Пётр Яковлевич Чаадаев — русский философ, публицист, одна из самых противоречивых и загадочных фигур общественно-политического движения в императорской России. Представитель древнего дворянского рода, друг декабристов, член тайных обществ и масонских лож, тот самый «товарищ» Александра Сергеевича Пушкина, чьё имя по образному выражению поэта должно было быть написано «на обломках самовластия». Он всегда шёл своим путём, выбивался из общей колеи, даря праздной публике повод для сплетен и домыслов, и, тем не менее, сильно влиял на умы этой самой публики. Отказываясь идти в ногу с массами, сливаться с толпой, Пётр Яковлевич, кажется, сделал своим кредо знаменитое изречение из Книги Экклезиаста:
«Видел я все дела, какие делаются под солнцем, и вот, всё — суета и томление духа!».
VATNIKSTAN рассказывает о жизни русского философа, который был объявлен сумасшедшим, но чей единственный опубликованный при жизни труд послужил катализатором идейного раскола западников и славянофилов и заложил основы философии в нашей стране.
Детские и юношеские годы
Родословная Петра Яковлевича сулила ему блестящую карьеру и беззаботное будущее, Чаадаевы — древний дворянский род. Его отец, Яков Петрович Чаадаев был русским офицером, мать, Наталья Михайловна, дочка князя Михаила Михайловича Щербатова, автора семитомного издания «Истории Российской от древнейших времён». Пётр Яковлевич был вторым ребёнком в семье, его старший брат Михаил родился в 1792 году, оба брата по семейной традиции с детских лет числились в лейб-гвардии Семёновский полк. Отношения братьев долгие годы оставались дружескими и тёплыми, но со временем стали холодеть. Причиной этому являлись расстроенные денежные дела Петра Яковлевича, решение которых он постоянно возлагал на Михаила.
К сожалению, семейному счастью не суждено было случиться. Отец Петра Яковлевича умер на следующий год после его рождения, а мать — в 1797 году. Чаадаеву исполнилось всего три года. Братьев из Нижегородской губернии в Москву забрала тётка — княжна Анна Михайловна Щербатова, которая воспитывала мальчиков с материнской любовью и лаской, окружив их, как полагается, огромным количеством нянек и гувернёров. Фактическим опекуном братьев стал Дмитрий Михайлович Щербатов. Его сын, Иван Щербатов, в будущем станет членом Союза благоденствия, а после восстания Семёновского полка в 1820 году будет арестован по подозрению в организации бунта, разжалован в солдаты и отправлен на Кавказ, где в 1829 году погибнет.
В доме Щербатовых Чаадаев получил блестящее светское образование. Среди его учителей были декан философского факультета Московского университета профессор Пётр Иванович Страхов, гуманитарий и библиограф профессор Иоган Буле, профессор политических наук Христиан Августович Шлёцер, профессор натуральной истории Григорий Иванович Фишер. Пётр Яковлевич владел европейскими языками и мог читать в оригинале произведения древних авторов на греческом и латыни.
Уже в юные годы Чаадаев отличался от сверстников большей серьёзностью и самостоятельностью. Михаил Иванович Жихарёв, дальний родственник и биограф Петра Яковлевича, так опишет его в юные годы:
«…молодой Чаадаев, по своему рождению и состоянию имевший право занять место и стать твёрдою ногою как равный между равными, силою особенностей своей изобильно и разнообразно одарённой прихотливой натуры немедленно поместился как между равными первый»
Несмотря на всю светскость и пышность образа жизни в юности, Пётр Яковлевич был не по годам умён. Уже в подростковом возрасте он увлёкся собиранием библиотеки, что позволило быстро обрести популярность среди московских букинистов и обзавестись связями с зарубежными книготорговцами. У этого юноши имелись редчайшие экземпляры и, вероятно, книги, запрещённые царской цензурой.
В 1808 году Пётр, Михаил и их двоюродный брат Иван были приняты в Московский университет. Чаадаеву на момент поступления исполнилось 14 лет. В университетские годы Пётр Яковлевич заводит дружбу с Александром Грибоедовым, Иваном Снегирёвым, Николаем Тургеневым, Михаилом Муравьёвым, Иваном Якушкиным и многими другими знаменитыми деятелями XIX века. Достойный преподавательский состав, атмосфера товарищества и либеральные начинания Александра I стимулировали молодых людей к занятиям науками, вселяли надежду на прекрасное будущее. Это было время, когда студенческие кружки не были тайными. Многие из университетского окружения Чаадаева останутся ему друзьями на всю жизнь.
Карьерные взлёты и падения
После университета Чаадаева ждала военная служба. Он вместе с братом в 1811 году вступил лейб-прапорщиком в Семёновский полк, в котором также служили их некоторые университетские товарищи. В Семёновском полку Пётр Яковлевич провёл всю Отечественную войну 1812 года, участвовал в ключевых сражениях, дошёл до Парижа, был награждён.
Военная карьера Чаадаева шла стремительно вверх, его блестящая репутация в обществе этому располагала. В 1817 году он был назначен адъютантом командира гвардейского корпуса генерал-адъютанта Иллариона Васильевича Васильчикова. Начали ходить слухи, что сам император Александр I хочет произвести молодого офицера в свои адъютанты. Всё тот же Михаил Жихарёв писал:
«Храбрый обстрелянный офицер, испытанный в трёх исполинских походах, безукоризненно благородный, честный и любезный в частных отношениях, он не имел причины не пользоваться глубокими, безусловными уважением и привязанностью товарищей и начальства»
Однако судьба сложилась иначе. В октябре 1820 года взбунтовался 1‑й батальон лейб-гвардии Семёновского полка. Васильчиков отправляет Чаадаева для подробного доклада к императору в Троппау, где тот находился на конгрессе. Через полтора месяца после этой поездки Пётр Яковлевич подал в отставку и приказом от 21 февраля 1821 года был уволен от службы без обычного в таких случаях производства в следующий чин. Эта история, как и многие повороты биографии Чаадаева, быстро обросла сплетнями и легендами. Небылицы, будто бы Пётр Яковлевич опоздал на приём из-за долгих приготовлений или что он хотел очернить товарищей из полка, в котором ранее служил, переходили из уст в уста. Потребовалось немало времени, чтобы исследователи и биографы эти небылицы опровергли. Однако и окончательно раскрыть тайну до сих пор никому не удалось.
В этой истории примечательны два письма. Первое Пётр Яковлевич написал брату Михаилу 25 марта 1820 года. Приведём начало письма:
«Спешу сообщить вам, что вы уволены в отставку… Итак, вы свободны, весьма завидую вашей судьбе и воистину желаю только одного: возможно поскорее оказаться в том же положении. Если бы я подал прошение об увольнении в настоящую минуту, то это значило бы просить о милости; быть может, мне и оказали бы её, но как решиться на просьбу, когда не имеешь на это право?»
Второе письмо Чаадаев отправил своей тётке Анне Михайловне Щербатовой 2 января 1821 года. В нём он описывает сложившуюся ситуацию, упоминает о ложных слухах, говорит о презрении к Васильчикову. Приведём небольшой, но примечательный отрывок:
«…Я нашёл более забавным презреть эту милость, чем получить её. Меня забавляло выказывать моё презрение людям, которые всех презирают…»
Известно, что письмо Щербатовой было перехвачено властями. Либеральным утопиям пришёл конец, в Европе под покровительством Священного союза процветала реакция. На этом военная и государственная карьера перспективного молодого человека обрывается, начинается новая страница в жизни Чаадаева, уже с другими взлётами и падениями.
От дендизма к декабризму
Все современники Чаадаева, вспоминая о нём, сходятся в одном — Пётр Яковлевич был необычайной внешности и умел утончённо одеваться. Он был настоящим денди в эпоху, когда за костюмом и манерами скрывался недоступный для глаз смысл, а дендизм имел окраску романтического бунтарства. Своим костюмом Чаадаев высказывал протест светскому обществу, презрение его правилам поведения, свою отстранённость и индивидуальность. Экстравагантность его поведения заключалась в том, что он одевался и вёл себя никак все. Вместо пышных дорогих нарядов — простой, но утончённый костюм. Вместо праздного времяпрепровождения в обществе — отстранённое наблюдение. Современник философа говорил о нём:
«…от остальных людей отличался необыкновенной нравственно-духовной возбудительностью… Его разговор и даже одно его присутствие, действовали на других, как действует шпора на благородную лошадь. При нём как-то нельзя, неловко было отдаваться ежедневной пошлости. При его появлении всякий как-то невольно нравственно и умственно осматривался, прибирался и охорашивался»
Чаадаев познакомился с Пушкиным в доме у Карамзина в 1816 году. Философ производил на юного поэта сильное впечатление, между ними завязалась дружба. Чтобы передать пристрастия Евгения Онегина к моде, Александр Сергеевич напишет:
«Второй Чадаев, мой Евгений…».
А образ самого Петра Яковлевича поэт точно выразил в стихотворении «к портрету Чаадаева»: «Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес…»
Свой образ Пётр Яковлевич подтверждал действиями. В начале XIX века в России были популярны масонские ложи, которые совмещали в себе черты аристократического клуба и тайного общества, а также декларировали идеи всемирного духовного братства и нравственного самосовершенствования личности. Чаадаев серьёзно увлёкся масонством. В 1814 году в Кракове он был принят в масонскую ложу «Соединённых друзей», был членом ложи «Друзей Севера» (блюститель и делегат в «Астрее»), а в 1826 году носил знак 8‑й степени «Тайных белых братьев ложи Иоанна».
Не мог Чаадаев пройти и мимо формировавшихся тогда политических тайных обществ, организаторами и активными участниками которых были его друзья ещё с университетских лет. В 1819 году он вступит в «Союз благоденствия», а после его роспуска по рекомендации Ивана Якушкина станет членом Северного тайного общества. Однако активного участия в деятельности декабристов Чаадаев не принял. Возможно, его отталкивали методы более радикальной части общества, а возможно, он уже понимал безысходность их положения и невозможность воплощения ими прогрессивных идей. Так или иначе, в 1823 году Пётр Яковлевич уезжает за границу, убеждая всех своих родственников и друзей, что не вернётся в Россию. Тогда он ещё не подозревал, что через два года произойдёт трагедия, его друзья решатся на восстание, а он войдёт в историю как один из «декабристов без декабря».
«Этот был там, он видел — и вернулся»
С 1823 по 1826 годы Пётр Яковлевич Чаадаев путешествует по Европе. Он мотивирует отъезд состоянием здоровья и потребностью в лечении. Конечной остановкой выбирает Швейцарию. Однако с самого начала отъезда его планы постоянно меняются, быстро начинает ощущаться нехватка денег, и тянет домой. За годы пребывания на Западе Чаадаев побывает в Англии, Франции, Швейцарии, Италии и Германии.
В 1826 году он возвращается. В Брест-Литовске его арестовывают по приказу Константина Павловича, который сразу доложил об этом Николаю I. Чаадаева подозревали в причастности к декабристам, изъяли бумаги и книги. 26 августа с Петра Яковлевича по повелению Николая I был снят подробный допрос, взята подписка о неучастии в любых тайных обществах. Через 40 дней его отпустили.
Уже во время путешествия в письмах к брату прослеживается особое внимание к религиозным вопросам Чаадаева. В дневнике Анастасии Якушкиной за октябрь 1827 года есть запись о философе той поры:
«…он чрезвычайно экзальтирован и весь пропитан духом святости… Ежеминутно он закрывает себе лицо, выпрямляется, не слышит того, что ему говорят, а потом, как бы по вдохновению начинает говорить»
Пётр Чаадаев поселяется в подмосковной деревне своей тётки в Дмитровском уезде. Живёт уединённо, необщительно, много читает, обдумывает результаты путешествия, постепенно знакомится со сложившейся ситуацией в России. За ним установили постоянный тайный полицейский надзор.
В 34 года, в 1828 году Пётр Яковлевич начинает писать первое «Философическое письмо» — а уже в 1831 году заканчивает труд всей своей жизни. Рукописи «Философических писем» начинают ходить по рукам в русском образованном обществе в России и за рубежом. В это же время он возвращается в Москву и поселяется в доме Левашёвых на Новой Басманной, где останется до конца жизни.
«Под колоколами старого Кремля, в самом сердце русского отечества, в „вечном городе“ России, в великой исторической, живописной, столько ему знакомой, столько им изученной, столько ему дорогой и столько им любимой Москве было ему суждено вписать своё имя в страницы истории, вкусить от сладости знаменитости и от горечи гонения…»
С момента поселения Петра Яковлевича на Новой Басманной прекращается затворническая жизнь, он начинает выходить в свет и замечает, что интерес к его персоне не пропал. Раз в неделю, по так называемым «понедельникам», он собирает у себя в обветшалом флигеле представителей мыслящей России, ведёт беседы о религии, философии и истории. Со временем к Петру Яковлевичу приживается прозвище «басманный философ».
«Кто бы ни проезжал через город из людей замечательных, давний знакомец посещал его, незнакомый спешил с ним познакомиться. Кюстин, Могень, Мармье, Сиркур, Мериме, Лист, Берлиоз, Гакстгаузен — все у него перебывали»
Русский поэт и эссеист Осип Мандельштам точно подметил причину популярности фигуры Чаадаева:
«Чаадаев был первым русским, в самом деле идейно побывавшим на Западе и нашедшим дорогу обратно. Современники это инстинктивно чувствовали и страшно ценили присутствие среди них Чаадаева. На него могли показывать с суеверным уважением, как некогда на Данта: „Этот был там, он видел — и вернулся“»
Денежное положение Петра Яковлевича ухудшается, он пытается вернуться на государственную службу, пишет письма Васильчикову, Бенкендорфу и даже Николаю I, предлагает свою кандидатуру на пост министра просвещения, но отказывается от должности в министерстве финансов.
Заслужив известность непечатающегося, но очень талантливого и умного писателя, Пётр Яковлевич стремится обнародовать свои «Письма», что оказывается нелегко, в стране цензура. В 1835 году он пишет Петру Вяземскому:
«Я достаточно легко опубликовал бы это сочинение за границей, но думаю, что для достижения необходимого результата определённые идеи должны исходить из нашей страны…»
В стремлении опубликоваться Чаадаеву помогают многие его друзья. В том числе и Александр Сергеевич Пушкин.
Наконец, в 1836 году в журнале «Телескоп», в 15‑м номере выходит статья под названием: «Философические письма к г‑же ***. Письмо 1‑ое». Статья была не подписана. Вместо подписи значилось: «Некрополис. 1829 г., декабря 17». В редакционном примечании говорилось, что письма переведены с французского языка, что написаны они нашим соотечественником, и что «ряд их составляет целое, проникнутое одним духом, развивающее одну главную мысль». Предполагалось опубликовать и другие «Письма».
Реакция не заставила себя долго ждать. Публикация статьи вызвала небывалый скандал. «Некрополис», то есть мёртвый город, с которым Чаадаев сравнил Москву, как-то резко оживился, воскрес или «вспрял ото сна». По этому поводу австрийский посол граф Фикельмон в своём донесении канцлеру Миттерниху сообщал:
«Оно (письмо) упало, как бомба, посреди русского тщеславия и тех начал религиозного и политического первенства, к которым весьма склонны в столице»
Статья дошла и до Николая I, который, ознакомившись с ней, заключил:
«Прочитав статью, нахожу, что содержание оной — смесь дерзкой бессмыслицы, достойной умалишённого: это мы узнаём непременно, но не извинительны ни редактор, ни цензор»
Это был первый дерзкий поступок после восстания декабристов, исходящий от дворянской среды, император почувствовал угрозу правлению. Журнал был запрещён, его издателя, Николая Надеждина сослали в Усть-Сысольск, затем в Вологду, цензора, пропустившего статью, Алексея Васильевича Болдырева отстранили от должности. Петра Яковлевича Чаадаева объявили сумасшедшим, за ним был установлен домашний медицинский надзор, продолжавшийся год. Как-либо обсуждать, и даже критиковать статью официально, было запрещено.
Основные идеи статьи шли вразрез с государственной идеологией «Православие, самодержавие, народность». Пётр Яковлевич высказал мысль о том, что весь путь истории России не укладывается в философские модели — одни факты противоречат другим. Пройдя свой путь, Россия ещё находится в состоянии зарождения цивилизации:
«Наблюдая нас, можно сказать, что здесь сведён на нет всеобщий закон человечества»
Таким образом, Пётр Яковлевич показывает, что России отделена от «всемирного воспитания человеческого рода» и пребывает в состоянии духовного застоя, постоянно мечась между Западом и Востоком. В другом месте философ пишет:
«Первые наши годы, протёкшие в неподвижной дикости, не оставили никакого следа в нашем сознании, и нет в нас ничего лично нам присущего, на что могла бы опереться наша мысль; выделенные по странной воле судьбы из всеобщего движения человечества, не восприняли мы и традиционных идей человеческого рода»
По мнению Чаадаева, выход из этого вечного пребывания в темноте заключается в религиозном слиянии с Западом, то есть установлении духовного единения, Царства Божьего на земле.
Государственные верхи естественно усмотрели в идеях Чаадаева «антипатриотизм», «преклонение перед Западом». Однако Пётр Яковлевич предложил обществу самокритику, «патриотизм с открытыми глазами», то, что позже Михаил Юрьевич Лермонтов выразит в стихах:
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит её рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни тёмной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья…
Публикация «Письма» оживила общественно-политические движения, стала отправной точкой раскола интеллигенции на западников и славянофилов. Чаадаев стал главным оппозиционером. Как заметил Александр Иванович Герцен:
«Насколько власть „безумного“… Чаадаева была признана, настолько „безумная власть“ Николая Павловича была уменьшена»
В 1837 году Пётр Яковлевич напишет «Апологию сумасшедшего», работа не будет напечатана при жизни автора. Только в 1860 году Михаил Жихарёв передаст рукопись «Апологии» Николаю Чернышевскому, который опубликует статью в журнале «Современник». В этом труде философ довёл до конца основные идеи «Писем», попытался сгладить острые углы возникшей полемики и объяснить свою «странную» любовь к Родине.
Пётр Яковлевич Чаадаев уйдёт из жизни в 1856 году. До конца дней к нему будут ходить на Басманную, его духовное и идейное влияние признают такие общественно-политические деятели 1860–1870‑х годов как Герцен, Белинский и Чернышевский. О нём всегда с уважением будет говорить идейный противник, основоположник славянофильства Алексей Хомяков. Однако его «Философические письма» ещё долгое время будут запрещены к публикации в России. Ситуация переменится только с началом XX века
За несколько лет до смерти Чаадаев написал, что библиотека — «лучшая часть» его наследства, не подозревая, что его идеи и мысли будут доступны потомкам и внесут огромный вклад в формирование русской философии и развитие общественно-политической мысли во второй половине XIX века. В 1915 году Осип Мандельштам о значении фигуры Петра Яковлевича напишет:
«След, оставленный Чаадаевым в сознании русского общества, — такой глубокий и неизгладимый, что невольно возникает вопрос: уж не алмазом ли проведён он по стеклу?»
Читайте также наш материал «„Былое и думы“ Герцена. Романтический герой под присмотром III отделения».
