Начало литературного пути Иосифа Бродского в первой половине 1960‑х годов практически сразу омрачилось преследованиями со стороны КГБ. Не имея возможности обвинить его по какой-либо более серьёзной статье, суд уличил Бродского в «тунеядстве» и приговорил к пяти годам ссылки в Архангельской области, из которых он отбыл полтора года и был досрочно освобождён под давлением советской и мировой общественности. Однако страшнее ссылки, по утверждению самого поэта, оказались несколько недель в психиатрической больнице.
В СССР Бродский был практически лишён возможности публиковаться: его стихи, переводы и проза выходили лишь нелегально в самиздате. Наконец, в 1972 году поэт оказался перед выбором: либо снова психбольница, тюрьма или ссылка, либо эмиграция. Он выбрал последнее.
Иосиф Александрович переехал в США, где преподавал русскую и мировую литературу в Мичиганском университете. Интересно, что ему позволили занимать профессорские должности, хотя у него не было высшего образования.
Советские власти продолжали противостоять даже живущему в изгнании Бродскому. Так, в 1970‑е годы его родителям неоднократно отказывали в выезде из страны, чтобы увидеться с сыном. А когда в 1983 и 1984 году его отец и мать умерли, поэту оба раза запретили приехать на их похороны.
В 1987 году Иосиф Бродский получил Нобелевскую премию по литературе.
В эмиграции Бродский писал стихи преимущественно на русском языке, а прозу — на английском, так как она предназначалась в первую очередь американскому читателю. В 1980 году в журнале «Атлантик» опубликовали его статью «Играя в Игры». Она посвящена предстоящим на тот момент Олимпийским играм в Москве, которые должны были пройти на фоне вторжения Советской армии в Афганистан, а также нового витка репрессий против инакомыслящих. Некоторые утверждения автора из этой статьи в наше время кажутся вполне очевидными и не требующими доказательств, кое с чем можно поспорить — но в целом статья выглядит актуальной даже в XXI веке, хотя всё сказанное в ней относится к событиям более чем 40-летней давности.
VATNIKSTAN перевёл эту статью и отредактировал для комфортного чтения на русском (не меняя смыслы и акценты).
Разбор аргументов за и против Олимпийских игр в Москве, в котором утверждается, что тиранию можно обнаружить, проанализировав акцент государства на спорте.
Если каждое соревнование, как настаивают бихевиористы, является лишь отголоском гонки сперматозоидов за место под солнцем, Олимпийские игры можно рассматривать как своего рода гигантское оплодотворение. Это особенно важно, если принять во внимание форму стадиона и силу духа спортсменов. Как бы то ни было, в этих случаях, предусмотрительно предпринимаемых раз в четыре года, ничего такого не замышляется; вероятно, потому, что нет ничего менее личного, чем спорт. Вот где бихевиористское сравнение рушится, оставляя в буквальном смысле основания для менее плодотворного, но более убедительного пути аутоэротизма.
Публичный по форме и если не аутоэротический, то нарциссический по своей природе спорт имеет много общего с политикой. На самом деле спорт — это политика: примитивная форма демократии, которая, как таковая, вызывает почти одинаковую степень ностальгии у подданных как бюрократизированных республик, так и тоталитарных государств. Действительно, с завязанными глазами можно определить тиранию именно по акценту государства на спорте: уникальность физической формы — единственный разрешённый там вариант индивидуализма.
В этом смысле выбор Москвы как места для Олимпийских игр 1980 года кажется более подходящим, чем выбор Берлина в 1936 году. В конце концов, Германия практиковала демократию во время Веймарской республики, в то время как Россия никогда не испытывала ничего подобного; поэтому её преданность спорту более чистая и тотальная. Правда, иногда эта тотальность может показаться чрезмерной и привести к мошенничеству или воспитанию спортсменов, как кастратов для итальянской оперы. Но в этом русские не одиноки, и просвещённый фанат всегда найдёт такие вещи милыми, а не возмутительными. Это пренебрежение к честной игре и откровенность в отношении человеческого тела примерно такие же дохристианские, как и сами Игры.
Последнее — ещё одна причина, почему выбор Москвы кажется более чем уместным. Несмотря на все её церкви (которые туристы должным образом фотографируют или фотографируются на их фоне) и традиции самоанализа в литературе, страну вряд ли можно считать христианской, потому что она полностью лишена институтов, отражающих дух христианства, дух терпимости. Но то, что плохо для души, не обязательно плохо для тела и, безусловно, полезно для спорта, который является полностью телесным делом. Терпимость, смирение, чувство вины — они так же неуместны в спорте и политике, как птицы в аквариуме.
В спорте и политике одинаково важна победа, и именно здесь параллель угрожает раздвоиться. Пока политик борется за власть, цель спортсмена менее осязаема. Максимум, который выбирает спортсмен, — это золотая медаль или слава, которая исчезает быстрее газетных вырезок. Если он достаточно умён, то может, в конце концов, превратить своё золото в надёжную работу тренера или рекламные контракты. Тем не менее, пока он соревнуется, он никогда не руководствуется никаким мирскими или постижимыми мотивами. Ревущим зрителям его стремление к победе кажется бескорыстным, чистым и абстрактным до абсурда. А ведь это именно то, что объединяет спортсмена и политика: абстрактное понятие победы. Как идеальный спортсмен стремится к абсолютной, неоспоримой победе, так и идеальный политик стремится к абсолютной, неоспоримой власти. Для людей в Кремле, которые добились последнего, зрелище международной молодёжи, соревнующейся на зелёной траве стадиона — приятное, идеализированное эхо их прошлого, а также невинная миниатюра будущего. Даже Нерону никогда не было так хорошо.
Единственные люди, которые могут быть недовольны Олимпийскими играми в Москве, — это советские спортсмены. Их главная, а иногда и единственная причина участия во всём этом — возможность путешествовать за границу, видеть мир, приобретать товары. Вместо этого они должны переиграть всех на собственном поле. Неприятная тавтология, и к тому же опасная, ведь если они проиграют дома, то рискуют никогда не выехать за границу: они станут обычными гражданами. Следующий шанс может представиться им только через четыре года, а четыре года для спортсмена так же страшны, как завтрашний день для бабочки.
Вот почему они могут стать агрессивными, безжалостными и играть грязно. Но опять же, зная их мотивы, просвещённый фанат сможет насладиться этим как современной версией римской арены, где рабы сражались с дикими зверями, чтобы стать свободными людьми. Прикосновение современности, модернизма в том, что на кону свобода временная: пара недель за границей.
Но только рабу по силам оценить глоток свободного воздуха. Вот почему советские спортсмены могут относиться к иностранным коллегам если не как к диким зверям, то, по крайней мере, как к глупым ослам, поскольку они вольны идти, куда им заблагорассудится. Что касается Москвы, то иностранцы могут посетить её в любое время как туристы. Они глупые ослы, которых должно наказать.
Кроме того, для настоящего фаната нечестная игра только уравновешивает всё предприятие. Как и всё нетронутое, чистый спорт либо скучен, либо немыслим. Спорт якобы поражает как самая чистая, нефункциональная человеческая деятельность. В наших глазах спортсмен больше, чем кинозвезда или даже модель, носитель чистой добродетели, ограниченной совершенством его тела, незапятнанный умственной работой. Тем не менее каждому ребёнку, который бегал наперегонки с друзьями, знакомо разочарование от поражения и зависть к победителю. Другими словами, суть спорта довольно тёмная: она связана с источником всего зла — с представлением о том, что один человек лучше другого. Сам того не желая, спорт проповедует иерархию и превосходство. И наоборот, нечестная игра может рассматриваться как средство обеспечить равенство, поскольку она увеличивает шансы. Короче говоря, грязь унижает.
Это изрядно унизило Олимпийские игры — до их нынешнего статуса. Возьмём, к примеру, весь этот вздор о «любителях» против «профессионалов». Ни для кого не секрет, что спортсмены социалистических стран получают зарплату. Если они не рекламируют апельсиновый сок по телевизору, то это потому, что, когда нет свободного предпринимательства, нет смысла что-либо рекламировать, если, конечно, не хочется создавать очереди. Также общеизвестно, что восточные немцы выращивают пловцов и спринтеров самым передовым научным способом, то есть годами пичкают их всевозможными гормонами, которые, хотя и дают высокие результаты, могут привести к тому, что спортсмен иногда будет путать буквы «Ж» и «M» на двери общественного туалета. Но тогда это логический конец централизованного планирования, в чём и заключается суть социализма. Пытливый ум может даже усмотреть в этом приглушённый порыв социалистической системы к трансвестизму. Но всё же, есть деньги или нет, есть гормоны или нет, можем ли мы действительно сказать, что человек, который поднимает 200 килограммов, любитель? И если можем, то сколько должен поднять профессионал? И каково же тогда ваше определение монстра?
Давайте посмотрим правде в глаза: спортсмены олимпийского класса — все профессионалы, независимо от того, из какой они страны. Если бы они были любителями, никто бы не заплатил такую умопомрачительную сумму, чтобы посмотреть на них. Вы бы полетели в Москву, чтобы посмотреть на любителя? Они профессионалы, хотя бы из-за своих результатов. В конце концов, что плохого в том, чтобы быть профессионалом? С каких это пор мы испытываем неприязнь к профессиям и профессионалам? Профессионалы дают вам лучшее, что есть, и именно поэтому они стоят дороже. Каждый продаёт своё мастерство, а тот, кому не хватает мастерства, продаёт тело. Именно это делает профессиональный спортсмен: продаёт половину, или две трети, или три четверти своего обнажённого тела. Что же касается того факта, что в случае с телами, спрос создаёт предложение, а не наоборот — это нюанс может быть интересен моралистам, но он ускользает от экономистов и потребителей. Как рыночный продукт, в силу своего занятия, профессиональный спортсмен относится к артистам-исполнителям (в том числе как налогоплательщик), не говоря уже об аплодисментах и других формах лести.
Однако собрание профессиональных исполнителей в одном месте называется «шоу». И 1980 год может стать отличным моментом, чтобы внести ясность и переименовать Олимпийские игры в «Великое международное спортивное шоу». Поступая так, мы, по крайней мере, избежали бы этих бессмысленных ссор из-за любителей и профессионалов. Кроме того, в будущем это может избавить принимающие и участвующие страны, или обе, от неудобств прерывания войны или интервенции, в которые они могут быть вовлечены в данный момент. Таким образом, политика не будет мешать спорту, и шоу можно будет поставить где угодно: в Чили, Камбодже, Иране, Чехословакии — да вы и сами можете продолжить. Очевидный недостаток такой перемены — невозможность принимающей страны отождествлять себя с традиционными олимпийскими достоинствами — может быть стократно компенсирован деньгами, иностранными инвестициями в строительство объектов и так далее… Малые и даже крупные страны извлекли бы из этого огромную выгоду, особенно те, чья валюта не конвертируется.
Когда туристы приедут в Москву на Олимпийские игры этого года, им придётся обменять доллары, франки, марки, лиры или что-то ещё на рубли. Для Советского Союза это золотое дно, поскольку государственное казначейство может печатать столько рублей, сколько пожелает. Для государственной экономики инфляция, какой бы реальной она ни была, представляет чисто учёный интерес. К тому же советский уголовный кодекс содержит статью, запрещающую вывозить рубли из страны, а также ввозить их. Кроме того, вы можете обменять рубли обратно на свою твёрдую валюту только в аэропорту и по установленному государством курсу, который не имеет никакого отношения к реальной стоимости рубля, поскольку у него её нет.
Что касается объектов, Москва строит их самостоятельно. То есть дизайн, чертежи, даже материалы и надзор могут быть иностранными (из Финляндии или из Восточной Германии, чьи ноу-хау превосходят советские), но электрические и телефонные линии устанавливаются российскими специалистами. Это русские не могут доверить никому, и возникает вопрос почему. Возможно, они хотят, чтобы их Олимпийская деревня имела национальный колорит, но, как люди утончённые, не хотят показаться слишком банальными. Это может быть ещё одной причиной, почему Олимпийская деревня в Москве не будет иметь ничего общего с обычной русской деревней (что, пожалуй, и к лучшему). С другой стороны, олимпийские деревни имеют мало общего с настоящими деревнями, независимо от того, в какой стране находятся. Что касается древней деревни Олимпия, места проведения первых Игр, где спортсмены жили в палатках и мылись в ручьях, то единственная категория людей, существующих в подобных условиях в Советском Союзе, — это заключённые ГУЛАГа.
Основная прибыль, однако, поступает не от туристов, строительства или увеличения в четыре раза цен на авиабилеты, отели и билеты на мероприятия (которые нужно купить за шесть месяцев до события), а от международных сетей, которые платят миллионы за трансляцию Игр. Дни, когда Третьему рейху приходилось платить Лени Рифеншталь за проведение Олимпиады, давно прошли. Сегодня телевизионные сети платят принимающему государству за право выполнять работу Рифеншталь.
За полмиллиарда долларов одних только телевизионных прав можно побыть немного нечестными и всё равно называть это Олимпиадой. Можно просто утверждать, что олимпийские кольца ошибочно принимают за нули. Но на самом деле СССР стремится не к деньгам — ему нужен престиж. Принимая у себя Олимпийские игры, Москва может — или так думают в Кремле — пожинать политические плоды. Такое отношение само по себе чрезвычайно красноречиво и могло бы, конечно, объясняться глубоким русским провинциализмом, если бы не его сходство с позицией доктора Геббельса в 1936 году. В то время как в любой нормальной стране к Олимпиаде отнеслись бы как к значимому общественному событию — великолепному представлению, зрелищу, — и в Берлине 1936 года, и в Москве 1980 года её оценивают как государственное дело, как аспект внешней политики.
Каждое тоталитарное государство, какого бы размера оно ни достигало, беспокоится о своём фасаде. Дело не столько в тщеславии, сколько в неуверенности. Пока существует пусть и сокращающееся сообщество демократических стран, такое государство всегда будет преследовать чувство собственной нелегитимности. На всём протяжении существования оно будет искать новые формы признания. Ни одна из этих форм, конечно, никогда не будет достаточной, потому что чувство нелегитимности лечится только одним способом — свободными выборами. Не применяя такое лекарство, тоталитарное государство пытается притупить чувствительность граждан, изображая свободное государство. Поэтому оно будет настаивать на членстве во всемирных организациях, шить собственные синие джинсы и называть своего лидера президентом. Проведение Олимпийских игр — следующий логический шаг, поскольку главная амбиция любой диктатуры — показать себя corpore sano (в здоровом теле).
Это, конечно, политика, и притом бесстыдная; но Олимпиада с самого начала означала политику. 27 веков назад Игры придумал царь Элиды в попытке прервать войну, раздиравшую Пелопоннесский полуостров. Игры временем перемирия, и спортсмены воюющих сторон не должны были допускаться к ним. Идея заключалась в том, что, как только оружие сложат, его больше не возьмут. Отсюда и привлекательность Игр, хотя то, что работало до нашей эры, похоже, не работает в нашу. Тем не менее можно доказывать, что мир меняется, а спорт — нет, что политика приходит и уходит, а полёт копья остаётся полётом копья, что если греки использовали Игры в политических целях, что плохого в том, что русские делают то же самое? Пусть пропагандируют, какой миролюбивый и прогрессивный СССР. А что касается деспотизма советского режима — что ж, все политические системы деспотичны: у них есть государственная безопасность, у нас есть инфляция. По крайней мере, с их безопасностью не повторится мюнхенский теракт 1972 года.
Так, можно себе представить, думал Международный олимпийский комитет (МОК), когда он назначил Олимпиаду в Москву. В одном комитет был прав: эти Игры будут самыми безопасными в истории, и не только потому, что государственная служба безопасности наводнит это место людьми в штатском, но и потому, что огромное число полуобнажённых советских спортсменов сами являются сотрудниками Министерства внутренних дел, которое спонсирует крупнейший спортивный клуб, так называемое «Динамо». Вторым по величине является ЦСКА — Центральный спортивный клуб армии, который принадлежит Министерству обороны. Так что между солдатом и копом должно быть достаточно безопасно. Кроме того, ни Организация освобождения Палестины, ни любая другая экстремистская группировка не осмелились бы проделывать свои трюки в Москве: кормящую руку не кусают. И наконец, использовать терроризм на территории СССР было бы тавтологией.
Потому, как бы непристойно ни звучала идея ассоциировать СССР и Древнюю Грецию, выбор МОК Москвы для XXII Олимпийских игр кажется логичным и уместным. Если подумать, почему члены МОК должны быть освобождены от всеобщей моральной деградации? В конце концов, они бывшие спортсмены, а «однажды спортсмен — всегда спортсмен». Иногда им даже удавалось оказаться на высоте и, например, запретить южноафриканским спортсменам участвовать в Играх из-за апартеида в Южной Африке. Впрочем, похоже, это полностью обессилело их. Ни советские вторжения в Венгрию и Чехословакию (оба в олимпийские годы: 1956‑й и 1968‑й), ни постоянные нарушения прав человека (как отдельных людей, так и целых национальностей) в СССР и его сателлитах ни разу не заставили благородный комитет даже шикнуть. Конечно, можно возразить, что эти вторжения происходили осенью, то есть когда Игры заканчивались, но приговоры политическим заключённым исчисляются десятилетиями.
Однако на этот раз СССР оплошал и вторгся в другую страну до начала Игр. Кроме того, он бросил в тюрьму сотни диссидентов, среди которых несколько православных священников, и отправил лауреата Нобелевской премии мира Андрея Сахарова во внутреннюю ссылку. Впрочем, членам МОК этого мало, и они настаивают на своём выборе города. Интересно, чего будет достаточно для этих спортсменов — хотя, зная прошлые рекорды комитета, размышлять о такой перспективе неприятно. Ещё в ноябре 1939 года Международный олимпийский комитет, «независимо от политических соображений и имея в виду исключительно интересы спорта и олимпийского движения», настаивал провести Зимние Олимпийские игры 1940 года в баварских Альпах, куда МОК перенёс их из Сант-Морица (Швейцария. — Прим. ред.) по личному распоряжению фюрера. Потребовалось, чтобы министерство иностранных дел Германии уведомило МОК, а не наоборот, что по состоянию на 24 ноября 1939 года Игры отменяются (Вторая мировая война началась в сентябре 1939 года).
Но граф Байе-Латур из Бельгии, тогдашний президент МОК, не был политиком, как и лорд Килланин из Ирландии, его нынешний президент. В свою очередь, политики того времени были теми же, кем являются и сейчас, — оппортунистами. Это снова объединяет спорт и политику, не только потому, что ничто не связывает так тесно, как моральная глупость, но и в силу публичной нарциссической природы этих видов деятельности. Для нарцисса нет ничего важнее гладкой поверхности.
И всё же, легче извинить бельгийского графа и его коллег за их действия 40 лет назад, чем лорда Килланина и, скажем, нынешнюю французскую администрацию. Что в самом деле эти люди в 1939 году могли знать о тоталитаризме? Рейх был молод, сама идея тоталитарного государства была довольно свежей. И мир вокруг, казалось, становился республиканским. Ядовитый газ «Циклон Б» ещё не изобрели, а что касается преследования евреев, так некоторые члены МОК сами были антисемитами. Во всяком случае, в те дни антисемитизм ещё не был скомпрометирован Гитлером. Австрия? Чехословакия? Рейнская область? Но разве их жители не говорили по-немецки? Что касается Польши, то там были эти британские гарантии её независимости. В конце концов, когда дело доходит до будущего, даже цыгане терпят неудачу.
И всё же то, что было будущим для любителей спорта и государственных деятелей в 1939 году, осталось в прошлом для их коллег в 1980 году. Сейчас идея тоталитарного государства стала слишком привычной реальностью. Если существует олимпийский рекорд по тирании, как по степени, так и по продолжительности, то СССР выигрывает золото. Правда, из-за своего возраста он вряд ли повторит цикл Третьего рейха; но это, пожалуй, единственная гарантия. Вообще, неверие в способность истории повторяться — слишком маленькая звезда, чтобы ориентироваться по ней, поскольку история — плохой модельер и склонна к тавтологии. Как и у мужчин, у истории не так уж много вариантов, а врождённая жёсткость тоталитарного государства значительно их сокращает. В шесть раз старше нацистской Германии в 1939 году и бог знает во сколько раз превосходящий её в военном отношении СССР, казалось бы, должен был придумать что-то получше, чем Доктрина Брежнева, которая является всего лишь балалаечной версией всё того же давнишнего разглагольствования о Lebensraum («жизненное пространство» — термин, который немцы использовали для оправдания экспансии с 1890‑х до 1940‑х годов. — Прим. ред.).
Если бы оппозиция МОК по бойкоту Олимпийских игр проистекала из раскаяния и самоосуждения за то, что раньше столько криков не поднималось, это можно было бы понять (хотя такая интерпретация подразумевала бы чувствительность, незнакомую МОК). Однако дело в том, хотя спортсмены и политики редко преуспевают в истории, в географии они тоже не сильны, хотя бы потому, что получить визу для таких путешественников не проблема. Поэтому такое место, как Афганистан, для них слишком далеко и имеет слишком мало значения, что является совершенно джентльменской викторианской позицией с очевидным расистским подтекстом.
Начнём с того, что население Афганистана не совсем белое. Но расизм касается не только цветов: он начинается с отказа человека отождествлять себя с другими людьми. Таким образом, чехи, поляки, венгры и румыны такие же undermensch («недочеловеки». — Прим. ред.), как и афганцы. Или, если уж на то пошло, как русские. Поэтому то, что произошло в Афганистане, было, по сути, делом «недочеловеков», поскольку такие вещи не происходят, скажем, в Ирландии. Точно так же назначение Олимпиады в Москве указывает на то, что даже отстающим следует дать шанс, что даже расистский ум не совсем свободен от случайных угрызений совести. Интересно, понимают ли это в Кремле.
В нынешних обстоятельствах есть только одна веская причина проводить Олимпиаду в Москве: окончательно дискредитировать Игры, что было бы не такой уж плохой идеей — одной ложью меньше. С другой стороны, у нас осталось не так уж много иллюзий, так почему бы не попытаться спасти эту? Единственный способ сделать это — бойкотировать Олимпийские игры, поскольку это придаст спорту видимость угрызений совести. Просто трудно оценивать спортивное мастерство и безупречные тела, когда происходят убийства: шоу становится чуть-чуть болезненным.
Следует внести ясность, что, хотя бойкот и инициирован Соединёнными Штатами, у него нет ничего общего с политикой силы. Ибо как форма возмездия это слабовато и почти непристойно: «Ах, я не собираюсь играть с тобой в теннис, потому что ты убийца!» Это не выведет советские войска из Афганистана и не впечатлит советскую общественность. Даже если никто не приедет, Советы продолжат Игры и, при условии, что они получат горстку спортсменов, всё равно назовут это Олимпиадой. Они могут даже нанять команду афганцев и позволить им выиграть серебро в вольной борьбе. Другими словами, причина бойкота Олимпийских игр не в том, чтобы предотвратить убийство, а в том, чтобы избежать соучастия в нём.
Это всё, что человек всё ещё может себе позволить, и это решение — бойкотировать Игры в Москве или нет — должен принимать сам человек, а не его клуб или национальный олимпийский комитет, и уж точно не его правительство. В кратчайшие сроки главы государств соберутся где-нибудь в Париже или Варшаве (почему не в Мюнхене?) и восстановят разрядку, сотрудничество, добрую волю и многое другое. Будут подписаны документы, гарантирующие окончательную независимость Афганистана и вывод советских войск в обмен на отмену санкций США на продажу зерна. Никому не нравится нынешняя атмосфера напряжённости, поэтому статус-кво будет восстановлен для всех — за исключением погибших афганцев. Так что лучше посоветоваться со своей совестью.
Эти Олимпийские игры хороши тем, что поднимают такие вопросы. На церемонии закрытия в Лейк-Плэсиде президент МОК лорд Килланин похвалил спорт за то, что он «обеспечивает единство между людьми вне ограничений нации, расы и вероисповедания». Так вот, это худший вид демагогии: при всей своей возвышающей непоследовательности она сводит людей к их телам. Действительно объединять людей может этика, и не столько за счёт преодоления указанных ограничений, сколько за счёт их искоренения. И в отличие от предыдущих, XXII Олимпийские игры предлагают участникам возможность сделать этический выбор, то есть одушевить тело, поскольку этический выбор приводит в движение человеческую психику.
То, как высоко или низко люди ищут общий знаменатель, определяет их фактическую судьбу. Формула Килланина полна не столько единства, сколько единообразия. Возможно, добрый господь принимает одно за другое, как это происходит в Москве. Но даже в Москве разрыв между физическим и духовным не завершён: последнее заменяет идеология. Это то, что, по-видимому, означает выражение «высоко мотивированный спортсмен». И именно поэтому мы можем в итоге заменить спортивное мастерство этикой. Мягко говоря, именно так и будет в Москве: там будет много высоко мотивированных спортсменов, особенно советских и восточногерманских.
Основная конкуренция развернётся между этими двумя национальностями. И хотя у русских и немцев много старых счётов, которые нужно свести, по существу их противостояние совершенно излишне, потому что оба общества представляют собой модернизированную версию «нового порядка». Если бы не страх пробудить неприятные воспоминания, эти Игры с таким же успехом можно было бы провести в Восточном Берлине. С другой стороны, принимая во внимание поведение СССР на протяжении шести десятилетий, особенно в последнее время, Игры в Москве точно так же запятнают их имя. Никакие плюшевые мишки с олимпийскими кольцами не помогут. Кольца в их лапах напоминают наручники.
«Бойкот», пожалуй, слишком сильное название для весьма простого дела — никуда не ехать. Игры, как и фильмы, обычно пропускают, а не бойкотируют. Их можно отложить или перенести в другое место. Например, в Грецию, хотя хотелось бы избавить Грецию от международного панического бегства. Что бы ни говорили официальные лица МОК, ещё не поздно найти другое место. Поздно только для тех, кто заплатил за посещение, или для тех, кому организаторы Игр платят за посещение. Спортсмены, надо надеяться, не принадлежат ни к одной из категорий. Или перенести Игры в Кабул: это может быть не очень безопасно для спортсменов, но для афганцев это было бы намного безопаснее, чем Игры в Москве. Кроме того, это было бы очень созвучно первоначальному духу Олимпийских игр. Однако жаль, что будут простаивать все замечательные сооружения, которые Советы построили в столице. Так что, если дело дойдёт до худшего, Олимпийские игры в Москве можно просто отложить до 1984 года.
Читайте также «Алфавит Иосифа Бродского».
