В обращении от 13 (25) июля 1826 года Николай I называл декабристов «извергами», «преступниками», обвинял в «мечтательности дерзновенной». В глазах императора «подвиг к усовершенствованию» не должен был расходиться с верностью престолу и закону. Барон Карл Толь на одном из допросов спросил арестованного Рылеева: «Не вздор ли затевает молодость?»
Сами декабристы считали иначе. Несмотря на давление во время следствия, нарастающее отчаяние и подвешенное состояние, они оставались верны идее улучшения России. Князь Сергей Трубецкой утверждал: «Предлог для составления тайных политических обществ есть любовь к отечеству». Спустя семь месяцев, перед казнью, Павел Пестель писал родителям: «Настоящая моя история заключается в двух словах: я страстно любил моё отечество». Через годы после восстания его близкий друг и соратник Николай Лорер, повествуя о времени ареста и следствия, предположил, что государь, анализируя материалы дела, мог бы сказать: «Ни на одном из них нет чёрного пятнышка, все люди чести…»
Любовь к отечеству для декабристов заключалась в желании изменить его к лучшему. Заложить более справедливое государственное устройство, изменить все сферы жизни во благо людей. Заговорщики были готовы класть на это силы и жизнь и подкрепили устремления в том числе собственной свободой и кровью. Но различались в главном: как улучшить Россию и какие изменения должны определять будущее.
VATNIKSTAN расскажет о проектах и планах декабристов и о том, как они не были воплощены.
В начале пути будущие участники восстания, уже прошедшие наполеоновские войны, разделяли устремление, которое поддерживал действиями и Александр I. Например, император даровал Конституцию Царству Польскому — считалось, что такое возможно и в России. Александр, воспитанный Фредериком Лагарпом, император-ангел, готовивший конституционный проект ещё с Михаилом Сперанским, как будто не мог не сделать ничего. Но не сделал.
Два восстания декабристов зимой 1825–1826 годов провалились. Началось почти полугодовое расследование, известное как «дело о злоумышленном тайном обществе». В письмах Николая I и в позднейших переписках осуждённых по этому делу нередко фигурировала полуироничная фраза les amis de quatorze — «друзья по четырнадцатому». Но постепенно вплетается и слово «декабристы», и эти люди начинают определять себя так и искать критерии декабризма.
Предположительно, слово «декабристы» появилось в среде «тюремной бюрократии», тех, кто вёз ссыльных в Сибирь. За несколько лет конвоирования название закрепилось. Не все ссыльные имели отношения собственно к выступлениям зимой 1825–1826 годов, но были связаны с тайными обществами и указаны как их члены в ходе следствия. Комиссия посчитала их более достойными ссылки или каторги, чем тех, кто был отправлен на Кавказ, заточён в тюрьмы, выслан из столиц или подвергался слежке.
Внутри себя группа декабристов не была однородна ни политически, ни даже социально — до суда они принадлежали к разным имущественным слоям внутри дворянства и даже к другим сословиям. Многие служили в гвардии, имели хорошее образование. Некоторые были весьма состоятельны, но большинство было скорее небогаты. Среди декабристов многие имели долги, малообеспеченные семьи и имущество под залогом. Показателен пример капитана лейб-гвардии Московского полка князя Дмитрия Щепина-Ростовского, семья которого была «состояния посредственного» и имела только около 70 душ и около 12 тысяч долга. Из данных, собранных следствием об имущественном положении декабристов, следует, что многие были ещё беднее. Впоследствии их семьи получали пенсии, разовые выплаты или помощь с образованием детей, как, например, было с дочерью казнённого Рылеева и сыновьями сосланного барона Штенгейля.
Тайные общества для идеалистов
Первые тайные общества появились после наполеоновских войн. По мнению доктора исторических наук Веры Боковой, начало XIX века было буквально эпохой таких объединений. Не только политических — салоны она тоже относит к этому типу. То есть тайные общества декабристов не были чем-то из ряда вон выходящим. У многих их членов был опыт принадлежности к другим похожим организациям: масонским ложам, офицерским братствам, литературным кружкам.
Такие общества были относительно нейтральным пространством, не следующим привычной иерархии. Люди приходили туда в том числе ради хороших знакомств и продвижения в своей среде: литераторы получали выход на альманахи и их аудиторию, знакомства могли обернуться хорошим назначением. Помимо этого, в кружках можно было улучшить образование и получить опыт других социальных отношений, нежели на службе, а то и прикоснуться к анонимности и конспирации.
Научиться же какому-то излишнему вольнодумству в крупных масонских ложах было затруднительно. Многие декабристы покидали их потому, что не находили там опоры для политической или хотя бы общественной деятельности. Организовать собственную ложу и превратить её в инструмент политического действия декабристы так и не взялись. Тем более что масонские ложи по указу Александра I от августа 1822 года были запрещены и распущены.
Впрочем, чувства и мечты об изменениях прекрасно распространялись вне масонских лож, столичных салонов и офицерских кружков. Ещё до тайных обществ люди преимущественно либерального дворянского круга по всей империи проникались духом важности сотрудничества и помощи на благо улучшений. Гавриил Батеньков в Сибири работал с Михаилом Сперанским. Кондратий Рылеев, служивший под Воронежем, начинал с себя. Он много читал, стремясь восполнить своё бедноватое офицерское образование, и входил в масонскую ложу «Пламенеющая звезда». Это была часть великой масонской ложи «Астрея», в другое крыло которой годами раньше входили Павел Пестель и Александр Грибоедов. Рылеев являлся значимой фигурой в «Астрее». Владимир Раевский занимался ланкастерскими школами в армии. Иван Пущин служил в московском суде.
Образование Союза благоденствия было попыткой сделать вместе больше. В «Записках» князь Сергей Трубецкой, один из лидеров Союза благоденствия, приводит принципы, которыми должно было руководствоваться членам:
«1. Строгое исполнение обязанностей по службе;
2. Честное, благородное и безукоризненное поведение в частной жизни;
3. Подкрепление словом всех мер и предположений государя к общему благу;
4. Разглашение похвальных дел и осуждение злоупотреблений лиц по их должностям;
5. Разглашение всех благородных и полезных действий людей должностных и граждан;
6. Распространение убеждения в необходимости освобождения крестьян;
7. Приобретение и распространение политических сведений по части государственного устройства, законодательства, судопроизводства и прочих;
8. Распространение чувства любви к Отечеству и ненависти к несправедливости и угнетению».
Члены Союза благоденствия, несколько парадоксальным образом, куда более были сконцентрированы скорее на самообразовании. При этом в Союзе была вполне иерархическая структура, позволявшая координироваться, но не сумевшая удержать общество от расползания. По словам князя Трубецкого, на него повлияло некоторое внимание со стороны властей. Впрочем, скорее оно произошло потому, что общество в такой форме само себя изжило: участники объединения начали строить личную жизнь, служить, учиться. Создать политическую организацию на одном только чтении «всеобщих иностранных историй и лексиконов, <.…> периодических изданий, где помещены жизнеописания славных мужей российских» оказалось невозможно. Более готовая к политической деятельности узкая группа сохранила себя отдельно, остальное общество фактически распалось.
Кто-то, например Сергей Муравьёв-Апостол, был практически сослан в результате расформирования гвардейского Семёновского полка после событий осени 1820 года, известных как Семёновская история. В ходе этого происшествия гвардейцы заявили о недовольстве одним из новых командиров, полковником Фёдором Шварцем. Тот в своих действиях и приказах не учитывал особых традиций и положения полка, а особенно роты Его императорского Величества, и был к солдатам непомерно взыскателен. Шварц совершенно не учитывал особого положения и самосознания полка, ввёл муштру и телесные наказания. Рота была арестована, и другие роты полка вступились за сослуживцев, предлагая или отпустить их, или арестовать всех. Выбран был самый радикальный вариант: Семёновский полк был фактически расформирован. Солдаты и офицеры понесли жестокое наказание: кто-то был сослан, отставлен, прогнан сквозь строй.
Историк Оксана Киянская считает, что этот эпизод вопиющей несправедливости стал для Сергея Муравьёва-Апостола, члена Союза Благоденствия, чертой, за которой он всё больше начал склоняться к идее цареубийства и более радикальных действий. Кооперация превращалась в оппозицию — голоса с этой стороны будут только крепнуть.
Как должно обустроить Россию?
Декабристы имели разные проекты благополучного будущего и разные пути к ним. Все они были плодом синтеза и творческого осмысления античного наследия, эпохи Просвещения и революций конца XVIII — начала XIX века. Отдельное место в круге чтения занимали исторические произведения, такие как «История» Николая Карамзина, и материалы, созданные европейскими авторами в результате путешествий по России, например дипломатом Сигизмундом Герберштейном.
По конституционным проектам и другим источникам видно, что декабристы разбирались в актуальных политических направлениях. В их замыслах видны последствия знакомства с документами эпохи французской революции, конституциями Нового Света, наполеоновскими кодексами. Они опирались и на более близкие по времени революции. Так, князь Сергей Трубецкой несколько лет прожил во Франции, учился там, практически вживую наблюдал за испанским восстанием генерала Рафаэля Риего, казнённого в 1823 году. В ходе беспорядков, переросших в гражданскую войну, республиканец и генерал Риего начал вооружённый мятеж в Кадисе и со своими отрядами прошёл через Андалусию, где не нашёл поддержки, но и не был остановлен. Бунт был усилен восстанием в Галисии, и в марте 1820 года мятежники принудили испанского короля вернуть Конституцию 1812 года. Пример генерала Риего был особенно близко воспринят членами Южного общества, находившегося вдалеке от столицы.
Политические воззрения декабристов, детали преобразований и пути действий различны, иногда дробны и зачастую туманны. «Опорными» можно назвать два основных текста, посвящённых переустройству России. По иронии судьбы никто из восставших не руководствовался только ими: сами авторы в мятежах не участвовали. По старой традиции, эти два текста — «Русскую правду» Павла Пестеля и «Конституцию» Никиты Муравьёва — противопоставляют, но в сути они имели достаточно много общего. Однако ни «Русская правда», ни «Конституция» не были уставными документами обществ, хоть и их положения были зачастую разделяемы их товарищами.
Общей целью, заложенной ещё после наполеоновских войн, было освобождение крестьян. Дискуссионным вопросом была форма, но сама идея принималась единогласно. Как отмечали марксистские историки, в среднем чуть более богатые и знатные представители движения тяготели к защите личных интересов — сохранению основной части земель в дворянском владении. Менее имущие, особенно члены Общества соединённых славян, организации, выросшей отдельно от офицерских кружков, больше склонялись к передаче земли крестьянам, тем, кто на ней работает.
В этом смысле особняком стоит проект Павла Пестеля: половина земли должна была уйти в общинное пользование, быть гарантом предотвращения бедности, а другая половина — остаться в крупной собственности. Такие земли могли бы сдаваться в аренду, на них могли бы развиваться фермерские хозяйства, что активизировало бы и экономическую жизнь. В целом, проект Павла Пестеля предполагал распорядиться землёй намного более щедро и пробуржуазно, чем получилось по реформе 1861 года.
Пестель предлагал ввести всеобщее избирательное право, в то время как Никита Муравьёв выступал за имущественный ценз, большую децентрализацию и федерализацию, с палатой для представителей регионов (Держав). Павел Пестель видел Россию строго унитарным республиканским государством, Никита Муравьёв — ограниченной монархией, где практически все решения императора должны были бы осуществляться только с согласия народного веча.
Муравьёв в Конституции писал:
«Император есть: верховный чиновник российского правительства».
Проекты предполагали уравнять сословия в правах, ввести гласность в судах, сформировать и упорядочить законы, отменить цензуру. Никита Муравьёв указывал на необходимость свободы вероисповедания, в то время как Павел Пестель всё-таки ставил православие первым и главенствующим. Остальные конфессии дозволялись, если «не противны они российским законам, духовным и политическим, правилам чистой нравственности и не нарушают естественных обязанностей человека…»
Оба замысла опирались и отсылали к проектам, существовавшим вне России. Выбирать было из чего: декабристы явно были знакомы с большим количеством не только европейскими традициями реформ и представлений. Они знали о гаитянской революции, читали Декларацию прав независимости и Декларацию прав человека и гражданина. Как отмечал известный советский и российский специалист по российско-американским отношениям Николай Болховитинов, декабристы были критичны в восприятии примеров и опытов, и оба проекта представляют собой синтез знаний с представлениями о том, что было бы для России лучшим вариантом.
Отдельно стоит относительно малоизвестное Общество соединённых славян — особое по составу и идеям. Оно было более радикальным и практически народным. Его членами были нижние армейские чины и чиновники — все, даже если и дворяне, то бедные. Среди заговорщиков были украинцы, русские и поляки, например Юлиан Люблинский, ссыльный польский шляхтич, уже состоявший в польских освободительных и революционных кружках. Возможно, именно поэтому Польша была особой точкой для Общества соединённых славян: они настаивали на её независимости от России. Члены Общества были более радикально, по-бунташному настроены, больше времени и сил, предположительно, посвящали пропаганде и агитации, формированию сети сторонников.
Несмотря на радикальность, особенно в плане цареубийства, Общество соединённых славян едва ли имело чёткое представление о будущем и о государственном устройстве. Такое движение желало справедливости и признания — но шанс на успех у них был ещё меньше, чем у остальных обществ: всего около 50 членов, очень далеко от столицы и мало времени и власти. Именно поэтому осенью 1825 года, после переговоров и убеждений, разнузданной лжи и фантастического упорства поручика Михаила Бестужева-Рюмина, оно было соединено с крылом Сергея Муравьёва-Апостола, с его Васильковской управой, частью Южного общества. Такой союз был полезен обоим обществам.
Клятва членов Общества, известная по запискам одного из основателей, Петра Борисова, содержала такие строки:
«Пройду тысячи смертей, тысячи препятствий, пройду и посвящу последний вздох свободе и братскому союзу благородных славян».
Проект Общества соединённых славян предполагал установление республики, освобождение крестьян, уравнение прав, создание свободной федерации славянских народов. Такая республика предполагала во главе себя совет представителей республик. В результате все они находились бы в равном положении, и ни одна не могла бы диктовать свою волю остальным.
Осенью 1825 года Общество соединённых славян встроилось в структуру Южного общества. Его члены сыграли большую роль в выступлении Черниговского полка, которое окончилось 3 января 1826 года трагическим разгромом.
От слов к действиям
Чтение книг и образование ничего конкретного не дало и не смогло противопоставить катку судов и цензуры. В 1823‑м часть бывших членов Союза Благоденствия собралась в Петербурге и возродилась в качестве нового общества, которое стало прирастать людьми и ориентироваться на политические действия. Южное общество развивалось более гармонично.
Поворотным моментом на пути к восстанию можно считать визит в Петербург нескольких эмиссаров Южного общества во главе с Павлом Пестелем весной 1824 года. Тогда, пусть и со скрипом и не полностью, лидеры Северного общества согласились идти к сближению, обмениваться информацией о происходящем и в 1826‑м окончательно соединить и наладить координацию между двумя организациями. После этого могло быть только действие.
Между тем общества и их программы были разными. Разными были и предполагаемые пути к установлению желаемого порядка. В Северном обществе программа складывалась фактически по ходу действия и в итоге оказалась очень дробной и размытой, где последующий шаг предполагался не планом, а результатом предыдущего. Это можно было бы назвать гибкостью: предполагалось тем или иным способом убедить либо принудить Сенат или императора принять написанную Никитой Муравьёвым Конституцию. Предпосылки для такого действия расплывчаты: должна была сложиться какая-то удобная ситуация. Впоследствии, 14 декабря 1825 года, эта мысль доказала свою губительность. Впрочем, большая часть общества к тому моменту представляла себе возможный спектр действий куда более широко.
Пока Северное общество искало себя, Южное спланировало один из вариантов цареубийства во время манёвров, готовило путь на столицу. Союз даже имел там собственное отделение, небольшое, но встроенное в общую иерархию и опирающееся на общие решения. Предполагалось, что по пути всё больше частей будут вовлекаться в революционное движение и сопротивление будет меньше. Возможно, Павел Пестель имел союзников среди командования и мог быть если не поддержан, то не сдержан по пути на север. Так революция оказалась бы не заперта в Петербурге, а напротив, разошлась шире, была бы немного более защищена от перспектив возможного контрпереворота. Этакое повторение пути испанского генерала Риего, только вместо Кадиса здесь был бы Киев или Тульчин.
Установление нового порядка в Южном обществе тоже было продумано лучше. Пестель предполагал установить диктатуру. За десять лет такого режима, по его мнению, было бы возможно создать институты, которые могли бы заработать и саморегулироваться. А прежде надо было бы совершить марш на Петербург. Историк Оксана Киянская в монографии о Павле Пестеле показывает, что был составлен не только план, но и совершены первые действия для такого броска. Даже суровость полковника Пестеля к вверенному ему Вятскому пехотному полку укладывалась в логику приготовлений такого рода. Чтобы дойти до Петербурга, армия восставших должна быть более боеспособной, чем правительственные части.
Частью планов многих декабристов было убийство императора. Первые разговоры о цареубийстве как возможном способе как-то повлиять на ситуацию в стране произошли как минимум в 1817 году, в ходе драматического «Московского совещания». Тогда будущие декабристы оказались тронуты и недовольны слухами о возможной административной реформе, где Царству Польскому была бы дарована большая автономия и должны быть переданы земли, принадлежавшие Речи Посполитой к моменту раздела 1772 года. Разговорами тогда всё и ограничилось: составить покушение значило заявить о себе.
Павел Пестель, вскоре практически порвавший с Союзом Благоденствия и обвинивший его в бездеятельности и бесполезности, идею уничтожить императора сохранил и развил. Возможно, расширение списка потенциальных убитых было связано с господствующим после Венского конгресса принципом легитимизма, суть которого состояла в признании исторического права династии на управление государством. Если оставались в живых прямые наследники, особенно мужского пола, то революция оказывалась под угрозой объединения несогласных или возможного иноземного вторжения с целью реставрации династии Романовых.
В планах Северного общества в 1825 году тоже появилась идея о цареубийстве. Как минимум двоих членов, Александра Якубовича и Петра Каховского, приняли с расчётом на их непосредственное участие в этом акте. Оксана Киянская выдвинула другую версию: императорскую фамилию хотели сослать в американские владения России. Такой вывод Киянская сделала на основании некоторых кадровых и потенциальных решений в Русско-Американской компании, в которой Рылеев, лидер Северного общества, служил и имел прямой выход на управляющих.
После ареста или убийства императора и его фамилии предполагалось созвать временное правительство — комитет «достойнейших» — нескольких человек из элиты, которые представлялись декабристам авторитетными и идейно близкими. Среди них назывались Михаил Сперанский, граф Николай Мордвинов, генерал-адъютант граф Павел Киселёв, генерал Алексей Ермолов. Заговорщики даже стремились наладить контакт с этими авторитетами, зачастую были знакомы, но активной поддержки не получили ни до восстания, ни во время суда.
Достойнейшие должны были провести первые преобразования, например отменить цензуру и сократить срок службы в армии на десять лет. Они, вместе с несколькими представителями декабристов, среди которых чаще всего назывался Гавриил Батеньков, должны были управлять страной до созыва Великого собора, где делегаты решили бы дальнейшую судьбу России и Конституцию. Теоретически — даже восстановить монархию. Среди претендентов на престол не называли сыновей Павла I и братья Александра I. Преемником считали старшего наследника следующего поколения, малолетнего Александра Николаевича, при регентстве бабушки Марии Фёдоровны, матери Александры Фёдоровны или тётки Елизаветы Алексеевны.
Ни одному из этих планов не суждено было сбыться. Александр I умер внезапно, не достигнув 50 лет, раньше, декабристам удалось договориться и подготовиться. Члены Северного общества не сумели выждать, решив воспользоваться внезапной смертью и юридическими сложностями — они виделись окном возможностей. Так можно было попытаться не столько запугать нового императора Николая, сколько как можно шире распространить о нём мнение как об узурпаторе или самозванце.
Если бы недовольство оказалось достаточно сильно и Николай сдался перед ним, если бы против присяги Николаю пошли и другие части, даже те, где командовали декабристы, если бы цареубийце удалось проникнуть во дворец, то восстание можно было бы считать свершившимся. Правление на первое время легло бы на плечи Сената и нескольких представителей Северного общества, а потом был бы собран Великий собор.
Более того, декабристом князем Сергеем Трубецким был написан — скорее всего, просто зафиксирован — Манифест к русскому народу. Этот документ являлся обращением, где определялись первостепенные действия и программные решения. Они уравнивали права сословий, уничтожали цензуру, отменяли крепостное право и формировали временное правительство:
«Временному правлению поручается приведение в исполнение:
1. Уравнение прав всех сословий.
2. Образование местных волостных, уездных, губернских и областных правлений.
3. Образование внутренней народной стражи,
4. Образование судной части с присяжными.
5. Уравнение рекрутской повинности между сословиями.
6. Уничтожение постоянной армии.
7. Учреждение порядка избрания выборных в Палату представителей народных, кои долженствуют утвердить на будущее время имеющий существовать порядок правления и государственное законоположение».
Как всё пошло не по плану
Чем ближе шло к делу, тем больше декабристы сыпались. Замысел цареубийства осложнялся тем, что мятежники не представляли себе даже планировок Зимнего дворца: найти в нём Николая представлялось слишком сложным. При этом буквально 11 декабря участник заговора капитан Московского полка Михаил Бестужев сам менял караулы. Так делали по приказанию тогда ещё Великого князя: «Начиная от вечерней зари и до утренней приводить часовых к покоям Его Высочества лично самому капитану». Бестужев видел Николая I, но ничего не сделал.
Едва ли можно было и штурмовать Зимний дворец: слишком мало верных частей, очень хорошие возможности защиты, нежелание переходить в бойню, пугачёвщину, городские бои. Кто мог бы гарантировать результативность, а главное, последующее доверие? Николая ведь просто могло не оказаться там. К тому же и войск оказалось недостаточно, управление было завязано на одного человека, который даже не явился. На самой площади части остались без плана, без командования, без понимания, что делать дальше, и были разбиты. Противопоставить пушкам и картечи у них было нечего.
Южному обществу повезло не больше: Павла Пестеля арестовали ещё 13 декабря. Восстание Черниговского полка подняла в итоге другая часть Южного общества — та, которая находилась под управлением Сергея Муравьёва-Апостола. В неё входило более радикальное и деятельное Общество соединённых славян. Для вовлечения большего количества сторонников подполковник Муравьёв-Апостол обращался не к своему статусу, но к христианским образам. Он обосновывал революционную борьбу в формате катехизиса, со ссылками на священные тексты и говоря о перспективах установления более богоугодного мира в результате борьбы.
«Вопрос: Какое правление сходно с законом божием ?
Ответ: Такое, где нет царей. Бог создал всех нас равными, сошедши на землю, избрал апостолов из простого народа, а не из знатных и царей.
[…]Вопрос: Стало, и присяга царям богопротивна?
Ответ: Да, богопротивна. Цари предписывают принужденные присяги народу для погубления его, не призывай всуе имени господня; господь же наш и спаситель Иисус Христос изрёк: аз же глаголю вам, ни клянитеся всяко, и так всякая присяга человеку противна богу, яко надлежащее ему единому.
[…]Вопрос: Что же наконец подобает делать христолюбивому российскому воинству?
Ответ: Для освобождения страждущих семейств своих и родины своей и для исполнения святого закона христианского, помолясь тёплою надеждою Богу, поборающему по правде и видимо покровительствующему уповающим твёрдо на него, ополчиться всем вместе против тиранства и восстановить веру и свободу в России».
Ни библейские отсылки, ни прямая агитация, ни пожалования и деньги, ни ресурс власти офицера над солдатами не помогли удержать солдат хотя бы в трезвом состоянии.
Несмотря на разницу методов и даже устремлений, декабристы сходились в одном: надо менять всё и делать для этого хоть что-то. Идея о сотрудничестве с властью себя не оправдала: опыт участия оказался незаметным. Служба в судах, образовательная работа в войсках, конечно, были многообещающими затеями, заделом на улучшения. Но тех, кто занимался этим, оказалось слишком мало, а в условиях нарастающей цензуры и государственной паранойи — ещё меньше. В том числе и потому, что декабристские общества были не очень многочисленны.
Как признавали позднее лидеры выступлений зимой 1825–1826 годов, по той же причине не сложилось и восстание: если уж не нашлось достаточной подготовки, не нашлось и грубой силы. Больше сил позволили бы декабристам требовать больше и действовать жёстче: всё-таки лидеры были настроены скорее против монарха и монархии.
После отстранения императора было бы два пути: или диктатура, ультимативно строящая унитарную республику, или Великий собор, имеющий право определения дальнейшей судьбы России. В любом случае, верховная власть была бы ограничена как минимум введением Конституции и созданием системы сдержек и противовесов монарху, а максимум — полной перестройкой для нового строя и общества. Ни один из путей к новой России не гарантировал непролития крови. Не гарантировало этого и сохранение монархии, и все они опирались скорее на силу армии и на деятельную поддержку других: простых солдат, горожан, других офицеров, представителей элит.
Впрочем, готовность к участию декабристы переоценили не только вокруг, но и внутри себя.
В воспоминаниях и следственных показаниях у некоторых из лидеров, особенно петербургских, можно проследить попытку переложить ответственность с себя на других членов общества. Они утверждали, что план был реалистичный, однако внутренний разогрев со стороны властей оказался слишком сильным, чтобы ему организационно противостоять. А действия заговорщиков 14 декабря 1825 года были слишком слабыми, чтобы хотя бы одно из ярких обещаний цареубийств, арестов, присяг или даже уличных боёв были воплощены. Похожая ситуация складывалась и в Черниговском полку: у восставших отсутствовали ясные цели, кроме сиюминутных.
Была разворована полковая казна — это, правда, не помогло. Солдаты всё равно не повиновались и грабили мирное население, особой популярностью пользовалась водка. Восстание Черниговского полка было подавлено в том числе из-за просчётов и ошибок руководства, которое пустило солдат на пушки генерала Фёдора Гейсмара, даже когда они артиллерийским огнём раскрыли своё укрытие.
Впоследствии, уже в начале 1850‑х, сформировалось три нарратива о событиях 1825–1826 годов. Первый из них предполагал, что царское правительство, разгромив и расправившись с декабристами, сохранило для России лучшее будущее. Второй — что декабристы и должны были стать тем самым лучшим будущим. Третий же нарратив состоял в том, что декабристы могли бы быть частью государственной системы и они могли бы принести пользу, но череда случайностей и ошибок привела к восстаниям.
Существовали также легенды о якобы наличии у Николая I тетрадей с фрагментами идей декабристов, на который государь якобы опирался во время правления. Едва ли, впрочем, такое возможно: декабристы и император видели реальными разные версия социальной истины. Расхождения между ними становились сильнее в ответ на давление, цензуру, преследования, запреты, аресты, а в случае Николая — на прямые агрессивные действия и ощущение небезопасности. Мечтать об открытой политической дискуссии или о желании адекватно оценить чужую позицию хотя бы в процессе следствия вовсе не приходилось.
В тюремных письмах родным и показаниях декабристы могли выражать вину, сожаление, раскаяние, но это было скорее результатом психологического давления и самоцензуры, направленной на то, чтобы успокоить семью и чтобы переписку не ограничили. Тюремные священники, одиночные камеры, ограничения встреч и переписок, финансовая помощь семьям и построение императором образа «доброго государя» через подачки родне арестованных — при отсутствии физического насилия, всё это давило на арестованных.
На стороне Николая I, которого все именовали Незабвенным вполне официально, а декабристы — саркастически, оказалось больше ресурсов. Последним же не хватило организованности, сторонников и удачи.
Читайте также «Пётр Чаадаев. Самый знаменитый „сумасшедший“ XIX века».
