В XIX веке ходила такая байка:
«Однажды император Николай I, встретившись на улице с Гречем [создателем пособий по грамматике], спросил его:
— Скажите, пожалуйста, Греч: к чему служит в русской азбуке буква “ять”?
— Она служит, Ваше Величество, как знак отличия грамотных от неграмотных, — ответил Греч не задумавшись».
Реформу русской орфографии 1917—1918 годов часто ошибочно приписывают большевикам: якобы революционеры решительно отбросили устаревшие «яти» и «еры», чтобы от царской России не осталось и следа даже в письменности. В действительности переход на новое правописание готовили задолго до революции и по совсем другим причинам. Тем не менее оценка реформы у современников во многом определялась их отношением к коммунистам, а не собственными представлениями о правильном письме.
Рассказываем, что предшествовало реформе русской письменности, как и зачем большевики боролись с буквами и что обо всём этом думали писатели и языковеды.
Текст подготовили наши друзья из исторического медиа «БЛИК».
Долгая история и быстрый переход
В начале XVIII века Пётр I попытался упростить русскую письменность. Исключив витиеватые начертания прежнего шрифта, он ввёл так называемый гражданский шрифт для издания светских текстов. Также Пётр I избавился от девяти букв, часть из которых имели греческое происхождение, — они дублировали другие буквы. Император хотел латинизировать алфавит и приблизить к западноевропейским аналогам.
Изменениям сопротивлялась церковь, во многом потому что реформа усложняла чтение духовной литературы. Под давлением священнослужителей пришлось вернуть букву «ижица».
В XVIII и XIX веках вводились и другие малозначительные изменения, но большая реформа назрела к началу XX века. В 1904 году была созвана Орфографическая комиссия языковедов для упрощения русского письма. К 1912 году учёные предложили проект реформирования русской письменности, но в царскую эпоху он не вступил в силу.
К лету 1917 года министр просвещения Временного правительства Александр Мануйлов разослал на места циркуляры о постепенном переходе на новую орфографию. Однако уже в конце 1917 года вышло два декрета, подписанных наркомом просвещения Анатолием Луначарским, в которых требовалось «в кратчайший срок осуществить переход к новому правописанию». Филолог Владимир Лопатин писал:
«После Октябрьской революции большевики, оперативно воспользовавшись готовым проектом, немедленно и повсеместно ввели новую орфографию своими революционными декретами».
Всем правительственным и государственным изданиям поручалось с 1 (14) января 1918 года «печататься согласно новому правописанию», а школам — обучать обновлённой грамоте. Уже к октябрю 1918 года на новую письменность перешли все правительственные издания страны — например, газеты «Правда» и «Известия».
Во втором декрете прямо указано, что реформу разработал народный комиссариат просвещения. Скорее всего, именно это закрепило миф о том, что изменение письменности — большевистский проект. Интересно, что в комиссию по разработке реформы входил лингвист и славист Алексей Соболевский — черносотенец, который после революции поддерживал большевиков (голосовал за них на выборах в Учредительное собрание).
Позже, в 1930 году, Луначарский написал:
«Потребность или сознание необходимости облегчить нелепый, отягчённый всякими историческими пережитками дореволюционный алфавит возникала у всех мало-мальски культурных людей».
Там же он цитировал Ленина:
«Если мы сейчас не введём необходимой реформы — это будет очень плохо, ибо и в этом, как и в введении, например, метрической системы и григорианского календаря мы должны сейчас же признать отмену разных остатков старины. <…> Против академической орфографии, предлагаемой комиссией авторитетных учёных, никто не посмеет сказать ни слова, как никто не посмеет возражать против введения календаря».
Эта цитата показывает, что большевикам, скорее всего, нужна была реформа орфографии для дополнительной дистанции от царской России.
Новая орфография
Комиссия, разработавшая проект, называла его целью:
— облегчить усвоение русской грамоты,
— повысить уровень образования,
— освободить школы от траты времени и труда на изучение правил правописания.
Исключили некоторые буквы. Из алфавита исчезли буквы Ѣ («ять»), Ѳ («фита»), І («и десятеричное») — вместо них должны были теперь использоваться, соответственно, Е, Ф, И. Буква Ѵ («ижица») и так выходила из употребления, но с реформой окончательно исчезла из алфавита.
Ограничили использование твёрдого знака. Его перестали использовать на конце слов и составных частей сложных слов, но сохранили в качестве разделительного знака.
Изменили правило написания приставок. Окончание приставок теперь соответствовало первой букве корня: безсонница → бессонница.
Изменили правописание окончаний. Окончание «-аго» и «-яго» заменялось на «-его», «-ого» (каждаго → каждого, синяго → синего). Окончания «-ыя», «-ія» — на «-ые», «-ие» (новыя → новые, русскія → русские).
Дореформенная орфография была запутанной. Употребление букв Ѳ или Ф, I или И зачастую зависело от конкретного корня или положения буквы в слове. Но самые большие трудности вызывали правила использования Ѣ вместо Е. Ученикам учили наизусть около 130 корней, в которых использовался «ять». Но даже это не означало, что во всех образованных от корня словах будет одинаковое написание. В двух словах Ѣ писался вместо нынешней И: «они» и «одни» в случае женского рода. Были особые правила использования «ятя» в приставках, суффиксах и окончаниях и многие другие сложности.
Мнемоническое стихотворение для запоминания корней с «ятем»
Бѣлый, блѣдный, бѣдный бѣсъ
Убѣжалъ голодный въ лѣсъ.
Лѣшимъ по лѣсу онъ бѣгалъ,
Рѣдькой съ хрѣномъ пообѣдалъ
И за горькій тотъ обѣдъ
Далъ обѣтъ надѣлать бѣдъ.
Вѣдай, братъ, что клѣть и клѣтка,
Рѣшето, рѣшетка, сѣтка,
Вѣжа и желѣзо съ ять, —
Такъ и надобно писать.
Наши вѣки и рѣсницы
Защищаютъ глазъ зѣницы,
Вѣки жмуритъ цѣлый вѣкъ
Ночью каждый человѣкъ…
Вѣтеръ вѣтки поломалъ,
Нѣмецъ вѣники связалъ,
Свѣсилъ вѣрно при промѣнѣ,
За двѣ гривны продалъ въ Вѣнѣ.
Днѣпръ и Днѣстръ, какъ всѣмъ извѣстно,
Двѣ рѣки въ сосѣдствѣ тѣсномъ,
Дѣлитъ области ихъ Бугъ,
Рѣжетъ съ сѣвера на югъ.
Кто тамъ гнѣвно свирѣпѣетъ?
Крѣпко сѣтовать такъ смѣетъ?
Надо мирно споръ рѣшить
И другъ друга убѣдить…
Птичьи гнѣзда грѣхъ зорить,
Грѣхъ напрасно хлѣбъ сорить,
Надъ калѣкой грѣхъ смѣяться,
Надъ увѣчнымъ издѣваться…
Проведение реформы
Большевики и в этом направлении действовали революционно. Например, изымали из типографий все литеры с Ъ, хотя, согласно декрету, твёрдый знак в качестве разделителя не упразднялся. Возникла путаница, и типографии иногда вместо твёрдого знака использовали апостроф как символ, означающий паузу или пропуск звука во многих других языках. Отсюда появились написания вроде «под’ём», «с’езд» — таковые встречаются и сегодня.
Согласно декретам, «при проведении реформы не может быть допущено принудительного переучения тех, кто уже усвоил правила прежнего правописания». Однако это указание осталось лишь на бумаге. Из-за монополии большевиков на печать уже с конца 1920‑х годов даже старые произведения не выпускались в прежней орфографии, все документы тоже создавались в новой письменности. К середине XX века правила письма стали абсолютным стандартом.
Усложнение или упрощение?
В Гражданскую войну старая орфография стала символом сопротивления большевикам. Филологический смысл отошёл на второй план, а реформу многие воспринимали как «большевицкий произвол», «революционное кривописание» и «насильственное упрощение языка». Именно поэтому большинство изданий, печатавшихся на контролируемых белыми территориях, а затем и в эмиграции, продолжали писать по-старому.
Творческая интеллигенция, не симпатизирующая большевикам, тоже негативно отнеслась к реформе. Зинаида Гиппиус писала в дневниках о «слепой, искажающей дух русского языка орфографии». Владимир Набоков восхвалял «ять»:
О, сколько прелести родной
в их смехе, красочности мёртвой,
в округлых знаках, букве ять,
подобной церковке старинной!
Как, на чужбине, в час пустынный
всё это больно вспоминать!
Александр Блок возмущался:
«Я поднимаю вопрос об орфографии. Главное моё возражение — что она относится к технике творчества, в которую государство не должно вмешиваться».
До орфографической реформы два значения слова «мир» имели разное написание: отсутствие войны — «миръ», а земной шар, вселенная — «мiръ». Название романа Толстого мы обычно понимаем правильно, потому что он назывался «Война и миръ». В 1916 году Маяковский написал поэму «Война и мiръ», противопоставляя название труду Толстого, но после реформы названия совпали.
Духовенство, как и в случае с петровской реформой, выступало против любых изменений письменности, потому что они усложняли понимание религиозных текстов на старославянском языке. Позже архиепископ Аверкий (Таушев) писал:
«Грамоту дала нам наша св. Православная Церковь, и потому недопустимо, помимо Церкви, решать вопросы орфографии, произвольно признавая те или другие буквы нашего алфавита “устаревшими” и “ненужными”».
Но после прихода большевиков к власти у церкви появились проблемы посерьёзнее.
Суеверные сторонники дореволюционной орфографии были в ужасе от приставки «бес-». Избегание приставки, которая якобы «славит бесов» встречается и сейчас, например в телеграм-каналах монархистов:
«Среди монахов Киево-Печерской Лавры, уверен, есть истинно-верующие Православные люди. Но не они, с трудом коверкая русскую речь, клянутся иудею-наркоману Зеленскому „в любви и верности”, безсмысленно и жалко преумножая ранее обретённый многолетний позор и статус “заслуженных предателей Православия и Русского народа”».
Реформа орфографии и вправду сократила число правил, не опирающихся на произношение слов, а тексты стали короче, что приводило к некоторой экономии бумаги. Например, уже упомянутый роман «Война и мир» сократился на 70 страниц после исключения твёрдого знака. Многие писатели были недовольны этим фактом, потому что часто им платили за объём, а орфографические изменения сокращали его на несколько процентов.
Некоторые языковеды отмечали и то, что остались «слепые зоны» и местами даже «парадоксальное усложнение в качестве упрощения». Например, изменение правил написания приставок привело, как писал филолог Суворовский, к появлению «очевидно, под действием аналогии, таких написаний, как блиский, францусский, бесграмотный, процесс идёт глубже, в сторону бытового установления письма по произношению вообще всех предлогов-приставок в зделать, здача, поттянуть».
Также в дореформенной орфографии написания твёрдого и мягкого знаков после шипящих (ключъ и печь) «воспринимались именно как условно-грамматическая примета», а «в новой орфографии, в бытовом её восприятии… в написаниях дочь, мощь [мягкий] знак стал восприниматься как обозначение мягких “ч” и “щ”… это, по аналогии, потянуло за собой учащение таких написаний, как ночька, конечьно, мощьный, тучь, рощь и т. д.» (Суворовский, журнал «На путях к новой школе», 1927 год, №12).
Многие упрекали реформу в незаконченности. Её «половинчатость неоднократно называлась «”февральской революцией” в нашем правописании».
«Не подлежит теперь никакому сомнению, что реформа правописания русского языка 1917 г. не доведена до конца. Эта реформа не упростила правописания до предельной возможности. Многие жупелы орфографии [одиозные правила] оказались целыми, продолжая тиранить учащихся школ всех типов и ступеней… Половинчатость… недоделанность её привели к тому, что реформа 1917 г. ни в коей мере не удовлетворила ни передовое учительство, ни работников печати».
Про «половинчатость» и «что-то февральское» писал и сам Луначарский, ссылаясь на рекомендации Ленина:
«…вводите её (новую орфографию) поскорее. А в будущем можно заняться, собрав для этого авторитетные силы, и разработкой вопросов латинизации. В более спокойное время, когда мы окрепнем, всё это представит собой незначительные трудности».
Стоит отметить, что в 1920‑е годы большевики провели успешную кампанию по сокращению безграмотности. Согласно переписи 1897 года, процент грамотных людей от 9 до 49 лет составлял 29,6%, в 1926 году — уже 60,9%, а в 1939‑м заявлялась грамотность 89,7% людей. Часто этот результат связывают именно с реформой орфографии. Например, советский лингвист Абрам Шапиро напрямую называет декреты причиной ликвидации безграмотности:
«Реформа правописания, декретированная и проведённая в жизнь советским правительством… устранила наибольшие трудности… против которых единодушно в течение всего почти XIX века вела борьбу вся прогрессивная русская общественность».
Сергей Обнорский, языковед и участник орфографических комиссий после революции, писал:
«Реформа 1918 года была подлинной реформой, и её значение громадно… положения реформы были тщательно подготовлены и продуманы и объективно являются со всех точек зрения положениями неуязвимыми».
В то же время опыт школ грамоты, созданных Всероссийской чрезвычайной комиссией по ликвидации безграмотности, показал, что «овладение даже реформированной орфографией связано с громадными трудностями», и это создало серьёзные препятствия «темпам ликвидации неграмотности».
Современники весьма по-разному восприняли реформу русской орфографии. Многие сомневались, что новые правила письменности приживутся. Один из участников комиссии по разработке реформы, языковед Иван Бодуэн де Куртенэ, писал, что люди могут руководствоваться самыми разными мотивами при выборе написания слов, а «отсутствие буквы “ъ” в конце писанных русских слов, или т. н. „писание без еров“ („безъерье“) действует на своеобразных “патриотов” как красная тряпка на быка».
Так или иначе, именно большевистские послереволюционные декреты закрепили русскую орфографию такой, какой мы её знаем сейчас. Сложно сказать, что стало причиной этому: высокое, как утверждают некоторые учёные, качество реформы или отсутствие альтернативы. Но с тех пор правила письменности значительно не менялись.
Подписывайтесь на медиа «БЛИК» — вас ждут интересные материалы по мировой истории.
