VATNIKSTAN продолжает авторский цикл Петра Полещука «Сцена», где Пётр рассказывает об истории и развитии (мало)известных музыкальных сцен столиц и провинций. В прошлом материале мы говорили о лейбле Saint-Brooklynsburg. Сегодня предлагаем вашему вниманию большой анализ сцены Татарстана, а также исследование связи между культурной идентичностью и территориальностью.
Региональная культура в прошлом?
С начала ХХI века стало трудно представить, что в основе сцены может быть фундамент в виде национально-культурной или патриотично-региональной идеи. Мы ведь это уже прошли, разве не так?
Подобная идея многократно становилась стержнем андеграунда или поп-культуры и последний раз в мировой истории дошла до массовой эйфории (читай «истерии»). Некогда гуттаперчевая британская поп-культура к середине 1990‑х годов вдруг ощутила вес своей истории, и решила подчеркнуть «британство», в том числе как ответ на тогда буйно развивающуюся американизацию королевства. Иначе говоря, в Англии брит-поп был ответом на уравнение «прошлое + идентичность = ?». Жанр разросся до таких масштабов, что вышел из-под контроля аналоговых СМИ и прожил до тех пор, пока сам себя не съел.
Что изменилось? Строго говоря, интернет оказался могущественнее. Он практически полностью границы между странами, культурами, эпохами. Совершенно неслучайно и очевидно, что в тоталитарных странах интернет, если и не стёрт на корню, то его координаты — это несколько сайтов, каждый из которых связан с действующим политическим режимом.
В общеидейном коллапсе мы оказались в рабстве тотальной неоднозначности. Как можно отчётливо измерить время, которое так удобно делилось на отрезки ещё 20 лет назад? Можем ли мы вычленить событие, определяющее дух времени? И как мы определяем свою культурную идентичность? Даже в работах видных музыкантов современной русской поп-культуры, взять, например, Антоху МС, большой творческий процент занимает влияние «извне». В таких условиях, кажется, никакая фетишизация региональной культуры невозможна.
Поэтому… Мы ведь это уже прошли, разве не так? Нет, не так.
Вирусная татарская культура
Вопреки сказанному выше сегодня существуют локальные сцены, которые стараются держаться на стержне своей культуры. Например, группа Fontaines D.C. озабочена репрезентацией ирландской сцены с нового ракурса, желая ассоциироваться скорее с Girl Band, чем с U2. Такая реакция вполне симптоматична, как ответ на время пресловутой тотальной неоднозначности.
В России подобные тенденции сосредоточены не столько вокруг провинций, сколько в столицах, и с ощутимым реакционным флёром. Традиционный пример — казарьяновские инициативы вроде фестиваля «Боль», с которым связаны постоянные скандалы, будь то колониальный постер евротура с аллюзиями на «идём на Берлин» или замечание Николая Комягина об амбициях Казарьяна как о непосредственно имперских.
Но гораздо отчётливее и богаче всех, а также выгодно отличаясь от столиц, на отечественной территории расположилась сцена Татарстана.
Но разве это новость? Сомневаюсь. Татарская культура заимствуется, используется и попросту эксплуатируется. Это всем известно благодаря YouTube. «Язык — это вирус», — сказал когда-то Уильям Берроуз. Сегодня в роли самого популярного языка выступает весь визуальный контент. Что сделала небезызвестная TATARKA? Образно говоря, инфицировала поп-культуру вирусными видео на татарском языке. Позже слово «татарин» как определённый знак закрепилось за группой АИГЕЛ, правда, совсем в другом смысловом варианте. В конце концов, мы уже все, видимо, знаем, что такое эчпочмак, даже если никогда его не пробовали.
Но всё это, конечно, заигрывания. В центре этой статьи инди-музыка и непосредственно претензия на татарскую идентификацию в лице этих музыкантов и всей независимой сцены Татарстана. А там целая крепость из лейблов, компиляций и журналов.
При пристальном взгляде становится ясно, что мода на «всё татарское» скрупулёзно систематизирована. Лайфстайл-журнал «Инде» довольно успешно очерчивает Татарстан как этакий «город золотой», избавляя в глазах туристов родную землю от любого рода «эчпоч-штампов», да и вообще не забывает воспользоваться возможностью ознакомить экс-главреда «Афиши» со своим музыкальным ореолом.
Не менее важно для Татарстана издание Enter, которое пишет об искусстве и культуре. Из недавнего отметим попытку возрождения традиции территориальных компиляций — сборник казанских музыкантов «Пляж Локомотив», — в котором, по словам составителя Айдара Хуснутдинова, «определённо есть дух места». Но началось всё, пожалуй, с организации лейбла Yummy Music, ключевая идея которого — татарская идентичность, а основное условие — исполнение песен только на татарском языке.
Культура, Цивилизация и Мы
История новой казанской инди-музыки, которая началась примерно в 2012 году, похожа на ту, что ранее произошла в остальной России. В 2010‑х годах группы новой волны вроде Pompeya и Tesla Boy росли в стагнации отечественной поп-музыки, и неслучайно, что эти новые артисты за ориентир брали музыку зарубежную. Такая же причина для трансформаций была и у татар. Но разница в том, что в отличии, например, от Антона Севидова, татарские инди-музыканты при всём своём «мировом гражданстве» представляют себя на международной сцене именно как адептов своей культуры.
Немного иронично и, по всей видимости, симптоматично, что активная работа лейбла Yummy Music началась именно тогда, когда музыка как таковая стала максимально космополитной. И хотя в основе Yummy Music лежит татарская самопрезентация, на вопрос «каков идеальный артист вашего лейбла?», генеральный продюсер Ильяс Гафаров ответил: «Гражданин мира». Это может казаться парадоксальным, но на самом деле ответ Гафарова лаконично отражает суть современной пост-географической реальности: культурная самопрезентация перешла из уравнения «идентичность + прошлое = ?» в «идентичность + интернациональность = ?». Сегодня невозможна ситуация, когда человек связан исключительно с региональной культурной средой.
С приходом интернета физическое место обитания для музыканта почти потеряло значение. Артисты и потребители определённого сегмента музыки имеют больше общего друг с другом, чем со своими соседями по жилплощади. Мы пребываем в цивилизации, интернете, нишах и ячейках, и из-за этого артисты в большинстве своём не обладают какой-либо культурно-порождающей силой. Например, как говорил Игорь Шемякин из плодовитой казанской группы «Harajiev Smokes Virginia!»:
«Я недавно читал Лагутеныча, и он правильно сказал: не надо уезжать в столицу, надо развивать местную сцену. В Екатеринбурге у людей что-то получилось. Нам тоже что-то надо делать».
Здесь и начинаются тонкости: «сцена», о развитии которой говорил Шемякин, подразумевает саму территорию, а не региональную культуру.
То же самое, к слову, происходит и с упомянутыми казарьяновскими крестоносцами, и с Fontaines d.c. Первые оказываются сборной солянкой, будь то адепты хард-рока «Казускома» или главные постпанкеры Shortparis. Объединяют их исключительно язык и территория как точка старта. Вторые в своём желании «сделаться большими» и по-новому зарекомендовать свою сцену, едва ли размахом отличаются от всех легендарных ирландцев, будь то Джойс или Боно, то есть удовлетворяют массмедийные требования на соответствие ярлыку «народной ирландской группы».
Выходит, национальная идентичность стала для артиста «отправной точкой», то есть неразрывно связалась именно с территорией, а уже во вторую очередь с культурой. Частые заголовки, говорящие про Катю Шилоносову как про «обычную девочку из Казани», тем не менее едва ли говорят о её музыке. Практически ничего татарского в её творчестве нет. Напротив, в амплуа NV Катя активно обращается к японской культуре, а как вокалистка ГШ/ Glintshake — к русскому авангарду и андеграунду восьмидесятых.
Очевидно, что Кате Шилоносовой ближе её сольный проект, то есть творческая интеграция в Азию, а не реанимация русской культуры в ГШ. Сейчас Катя в рамках ГШ всё чаще остаётся верна образу NV: вместо кривоватого, как будто навеянного супрематизмом и почти криминального образа, на смену пришла японская элегантность, явно отдающая нью-вейвом из страны восходящего солнца. Когда я брал интервью у Кати для журнала NEST, она сказала, что у неё не было замысла делать микс культур в сольном творчестве:
«Есть риск зашиться в свои идеи, при этом будет получаться не очень классно, а отступиться от этого трудно. Лучше придерживаться какой-то общей картины восприятия того, как у тебя получается работать с материалом, а уже после собирать такой маленький коллаж из всего этого».
Может быть, может быть. Но несмотря на такой абстрактный подход, то, что NV для Екатерины интуитивно воспринимается намного органичнее, чем более близкие к родной культуре русскоязычные ГШ, говорит само за себя.
«Өмет станциясе» и YaineYa
Если Катя Шилоносова избегает влияния своей культуры, будучи человеком в первую очередь «цивилизационным» (неслучайно, возможно, Катя никогда не была подписана на казанский лейбл), то резидент Yummy Music Радиф Кашапов, как и все остальные артисты лейбла, имеет больше общего с татарской культурой.
Радиф в интервью Entermedia рассказывал:
«Да, мы любим татарскую культуру, традиции, речь, нам хочется петь на родном языке. Но в то же время мы — люди, развивающиеся в глобальном мире, растущие бок о бок с интернетом и воспитанные западной культурой. У нас происходит некий синтез любви к национальному и современному».
Его слова подкрепляются творчеством: его альбом «Өмет станциясе» открывается в духе мэдчестеровского периода ранних Brainstorm, на третьем треке перерастает в прифанкованное электро, а сразу после начинает «кристаллизоваться» турецким сазом. Синтез посторонних музыкальных языков превалирует над непосредственно татарским.
Похожая ситуация складывается и с YaineYa, казанским one-man-band проектом. Мы едва ли можем нащупать месторасположение YaineYa исходя из музыки.
С Татарстаном здесь связано ещё меньше, чем в работах Радифа. Единственный постоянный участник проекта, Семён Метельков, говорит о своём детище как о «собственном представлении о том, чем должна быть современная независимая экспериментальная музыка». Другими словами, слова Семёна, очевидно, не касаются разговора о среде своего обитания.
В глубинку за культурой
С татарской средой взаимодействует Митя Бурмистров, но подходит к ней иначе, чем резиденты Yummy Music.
После того как казанский мультиинструменталист Митя Бурмистров отбросил битбокс и начал проект MITYA, он заручился поддержкой Red Bull Music Academy и отправился в «этнографическую звуковую экспедицию». В формате документального фильма она получила название «Эчпочфанк». Её цель — «засэмплировать» этнические татарские инструменты, а в более широком смысле — пропустить через себя народную татарскую культуру. Именно культуру.
MITYA — этнографическая звуковая экспедиция «Эчпочфанк»
Интересно, что в проекте, следуя по фильму за Митей, зритель чувствует себя примерно так же, как и сам Бурмистров. То есть татарская культура открывается как другая планета, оказываясь до конца не познанной. При этом сам Митя родом из Казани, но судя по видео воспринимает всё с таким же колумбовским интересом, как и зритель.
За неимением лучшей формулировки это ставит резкий вопрос: насколько этническая культура родного для Мити Татарстана оказывается ему родной? «Эчпочфанк» — беспрецедентный проект и заслуживает награды. Экспедиция Бурмистрова не имеет аналогов и, очевидно, поспособствовала интересу к татарской культуре (и народной культуре вообще) больше, чем условные государственные программы. Но, опять же, как проект воспринимал сам Митя? Всё, что он записал на рекордер, стало частью его психоделических англоязычных альбомов, которые зачастую любят называть «нашим ответом Tame Impala». А это уже контекст, выходящий далеко за пределы культуры Татарстана. В сущности «Эчпочфанк» — это взгляд космополита, независимо от того, рождён ли Митя в той среде, которая корнями врастает в татарские деревни.
Сегодня даже на собственную народную культуру мы неизбежно смотрим с позиции человека-интернационалиста. Как ни крути, но теперь «One Life Is Not Enough» в культурном плане про всех нас — одной идентичности недостаточно.
И хотя национальная идентичность в первую очередь стала означать «отправную точку», а уже во вторую — саму культуру, эта «вторая очередь» в современном Татарстане есть.
В числе резидентов Yummy Music одно из наиболее интересных в плане идентичности имён — акустический коллектив Juna. Это группа не столько музыкантов в авторском смысле, сколько аранжировщиков: их песни — это стихи татарских поэтов, переложенные на довольно прозрачный музыкальный язык.
Возможно, Juna неслучайно напомнила мне о Лизе Ханниган и местами о Cocteau Twins. Особенно о последних, ведь для моего уха татарский язык звучит не менее сказочно, чем выдуманный язык Элизабет Фрейзер. Но почему тогда другие казанские и татарские артисты не вызвали такой ассоциации?
Аутентичность татарского языка так убедительно чувствуется в их песнях потому, что аранжировщик в контексте трансляции культуры чуть ли не важнее, чем автор: если у многих татарских инди-музыкантов родной язык вполне заменим на любой другой (особенно на английский, во всём винить инди-рок начинку), то что останется от Juna без их языка? В их случае тексты — это не просто родной для участников группы язык. Их тексты, то есть стихи поэтов, были частью татарской культуры ещё до того, как образовалась Juna. Нечто подобное касается и музыки — в ней преобладают этнические инструменты, что освобождает группу от диктата других культур: азиаткой (NV), англосаксонской (Радиф Кашапов), смеси австралийской психоделии и инструментария татарских деревень (MITYA). Словом, от любого постороннего вмешательства и постмодернистского коллажа.
Выход за пределы регионального
И хотя примеры вроде Juna есть, их немного. Так или иначе, но даже самое первородное единение с культурой сегодня вписывается в интернациональный мир, что под определённым углом зрения хорошо.
В иной системе ценностей культуры зиждились на самих себе: блюз, будучи тоской чернокожих, долгое время не выходил за пределы своего микросоциума, спотыкаясь о расизм. Но ведь «британское вторжение» 1960‑х годов началось именно с того, что, говоря словами Эрика Бёрдена, «английская рабочая молодёжь опустила руку в американский мусорный ящик и вытащила оттуда… культуру». Фолк стремился к всеобъемлющей гласности. Хип-хоп — к тому, чтобы быть услышанным, и не столько на улицах, сколько на их перекрёстках.
Культура, будучи накопленной и сформированной, начинает искать выход из собственного прокрустова ложа и открывает новые пути развития.
В конце концов, важно не то, где мы живём сегодня — в культуре или в цивилизации, — а то, как используем ресурсы: делаем ли вирусное видео или вручаем микрофон бабушкам в деревнях Татарстана.
Поэтому сегодня реализация национально-культурной идеи — это общий территориальный котёл, а эклектика и выход за его пределы. Это тот самый момент, когда народная татарская культура встречает Таймс-сквер.
Читайте также «„Психоделическое яркое отечество“: что такое советско-российский шугейз».
