О норманнской проблеме большинство узнают ещё в школе. Это парадокс, потому что норманизма и антинорманизма в современной науке нет. Но то, что эти понятия до сих пор живут в школьных учебниках и используются людьми показывает, не только отставание учебников, но и связь науки с общественной жизнью в принципе.
VATNIKSTAN рассказывает, о чём спорили Ломоносов и Миллер, почему научный диспут Костомарова и Погодина о происхождении государственности на Руси собрал аншлаг и можно ли всё-таки считать кого-то одного «основателем русского государства».
Впервые норманнский вопрос возник в середине XVIII века. Молодая Российская империя нуждалась не просто в идеологии, но и в родословной. Интерес к прошлому был связан с желанием переосмыслить собственную историю, обосновать политические притязания, древностью страны и «славными предками». По иронии судьбы первыми профессиональными историками, которые занялись поисками происхождения русского государства были немцы. Готлиб Байер, Август Шлёцер и Герард Фридрих Миллер — синонимы «норманнской теории».
Так что же обнаружили учёные немцы? История в XVIII веке — наука, ограниченная письменными источниками. Сравнительная лингвистика и археология, которые сегодня историки привлекают довольно часто, тогда только зарождались. Главным источником о происхождении Руси была «Повесть Временных Лет». Летопись рассказывала о начале русского государства достаточно прямо: сначала славянские племена платили дань варягам, выходцам из-за моря, затем изгнали их, но через несколько лет устав от междоусобной борьбы решили искать князя на стороне, который бы «володел и судил по праву». Они послали к варягам за море, которые, по сообщению летописи, назывались Русью, и в 862 году прозвучали хрестоматийные слова:
«Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами».
На это откликнулись три брата Рюрик, Синеус и Трувор. Для Байера и его последователей из этого текста было очевидным, что варяги — скандинавы — были создателями русского государства.
Миллер в диссертации «О происхождении народа и имени российского» (1749) описывал скандинавов как двигатель русской государственности. Другой норманист, Шлёцер, писал:
«…дикие грубые рассеянные славяне начали делаться людьми только благодаря посредству германцев, которым назначено было судьбою рассеять в северо-западном и северо-восточном мире семена просвещения».
Конечно, эти слова не могли не задеть русских учёных. Ещё жива была память о недавнем правлении Анны Иоанновны и «бироновщине» — засилью иностранцев в руководстве страны. Исторические изыскания приобретали яркий окрас современности, в них видели попытку проецировать прошлое на настоящее России, попытку доказать интеллектуальное бессилие славян в древности и сегодня.
На защиту национальных ценностей встал Михаил Ломоносов, настоящий сын своего времени: универсальный учёный, физик, химик, литератор, художник. Ломоносов, вышедший из семьи поморов, не мог потерпеть такого национального унижения. В «Замечаниях на диссертацию Г.Ф. Миллера» он лютует против работы, в которой «на всякой почти странице русских бьют, грабят благополучно, скандинавы побеждают».
Ломоносов не был историком. Но он постарался обосновать, что летописные варяги не были скандинавами. Михайло Васильевич обратил внимание на созвучность этнонимов «русь» и «роксаланы», которых он считал славянами (в реальности роксаланы были сарматами, жившими в степях Восточной Европы задолго до Рюрика и славян).
Получалось, что варяги были не пришельцами, а князьями из родственного племени. Научного обоснования у этого было мало, на что сразу обратил внимание Миллер. Но для Ломоносова этот спор был не только научным, он был общественным и поэтому Михайло Васильевич поступал как «верному сыну отечества надлежит». Так он обвинял Миллера в том, что тот усомнился в некоторых известиях летописца Нестора. По мнению Ломоносова, это невозможно, ведь Нестор признан Русской Православной Церковью святым.
Миллер считал, что летописный рассказ об апостоле Андрее как первом крестителе Руси нереален. Ломоносов парировал так — если бы Андрей не был на Руси, то император бы не учредил орден Андрея Первозванного. А раз орден есть, то и Андрей на Руси был. Спор явно покинул научное русло, но Миллер был лишён профессорского звания и уволен с поста ректора. Ломоносов победил, но вклад немецких учёных для истории оказался значительнее: они заложили основы критического издания источников и их внутренней критики. Карамзин писал свою историю по Байеру и Шлёцеру, как норманист.
Новая вспышка антинорманизма была связана со славянофильством. В славянофильской концепции признание норманнов-скандинавов участниками складывания государства, а тем более его лидерами, было невозможно. Показателен публичный диспут между Николаем Костомаровым и Михаилом Погодиным в 1860 году.
Костомаров — известный историк своего времени, автор многотомной «Русской истории в жизнеописаниях её главнейших деятелей», пытался вывести Рюрика из литовского края — Жмуди (в то время многие учёные считали литовцев славянами). Его противником выступил Михаил Погодин. Несмотря на близость к панславизму, он считал отказ от норманнского происхождения варягов неаргументированным отказом от реальных данных:
«… мнения имеют жизнь … Так и ломоносовское мнение явилось теперь в новом костюме, во фраке и перчатках, но оно всё-таки не значит ничего в сравнении с мнением о норманнском происхождении Руси».
Диспут прошёл 19 марта 1860 года в стенах Санкт-Петербургского Университета, вход был платным — в поддержку бедных студентов. Показательна не только скорость, с которой были распроданы билеты, но и внимание прессы к этой, казалось бы, чисто научной встрече. О Погодине и Костомарове писали «Современник», «Свисток», «Отечественные записки», «Русское слово», «Русское письмо», «Северная пчела».
Общественные симпатии были на стороне Костомарова. Славянофильские взгляды и антинорманизм на какое-то время возобладали в интеллектуальных кругах Москвы и Петербурга. Работы и Ивана Забелина и Дмитрия Иловайского, вышедшие в это время, были настоящими эталонами антинорманизма. В тоже время антинорманизм всё чаще ассоциировался с государственной идеологией, стоящей отдельно от реальной науки.
Новый виток норманизма случился во время русских революций. Его успех обеспечили работы Алексея Шахматова о русском летописании. Это был новый поворот историков к источникам, которые достаточно недвусмысленно говорили о тождестве варягов с норманнами.
Эту идею на первых порах подхватили и большевики. Михаил Покровский, глава историков-большевиков в 1920‑е и первую половину 1930‑х годов, противопоставлял норманизм имперскому шовинизму царской науки. Покровского в норманизме как в концепции привлекала не обоснованность, а возможность использовать в современном политическом пространстве. Известны следующие его слова:
«История есть политика, опрокинутая в прошлое».
Принципы Покровского недолго главенствовали в советской науке. Еще до войны их развенчали за упрощенство. Никто не хотел связывать своё имя с человеком, взгляды которого осудила партия.
Новое поколение советских историков — Борис Греков, Серафим Юшков, Владимир Мавродин — разрабатывали антинорманнскую теорию. Развернувшаяся после войны борьба с космополитизмом также не поощряла признание скандинавов родоначальниками русской государственности.
При этом ситуация в науке кардинально изменились. К середине ХХ века в распоряжении учёных оказался огромный археологический материал. Раскопки в Ладоге, Рюриковом городище, Гнёздове (древний Смоленск), Щестовицах показали огромное количество скандинавских импортов и вещей эпохи викингов на памятниках периода становления Древнерусского государства. Многие погребения Гнёздово и Шестовиц имели схожий обряд с могильниками викингов в Бирке и Хедебю (это были погребения в камерах — больших квадратных или прямоугольных ямах со срубом внутри). Из скандинавских импортов хорошо выделялись черепаховидные фибулы (застёжки плаща), шейные гривны с молоточками Тора.
Первыми, кто стал составлять глобальные своды скандинавских древностей в российских археологических материалах, были шведские учёные Вильгельм Томсен и Туре Арне. Возможно, их идеи были бы приняты советской наукой (которую шведы обвинили в национализме), если бы норманизм не принялись защищать шведы — потомки норманнов. Видные советские археологи Артемий Арциховский и Даниил Авдусин, работавший как раз в Гнёздове, старались доказать, что норманнов на Руси не было — или почти не было.
Однако накопление материала показало действительное присутствие скандинавов на Руси. Гнёздово на сегодняшний день считается одним из самых крупных центров Руси эпохи викингов IX–XI вв. По подсчётам археологов, тысячу лет назад общее число курганов в Гнёздово достигало 5000 насыпей, что делает его крупнейшим курганным могильником «эпохи викингов» в Европе. Здесь расположено несколько городищ и селищ и как минимум восемь курганных групп. По словам руководителя Смоленской Археологической Экспедиции ГИМ Вероники Мурашёвой, Гнёздово было «становым хребтом пути из варяг в греки».
Однако из этого нельзя сделать вывод о победе норманистов в споре. Сам акцент дискуссии сместился или даже разбился на отдельные вопросы. Миллеру и Ломоносову важно было узнать национальность Рюрика, потому что он основатель Русского государства. Если Рюрик — скандинав, тогда государственность на Русь принесли иноземцы. Если славянин, то государственность на Руси своя.
Но на сегодняшний момент ясно, что становление государства не может быть связано только с одним героем. Не может оно быть связано и с некой горсткой завоевателей. Процесс образования Руси был бы невозможен без внутреннего развития восточных славян. И главного «застрельщика» тут быть не может. Как отмечает главный научный сотрудник ИВИ РАН Елена Мельникова:
«…и норманизм, и антинорманизм — это глубоко устаревшие и абсолютно не продуктивные с научной точки зрения представления».
Читайте также «Новые технологии в археологии. Как лазер показал курганы эпохи викингов».
