскую». Благо, авансы из кассы устроителей позволяли взять самый большой номер, ведь Маяковскому «для постоянного хождения взад и вперёд требовалась большая квадратура».
В гостинице будущие певцы пролетарской революции зажили по-царски. Северянин вспоминал, как с утра потребовал в номер для завтрака самовар, булочки и масло, а Маяковский его тут же осадил:
«Чего ты стесняешься? Требуй заморозить бутылку, требуй коньяк, икру и проч. Помни, что не мы разоряем Сидорова (настоящая фамилия Баяна — прим. Ред.), а он нас: мы ему даём своими именами значительно больше, чем он нам своими купецкими деньгами».
А когда однажды Баян всё-таки осмелился робко указать поэтам на крупную сумму в счёте, Маяковский, по воспоминаниям Северянина, устроил скандал:
«Всякий труд должен быть, милейший, оплачен, а разве не труд — тянуть за уши в литературу людей бездарных? Вы же, голубчик, скажем открыто, талантом не сияете. И кроме того — мы разрешали Вам выступать совместно с нами, а это чего-нибудь да стоит, у нас с Вами не дружба, а сделка. Вы наняли нас Вас выдвинуть, мы выполняем заказ. Предельной платы Вы нам не назначили, ограничившись расплывчатым: „Дорожные расходы, содержанье в отеле, развлеченья и проч.“. Так вот и потрудитесь оплачивать счета в отеле и вечерами в шантане, какие мы найдём нужным сделать. Мы принимаем в себя только потребное нам, „впрок“ запасов не делаем. Вообще выдвиг бездарности уже некий компромисс с совестью. Но мы Вас, заметьте, не рекламируем, не рекомендуем — мы даём Вам лишь место около себя на эстраде. И это место мы ценим чрезвычайно дорого. И поэтому одно из двух: или Вы, осознав, отбросьте Вашу мелкобуржуазную жадность, или убирайтесь ко всем чертям!»
Вадим Баян в воспоминаниях замечает, что ему действительно не хватало твёрдости характера отказать такому гению как Маяковский в безмерном расходовании бюджета: кубофутурист явно ценил своё дарование выше всякой суммы. Окончательным ответом всем организаторам по поводу возможности уменьшения трат был короткий диалог с устроителем Шнейдеровым. На почти истеричные увещевания мецената Маяковский с непринуждённой улыбкой заявил:
«На мне, деточка, никто не зарабатывает. Так и знайте».
«Эго»-протест против «кубо»-беспредела
Однажды в 1914 году, ещё до начала войны, в Россию с гастролями приехал основоположник футуризма итальянский поэт Филиппо Маринетти. Русские футуристы не жаловали итальянского предводителя. В ответ на холодный приём Маринетти сказал: «Главное условие для удачной борьбы футуризма — это солидарность среди его сторонников». Разделение внутри российского футуризма на «эго» и «кубо» группировки показывает, что к России правило Маринетти неприменимо.
Редко двум творческим гениям удаётся ужиться в пределах одного объединения: рано или поздно напарник превращается в соперника по славе. Так случилось и во время турне: вожди двух футуристических группировок — Владимир Маяковский и Игорь Северянин — разругались.
Одной конкретной причины тут нет. Как часто бывает, ссора выросла из множества факторов. В книге Давида Бурлюка «Фрагменты из воспоминаний футуриста» поэт даёт Игорю Северянину очень непривлекательную характеристику человека лицемерного, претенциозного и капризного. Северянин никогда не выходил на бис, если отсутствовала овация, а на выступлении в Керчи вообще ушёл со сцены после прочтения одного стихотворения, потому что публика недостаточно ему аплодировала. Такому самолюбивому поэту, конечно, непросто было выносить рядом с собой Маяковского. Ведь блистать среди посредственностей легко, а вот тягаться с гениями уже посложнее.
Обаяние, непринуждённость во взаимодействии с залом, сильный темперамент, талант Маяковского — всё это раздражало Северянина, задевало его и бесило.
По воспоминаниям Вадима Баяна, Маяковскому нравилось доводить своего товарища по футуризму, сочиняя пародии на его стихи. Как только Северянин начинал читать свои произведения, Маяковский тут же импровизировал из них какой-нибудь обидный каламбур, задевая тонкую натуру эгофутуриста. Например, Северянин на каждом поэзоконцерте обязательно затягивал нараспев своё «Олазорим, легко олазорим/Пароход, моноплан, экипаж!». В это время Маяковский тут же оказывался рядом на эстраде и тяжёлым басом вторил: «Опозорим, легко опозорим…». Северянин сильно обижался и просил не пародировать его стихи, но Маяковский не хотел униматься и продолжал издеваться над эгофутуристом.
Сам же Северянин, освещая разрыв с кубо-группировкой, стремился выставить своих товарищей по турне глупыми и зазнавшимися артистами, с которыми никакой уважающий себя человек иметь дела не будет. Поэт утверждал, что он прекратил своё участие в турне, якобы потому что Маяковский и Бурлюк оделись на выступление не так, как ему бы хотелось:
«Маяковский и Бурлюк обещали мне выступать всюду в обыкновенном костюме и Бурлюк — лица не раскрашивать. Однако в Керчи не выдержали. Маяковский облачился в оранжевую кофту, а Бурлюк в вишнёвый фрак при зелёной бархатной жилетке. Это явилось для меня полной неожиданностью. Я вспылил, меня с трудом уговорили выступить, но зато сразу же после вечера я укатил в Питер».
Многообещающий союз «кубо» и «эго» распался в Керчи. После этого кубо-состав отправился дальше по России со своей программой, а озлобленный Северянин уехал, через некоторое время напечатав в газетах в отместку обидчикам:
«Для отрезвления ж народа,
который впал в угрозный сплин,
Не Лермонтова — с парохода,
А Бурлюков — на Сахалин!»
Неслучившийся роман
Именно во время футуристического турне Маяковский начинает создавать своё лучшее дореволюционное произведение.
«Вы думаете, это бредит малярия?
Это было,
было в Одессе.
„Приду в четыре“, — сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять».
Мария Денисова — девушка, про которую Маяковский написал в своей поэме «Облако в штанах». Познакомились они действительно в Одессе, во время турне, где любовь застала Маяковского врасплох.
Обстоятельства их первой встречи описаны Василием Каменским как сюжет незамысловатой мелодрамы. Кубофутуристическое трио — Бурлюк, Каменский, Маяковский — гуляло по улицам южного города. Вдруг Каменский заметил необыкновенной красоты девушку и сказал Маяковскому: «Володечка, взгляни сюда…» Маяковский обернулся, устремил взгляд на девушку, и тут же в нём что-то всколыхнулось. Он оставил своих друзей и немедленно скрылся в толпе.
Через несколько дней после знакомства с Марией Денисовой Маяковский со всей своей запальчивостью решительно объявил товарищам, что он никуда дальше не поедет и вообще останется в Одессе.
Товарищи-поэты негодовали: им надо ехать дальше, в Кишинёв, там афиши расклеены, билеты раскуплены, а тут гвоздь футуристической программы влюбился в девушку, которую знает пару дней, и решительно отказывается уезжать.
Маяковский назначил Денисовой объяснение на последний день пребывания в Одессе. Однако как мы помним из поэмы:
«Вошла ты,
резкая, как «нате!»,
муча перчатки замш,
сказала:
«Знаете —
я выхожу замуж».
Увы, Мария была обещана другому — дала согласие на предложение руки и сердца инженеру Василию Строеву.
Денисова — девушка, не чуждая искусству: на момент знакомства с Маяковским она была 19-летней начинающей художницей, а впоследствии стала талантливым скульптором. Чуткость, присущая творческим людям, помогла Денисовой разглядеть в Маяковском если не гений, то большой талант. И всё же она не решилась бросить своего жениха и выйти замуж за поэта-футуриста, которого знала всего пару дней — слишком многое надо было поставить на карту.
Двухдневный роман не принёс Маяковскому счастья, но зато подарил читателям поэта замечательные стихи. Уже на следующий день в поезде хмурый Владимир Маяковский, долгое время ни с кем не разговаривавший, произнёс: «Это было. Было в Одессе». А через четверть часа первая строфа «Облака» была записана на папиросной коробке.
Турне дало футуристам всё — славу, деньги, любовь, а главное — опыт. Поэты увидели жизнь провинции, людей, которых в скором времени захватят трагические события ХХ века. Это был последний беззаботный год для футуристов. Ведь потом с началом революции им предстояло уже на деле, а не на словах строить ту жизнь, которую они проповедовали в своём творчестве.
Читайте также:
Маяковский как художник. Часть I: портреты и шаржи.
Маяковский как художник. Часть II: реклама, лубки и рассказы в картинках.
