Русские эмигранты Голубой дивизии на службе у нацистов

Изда­тель­ство «Нестор-Исто­рия» в этом году выпу­сти­ло кни­гу вос­по­ми­на­ний рус­ско­го офи­це­ра-эми­гран­та Вла­ди­ми­ра Кова­лев­ско­го «Испан­ская грусть: Голу­бая диви­зия и поход в Рос­сию, 1941–1942 годы». Как мож­но понять по назва­нию, Кова­лев­ский рас­ска­зы­ва­ет о сво­ём уча­стии в зна­ме­ни­той 250‑й диви­зии вер­мах­та, состо­яв­шей из испан­ских доб­ро­воль­цев. Сре­ди этих доб­ро­воль­цев были и рус­ские эмигранты.

Все­го несколь­ко меся­цев служ­бы на окку­пи­ро­ван­ных тер­ри­то­ри­ях СССР над­ло­ми­ли Кова­лев­ско­го. Он пере­смот­рел свои взгля­ды на Совет­ский Союз и вой­ну с ним. Уже вес­ной 1942 года он вер­нул­ся в Испа­нию и напи­сал эти неопуб­ли­ко­ван­ные при его жиз­ни мему­а­ры. Исто­ри­ки Олег Бэй­да из австра­лий­ско­го Уни­вер­си­те­та Мель­бур­на и Шосе М. Нуньес Сей­шас из испан­ско­го Уни­вер­си­те­та Сантья­го-де-Ком­по­сте­лы под­го­то­ви­ли эти вос­по­ми­на­ния к изда­нию в 2019 году в Бар­се­лоне. Рус­ское изда­ние 2021 года — ана­лог испан­ско­го, с про­ра­бо­тан­ным иссле­до­ва­тель­ским вве­де­ни­ем и комментариями.

VATNIKSTAN пуб­ли­ку­ет фраг­мен­ты из кни­ги «Испан­ская грусть»: одну гла­ву из иссле­до­ва­тель­ской части и самую первую гла­ву вос­по­ми­на­ний Вла­ди­ми­ра Кова­лев­ско­го (без науч­но­го ком­мен­та­рия). Подроб­но­сти о кни­ге читай­те на сай­те изда­тель­ства. А при­об­ре­сти её мож­но в бли­жай­шие дни на ярмар­ке Non/fiction, о кото­рой мы писа­ли вче­ра — «Нестор-Исто­рия» пред­став­ле­на на ней отдель­ным стен­дом.

Олег Бэйда, Шосе М. Нуньес Сейшас
«Замок из песка»: белоэмигранты и операция «Барбаросса»

Ещё в нача­ле 1920‑х гг., во вре­мя мюн­хен­ско­го пери­о­да исто­рии немец­ко­го наци­о­нал-соци­а­лиз­ма, наци­сты и рус­ские эми­гран­ты под­дер­жи­ва­ли кон­так­ты и даже вза­и­мо­дей­ство­ва­ли. До Пив­но­го пут­ча Адоль­фа Гит­ле­ра и гене­ра­ла Эри­ха Люден­дор­фа суще­ство­ва­ло опре­де­лён­ное сотруд­ни­че­ство меж­ду нацист­ской пар­ти­ей и отдель­ны­ми груп­па­ми рус­ских пра­вых, шед­шее через орга­ни­за­цию «Вос­ста­нов­ле­ние» (Aufbau). Цен­траль­ной фигу­рой в этом рас­кла­де был Макс фон Шойб­нер-Рих­тер, близ­кий сорат­ник Гит­ле­ра, навед­ший мосты с эми­гран­та­ми из чис­ла край­них монар­хи­стов и наци­о­на­ли­стов и в том чис­ле поль­зо­вав­ший­ся их финан­со­вой под­держ­кой. В те ран­ние годы неко­то­рые корич­не­вые под­дер­жи­ва­ли вели­ко­го кня­зя Кирил­ла Вла­ди­ми­ро­ви­ча Рома­но­ва, про­жи­вав­ше­го в Кобур­ге, в каче­стве кан­ди­да­та на цар­ский трон. Отдель­ные эми­гран­ты в Мюн­хене, раз­де­ляв­шие анти­се­мит­ские и анти­де­мо­кра­ти­че­ские взгля­ды, были близ­ки к НСДАП. Еди­ни­цы из этих рус­ских эми­гран­тов впо­след­ствии сде­ла­ли впе­чат­ля­ю­щую карьеру.

Имен­но они в опре­де­лён­ной мере сфор­ми­ро­ва­ли у Гит­ле­ра пред­став­ле­ние о том, что меж­ду иуда­из­мом и боль­ше­виз­мом яко­бы есть некая связь. Жур­на­лист и быв­ший депу­тат Госу­дар­ствен­ной Думы Нико­лай Васи­лье­вич Сне­са­рев, став­ший на ради­каль­но пра­вые пози­ции в изгна­нии, неко­то­рое вре­мя тес­но сотруд­ни­чал с буду­щим фюре­ром. Мож­но допу­стить, что в пери­од до 1924 г. Адольф Гит­лер, нахо­див­ший­ся под оче­вид­ным вли­я­ни­ем Шойб­нер-Рих­те­ра, и сам допус­кал некий вари­ант тео­ре­ти­че­ско­го аль­ян­са меж­ду наци­о­наль­ной Гер­ма­ни­ей и воз­рож­дён­ной монар­хи­че­ской Рос­си­ей, кото­рые сов­мест­но поста­вят «заслон» ком­му­низ­му. Одна­ко эти идеи, если и суще­ство­ва­ли, доста­точ­но быст­ро испа­ри­лись, и в ито­ге Гит­лер сам шли­фо­вал своё миро­воз­зре­ние, изба­вив­шись от став­ших ненуж­ны­ми рус­ских попут­чи­ков. Ни о какой Рос­сии речи уже не шло: анти­се­ми­тизм, иерар­хия гене­ти­че­ско­го про­ис­хож­де­ния и идея рас­ши­ре­ния «жиз­нен­но­го про­стран­ства» ста­ли основ­ны­ми лини­я­ми в «Майн Кампф».

Если рас­кла­ды­вать наци­о­нал-соци­а­лизм на состав­ля­ю­щие эле­мен­ты, то эта идея бази­ро­ва­лась на соче­та­нии сле­ду­ю­щих прин­ци­пов: ради­каль­ный анти­се­ми­тизм и био­ло­ги­че­ский расизм; анти­ком­му­низм и анти­де­мо­кра­тизм; немец­кий наци­о­на­лизм и идея «жиз­нен­но­го про­стран­ства» (расист­ский коло­ни­а­лизм), леги­ти­ми­ро­вав­шие тер­ри­то­ри­аль­ную экс­пан­сию Гер­ма­нии. Рус­ские «пора­жен­цы» были людь­ми как мини­мум пра­вых убеж­де­ний, неред­ко крайне пра­вых. С наци­ста­ми их объ­еди­ня­ли анти­ком­му­низм, анти­де­мо­кра­тизм, куль­тур­но-рели­ги­оз­ный анти­се­ми­тизм (ино­гда, впро­чем, и с расо­вой состав­ля­ю­щей). В пол­ной мере расо­во-био­ло­ги­че­ский взгляд на мир был при­нят лишь неболь­шой груп­пой эми­гран­тов, и совсем уж немно­гие были гото­вы усту­пить рус­ские зем­ли немец­ким пар­тий­ным зем­ле­ме­рам. Чаще же рус­ские изгнан­ни­ки, не в силах или не желая при­знать, что выда­ют жела­е­мое за дей­стви­тель­ное, про­сто закры­ва­ли гла­за на недву­смыс­лен­но обо­зна­чен­ные гер­ман­ские экс­пан­си­о­нист­ские чаяния.

Мно­гие про­чли попу­ляр­ную кни­гу Гит­ле­ра, но реши­ли не верить в серьёз­ность его слов. Как писал гене­рал-лей­те­нант Алек­сандр Сер­ге­е­вич Луком­ский в фев­ра­ле 1939 г., это были все­го лишь «ужас­ные сло­ва». Кро­ме того, для эми­гран­тов дух все­гда пре­об­ла­дал над мате­ри­ей и как тако­вая «зем­ля» не име­ла зна­че­ния. Фило­соф и идео­лог РОВС (эми­грант­ская орга­ни­за­ция Рус­ский обще­во­ин­ский союз. — Ред.) Нико­лай Алек­сан­дро­вич Цури­ков назы­вал сле­пое сле­до­ва­ние за гео­гра­фи­че­ски­ми гра­ни­ца­ми «тер­ри­то­ри­аль­ным фети­шиз­мом», за кото­рым теря­лась глав­ная зада­ча — «сохра­не­ние живой силы сво­ей нации». Поте­ря «души и куль­ту­ры наро­да» для «пора­жен­цев» была страш­нее земель­ных ущем­ле­ний. Соот­вет­ствен­но, по срав­не­нию с суще­ство­ва­ни­ем боль­ше­вист­ско­го режи­ма даже гер­ман­ский нацизм в их созна­нии выгля­дел какой-то «аль­тер­на­ти­вой». Оче­вид­ное неудоб­ство тут же купи­ро­ва­лось путём необыч­но­го пат­ри­о­ти­че­ско­го ревер­са: пусть у гер­ман­цев и име­лись соб­ствен­ные при­тя­за­ния, но они-де толь­ко и были спо­соб­ны уни­что­жить Ста­ли­на; при­том Гер­ма­ния яко­бы не смог­ла бы «про­гло­тить и пере­ва­рить» Рос­сию, посколь­ку «био­ло­ги­че­ская сила рус­ско­го наро­да» была неодолима.

Разу­ме­ет­ся, всё это был внут­рен­ний дис­курс. Все эти тол­ки шли внут­ри диас­по­ры, искав­шей своё место. Немец­кое руко­вод­ство было вполне после­до­ва­тель­но и отно­си­лось рез­ко отри­ца­тель­но к идее служ­бы рус­ских эми­гран­тов в сво­их воору­жён­ных силах; тем более абсурд­ной им бы пока­за­лась идея назна­че­ния апат­ри­дов на хоть какие-то руко­во­дя­щие роли. Эми­гран­тов не при­вле­ка­ли в каче­стве экс­пер­тов, когда про­чер­чи­ва­ли пла­ны буду­ще­го для рос­сий­ских тер­ри­то­рий. Их роль, если до неё и дохо­ди­ло, была номи­наль­но функ­ци­о­наль­на. Тем не менее борь­ба инсти­ту­ций, кото­рые в нацист­ском госу­дар­стве актив­но сопер­ни­ча­ли за вни­ма­ние пер­во­го лица, при­том сла­га­ясь в еди­ный аппа­рат­ный меха­низм, созда­ва­ла «окна воз­мож­но­стей» и ниши. В них эми­гран­там уда­ва­лось най­ти посред­ни­ков и даже собе­сед­ни­ков, из-за чего неко­то­рые прось­бы мож­но было удо­вле­тво­рять. Имен­но в том про­стран­стве, где кон­крет­ные сию­ми­нут­ные инте­ре­сы немец­ко­го госу­дар­ства встре­ча­лись с готов­но­стью изгнан­ни­ков (пусть и по дру­гой при­чине) слу­жить это­му строю, им уда­ва­лось доби­вать­ся сво­их целей. Так мно­гие обо­шли абсо­лют­но одно­знач­ные запре­ты на служ­бу эми­гран­тов в армии и всту­пи­ли в ряды вер­мах­та в каче­стве пере­вод­чи­ков, шофё­ров и строителей.

Вой­на нацист­ской Гер­ма­нии про­тив ста­лин­ской Рос­сии не была обыч­ным кон­вен­ци­о­наль­ным кон­флик­том. Речь шла о тоталь­ной кам­па­нии на пол­ное уни­что­же­ние само­го про­тив­ни­ка и его поли­ти­ко-миро­воз­зрен­че­ской мат­ри­цы. По убеж­де­нию наци­о­нал-соци­а­ли­стов, сла­вян­ским наро­дам не пола­га­лось соб­ствен­ной госу­дар­ствен­но­сти, а их зем­ли под­ле­жа­ли сплош­ной коло­ни­за­ции. Прин­ци­пы и харак­тер вой­ны были наме­че­ны Гит­ле­ром и его сорат­ни­ка­ми, но базо­вые идеи раз­де­ля­ла и боль­шая часть гене­ра­лов вермахта.

Уже в мар­те 1941 г. руко­во­ди­те­ли Тре­тье­го рей­ха исклю­ча­ли любую воз­мож­ность при­влечь эми­гран­тов к пла­ни­ру­е­мо­му втор­же­нию. От рус­ских интел­ли­ген­тов, при­быв­ших с вер­мах­том на окку­пи­ро­ван­ные зем­ли, немец­ко­му госу­дар­ству про­ка не было. Как счи­та­ли сами нем­цы, мало­ве­ро­ят­но, что после пары деся­ти­ле­тий отсут­ствия на родине они будут вооб­ще вос­при­ня­ты рус­ским насе­ле­ни­ем. Разу­ме­ет­ся, вер­мах­ту было оче­вид­но, что эми­гран­ты ведут свою игру, явля­ясь рус­ски­ми наци­о­на­ли­ста­ми, а зна­чит, под­спуд­ны­ми про­тив­ни­ка­ми ново­го немец­ко­го «уче­ния». Вер­хов­ное коман­до­ва­ние вер­мах­та (Oberkommando der Wehrmacht, ОКВ) откры­то писало:

«Кро­ме того, мы ни в коем слу­чае не долж­ны допу­стить заме­ны боль­ше­вист­ско­го госу­дар­ства наци­о­на­ли­сти­че­ской Рос­си­ей, кото­рая в конеч­ном счё­те (о чём сви­де­тель­ству­ет исто­рия) будет вновь про­ти­во­сто­ять Германии».

Не зная об этих доку­мен­тах и будучи убеж­дён­ны­ми, что вой­на близ­ка и неиз­беж­на, началь­ни­ки РОВС попы­та­лись пред­ло­жить вер­мах­ту свои услу­ги. Наи­боль­шую извест­ность полу­чил адрес началь­ни­ка ОРВС (Под дав­ле­ни­ем нем­цев в кон­це октяб­ря 1938 г., после дол­гих кон­суль­та­ций и обсуж­де­ний, II (гер­ман­ский) отдел РОВС был пре­об­ра­зо­ван в «неза­ви­си­мое» Объ­еди­не­ние рус­ских воин­ских сою­зов (ОРВС). — Прим. авто­ров), гене­рал-май­о­ра Алек­сея Алек­сан­дро­ви­ча фон Лам­пе, кото­рый тот 21 мая 1941 г. напра­вил глав­но­ко­ман­ду­ю­ще­му сухо­пут­ных войск (Oberkommando des Heeres, ОКХ) гене­рал-фельд­мар­ша­лу Валь­те­ру фон Бра­ухи­чу. Лам­пе предо­став­лял свою орга­ни­за­цию в рас­по­ря­же­ние армии и про­сил дать воз­мож­ность поучаст­во­вать в надви­га­ю­щем­ся кон­флик­те. Отве­тить ему в тот раз не соизволили.

18 июня геста­по (тай­ная поли­ти­че­ская поли­ция) запре­ти­ла рус­ским эми­гран­там, про­жи­вав­шим на тер­ри­то­рии Рей­ха, въезд на исто­ри­че­скую роди­ну без пред­ва­ри­тель­но­го раз­ре­ше­ния. Само­воль­ное остав­ле­ние рабо­че­го места так­же счи­та­лось осно­ва­ни­ем для аре­ста. Через четы­ре дня нача­лась опе­ра­ция «Бар­ба­рос­са», и уль­тра­пра­вые, като­ли­ки и ради­каль­ные анти­ком­му­ни­сты Евро­пы посчи­та­ли, что немец­кие арма­ды явля­ют­ся той силой, что покон­чит с совет­ской вла­стью. Посы­па­лись раз­лич­ные пред­ло­же­ния о созда­нии ино­стран­ных частей. 30 июня в Бер­лине состо­я­лось сове­ща­ние пред­ста­ви­те­лей пар­тии, МИД, ОКВ и СС (Schutzstaffeln, охран­ные отря­ды нацист­ской пар­тии). На нём были утвер­жде­ны общие дирек­ти­вы по обра­ще­нию с раз­лич­ны­ми ино­стран­ца­ми в соот­вет­ствии с тща­тель­но соблю­да­е­мой этни­че­ской иерар­хи­ей. Исклю­че­ние дела­лось толь­ко для рус­ских эми­гран­тов и чеш­ских кол­ла­бо­ран­тов — их пред­ло­же­ния реше­но было отвер­гать, а их самих на служ­бу не при­ни­мать. Немец­кие посоль­ства по всей Евро­пе полу­чи­ли из Бер­ли­на чёт­кие ука­за­ния отка­зы­вать эми­гран­там в прось­бах напра­вить их в ряды вою­ю­щей армии.

Опять же, не зная об этих реше­ни­ях, «пора­жен­цы» в РОВС (и не толь­ко) пере­жи­ва­ли мало с чем срав­ни­мый вос­торг. Рус­ские воен­ные эми­гран­ты зава­ли­ва­ли сво­их началь­ни­ков кор­ре­спон­ден­ци­ей. Слу­жи­лись бла­го­дар­ствен­ные молеб­ны. В глав­ных евро­пей­ских горо­дах про­шли собра­ния, на кото­рые при­шли тыся­чи рус­ских изгнан­ни­ков. На них пелась осан­на немец­ким «осво­бо­ди­те­лям», про­воз­гла­ша­лись абсурд­но-гран­ди­оз­ные пла­ны ско­рей­ше­го воз­вра­та к неко­ей «наци­о­наль­ной» жиз­ни, о веко­веч­ном «сою­зе» Гер­ма­нии и (гря­ду­щей) Рос­сии, осно­ван­ном на прин­ци­пах вза­им­но­го ува­же­ния. Все эти люди уве­ро­ва­ли, что окку­пан­ты пой­дут навстре­чу, вве­рив браз­ды прав­ле­ния в их руки, но преж­де все­го — что два­дцать один год ожи­да­ния и мытарств поза­ди. Пат­ри­о­ти­че­ские иллю­зии, в кото­рых они вита­ли, каза­лось, обре­ли плоть и кровь.

Владимир Ковалевский
Июнь 1941 г. Сан-Себастьян

Уже с сере­ди­ны меся­ца ста­ло выри­со­вы­вать­ся, что Гер­ма­нии пред­сто­ит новая вой­на. Вой­на с СССР. Идео­ло­гия этих двух тота­ли­тар­ных госу­дарств была столь раз­лич­на, инте­ре­сы их столь часто при­хо­ди­ли в столк­но­ве­ние как в далё­ком про­шлом (вой­на 1914 г.), так и в послед­нее вре­мя (Бал­ка­ны; про­тест СССР после раз­де­ла Юго­сла­вии), что мало кто верил в проч­ность «друж­бы», пло­дом кото­рой был раз­дел Польши.

В этой Поль­ше теперь «союз­ни­ки» кон­цен­три­ро­ва­ли свои вой­ска. Прес­са обе­их стран, как все­гда, отри­ца­ла воз­мож­ность воз­ник­но­ве­ния вой­ны, при­зна­вая толь­ко неко­то­рые рас­хож­де­ния во взгля­дах. Но в ночь на 23 июня посол Гер­ма­нии вру­ча­ет в Москве ноту, заклю­ча­ю­щую объ­яв­ле­ние вой­ны, меж­ду тем как само­лё­ты Вто­ро­го Рей­ха уже гро­мят совет­ские аэро­дро­мы. Так нача­лась эта гроз­ная вой­на, в кото­рой с обе­их сто­рон при­ня­ли уча­стие воору­жён­ные силы, неви­дан­ные ещё в Исто­рии по сво­им размерам.

Лег­ко пред­ста­вить себе настро­е­ние рус­ской эми­гра­ции в дни, пред­ше­ство­вав­шие раз­вяз­ке. Сло­ва Брю­нет­ти как нель­зя более под­хо­дят к русским:

«Они как евреи, при каж­дом уда­ре гро­ма и при при­бли­же­нии гро­зы высо­вы­ва­ют­ся из окон, что­бы посмот­реть — не насту­пил ли час при­хо­да Мессии».

Радуж­ные надеж­ды окры­ли­ли эми­гра­цию. Созда­ва­лись про­ек­ты. Воз­мож­ность воз­вра­ще­ния на Роди­ну с «раз­вёр­ну­ты­ми зна­мё­на­ми» не под­ле­жа­ла сомне­нию. Час реван­ша, каза­лось, насту­пал, и вос­ста­нов­ле­ние Наци­о­наль­ной Рос­сии было не за гора­ми. Харак­тер­но и то, что Гит­ле­ра, кото­ро­го два года тому назад, в эпо­ху сою­за Гер­ма­нии с СССР, неко­то­рые назы­ва­ли анти­хри­стом, теперь пре­воз­но­си­ли как наци­о­наль­но­го героя.

Боль­шин­ству сама вой­на пред­став­ля­лась как пред­при­я­тие лёг­кое и крат­ко­вре­мен­ное — что-то вро­де парад­но­го мар­ша гер­ман­ских бро­ни­ро­ван­ных армий. Все­об­щее мне­ние было, что уже к Рож­де­ству СССР пере­ста­нет суще­ство­вать как госу­дар­ство. Выска­зы­вать сомне­ния по это­му пово­ду даже было небез­опас­но, что­бы не быть при­чис­лен­ным к лаге­рю советофилов.

Нам, рус­ским, осев­шим в Испа­нии, повез­ло: сра­зу же по откры­тии воен­ных дей­ствий на Восто­ке ста­ли у нас пого­ва­ри­вать о при­зы­ве доб­ро­воль­цев и о созда­нии экс­пе­ди­ци­он­но­го кор­пу­са. С при­су­щей испан­цам напы­щен­но­стью газе­ты нача­ли тру­бить о необ­хо­ди­мо­сти для Испа­нии вновь «обна­жить меч» в защи­ту хри­сти­ан­ства и на бла­го куль­ту­ры. По всей стране про­ис­хо­ди­ли шум­ные мани­фе­ста­ции, тре­бу­ю­щие уча­стия Испа­нии в похо­де на боль­ше­вист­скую Рос­сию. «Да умрёт Рос­сия!», «Конец ком­му­низ­му!», «Веди­те нас на Моск­ву!» — тако­вы были пла­ка­ты, воз­глав­ля­ю­щие эти про­яв­ле­ния народ­но­го гне­ва. А 25 июня пра­ви­тель­ство, внем­ля «гла­су наро­да», откры­ва­ет запись доб­ро­воль­цев. И таким обра­зом созда­лась воз­мож­ность и нам, «белым рус­ским», вновь сра­жать­ся с «крас­ны­ми» и уже на сво­ей род­ной территории.

Но ПРАКТИЧЕСКИ вопрос ока­зал­ся не так лег­ко осу­ще­стви­мым. Ослож­не­ния воз­ни­ка­ли одно за дру­гим. О созда­нии отдель­ной рус­ской части — меч­та наше­го воз­гла­ви­те­ля Н. Н. Бол­ти­на — нече­го было и думать. Допу­стить наше уча­стие в Испан­ском Экс­пе­ди­ци­он­ном Кор­пу­се с чином, при­об­ре­тён­ным в Рос­сий­ской Армии, тоже было отка­за­но гер­ман­ским посоль­ством, соглас­но при­ка­зу Гит­ле­ра, не допус­кав­ше­го уча­стия «белых рус­ских», хотя гене­рал Фран­ко и распорядился:

«Отпра­вить этих сеньо­ров с теми чина­ми, кото­рые они име­ли в Рос­сий­ской Армии»…

Но хозя­е­ва­ми были немцы.

При­хо­ди­лось доволь­ство­вать­ся немно­гим: для тех рус­ских, кото­рые по окон­ча­нии Испан­ской граж­дан­ской вой­ны про­дол­жа­ли оста­вать­ся в армии и Мили­ции, этот вопрос раз­ре­шал­ся лег­ко — их при­ни­ма­ли с их чином, а осталь­ным же не оста­ва­лось ниче­го дру­го­го, как посту­пать рядо­вы­ми. Надо знать усло­вия жиз­ни испан­ско­го сол­да­та, его недис­ци­пли­ни­ро­ван­ность, а глав­ное — предубеж­де­ние про­тив вся­ко­го ино­стран­ца, что­бы понять, как было тяже­ло нам, рус­ским, решить­ся в «похо­де на Рос­сию» идти в каче­стве рядо­во­го испан­ской армии. Поэто­му чис­ло запи­сав­ших­ся рус­ских было незна­чи­тель­но. Все­го 11–12 чело­век, из кото­рых толь­ко 4 шли как офи­це­ры. Мне и мое­му при­я­те­лю А. В. Биби­ко­ву, слу­жив­шим в Мили­ции в Сан-Себастьяне сер­жан­та­ми, «повез­ло»: наш чин был нам сохранён.

Мате­ри­аль­ные усло­вия запи­си были бле­стя­щи: 1000 пезет на обмун­ди­ро­ва­ние, месяч­ный оклад равен тако­во­му же в Леги­оне, уве­ли­чен­но­му на 30 %, но глав­ная при­ман­ка была та, что место, зани­ма­е­мое запи­сав­шим­ся, сохра­ня­лось за ним с опла­той содер­жа­ния — жало­ва­ние пол­но­стью полу­ча­ла семья ухо­дя­ще­го или он сам по воз­вра­ще­нии. Наплыв был огро­мен. Воз­раст посту­пав­ших был огра­ни­чен: от 20 до 28 лет. Кро­ме того, тре­бо­ва­лось быть при­пи­сан­ным к Фалан­ге. Но не знаю, пото­му ли, что само поступ­ле­ние в Фалан­гу было откры­то вся­ко­му и каж­до­му, или пото­му что при запи­си не соблю­да­лись стро­го тре­бо­ва­ния, но факт тот, что «крас­ный эле­мент» сумел про­со­чить­ся в сре­ду доб­ро­воль­цев. Об этом крас­но­ре­чи­во сви­де­тель­ству­ют неод­но­крат­ные слу­чаи пере­хо­да испан­цев на сто­ро­ну боль­ше­ви­ков в самом нача­ле операций.

Сама вер­бов­ка, по сво­е­му суще­ству, уже тем была чре­ва­та пло­хи­ми послед­стви­я­ми, что запи­сав­ших­ся не пре­ду­пре­жда­ли о тяжё­лых невзго­дах, кото­рые им пред­сто­я­ли, и нако­нец глав­ное — о кро­во­про­лит­ных боях. Вме­сто это­го гово­ри­ли о пара­дах в Бер­лине и Москве, о три­ум­фаль­ном шествии по Рос­сии, а глав­ное — обе­ща­ли ско­рое воз­вра­ще­ние на Родину.

Заблуж­да­лись настоль­ко, что боя­лись «не поспеть ко взя­тию Моск­вы»… О спеш­но­сти сви­де­тель­ство­ва­ло и то обсто­я­тель­ство, что ранее окон­ча­ния запи­си (2 июля) уже отправ­ля­ли эше­лон (1 июля) на пункт сосре­до­то­че­ния экс­пе­ди­ци­он­но­го корпуса.

Про­во­ды были очень тор­же­ствен­ны. По ули­цам мар­ши­ро­ва­ли под зву­ки духо­во­го оркест­ра. Впе­ре­ди шли мы с Биби­ко­вым, как зна­ме­нос­цы. Сза­ди шли длин­ные шерен­ги запи­сав­ших­ся. Импо­зант­но­сти про­цес­сии меша­ло толь­ко то, что все были оде­ты весь­ма пёст­ро. В нашем бюро запи­си выда­ли отъ­ез­жа­ю­щим толь­ко крас­ный берет (boina roja) и синюю рубаш­ку (camisa azul). Пуб­ли­ка, доволь­но мно­го­чис­лен­ная, на нашем пути при­вет­ство­ва­ла нас холод­но. Кое-кто из род­ных пла­кал. Мно­гим из нас это каза­лось почти смеш­ным: ведь мы уез­жа­ли в при­ят­ное и непро­дол­жи­тель­ное путешествие…

На вок­за­ле в Сан-Себастьяне нас ожи­да­ли вла­сти (autoridades): был про­из­не­сён ряд горя­чих речей, дол­жен­ству­ю­щих под­нять настро­е­ние как отъ­ез­жа­ю­щих, так и оста­ю­щих­ся. Затем спе­ли наци­о­наль­ные гим­ны (тако­вых три: коро­лев­ский марш, гимн Фалан­ги и гимн кар­ли­стов); про­кри­ча­ли: «¡España, una, grande y libre!» («Вели­кая, еди­ная и сво­бод­ная Испа­ния» — лозунг вре­мён фран­кист­ской Испа­нии. — Ред.); про­кри­ча­ли: «Franco! Franco! Franco!»; и после рас­пре­де­ле­ния ико­нок и аму­ле­тов поезд тро­нул­ся. Это было 1 июля 1941 года. В этот день я не поехал, остал­ся, что­бы на сле­ду­ю­щий день пове­сти дру­гой эшелон.

2 июля мы поеха­ли уже, так ска­зать, «запро­сто». Кро­ме пред­ста­ви­те­лей Мили­ции и Фалан­ги, на вок­за­ле нико­го боль­ше не было. Эше­лон в доб­рых 40–50 чело­век воз­глав­ля­ли мы — два сер­жан­та. Сан-Себастьян­ская мили­ция дала толь­ко одно­го офи­це­ра как доб­ро­воль­ца. Дру­гие, как пра­во­вер­ные фалан­ги­сты, запи­са­лись, но по состо­я­нию сво­е­го здо­ро­вья не сочли воз­мож­ным участ­во­вать в Кре­сто­вом похо­де (Cruzada) про­тив большевиков.

Став вре­мен­ным «вождём» это­го малень­ко­го отря­да, я, зная рас­пу­щен­ность испан­цев, силь­но опа­сал­ся каких-либо ослож­не­ний и инци­ден­тов в пути. Но ребя­та, как они ни смот­ре­ли лег­ко­мыс­лен­но на буду­щее, силь­но при­сми­ре­ли: гал­де­ли в вагоне, но уме­рен­но, а на стан­ци­ях, кото­рые мы про­ез­жа­ли, за крат­ко­вре­мен­но­стью оста­но­вок не успе­ва­ли «нака­чать­ся».

Толь­ко при­бли­зи­тель­но на пол­пу­ти до Бур­госа, на стан­ции Вито­рия, мы име­ли боль­шую оста­нов­ку. Здесь одна мать, разыс­ки­вая сво­е­го 17-лет­не­го сына, сбе­жав­ше­го тай­но из дому, нашла его сре­ди мое­го эше­ло­на. Про­изо­шла душе­раз­ди­ра­ю­щая сце­на: обе­и­ми рука­ми охва­ти­ла она сво­е­го сына, пытав­ше­го­ся вырвать­ся, и, боясь, что­бы его не отня­ли у неё вновь, кри­ка­ми и рыда­ни­я­ми пыта­лась вызвать сочув­ствие у пуб­ли­ки, нахо­див­шей­ся на перроне.

«Они отни­ма­ют у меня един­ствен­но­го сына, что­бы вез­ти его в далё­кую холод­ную Рос­сию. Он там умрёт от холо­да, или его убьют эти вар­ва­ры. Не дам, не дам, не дам!..»

Но никто уже не думал его отни­мать у неё.

Когда же узна­ли, что я — сер­жант эше­ло­на — рус­ский, враж­деб­но настро­ен­ная пуб­ли­ка бук­валь­но оса­ди­ла вагон. Раз­да­ва­лись угро­жа­ю­щие кри­ки. Надо было ско­рее уез­жать. Я попро­сил кон­дук­то­ра пото­ро­пить поезд, и мы тро­ну­лись, оста­вив сына матери.

Впо­след­ствии в Рос­сии я вспом­нил эту мать, у кото­рой самые заман­чи­вые усло­вия служ­бы её сына не мог­ли заглу­шить тяжё­лых пред­чув­ствий. И этим она спас­ла сво­е­го сына.

Смот­ри­те видео с кана­ла изда­тель­ства «Нестор-Исто­рия» о кни­ге вос­по­ми­на­ний Ковалевского:

О Голу­бой диви­зии на Нов­го­род­чине так­же рас­ска­зы­ва­ет исто­рик Борис Кова­лёв в интер­вью наше­му жур­на­лу «Когда я смот­рю на фото Геб­бель­са, мне кажет­ся, так выгля­дит сата­на».