Марк Шагал (1887–1985) — один из самых необычных художников XX века. На его полотнах люди и лошади взлетают в воздух, коровы играют на скрипке, огромные козы и петухи несутся по улицам, катая на себе цирковых артистов. Абсурд? Сказка? Или сложный набор символов, разгадать смысл которых под силу только опытному искусствоведу? Шагал редко рассказывал о работах, так как считал, что любые объяснения сбивают зрителя с толку. Каждый видит в его картинах что-то своё: трогательные воспоминания о детстве, первозданный хаос, причудливое сновидение или непонятную мазню.
VATNIKSTAN расскажет о жизни загадочного художника и его не менее загадочных полотнах, которые одних приводят в восторг, а других — в недоумение.
6 июля 1887 года в семье приказчика селёдочной лавки Хацкеля Шагала и его жены, Фейги-Иты, родился будущий живописец — тогда ещё Мовша Шагал. О его точной дате рождения спорят до сих пор: одни источники указывают шестое, другие — седьмое июля. По одной из версий, эта путаница возникла по вине самого художника, который считал семёрку счастливым числом и самовольно перенёс дату рождения на день позже. Спорят и о месте, называя то бедный еврейский район Песковатики в Витебске, то местечко Лиозно, расположенное недалеко от города.
Впрочем, эти подробности не так интересны по сравнению с обстоятельствами появления на свет, которые Шагал описал в книге воспоминаний «Моя жизнь». Младенец едва не погиб — во время родов в городе бушевал страшный пожар, а сам он долго отказывался сделать первый вдох:
«…когда я родился — в маленьком домике у дороги позади тюрьмы на окраине Витебска вспыхнул пожар. Огонь охватил весь город, включая бедный еврейский квартал. Мать и младенца у неё в ногах, вместе с кроватью, перенесли в безопасное место, на другой конец города. Но главное, родился я мёртвым. Не хотел жить. Этакий, вообразите, бледный комочек, не желающий жить. Как будто насмотрелся картин Шагала. Его кололи булавками, окунали в ведро с водой. И наконец он слабо мяукнул. В общем, я мертворождённый».
Шагал писал, с каким удовольствием ребёнком он наблюдал за пожарами в городе. Огонь или насыщенно-красный фон на его картинах — не только символ разрушительной стихии. Иногда алое зарево указывало на процесс рождения, новое начало. Столь же сильно его влекли к себе крыши, откуда открывалась панорама родного Витебска — постоянного героя полотен художника.
Шагал начал рисовать, когда учился в хедере — еврейской религиозной школе. Причиной интереса к живописи стала, как ни странно, элементарная зависть:
«Однажды в пятом классе на уроке рисования зубрила с первой парты, который всё время щипался, вдруг показал мне лист тонкой бумаги, на который он перерисовал картинку из „Нивы“ (еженедельный журнал. — Прим.) — „Курильщик“. Плохо помню, что и как, но, когда я увидел рисунок, меня словно ошпарило: почему не я сделал его, а этот болван!? Я ринулся в библиотеку, впился в толстенную „Ниву“ и принялся копировать портрет композитора Рубинштейна — мне приглянулся тонкий узор морщинок на его лице; изображение какой-то гречанки и вообще все картинки подряд, а кое-какие, кажется, придумывал сам».
Вскоре желание обойти одноклассника в искусстве рисования переросло в серьёзное увлечение. В 19 лет Шагал поступил в школу витебского живописца Иегуды Пэна, но проучился там всего два месяца — художественное видение Пэна не совпадало со взглядами молодого художника. Созданные в школе этюды прожили недолго: сёстры Шагала использовали их в качестве ковриков для ног, чем приводили брата в отчаяние.
Не разделяли его интереса и родители. Когда в 1907 году молодой художник решил отправиться в Петербург, чтобы продолжить обучение, и сообщил об этом отцу, тот в сердцах бросил на землю 27 рублей — все деньги, которые мог дать сыну в дорогу. «Высылать ничего не буду. Можешь не рассчитывать», — предупредил Шагала разочарованный родитель.
Приехав в Петербург, Шагал попытался поступить в художественное училище Штиглица, но провалил экзамен. Его приняли в школу Общества поощрения художеств, где преподавал Николай Рерих. Денег на жизнь катастрофически не хватало, и художник часто голодал и скитался по городу в поисках доступного жилья. Иногда ему приходилось спать на одной кровати с нищим рабочим, мучаться бессонницей из-за громкого храпа за тонкой занавеской, разделявшей комнату, или наблюдать, как пьяный мастеровой бегает за женой c топором. Он писал о постоянно меняющихся соседях:
«В России не имеют права на жизнь не только евреи, но и великое множество русских, что теснятся, как клопы, по углам».
Спустя несколько лет, в 1918 году, Шагал создал картину «Автопортрет с музой» (1918). Художник вдохновился видением, которое возникло в одну из бессонных ночей, проведённых в нищей петербургской квартире:
«…кровать в углу, и на ней я лежу один. Темно. Вдруг разверзается потолок, гром, свет — и стремительное крылатое существо врывается в комнату в клубах облаков. Тугой трепет крыльев. „Ангел!“ — думаю я. И не могу открыть глаза — слишком яркий свет хлынул сверху. Крылатый гость облетел все углы, снова поднялся и вылетел в щель на потолке, унося с собой блеск и синеву».
На полотне изображён художник, который сидит перед пустым мольбертом, не решаясь начать работу. Образ ангела, ворвавшегося в тёмную комнату, вероятно, олицетворяет внезапно снизошедшее на Шагала вдохновение. Есть и другие трактовки этой картины. Так, искусствовед Микеле Дантини писал, что в «Явлении» художник является прообразом святого или пророка. Избранный богом, он становится проводником в сакральном мире искусства. Более того, Дантини сравнивал это полотно с работами известного итальянского живописца Эль Греко, указывая на свойственную для него игру серых и голубых тонов, изображение в профиль и выразительный, даже нарочитый жест посланника небес. Действительно, «Автопортрет с музой» имеет много схожих черт с «Благовещеньем» (1601) великого мастера эпохи Возрождения.
Шагал так и не смог сработаться с Рерихом. Реалистическая живопись и необходимость «вникать в ноздри Александра Македонского или ещё какого-нибудь гипсового болвана» вызывали раздражение. В конце концов училище пришлось оставить. Художник с иронией вспоминал об этом решении:
«Услышав в очередной раз: „Что за ягодицу вы нарисовали? А ещё стипендиат!“, — я ушёл из школы навсегда».
Шагал стремился к современному искусству. Вскоре после того, как Марк покинул училище, он поступил в школу-студию Елизаветы Званцевой. Его учителем стал один из основателей художественного объединения «Мир искусства» Леон Бакст, выдающийся живописец и график, который в то время создавал костюмы и декорации для «Русских сезонов» Сергея Дягилева. Благодаря Баксту Шагал узнал о французских художниках и загорелся идеей поехать в Париж, чтобы продолжить обучение. Эта мечта, казавшаяся несбыточной выходцу из бедной еврейской семьи, осуществилась.
Во время учёбы Шагал познакомился с меценатом Максимом Винавером. Талант молодого художника произвёл на него большое впечатление. Винавер не только согласился оплатить поездку в Париж, но и назначил Шагалу ежемесячное содержание в 150 франков.
Перед поездкой во Францию в жизни Шагала произошло судьбоносное событие. Во время учёбы в Петербурге он периодически приезжал в Витебск, где продолжал писать картины. Ему позировала Тея Брахман — девушка, принадлежавшая к кругу молодой витебской интеллигенции, увлечённая живописью и поэзией. У них начался роман, который продлился недолго: в 1909 году Тея познакомила художника с подругой — Беллой Розенфельд, которой на тот момент было всего 14. Об этой встрече Шагал писал:
«С ней, не с Теей, а с ней должен я быть — вдруг озаряет меня! Она молчит, я тоже. Она смотрит — о, её глаза! — я тоже. Как будто мы давным-давно знакомы, и она знает обо мне всё: моё детство, мою теперешнюю жизнь и что со мной будет; как будто всегда наблюдала за мной, была где-то рядом, хотя я видел её в первый раз. И я понял: это моя жена. На бледном лице сияют глаза. Большие, выпуклые, чёрные! Это мои глаза, моя душа. Тея вмиг стала чужой и безразличной».
Но даже любовь не могла удержать Шагала на родине. «У меня было чувство, что если я ещё останусь в Витебске, то обрасту шерстью и мхом», — писал он. И тут же оправдывался, сетуя на необразованность жителей городка: «Мне хорошо с вами. Но… что вы слышали о традициях, об Эксе, о художнике с отрезанным ухом, о кубах и квадратах, о Париже?»
В 1911 году молодой живописец отправился в Париж, где поселился в знаменитом «Улье» — так называлась сотня крошечных мастерских, расположенных возле боен Вожирар, на юго-западной окраине Парижа. В «Улье» жили многочисленные представители столичной богемы — художники и литераторы. Шагал рассказывал:
«В мастерских у русских рыдала обиженная натурщица, у итальянцев пели под гитару, у евреев жарко спорили, а я сидел один, перед керосиновой лампой. Кругом картины, холсты — собственно, и не холсты, а мои скатерти, простыни и ночные сорочки, разрезанные на куски и натянутые на подрамники. Ночь, часа два-три. Небо наливается синевой. Скоро рассвет. С боен доносится мычание — бедные коровы».
В детстве Шагал часто становился свидетелем убоя скота. К его деду постоянно приводили коров и коз — он резал и разделывал ритуальных животных. Сцена убийства коровы подробно описана художником в книге «Моя жизнь». Мрачное повествование он заключал такими словами:
«Ночью в темноте мне чудилось, что… сами коровы здесь, в доме: чудесное стадо, умирающее на полу и возносящееся на небо. Коров убивали жестоко. Но я всё прощал. Распятые, точно мученики, шкуры смиренно обращали к небу-потолку молитву об отпущении грехов убийцам».
Коровы и козы постоянно появлялись на полотнах художника. Так, в Париже он создал работу «России, ослам и другим» (1912), где изображены молочница с отделившейся от тела головой, корова и церковные купола. По мнению некоторых искусствоведов, парящая голова — отсылка к выражению «голова в облаках», которое используют по отношению к мечтательному, оторванному от реальности человеку. Шагал, рассказывая о детских переживаниях, писал: «Голова моя легко отделяется от тела и уносится плакать куда-нибудь поближе к кухне, где стряпают рыбу».
Возможно, молочница замечталась, увлёкшись созерцанием тёмного неба. Сочленения её тела художник обозначил как изгибы созвездия — женщина будто превратилась в водолея, льющего воду на корову, кормящую человека и телёнка. Скорее всего, корова здесь олицетворяет землю, кормящую всех живых существ, обитающих на ней. Летящая молочница выражает желание художника отрешиться от земных проблем и унестись в мир фантазий. Состояние полёта встречается на картинах Шагала довольно часто. Оно ассоциируется с любовью, страстью и мечтами. Этот образ отсылает к идиоме из идиша «человек воздуха» — тот, кто полон идей, далёких от реальности.
Название «России, ослам и другим» дал картине друг Шагала — писатель Блез Сандрар. Другого известного французского автора, Гийом Аполлинера, настолько потрясли работы художника, что Гийом посвятил ему стихотворение «Сквозь Европу». В ответ Шагал создал полотно «Посвящение Аполлинеру» (1912). На картине, выполненной в кубистической манере, изображены большие часы, стрелки которых — Адам и Ева — срослись в единое целое. По мнению исследовательницы творчества художника, Мэри Лебиной, циферблат символизирует отсчёт поколений от первого человека до самого Шагала — вверху, вместо цифры 12, он написал своё имя. В левой части картины внизу — пронзённое стрелой сердце, вокруг которого располагаются имена ближайших друзей Шагала — Аполлинер, Сандрар, Канудо (Ричотто Канудо — французский и итальянский писатель. — Прим.) и Вальден (Гервардт Вальден — немецкий писатель, музыкант, меценат. — Прим.).
В Париже Шагал работал как одержимый. «Автопортрет с семью пальцами» (1913) — знаменитое полотно, демонстрирующее напряжённый труд художника. Цифра 7 выбрана не случайно. «Работать семью пальцами» — идиома на идише, означающая «очень быстро». Кроме того, семёрка может отсылать библейскому сюжету — на то, чтобы сотворить мир, у Бога ушло семь дней. Подобно ему, художник тоже конструирует собственную реальность, создавая картины. Шагал изобразил себя в модном костюме с розой в петлице. Это похоже на самоиронию, ведь в действительности художник тогда был очень беден. Известно, что он работал в мастерской обнажённым. Сам Шагал говорил, что это помогало ему писать картины, но, вероятно, такая необычная привычка имела и сугубо практическую цель, так как уберегала небогатый гардероб художника от пятен краски.
Другая интересная особенность «Автопортрета» — тёмное небо Парижа в окне, с которым соседствует скромный образ Витебска в правом верхнем углу полотна. Шагал очень тосковал по родному городу и писал, что его желанию вернуться домой в первый же месяц помешало лишь огромное расстояние, отделявшее Витебск от Парижа. Картина «России, ослам и другим», расположенная на холсте перед художником, также отсылает к теме родины.
Тоска по дому вскоре сменилась восторгом, который художник испытал при первом посещении Лувра. Его учителями стали парижские музеи и улицы, где он вдохновлялся:
«Никакая академия не дала бы мне всего того, что я почерпнул, бродя по Парижу, осматривая выставки и музеи, разглядывая витрины. И даже толкаясь на рынке, где по бедности покупал всего лишь кусок длинного огурца. В вещах и в людях — от простого рабочего в синей блузе до изощрённых поборников кубизма — было безупречное чувство меры, ясности, формы, живописности…»
Персональная выставка Шагала, организованная Вальденом в 1914 году, подарила художнику широкую известность в Европе. Сам он не смог её посетить, так как уехал в Витебск на свадьбу сестры. Правда, это был не единственный повод навестить родные места:
«Я собирался съездить месяца на три: на свадьбу сестры и чтобы увидеть ЕЁ. Мой четвёртый и последний роман почти выветрился за четыре года жизни за границей! В Париже осталась только связка писем. Ещё год — и всё, скорее всего, было бы кончено».
Три месяца растянулись на долгие восемь лет — в планы Шагала вмешалась Первая мировая война.
Вопреки его опасениям, роман с Беллой разгорелся ещё сильнее. Летом 1915 года влюблённые поженились. Родители Беллы были против выбора дочери.
«Что это за муж? Румяный, как красна девица! — упрекали они её. — Художник! Что скажут люди?»
Семья невесты владела тремя ювелирными магазинами и была одной из самых состоятельных в городе. Шагалы жили очень скромно.
«Её отец лакомился виноградом, а мой — луком, — рассказывал художник. — Птица, которую мы позволяли себе раз в году, накануне Судного Дня, у них не сходила со стола».
Белла была непреклонна — свадьба состоялась вопреки воле её родителей.
Одна из первых работ Шагала, посвящённых жене, — «День рождения» (1915), о которой Белла писала в книге воспоминаний «Горящие огни»:
«Сегодня твой день рождения! Стой, не двигайся… Я всё ещё держала цветы… Ты так и набросился на холст, он, бедный, задрожал у тебя под рукой… Ты закружил меня в вихре красок. И вдруг оторвал от земли и сам оттолкнулся ногой, как будто тебе стало тесно в маленькой комнатушке… Вытянулся, поднялся и поплыл под потолком. Вот запрокинул голову и повернул к себе мою. Вот коснулся губами моего уха и шепчешь… И вот мы оба, в унисон, медленно воспаряем в разукрашенной комнате, взлетаем вверх. Нам хочется на волю, сквозь оконные стёкла. Там синее небо, облака зовут нас».
Вскоре появились другие картины с Беллой, ставшие визитной карточкой Шагала: серия «Любовники», «Над городом» (1914–1918), «Прогулка» (1917–1918).
В 1916 году у Марка и Беллы родилась дочь Ида, впоследствии ставшая биографом и исследовательницей творчества отца. Одна из первых картин с ней — «Белла и Ида у окна» (1916), которая изображает новорождённую на руках у матери.
В Витебске Шагал часто писал местные пейзажи и портреты горожан. «Еврей в зелёном» (1914) написан со случайно встретившегося ему проповедника из Слуцка, «Молящийся еврей» (1914) — с уличного нищего. В биографии художник также упомянул картину «Читающий старик» — найти её, к сожалению, не удалось, — которую писал со случайного прохожего «древнего и трагического вида, похожего на грозного ангела». С этим натурщиком работа не задалась. «…я не мог выдержать больше получаса… Уж очень от него воняло…», — вспоминал Шагал.
Попытка вернуться в Париж закончилась неудачей — художник не получил разрешения на выезд, его документы изъяли и опечатали. Над ним нависла реальная угроза быть призванным на фронт. О том времени он писал:
«…что мне делать на фронте? Смотреть на поля, деревья, облака, на кровь и вспоротые животы?.. Я бестолковый, ни на что не гожусь, и даже пушечного мяса на мне не так много. Одни краски: румяные щёки, голубые глаза — но это солдату ни к чему».
Менять холсты и краски на оружие художнику не пришлось. Шагалы уехали из Витебска в Петербург, где брат Беллы устроил Марка на службу в тылу, в Центральный военно-промышленный комитет. «Сидеть и строчить бумажки» было для него мучением. Именно в то время для того, чтобы отвлечься от скучной работы, Шагал начал писать книгу воспоминаний «Моя жизнь».
После событий 1917 года необходимость прятаться в тылу иссякла. Исчезла и черта оседлости, которую отменило Временное правительство. Шагал встретил революцию с восторгом — он полагал, что она будет сопутствовать революции творческой, произведёт переворот в истории мирового искусства. В 1919 году он писал:
«Преобразовавшийся трудовой народ приблизится к тому высокому подъёму культуры и искусства… о котором всем нам остаётся лишь мечтать».
Позже Шагал создал картину «Революция», которую датируют то 1937‑м, то 1968 годом. На ней он показал, как его надежды на светлое будущее разбились о суровую реальность. В левой части — революция истинная, с вооружёнными солдатами и беспорядками. В правой — революция «идеальная», артистически-человеческая. Их разделяет фигура Ленина в акробатической стойке — метафора переворота. Один из биографов художника, Сидни Александер, давал картине интересную трактовку: по его мнению, Шагал изобразил советское государство как цирк, главным артистом которого был Владимир Ленин.
Впоследствии художник переработал полотно и сделал из него триптих, который датируется 1937–1952 годами. В левой части — «Сопротивление» — революция превратилась в еврейский погром. Правая часть — «Освобождение» — изображает Шагала и Беллу, толпу музыкантов, художника, родной Витебск, цветы. Это несбывшаяся мечта об артистической революции, свободе творчества. В центре триптиха, на картине «Возрождение», место Ленина занял распятый Христос. Рядом с ним Шагал нарисовал себя, перевёрнутого с ног на голову. Возможно, этим он хотел показать, что путь к обновлению всегда лежит через страдания, а творец, как и Христос, вынужден постоянно терпеть боль и мучения, принося себя в жертву искусству.
После революции Шагал вернулся в Витебск. Он давно мечтал создать художественное училище в родном городе. В этом ему помог нарком просвещения Анатолий Луначарский, с которым художник познакомился ещё в Париже. В сентябре 1918 года Луначарский поддержал предложение Шагала по организации школы живописи и назначил художника уполномоченным по делам искусства в Витебской губернии.
Шагал полностью посвятил себя работе, занимался не только обучением, но и хозяйственными делами: закупал мебель, материалы, кисти. В качестве преподавателей ему удалось пригласить известных художников, среди которых были Мстислав Добужинский, Иван Пуни и Казимир Малевич. Натянутые отношения с последним привели к неожиданному перевороту: по возвращении из очередной командировки Шагал увидел свою школу с новой вывеской — «Супрематическая академия». Малевич переманил к себе учеников и вытеснил Шагала из круга преподавателей.
Художник не вынес предательства коллег и летом 1920 года уехал из Витебска, как оказалось, навсегда. С женой и дочерью он поселился в Москве, где вскоре познакомился с театральным режиссёром Алексеем Грановским, который готовил открытие государственного еврейского театра. Для Шагала это знакомство стало большой удачей — он получил работу и занялся оформлением зрительного зала. Так в 1920 году появилось знаменитое панно «Введение в еврейский театр».
Шагал изобразил себя на руках у Абрама Эфроса. Именно Эфрос «внёс» художника в стены театра, уговорив Грановского взять его в качестве оформителя. Следующей идёт фигура самого Грановского. Она возникает ещё один раз: в правой части полотна режиссёр сидит на табуретке, опустив ноги в таз. По мнению искусствоведа Александры Шатских, эта сценка отсылает к обычаям набожных евреев — чтобы случайно не заснуть во время ночных бдений и полнее сосредоточиться на молитве, они держали ноги в холодной воде. Подобно им, Грановский совершает «сценическую литургию».
Шагала встречает маленький рыжий человечек со стаканом чая — актёр Хаим Крашинский. Далее следует мизансцена с режиссёром Соломоном Михоэлсом и дирижёром Львом Пульвером в окружении музыкантов. Среди героев панно посетители театра узнавали актрис Сарру Ройтбаум и Иду Абрагам, драматурга Икецкеля Добрушина и других современников.
Михоэлс появляется на длинном полотнище не один раз. Сценические образы актёра представлены в облике персонажа в картузе, играющего на скрипке с порванными струнами, и в самозабвенно пляшущей фигуре в центре. В третий раз Михоэлс в кургузом пиджачке и шляпе помещён позади белой коровы, парящей в пространстве.
Шагал также расписал простенки между окнами. Там он поместил фигуры, которые олицетворяют составляющие театра. Картины снова отсылают к еврейской культуре, в данном случае — к свадебному обряду. На полотне «Музыка» изображён скрипач — традиционный гость городских и семейных праздников. Именно поэтому скрипка так часто встречается на полотнах художника. Следующая фигура, «Танец» — это сваха или гостья в узорчатом платье. «Театр» символизирует бадхен — непременный участник всех еврейских торжеств, тамада, развлекающий гостей. На картине «Литература» Шагал расположил софера — переписчика священных текстов.
По свидетельству Эфроса, Шагал «плакал настоящими, горючими, какими-то детскими слезами», когда в зал поставили ряды кресел, и не позволял зрителям прикасаться к стенам, чтобы они «своими толстыми спинами и сальными волосами» не испортили живопись. В конце 1930‑х годов полотна были сняты со стен, но, к счастью, не уничтожены, а помещены в запасники Третьяковской галереи. Позже их отреставрировали и выставили в стенах музея.
Денег за работу Шагал, увы, не получил. Он отправился в Малаховку, где преподавал рисование детям-сиротам в трудовой колонии.
Подмосковье стало последним пристанищем художника в России. Всё это время ему хотелось вернуться в Берлин, где со времён вернисажа, организованного Вальденом, находились его полотна, а затем — в Париж. Ему удалось осуществить этот план, выбравшись сначала Литву под предлогом организации собственной выставки, затем — в Германию и, наконец, во Францию. Перед отъездом Шагал дописал книгу «Моя жизнь», которая заканчивалась словами:
«Теперь, во времена РСФСР, я громко кричу: разве вы не замечаете, что мы уже вступили на помост бойни и вот-вот включат ток? <…> Последние пять лет жгут мою душу. <…> Возьму с собой жену и дочь. Еду к вам насовсем. И, может быть, вслед за Европой, меня полюбит моя Россия».
Осенью 1923 года Шагал вернулся в Париж. Вскоре он начал оформлять книги — эту возможность предоставил ему торговец произведениями искусства и меценат Амбруаз Воллар. Поворотным моментом в творчестве Шагала стали иллюстрации к Библии — после работы над священными текстами на его полотнах часто будут встречаться образы и символы христианства.
Цирк — ещё одна тема, которая захватила Шагала после встречи с Волларом, который часто приглашал его с дочерью посмотреть на виртуозные трюки эквилибристов и забавные ужимки клоунов. Этот мир был близок художнику с детства — ему не раз доводилось видеть представления уличных артистов в Витебске. Арена Шагала — пространство сказки, где обитают летающие, танцующие, играющие на инструментах, стоящие на головах люди и полумифические существа. «Для меня цирк — это волшебство, которое появляется и исчезает, как мир, — писал он. — Цирк будоражит. Он искренний».
Годы, проведённые в Париже, стали самым счастливым временем в жизни художника. Он с удовольствием работал, наслаждался семейной жизнью. Полотна того времени усеяны цветами, на фоне которых нежно обнимают друг друга влюблённые.
Увы, идиллия длилась недолго. В 1933 году, когда к власти пришёл Гитлер, Шагал написал картину «Одиночество», где изобразил изгнанного из города еврея с Торой. Рядом с ним лежит белая корова со скрипкой — покорная жертвенность и мелодия жизни, которая едва слышна. Ангел в небе пытается разогнать нависшие над городом тучи, но тщетно — вот-вот разразится буря, которая покалечит и унесёт миллионы жизней.
В год создания полотна нацисты предали картины Шагала публичному сожжению, а в 1937‑м представили оставшиеся работы на выставке дегенеративного искусства вместе с картинами Лисицкого, Клее, Мондриана и других художников. Тогда же, в 1937 году, Шагал получил французское гражданство, не зная, что совсем скоро страна будет оккупирована немецкими войсками.
В 1938 году он написал картину «Белое распятие», посвящённую преследованиям евреев в Европе. Возможно, он создал её под впечатлением «Хрустальной ночи» — волны антиеврейских погромов, прошедших в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года и охвативших всю Германию, Австрию и Судетскую область Чехословакии.
На полотне причудливым образом переплетаются образы христианства и иудаизма. Так, набедренную повязку на теле Христа Шагал заменил талесом — еврейским молитвенным покрывалом, а пророка Моисея облачил в традиционные еврейские одеяния. Вокруг художник изобразил сцены недавних погромов, разорений, поджогов разграбленных домов. Рядом маршируют люди с красными флагами, по поводу которых у искусствоведов до сих пор нет единого мнения: одни считают их фашистами, другие — большевиками. Везде перепуганные люди, которые пытаются спастись: кто-то бежит, кто-то плывёт на лодке. Над пылающей синагогой виднеется флаг Литвы — страны, через которую Шагал бежал из России в Берлин в 1923 году.
В 1941 году руководство Музея современного искусства в Нью-Йорке пригласило художника переселиться в США. Он принял это предложение при условии, что вернётся в Париж после окончания войны. Долгожданное освобождение Франции, увы, не принесло радости семье Шагалов: в 1944 году в Нью-Йоркской больнице от сепсиса умерла Белла. Её попросту нечем было лечить — спасительный пенициллин уходил на нужды фронта.
«В течение долгих лет её любовь наполняла моё искусство, — писал художник. — Весь мир для меня потерял краски».
Убитый горем, он почти на год оставил живопись. К творчеству его вернула Вирджиния Макнилл-Хаггард, работавшая в то время экономкой у его дочери Иды. Шагал стеснялся этих отношений — слишком скоро после смерти Беллы он позволил себе сойтись с другой женщиной.
В 1945 году художник создал картину «Душа города». Он изобразил Беллу в образе невесты. У Шагала здесь два лица: одно смотрит на картину с распятием, другое обращено к умершей жене. Внизу стоит одинокая Вирджиния с петухом в руках. Возможно, птица символизирует пробуждение творческих сил художника, которое произошло благодаря появлению новой возлюбленной. Существует и другое интересное толкование этого образа — в некоторых культурах петух ассоциируется с мужским началом.
Роман Шагала и Вирджинии продлился семь лет. За это время у них родился сын Дэвид Макнил, названный так в честь Давида — брата Шагала. В 1947 году они переехали во Францию, где Вирджиния сбежала от него с другим мужчиной, забрав с собой ребёнка. Художника глубоко ранил этот разрыв — пострадало не только его сердце, но и самолюбие.
Однако в 1952 году Шагал снова женился. Его избранница, владелица лондонского салона мод Валентина Бродская прожила с ним всю оставшуюся жизнь. Вава, как называл её художник, обеспечила ему все условия для творчества. Она взяла на себя обязанности по продаже картин и организации выставок, но порой её забота о супруге была чрезмерной. Вава ограждала его от общения с друзьями и даже дочерью — может быть, опасалась, что они будут отвлекать Шагала от работы или просто не хотела делить внимание мужа с другими.
Первый портрет Валентины Бродской художник создал в 1955 году. По сравнению с другими его работами, эта картина выглядит довольно скромно. Только на заднем плане виднеются крыши Витебска, крошечное распятие и склонившийся над ним художник — возможно, горестное воспоминание о родном городе, уничтоженном фашистами.
Второй портрет Вавы, написанный в 1966 году, поистине «шагаловский». За 14 лет совместной жизни она стала по-настоящему близка ему, и теперь художник окружил её видами Парижа и Витебска, спрятал за её спиной красную корову — символ земли, материнства и благосостояния. Над ней — сам Шагал, который уже не обнимает и не держит за руки жену, как это было на полотнах с Беллой. Перед Вавой парит фиолетовое ложе с целующимися любовниками, а сама она, как и многие другие персонажи полотен художника, «позеленела».
Шагал не раз писал портреты Вавы, но никогда не показывал её в полёте. Эта роль навсегда осталась у Беллы, которую он теперь изображал только в образе невесты. Несмотря на отношения с несколькими женщинами, Белла навсегда осталась в памяти художника, и он до самой смерти отказывался говорить о ней как об умершей.
С 1960‑х годов Шагал перешёл на монументальные виды искусства: мозаики, витражи, шпалеры. Он оформлял синагоги, католические и лютеранские храмы. Одна из самых значительных его работ позднего периода — роспись плафона Опера Гранье в Париже.
Художник разделил плафон на пять цветных секторов. В секторе, окрашенном в синий, — «Борис Годунов» Мусоргского и «Волшебная флейта» Моцарта. На жёлтом фоне — «Лебединое озеро» Чайковского и «Жизель» Адана. В красном секторе — «Жар-птица» Стравинского и «Дафнис и Хлоя» Равеля. В зелёном — истории любви: «Ромео и Джульетта» Берлиоза и «Тристан и Изольда» Вагнера. На белом — опера Дебюсси «Пеллеас и Мелизанда». В центральном кругу купола, вокруг люстры, изображены «Кармен» Бизе, а также работы Бетховена, Верди, Глюка. Кроме того, на плафоне можно увидеть парижские архитектурные достопримечательности: Триумфальную арку, Эйфелеву башню, дворец Конкорд и Оперу Гарнье.
Картина «Жизнь» появилась в 1964 году. Несмотря на то что она была написана за 20 лет до смерти художника, это полотно можно назвать своеобразным подведением итогов его творческого и жизненного пути.
На первом плане изображены Белла и Марк Шагал с маленькой Идой на руках. Над ними хупа — красный свадебный балдахин. Шлейф платья Беллы делит пространство картины на две части. Слева — брачное ложе с супругами. Рядом — столовая в нищем доме родителей Шагала, прочь от которой идёт странник с котомкой. Возможно, это символ еврейской бесприютности или сам Шагал, навсегда покидающий родной город. Огромная синяя птица, устремившая клюв в сторону сползающего по шесту балдахина человека, выглядит как угроза домашнему очагу, который символизирует хупа. Вверху видны беженцы, плывущие на лодке. Рядом — тонущие люди.
Некоторые искусствоведы считают, что эта сцена отсылает к трагедии 1939 года, произошедшей с пассажирами океанского лайнера «Сент-Луис» — «плаванию обречённых». Около 900 немецких евреев, спасаясь от преследований нацистов, не смогли перебраться на корабле из Европы на Кубу — им не разрешили сойти на берег из-за проблем с документами. Отчаявшись, один из пассажиров перерезал себе вены и бросился в воду. Лайнер отправили обратно, и многие из тех, кто остался на борту, потом погибли в концлагерях.
Совсем иначе выглядит правая сторона картины. В нижней её части Шагал изобразил себя и Ваву. Супругов окружает всё, чем вдохновлялся художник: цирковые артисты, танцующие люди, музыканты, ночной Париж. Их осеняет стилизованное солнце, вокруг которого вращается мироздание, все живые твари — животные, люди. Возможно, этим полотном художник хотел показать, что его жизнь, несмотря на многочисленные беды, всегда была наполнена искусством и желанием творить. По сути, эта картина олицетворяет жизнь каждого человека, в которой горечь разочарований и боль утрат то и дело сменяются любовью, радостью и ощущением счастья.
В 1973 году по приглашению министра культуры СССР Екатерины Фурцевой Шагал приехал в Москву — в Третьяковской галерее проходила выставка его работ, где представили панно для еврейского театра. Посетить родной Витебск он так и не решился — слишком дорожил воспоминаниями детства и юности для того, чтобы увидеть изменившийся, заново отстроенный после войны родной город.
Шагал не оставлял живопись вплоть до самой смерти в 1985 году. Одна из последних его картин — «Великий цирк» (1984) — возможно, аллегория самой жизни, отсылка к шекспировскому «весь мир — театр». Цирк для Шагала был не только волшебным действом, но и убежищем от горестей и бед, так часто преследовавших его. Он писал:
«…в жизни я видел цирк гротескный до нелепости: как человек своими воплями пытался запугать весь мир, а ему в ответ — буря аплодисментов. Хотел бы я спрятать все эти тревожные мысли и чувства в пышном хвосте цирковой лошади и бежать за ней, как маленький клоун… умоляя изгнать печаль из нашего мира».
От первых работ до «Великого цирка» — всюду мы видим одни и те же образы, связанные с воспоминаниями детства Шагала, религией и бытом жителей провинциального городка: играющих на скрипке коров, лошадей, артистов и музыкантов, ангелов, влюблённых, пейзажи родного Витебска. Можно долго рассматривать его работы, оценивая каждый из объектов, его цвет и расположение, пытаясь выяснить, что имел в виду художник. Сам Шагал, несмотря на кажущуюся сказочность полотен, называл себя противником таких понятий, как «фантазия» и «символизм». Он считал, что внутренний мир человека так же реален, как мир видимый и редко рассказывал о замыслах.
«Художник не должен становиться между картиной и зрителем. Его слова, боюсь, не проясняют, а только затуманивают идеи, которые он хотел выразить».
Искусствоведы и биографы сходятся в одном: главной движущей силой искусства Шагала всегда была любовь — к Белле, семье, родному дому, жизни и людям.
«Если всё в жизни неминуемо движется к концу, — считал он, — мы должны, пока живём, расцветить её всеми красками любви и надежды».
Шагал ушёл из жизни в марте 1985 года. Смерть настигла художника в лифте его дома в Сан-Поль-де-Вансе. Он умер так же, как жил — в полёте.
Читайте также «„Всё живет, всё хочет жить“: 11 картин Татьяны Яблонской».
