Рождественская сказка про таракана

Про­жи­вая в совре­мен­ной Рос­сии, лег­ко мож­но не заме­тить Рож­де­ство. Да, конеч­но, фор­маль­но это празд­ник. Под него есть даже отдель­ный выход­ной день, и слу­ги народ­ные вме­сте с госу­да­ре­вы­ми медиа еже­год­но под каме­ры отме­ча­ют сей праздник.

Одна­ко, в силу кон­крет­ных исто­ри­че­ских при­чин, а имен­но кур­са боль­ше­ви­ков на уход рели­гии из обще­ствен­ной жиз­ни, наш глав­ный зим­ний празд­ник — это Новый год. Рож­де­ство ему совсем не кон­ку­рент. Это орга­нич­но для нас. Как орга­нич­но то, что наша ёлка — это ново­год­няя ёлка, что подар­ки раз­да­ёт Дед Мороз на Новый год, что кор­по­ра­ции про­во­дят ново­год­ние кор­по­ра­ти­вы, и так далее.

Рус­ская доре­во­лю­ци­он­ная рож­де­ствен­ская открытка

На чуж­бине всё наобо­рот. В отли­чии от моих ува­жа­е­мых рос­сий­ских чита­те­лей, кото­рые уйдут на заслу­жен­ные ново­год­ние празд­ни­ки на сле­ду­ю­щей неде­ле, мы, эми­гран­ты, вме­сте со всем Запа­дом насла­жда­ем­ся отры­вом от рабо­ты на этой неде­ле, так как запад­ные Christmas / Noel / Yule при­хо­дят­ся на 25 декаб­ря. Ново­год­няя ёлка пре­вра­ща­ет­ся в Christmas Tree, наши кор­по­ра­ти­вы назы­ва­ют­ся Christmas Party, и если вы спро­си­те в нача­ле декаб­ря, какой день все ждут, вам будет непро­сто най­ти чело­ве­ка, кото­рый отве­тит «Новый Год», а не «Рож­де­ство».

Для рус­ских эми­гран­тов, попав­ших на Запад после рево­лю­ции, в отли­чии от эми­гран­тов совре­мен­ных, ника­ко­го изме­не­ния в тра­ди­ци­ях не про­изо­шло. Как они вос­при­ни­ма­ли Рож­де­ство? Я хотел бы поде­лить­ся с вами тёп­лой рож­де­ствен­ской сказ­кой с доб­рым кон­цом про бед­ную пару рус­ских эми­гран­тов в Пари­же, кото­рая начи­на­ет сочель­ник с гро­ша­ми в руке, а закан­чи­ва­ет с сини­цей за пазу­хой. Она была опуб­ли­ко­ва­на в жур­на­ле «Иллю­стри­ро­ван­ная Рос­сия» нака­нуне 1927 года.

Merry Christmas! С Рож­де­ством Христовым!

Облож­ка рож­де­ствен­ско­го выпус­ка жур­на­ла «Иллю­стри­ро­ван­ная Рос­сия» 1926 года

Таракан
Рассказ капитана Лебядкина

— Вело­си­пед-то мой при­шёл к фини­шу, — спо­кой­но заявил Гри­го­рий Ива­но­вич и опу­стил в кар­ман мелочь, кото­рую он дер­жал в руке.

Эта фра­за может пока­зать­ся чита­те­лю зага­доч­ной. Или чита­тель может вооб­ра­зить, что она была про­из­не­се­на на вело­дро­ме Буф­фа­ло. Так, что­бы не было недо­ра­зу­ме­ний, раз­ре­ши­те сей­час же уста­но­вить: ни загад­ки, ни Буф­фа­ло. А фра­за эта была про­из­не­се­на и сопро­вож­дав­ший её жест сде­лан — в Пари­же, в сочель­ник 1926 года, Гри­го­ри­ем Ива­но­ви­чем Калу­ги­ным, быв­шим при­сяж­ным пове­рен­ным, а ныне без­на­деж­ным аспи­ран­том на пост шофё­ра, в ком­на­те, кото­рую он зани­мал вме­сте со сво­ей женой Ниной, — в мэзон меб­лэ, в двух шагах от порт де Версаль.

Вот, что отве­ти­ла Нина, — никак невоз­мож­но уста­но­вить, ибо в тот самый момент, когда раз­дал­ся её голос, вни­зу запых­тел ками­он, зазво­нил трам­вай, закаш­лял авто­мо­биль, да ещё вдо­ба­вок затру­бил в тру­бу чест­ный ремес­лен­ник, кото­рый этим сиг­на­лом даёт знать, что он при­ни­ма­ет на себя ремонт про­си­жен­ных соло­мен­ных сту­льев. В этом гвал­те, ясное дело, фра­за, про­из­не­сён­ная Ниной, не то что уто­ну­ла, а пря­мо рас­тво­ри­лась, сошла на нет. Но Нина-то поня­ла сра­зу зага­доч­ную фра­зу Гри­го­рия Ива­но­ви­ча. Ведь это она сама тре­тье­го дня отве­ла вело­си­пед Гри­го­рия Ива­но­ви­ча в мон-де пиэтэ.

— Вот день­ги из кар­ма­на, — ска­за­ла Нина. — Надо знать точ­но, сколь­ко у нас осталось.

Гри­го­рий Ива­но­вич опу­стил руку в кар­ман и выло­жил на стол кучу мелочи.

— 3 фран­ка 40 сан­ти­мов, — сооб­щил он бес­при­страст­ным тоном исто­ри­ка или статистика.

Как уже извест­но чита­те­лю, это было в сочель­ник. 3 фран­ка 40 сан­ти­мов и в буд­ний-то день неболь­шая сум­ма, а уж в сочельник…

Но, может быть, чита­тель, вы живё­те на Мада­га­ска­ре, или в Марок­ко, или в Юго­сла­вии и вы не зна­е­те, что такое в Пари­же сочельник.

Зай­дём­те на мину­точ­ку ну хоть к мосье Анту­а­ну и его «петит ами» Фан­шетт, кото­рые, кста­ти, про­жи­ва­ют как раз под Гри­го­ри­ем Ива­но­ви­чем с Ниной и очень оби­жа­ют­ся, меж­ду про­чим, когда Гри­го­рий Ива­но­вич после 10 часов вече­ра выскаб­ли­ва­ет у себя свою труб­ку об угол кухон­но­го сто­ла. Ночью людям нужен покой и толь­ко сума­сшед­шие рус­ские ложат­ся спать в 11 часов. Мосье Анту­ан не сума­сшед­ший, а Фан­шетт и подав­но и, если она купи­ла перед самым сочель­ни­ком на 500 фран­ков бон де дефанс, то это очень разум­но, ибо она полу­чит про­цен­ты и про­цен­ты эти не истра­тит, а сне­сёт в кэсс д‑эпарн. Прав­да, Анту­ан не отка­зы­ва­ет себе в апе­ри­ти­вах, но шесть-то тысяч у него отло­же­ны на чёр­ный день. Но сей­час-то надо думать не об этом, а о гораз­до более важ­ном деле — как про­ве­сти ревельон.

Впро­чем, зачем же думать, когда про­грам­ма празд­но­ва­ния сочель­ни­ка была пред­ло­же­на Фан­шетт ещё в кон­це нояб­ря и утвер­жде­на мосье Анту­а­ном 4‑го декаб­ря, при­чём к это­му же делу были реа­ли­зо­ва­ны и отло­же­ны (под фар­фо­ро­вую пас­туш­ку, кото­рая сто­ит с левой сто­ро­ны на камине), необ­хо­ди­мые для это­го фонды.

— Зна­ешь что, Гри­ша, — ска­за­ла Нина. — Я пой­ду и куп­лю хле­ба. Ведь есть-то надо. И зав­тра утром надо к кофе. А сей­час я сва­рю шоко­лад. У меня ещё остал­ся кусо­чек: на две чаш­ки хватит.

— Вали, Нина…

Мел­ки­ми шаж­ка­ми (такая уже у неё поход­ка «щепот­ли­вая», как гово­рит нянь­ка, Анфи­суш­ка) бежит Нина по ули­це. Огней-то! Все малень­кие кафэ, все бист­ро разу­кра­ше­ны. Вез­де «про­сят забла­го­вре­мен­но зака­зать стол».

С шумом, со сме­хом про­нес­лась ком­па­ния моло­дых людей в широ­ких панталонах.

Нина бежит назад. Мел­ки­ми шаж­ка­ми, — слов­но дробь отби­ва­ет. Такая уже у неё поход­ка. Несёт неза­вёр­ну­тый батон. А ведь хоро­шая вещь хлеб, ей Богу. Как вкус­но пах­нет. Пря­мо пре­лесть. С шоко­ла­дом сей­час с горя­чим. Чем не реве­льон. Ой как есть хочет­ся: у Нины слюн­ки текут. Отче­го это у них в Пари­же хлеб так вкус­но пахнет?

— Ну, Гри­ша, поче­му же на сто­ле не накрыто?

— Для хле­ба стол накры­вать? Ерунда!

— Не ерун­да, и не изволь­те рас­пус­кать­ся. У нас рож­де­ствен­ский обед и потру­ди­тесь достать чистую ска­терть, а не эту тряп­ку… Я вче­ра высти­ра­ла нарочно.

Бурк­нул Гри­го­рий Иванович:

— Лад­но. Кого обма­ны­ва­ешь? Над кем смеешься?

— Я иду на кухню.

Нехо­тя разо­стлал чистую ска­терть, чаш­ки поста­вил, две тарел­ки, ножик поло­жил. Хотел поло­жить вил­ки, да вдруг засме­ял­ся зло и как шварк­нет вил­ки в ящик сто­ла: всё нам запре­ще­но. Поду­мал, ещё злее улыб­нул­ся, стал на стул, снял со сте­ны, с гвоз­дя, висев­шую на ней кра­си­вую боль­шую тарел­ку и поста­вил её посре­дине сто­ла. Поло­жил на неё батон.

— Гусь, — ска­зал Гри­го­рий Иванович.

Индей­ка с трюфелями.

Нина вле­те­ла с кув­шин­чи­ком, из кото­ро­го пар так и валил.

— Гри­ша, шоко­лад, имей в виду, на воде. Моло­ка нету. Про­шу не гри­мас­ни­чать и не фасониться.

Гри­го­рий Ива­но­вич сел, под­вя­зал­ся сал­фет­кой, как купец на бли­нах, и воору­жил­ся ножом.

— Ну‑с я нач­ну делить гуся, — ска­зал он, раз­ма­хи­вая ножом над бато­ном. — Это, ведь, дело муд­рё­ное. Тебе нож­ку или груд­ку. Может быть, ты архи­ерей­ский кусо­чек любишь? Зна­ешь, я тебе поло­жу вот что: и груд­ку, и нож­ку. Ябло­чек то поло­жить? Жиру-то, жиру сколь­ко! Смот­ри, как ябло­ки про­пи­та­лись. Эх, нож то тупой… Да и что это за нож. Сто­ло­вый. Эх, Мав­ра-то дура какая: не дога­да­лась кухон­ной нож подать гуся резать. Ну как я с этим ножом дурац­ким справ­люсь. Ну-ко-ся, Гос­по­ди благослови…

— Гри­ша, я тебя серьёз­но про­шу. Это нехо­ро­шо. Ты хочешь, что­бы я рас­пла­ка­лась в сочель­ник. Гри­ша… и шоко­лад сты­нет… ну, как бур­да вый­дет… Гри­го­рий, ты жесток.

Хрясть. Нож вон­зил­ся в самую сере­ди­ну хоро­шо выпе­чен­но­го под­жа­ри­сто­го бато­на и раз­де­лил его на две части. Нина быст­ро взя­ла свою поло­ви­ну бато­на, под­нес­ла её ко рту, что­бы кус­нуть — и вдруг оста­но­ви­лась. Батон выва­лил­ся из её рук. Она смор­щи­ла носик, жал­ко-жал­ко посмот­ре­ла на Гри­го­рия Ива­но­ви­ча и сра­зу, слов­но какая-то неви­ди­мая рука откры­ла какие-то неви­ди­мые кра­ны, обли­лась слезами.

Через секун­ду её горь­кие, неутеш­ные рыда­ния раз­да­ва­лись уже из кухни.

Гри­го­рий Ива­но­вич не шелох­нул­ся и не про­из­нес ни сло­ва. Он сидел с камен­ным лицом и толь­ко тон­кие губы его ста­ли ещё тонь­ше и посе­ре­ли. Он взял кусок бато­на, кото­рый выро­ни­ла Нина и дол­го смот­ре­ла на него, — на раз­ре­зе, на мякоть, где чёр­ный, про­тив­ный, гнус­ный, совер­шен­но непри­ем­ле­мый в сочель­ник, погло­тив­ший цели­ком 3 фран­ка 40 сан­ти­мов, вогнав­ший Нину в исте­ри­че­ский при­па­док, ирра­ци­о­наль­ный, мисти­че­ский, зло­ве­щий — поко­ил­ся в сво­ей белой мякот­ной моги­ле тара­кан. Нина про­дол­жа­ла пла­кать на кухне, шоко­лад стыл в чаш­ках, покры­ва­ясь непри­ят­ны­ми каки­ми-то узо­ра­ми. Фан­шетт вни­зу репе­ти­ро­ва­ла с мосье Анту­а­ном чарль­стон, газо­вый рожок насмеш­ли­во сви­стел. Гри­го­рий Ива­но­вич сидел с камен­ным лицом и смот­рел на таракана.

— В Пари­же тара­кан, — ска­зал он вдруг, кри­во усмех­нув­шись. — И он дол­жен попасть в мой батон, куп­лен­ный в сочель­ник, на послед­ние 3 фран­ка 40 сан­ти­мов. Мисти­ка какая-то. Жутко.

Гри­го­рий Ива­но­вич вско­чил, сло­жил в одно целое обе поло­ви­ны бато­на, завер­нул хлеб в газе­ту и, надев шля­пу, выско­чил на лестницу.

Здесь и далее — ори­ги­наль­ные иллю­стра­ции из журнала.

Он вышел под вли­я­ни­ем побуж­де­ния чисто прак­ти­че­ско­го: надо же пере­ме­нить этот хлеб, пока не закры­ли булоч­ную, ина­че бед­няж­ка Нина оста­нет­ся голод­ной. Да и он сам есть хочет. Но на ули­це им овла­дел пафос. Нет, он это­го вооб­ще так не оста­вит. Он сде­ла­ет булоч­ни­ку скан­дал. Он потре­бу­ет с него домаж интерэ. Он будет совер­шен­но прав. По фран­цуз­ским зако­нам тут есть пол­ное осно­ва­ние тре­бо­вать домаж интерэ. Его жена потер­пе­ла по вине это­го гряз­но­го ско­та нерв­ное потря­се­ние. Он потре­бу­ет 10.000 фран­ков домаж интерэ. Да, да. Она долж­на будет лечить­ся, он дол­жен отпра­вить её на юг. Нель­зя же быть божьей коров­кой. Это тебе вся­кий на голов­ку сядет. Перед Гри­го­ри­ем Ива­но­ви­чем вырос­ло вдруг ярко осве­щён­ное окно булоч­ной кон­ди­тер­ской. В мага­зине было пусто: все уже закон­чи­ли покуп­ки. Тол­стый хозя­ин с доб­ро­душ­ным уста­лым лицом сто­ял за при­лав­ком и под­счи­ты­вал свою кас­су. Гри­го­рий Ива­но­вич с силой рас­пах­нул дверь и в два скач­ка очу­тил­ся перед прилавком.

— Вот, — ска­зал он, бро­сив на пол бума­гу и выкла­ды­вая батон на при­ла­вок. — Вот полю­буй­тесь, чем вы кор­ми­те людей. Это что за без­об­ра­зие такое! Я сей­час же состав­лю протокол.

Лицо у булоч­ни­ка было утом­лён­ное. Вид­но, он поря­доч­но-таки пора­бо­тал за этот день, — может быть даже и не при­сел ни разу. Он спо­кой­но раз­дви­нул обе поло­вин­ки рас­пав­ше­го­ся бато­на и уви­дел тара­ка­на. На лице его не отра­зи­лось ров­но ниче­го. Одним взма­хом ладо­ни он мол­ча швыр­нул батон с тара­ка­ном на пол за при­ла­вок и, достав с пол­ки дру­гой батон, поло­жил его перед Гри­го­ри­ем Ивановичем.

— A, mais non. Ce n’est pas assez! — закри­чал Гри­го­рий Ива­но­вич. — Вы дума­е­те, что вы от меня так про­сто отде­ла­е­тесь? Нет, вы запла­ти­те мне dommage interêt. Моя жена впа­ла в нерв­ное рас­строй­ство от вида этой гадо­сти в хле­бе. Я подам в суд.

— Вы ниче­го подоб­но­го не сде­ла­е­те, — крот­ко ска­зал булоч­ник и широ­ко зев­нул. — Вы ведь рус­ский, а рус­ские слиш­ком поря­доч­ные люди… Нико­гда вы это­го не сде­ла­е­те. Вы возь­мё­те этот батон и спо­кой­но пой­дё­те домой, к вашей жене, кото­рая ждёт вас с обе­дом. Ведь сего­дня надо пообе­дать порань­ше. Я тоже сей­час закры­ваю. Ну, желаю вам сего­дня пове­се­лить­ся, мосье ле рюсс.

Пафос Гри­го­рия Ива­но­ви­ча сра­зу выдох­ся. Он мол­ча взял батон и вышел на улицу.

— Amusez vous bien, — раз­дал­ся ему вслед голос булоч­ни­ка. На ули­це рож­де­ствен­ский кавар­дак был в пол­ном раз­га­ре. Над­ры­ва­лись кам­ло, про­да­вая свои нико­му ненуж­ные, но такие милые пустя­ки. Где-то игра­ла шар­ман­ка. На углу двух бой­ких улиц шум­но цело­ва­лась моло­дая пароч­ка. Что они встре­ти­лись или про­ща­ют­ся? — поду­мал Гри­го­рий Иванович.

И вдруг ему ста­ло так жал­ко себя, как буд­то он в пер­вый раз осо­знал, как сквер­но, как ужас­но его положение.

— Это ведь сим­во­ли­че­ский тара­кан, — думал Гри­го­рий Ива­но­вич. — Это неснос­ный тара­кан. Это стиг­мат раб­ства, клей­мо уни­же­ния. Какое пра­во я имею иметь жену. Я тряп­ка поло­вая, и не чело­век и вот, что­бы напом­нить мне это, что­бы я знал, что я мразь и не зада­вал­ся, какой-то перст, не знаю уж чей, вло­жил в мой хлеб это­го гнус­но­го таракана.

Из рас­пах­нув­шей­ся две­ри ресто­ран­чи­ка донёс­ся невы­ра­зи­мо вкус­ный запах чего-то жаре­но­го на фритюр.

— Pardon m‑r! — маши­наль­но ска­зал Гри­го­рий Ива­но­вич, вре­зав­шись пря­мо в живот како­му-то пол­но­му крас­но­щё­ко­му гос­по­ди­ну в рас­стег­ну­том широ­ком пальто.

— Pas de mal, — отве­тил гос­по­дин с явно выра­жен­ным мос­ков­ским акцентом.

Гри­го­рий Ива­но­вич под­нял глаза.

— Егор!

— Гри­ша!

— Ты в Париже?

— Я тре­тий год в Париже.

— А я тре­тью неде­лю. Постой, Гри­ша, я гла­зам сво­им не верю. А что ты дела­ешь вооб­ще? Работаешь?

— Ищу работы.

— Э, так мы сде­ла­ем с тобой дело. Я ведь всё лик­ви­ди­ро­вал в Бер­лине и дом про­дал. Хочу устро­ить­ся здесь. Но это всё ерун­да. Какой уди­ви­тель­ный слу­чай. Ну‑с мы вме­сте встре­тим, конеч­но, Рож­де­ство. Я тут живу в гости­ни­це око­ло порт Вер­саль. Да, а что Нина Михайловна?

— Дома.

— Слу­шай, так как мы сде­ла­ем? Зай­ди­те за мной в гости­ни­цу и поедем куда-нибудь вме­сте обе­дать. Ты ведь дол­жен знать здеш­ние места, ста­рый пари­жа­нин. Поче­му ты без паль­то? Что тебе так жар­ко, Гриша?

Тол­стый гос­по­дин в пер­вый раз вни­ма­тель­но вгля­дел­ся в лицо Гри­го­рия Ивановича.

— Гри­ша, ты мне что-то нра­вишь­ся. В чём дело? Дела пло­хи? Плюнь. Раз я здесь устро­юсь, будешь иметь рабо­ту. Я хочу, меж­ду про­чим, купить гараж. Ты что-нибудь в этом деле понимаешь?

— Я шофёр.

— Ну и чудес­но. Ты будешь у меня заве­ду­ю­щим. Гри­ша, я дол­жен бежать в гости­ни­цу. Через пол­ча­са ты с Ниной Михай­лов­ной дол­жен быть у меня. И куда мы поедем обе­дать? Что­бы поин­те­рес­нее что-нибудь было, париж­ское что-нибудь, насто­я­щее. Слу­шай, Гри­ша, я ведь Шер­лок Холмс. По тво­е­му виду и по хле­бу у тебя под мыш­кой я заклю­чаю, что у тебя нет денег. Так ты возь­ми у меня взай­мы. И я тебе охот­но дам, пото­му что ты мне нужен. Если я куп­лю гараж, ты будешь мне нужен как бес. Без вся­ких интел­ли­гент­ских раз­го­во­ров, вот тебе… вот тебе…

Тол­стый гос­по­дин выта­щил бумаж­ник и засу­нул в него два пальца.

— Вот тебе пять­сот фран­ков. Так будешь ты через пол­ча­са с Ниной Михай­лов­ной у меня в гости­ни­це? Отель Марен­го, око­ло порт де Версаль.

У Гри­го­рия Ива­но­ви­ча был очень стран­ный вид. В одной руке он дер­жал батон, в дру­гой голу­бую бумажку.

— Буду, Егор, — ска­зал он. — Спа­си­бо, Егор.

Тол­стая мяг­кая ладонь неж­но шлёп­ну­ла его по спине.

— Так смот­ри­те же, не опоздайте!

Гри­го­рий Ива­но­вич быст­ро обду­мал план кам­па­нии. Надо будет устро­ить Нине гран­ди­оз­ный сюр­приз. Он вой­дёт в ком­на­ту (конеч­но без бато­на) с печаль­ным мёрт­вым лицом, сядет, не сни­мая шля­пы за стол, закро­ет лицо рука­ми и замрёт в позе мрач­но­го немо­го отча­я­ния. И так он будет сидеть, не отве­чая на тре­вож­ные вопро­сы Нины, пока она не подой­дёт к нему, не разо­жмёт ему руки и не загля­нет ему в лицо. Тут-то и нач­нёт­ся глав­ный розыг­рыш. Он ска­жет Нине, что булоч­ник выгнал его и отка­зал даже заме­нить батон. Он ска­зал, что он нико­гда в жиз­ни не про­да­вал бато­нов с тара­ка­на­ми, что его фир­ма суще­ству­ет 35 лет и что он не поз­во­лить пер­во­му попав­ше­му­ся гряз­но­му ино­стран­цу шан­та­жи­ро­вать себя. И что на шум, под­ня­тый булоч­ни­ком, выбе­жа­ла из зад­ней ком­на­ты его жена и под­нял­ся такой визг, что Гри­го­рию Ива­но­ви­чу при­шлось плю­нуть и уйти. Гри­го­рий Ива­но­вич ясно пред­ста­вил себе, как будет реа­ги­ро­вать на всё это Нина. Конеч­но, она запла­чет. Потом она нач­нет цело­вать его, лас­кать его лицо сво­и­ми бед­ны­ми худы­ми руч­ка­ми, при­жи­мать­ся к нему. Она нач­нет его утешать.

Надо толь­ко быть осто­рож­ным. Надо закон­чить эту игру вовре­мя. А то так пере­со­лишь, что потом Нину и не уте­шить будет.

Вот будет номер, когда он вдруг вско­чит, взмах­нет при­го­тов­лен­ной зара­нее и зажа­той в руке голу­бой бумаж­кой и воскликнет:

— Нина, оде­вай­ся, дуроч­ка, ско­рее. Мы идём в ресторан.

Она поду­ма­ет, что он сошёл с ума и испу­га­ет­ся. Тут уже он ей серьёз­но рас­ска­жет всё и про 500 фран­ков, и про Егора…

Что, это будет. Что это будет. Она с ума сой­дёт от радо­сти… Это будет безу­мие… Нет, надо будет сокра­тить всё это либ­рет­то. Как толь­ко Нина подой­дёт к нему и разо­жмёт ему руки, она уви­дит, что он вовсе и не думал пла­кать, а наобо­рот — смеётся.

— В чём дело, Гри­ша? — спро­сит она, недоумевая.

— А в том, суда­ры­ня, — отве­тит он, — что вот вам 500 фран­ков — не фаль­ши­вые, не думай­те, не вен­гер­ской рабо­ты, — и ещё в том, что Егор Рома­но­вич Пят­кин, кото­ро­го вы навер­ное помни­те по Москве, — ждёт нас момен­таль­но обедать.

Но куда девать батон? Уди­ви­тель­ная эта париж­ская ули­ца. Свет­ло, люд­но. Поди-ка брось тут что-нибудь; сей­час же под­ни­мут и оклик­нут. Отдать кому-нибудь? Черт её дери — эту париж­скую ули­цу. Ни одно­го нище­го. То ли дело в Москве, да ещё нака­нуне празд­ни­ка. Или в Ита­лии. А ведь от бато­на отде­лать­ся-то надо, ина­че он всю коме­дию испор­тит и весь сюр­приз поле­тит к чёрту.

Осе­нён­ный иде­ей, Гри­го­рий Ива­но­вич подо­шёл к газет­но­му киос­ку и начал рыть­ся в раз­ло­жен­ных на широ­ком сто­ле газе­тах и жур­на­лах. Когда он ото­шёл от сто­ла, бато­на в его руках уже не было. На лест­ни­це Гри­го­рий Ива­но­вич при­го­то­вил­ся, он под­нял ворот­ник сво­е­го пиджа­ка, измял свою шля­пу и скор­чил физио­но­мию чело­ве­ка, под­верг­ну­то­го в самое безыс­ход­ное отча­я­ние. Но, когда он очу­тил­ся на сво­ей пло­щад­ке и хотел уже взять­ся за руч­ку сво­ей две­ри, выра­же­ние лица его из скорб­но­го пре­вра­ти­лось в удивлённое.

Нина поёт.

Да, Нина пела. Это был голос Нины, — а чей же ещё. Нина пела на кухне. А это ещё что за звук? Что-то шипит на ско­во­род­ке, что-то жарит­ся… В чём дело?

Гри­го­рий Ива­но­вич вни­ма­тель­но посмот­рел на дверь. Да, это его дверь. Вот и рыжее пят­но око­ло замоч­ной скважины.

Это Нина поёт. Это Нина что-то жарит. Он вспом­нил, как он видел в кине­ма­то­гра­фе кар­ти­ну, в кото­рой Чар­ли Чап­лин в избуш­ке, на даль­нем Севе­ре, варит в кастрю­ле кожа­ный башмак.

Гри­го­рий Ива­но­вич тихо открыл дверь и вошёл в ком­на­ту. В чём дело?

На сто­ле лежал боль­шой, навер­но фун­та в пол­то­ра, кусок гро пен, сто­я­ла откры­тая короб­ка сар­ди­нок, поря­доч­ный кусок сыру, бутыл­ка крас­но­го вина и боль­шая слад­кая баб­ка. Нина поло­жи­ла вил­ки, салфетки…

Нина попе­ва­ет, что-то шипит на ско­во­род­ке, сар­дин­ки, сыр, вино…

Гри­го­рий Ива­но­вич маши­наль­но отвер­нул ворот сво­е­го пиджа­ка, снял шля­пу, раз­гла­дил её и пове­сил на крюк, про­вёл рукою по воло­сам и дви­нул­ся в кух­ню. Круг­лая руч­ка кухон­ной две­ри повер­ну­лась в его руке. Нина в перед­ни­ке (смеш­ной этот перед­ник, он дела­ет Нину какой-то пуза­той) жарит на ско­во­род­ке сосиски.

Факт. Сосис­ки.

— Нина, отку­да? Что за фантасмагория?

— Подо­жди, сей­час сосис­ки будут гото­вы и мы сядем за рож­де­ствен­ский обед. Когда мне попал­ся в моём кус­ке хле­ба тара­кан, я сра­зу было поду­ма­ла, что тара­кан — это ведь к сча­стью. Ведь по-наше­му, по-рус­ско­му, тара­кан, ведь это к сча­стью, ну нер­вы не выдер­жа­ли, поэто­му я запла­ка­ла. Сосис­ки гото­вы, идём, Гриша.

— Нина, постой, я дол­жен тебе сказать.

— Идём обе­дать, потом ска­жешь. Холод­ные сосис­ки нику­да не годятся.

И вот со ско­во­род­ки, с пылу, с жару, горя­чие сосис­ки ложат­ся на тарел­ку Гри­го­рия Ива­но­ви­ча. У Нины пол­ный рот.

— И вот видишь, ока­зал­ся к счастью.

— Сосис­ки-то какие вкус­ные… Гри­ша, что же ты не ешь? Ты хочешь узнать, отку­да это? Не бой­ся, не бой­ся, я не про­да­лась… Это Фан­шетт… Она услы­ша­ла, что я пла­чу на кухне, — ведь у них всё слыш­но, что у нас дела­ет­ся, — и под­ня­лась, что­бы узнать, в чём дело. Она сама рас­пла­ка­лась и потом побе­жа­ла и при­нес­ла всё это. А потом при­шёл мосье Ана­толь и при­нёс вот эту бутыл­ку вина… Они такие милые… Ну мы их отбла­го­да­рим, конеч­но, когда дела у нас попра­вят­ся… а они непре­мен­но попра­вят­ся… тара­кан, ведь это к счастью.

— Нина, ты понимаешь.

— Я всё, всё пони­маю, — пере­би­ла Гри­го­рия Ива­но­ви­ча моло­дая жен­щи­на. — Что ты вер­нул­ся без хле­ба, что булоч­ник нахаль­но отре­кал­ся от сво­е­го хле­ба с тара­ка­ном и что ты плю­нул и ушёл… и хоро­шо сде­лал, что не зате­ял скан­да­ла… Ну, милый, тебе не повез­ло: ясно поче­му. Ведь тара­кан-то достал­ся мне. Он ока­зал­ся в моей поло­вине бато­на. Глупенький.

Гри­го­рий Ива­но­вич пока­чал головой.

— Я всё-таки думаю, Ниноч­ка, — ска­зал он, — что тара­кан при­нес сча­стье нам обо­им. Ина­че поче­му же я встре­тил сей­час на ули­це Его­ра Рома­но­ви­ча Пят­ки­на, кото­рый дал мне 500 фран­ков, кото­рый обе­щал мне место в гара­же и кото­рый — это самое глав­ное — ждёт нас сей­час у себя в гости­ни­це, что­бы ехать вме­сте обедать.

— Ты выду­мал это, Гри­ша… сей­час выдумал…

— А это что?

Перед гла­за­ми Нины появил­ся вол­шеб­ный голу­бой билет.

— Зна­чит это правда?

— Не про­стая прав­да, а самый насто­я­щий факт… истин­ней­шее про­ис­ше­ствие… Но, Нина, оставь сосис­ки, — мы ведь сей­час идём обедать…

— Ниче­го, Гри­ша. Мы так наго­ло­да­лись, что у меня хва­тит аппе­ти­та и на сосис­ки, и на обед. Налей мне вина, Гри­ша… надо же ска­зать честь вину мосье Антуана.

— За что же мы выпьем, Ниноч­ка. За таракана?

По ожив­лён­но­му лицу Нины скольз­ну­ло облачко.

— Нет, Гри­ша. Может быть, и надо было бы выпить за тара­ка­на… мы ещё выпьем за него, — там, в ресто­ране, где будет шум­но, свет­ло и весе­ло… А сей­час мы выпьем за хоро­ших людей.

— Ура! За хоро­ший людей, Нина.

Капи­тан Лебядкин


Пуб­ли­ка­ция под­го­тов­ле­на авто­ром теле­грам-кана­ла CHUZHBINA.

Поделиться