Выдуманный сюжет о городе-перевёртыше, образ инверсированного пространства не нов для литературы — во многих произведениях авторы используют мотив, когда герои попадают в фантастическое отражение города. В русской литературе с начала XX века встречается образ перевёрнутой, «Чёрной Москвы». Как он возник и что в себе несёт, рассказывает писатель Владимир Коваленко, автор романов «Ах Куй», «Из-под ногтей», «Ничто» и «Ток Ток», а также литературный обозреватель VATNIKSTAN.
Городские мифы
Человеческая цивилизация возникла вместе с городами. Именно появление городских поселений стало чертой, за которой дикое и варварское существование людей перешло в цивилизацию. Причины появления и развития городов до сих пор являются дискуссионной темой в истории, антропологии, социологии и многих смежных дисциплинах. Но факт остаётся фактом — крупные поселения способны сосредотачивать человеческие усилия и увеличивать эффект от них. Безусловно, существовали и альтернативные способы организации обществ, например кочевые цивилизации, но они не выдержали конкуренции с осёдлыми обществами.
Одновременно с этим город — это очень насыщенная символическая реальность. В деревне или в селе человек больше живёт в пространстве природы. В городе создаётся новая система, связанная не только с инфраструктурой как «искусственной природой», но и с новой, неприродной реальностью образов и символов. Жизнь горожанина — прежде всего работа с символами, поэтому в городе преобладает развитие философии, мифологии, религии, культуры, искусства. Из-за искусственного характера в городе очень важен вопрос границ; где город заканчивается и где начинается природа, где искусственное пространство? В античности и в Средневековье эти темы были священны. Например, из-за попрания границ города произошёл легендарный конфликт Ромула и Рема, в ходе которого один брат убил другого.
Город располагается в троичной матрице. Во-первых, это климат и природные условия: реки, озёра, горы, холмы. Вторая переменная — это искусственная инфраструктура: дороги, дома, театры. Третья — это сами люди, их сообщества, поведение, практики, традиции. Без каждой из составляющих невозможно представить себе большое человеческое поселение.
Но такая же троичная матрица применима к городу и в другом измерении — он существует под землёй, на земле и над землёй. Под улицами располагаются катакомбы, проносятся поезда метро, по трубам течёт вода. На улицах ходят люди, ездят машины и автобусы, шумят кафе. Над этим вздымаются небоскрёбы, жилые дома, вышки и башни. С тремя измерениями жизни города связана как светлая легенда о городе, его позитивный образ, так и тёмная легенда о городе, образ негативный.
Станислав Гурин очень метко передал это в статье о метафизике городов:
«Итак, пространство города характеризуется всеми свойствами священного пространства: имеются сакральный центр, периферия, священная ограда. Город Жизни — это божественное тело, священный город — это город-храм, вхождение в город — приобщение к сакральному. Однако есть и другой аспект феноменологии города. Каменный город — это царство Змея, мёртвый город, царство смерти»[1].
У каждого города есть две легенды. Например, есть блистательный, летний туристический Петербург и мрачный, зимний Петербург дворов-колодцев. Эти легенды отражаются в образности национальных литератур. Прародителем очень важного, дореволюционного столичного мифа стала поэма «Медный всадник», давшая начало мистическому пониманию Северной столицы. Миф о Петербурге — возникшие о его основании предания и легенды. Белинский ещё в 1845 году в работе «Петербург и Москва» писал:
«О Петербурге привыкли думать, как о городе, построенном даже не на болоте, а чуть ли не на воздухе. Многие не шутя уверяют, что это город без исторической святыни, без преданий, без связи с родною страною, город, построенный на сваях и на расчёте»[2].
Существует даже понятие «петербургский текст», выдвинутое в 1970‑х годах академиком Владимиром Топоровым. Петербургский текст, по его утверждению, «это некий синтетический сверхтекст, с которым связываются высшие смыслы и цели. Только через этот текст Петербург совершает прорыв в сферу символического и провиденциального» [3].
Петербургский текст — не уникальное явление. Очень часто в литературе город выступает действующим персонажем. Как отмечает Алёна Еременко:
«Но литературный город имеет свойство «вторгаться» из текста в жизнь и влиять на восприятие города реального и даже на действия людей в пространстве»[4].
Здесь можно вспомнить не только Петербург Достоевского или Москву Булгакова, но и Дублин Джойса, Париж Эко или Париж Кортасара и много других городов, ставших литературными героями.
Петербургский миф стал одним из столпов русской литературы, нашедший отражение в произведениях Гоголя, Достоевского, Толстого, Ахматовой, Гумилёва, Мандельштама, Блока, Андрея Белого, Замятина, Зощенко и многих других. Совсем иначе дело обстоит с Москвой. Благодаря творчеству славянофилов Москва изначально воспринималась как древняя, исконная, сакральная столица России, правопреемница Рима и Византии. Этот образ отражается во многих произведениях русской литературы, например в работах Михаила Загоскина Москва воспринимается как душа России. Однако к XIX веку миф о Москве как Третьем Риме постепенно ушёл.
Всё поменяли Октябрьская революция 1917 года, Гражданская война и последующий перенос столицы. Это полностью трансформировало оба городских мифа: петербургский и московский. Москва приобрела новый статус, вместе с чем подверглась глобальной перестройке, которая включала и так называемую борьбу с архитектурными излишествами. Старая, провинциальная, узкая, купеческая Москва исчезла, на её место пришла грозная столица Советского Союза с широкими проспектами, грандиозными зданиями и высотками. Вместе с новой ролью и положительным коммунистическим образом города пришёл и новый негативный миф о Москве — миф о «Чёрной Москве», инверсированной, перевёрнутой, тёмной, мистической столице, который отражён в произведениях многих авторов.
Сатанинский бал Булгакова
Первым писателем, сделавшим столицу чуть ли не полноценным персонажем романа, был Михаил Булгаков. Потусторонний образ Москвы отразился в знаменитой «московской трилогии»: «Дьяволиада», «Роковые яйца», «Собачье сердце». Но самым главным произведением является «Мастер и Маргарита».
В тексте известного романа именно Москва выбрана Воландом для посещения. При этом, если вспомнить произведение, иностранцу Воланду в новой, коммунистической Москве куда вольготнее и свободнее, чем её оригинальным, советским жителям. Но миф о «Чёрной Москве» заключается не только в выборе столицы СССР потусторонними существами для посещения. Город имеет и очень странные атрибуты в романе. Там необъяснимо жарко и душно: участники МАССОЛИТа страдают от жары, солнце накаляет город и падает куда-то за Садовое кольцо. Сама по себе Москва имеет странные черты: то она прыгает на героев из-за угла, словно фантастический персонаж, то словно парит в воздухе.
«Эта тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный город. Исчезли мосты, дворцы. Всё пропало, как будто этого никогда не было на свете. Через всё небо пробежала одна огненная нитка. Потом город потряс удар. Он повторился, и началась гроза. Воланд перестал быть видим во мгле».
При этом Москва в романе постоянно рифмуется с не менее мистическим, зажатым в тиски Римской империи Иерусалимом, где происходят события параллельной ветви романа, связанные с Иешуа Га-Ноцри:
«Горы превратили голос Мастера в гром, и этот же гром их разрушил. Проклятые скалистые стены упали. Осталась только площадка с каменным креслом. Над чёрной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город с царствующими над ним сверкающими идолами над пышно разросшимся за много тысяч этих лун садом».
В конце романа Москва принимает совсем уж странные черты. Город, уходящий вдаль от героев, скачущих с Воландом, предстаёт как исчезающий под землю. Над Москвой парят несколько светил одновременно:
«Воланд указал рукою в чёрной перчатке с раструбом туда, где бесчисленные солнца плавили стекло за рекою, где над этими солнцами стоял туман, дым, пар раскалённого за день города».
«Маргарита на скаку обернулась и увидела, что сзади нет не только разноцветных башен с разворачивающимся над ними аэропланом, но нет уже давно и самого города, который ушёл в землю и оставил по себе только туман».
Булгаков одним из первых создал миф о тёмной столице СССР, выбранную для визита демоническими сущностями, устраивающих сатанинские вертепы в обычных квартирах. Это атрибутирование города, выразительный слог автора, добавление нереальных черт — вроде нескольких светил одновременно — открыло дорогу многим другим писателям и кристаллизовало тёмную легенду о Москве.
Метафизика Мамлеева
Следующим писателем, который внёс немалый вклад в создание мифа о «Чёрной Москве», был Юрий Мамлеев. Чтобы полностью описать образ Москвы у Мамлеева, придётся затронуть всю образность автора, а это требует не просто отдельной статьи, но целой книги. Если попробовать характеризовать творчество коротко, то Мамлеев описывал столкновение реального и метафизического миров, героями его книг становились подпольные советские мистики, вурдалаки, психи, тёмные сущности. Действие многих произведений Мамлеева происходит именно в столице, там, где действовал знаменитый Южинский кружок.
«Возможно, всё происходило не так или с другим подтекстом. Но юродивенькие, влюблённые в себя слушки росли, докатываясь до самых потаённых, подвально-метафизических уголков Москвы».
Столице СССР посвящён и роман «Московский гамбит», в котором также описывается явление мистического персонажа — некоего магического гуру — в столицу.
Предисловие к роману гласит:
«Я смотрел в его немного „отключённые“ глаза, слушал неторопливые рассуждения по разным „потусторонним“ вопросам и верил, что есть Россия Вечная в его мамлеевской интонации, верил, что существует другая Москва в её гротескно-реальном изображении, верил, что наступит спасённое Россией светлое завтра».
Тексты Мамлеева наполнены мистическим удивлением от Москвы, населённой самыми странными персонажами — сатанистами, сектантами, вурдалаками, каннибалами.
«Дело происходило в конце второго тысячелетия, в Москве, в подвале, или, точнее, в брошенном „подземном укрытии“ странноватого дома в районе, раскинувшемся вдали и от центра, и от окраин города. Однако окружающие дома здесь производили впечатление именно окраины, только неизвестно чего: города, страны, а может быть, и самой Вселенной. Некий жилец с последнего этажа небольшого дома так и кричал, бывало: „Мы, ребята, живём на окраине всего мироздания!! Да, да!!“ Многие обитатели, особенно пыльные старушки, вполне соглашались с этим».
Столица вторит своим жителям — сама по себе Москва постоянно меняет географию, играет с главными героями, ломает законы времени и пространства.
«Павел, вне ума своего, схватил с вешалки чей-то плащ, стукнулся лбом об стену и, матерясь, выбежал из квартиры. Спустился вниз он стремительно, как будто превратился в рысь. Выбежал на тёмную улицу. Странно, совсем рядом оказался захудалый залапанный ларёк, где толстуха торговала пивом, — Павел в жизни не видел такого обшарпанного ларька, ведь дело-то было в центре Москвы. Двое угрюмо-веселых мужиков смотрели, как добродушная жирная продавщица разливает им пиво в стеклянные пол-литровые кружки. Вдруг Павла захватило, стало затягивать что-то, туда, к ларьку…»
Юрий Мамлеев отточил образ «Чёрной Москвы», добавил ему глубины и населил мистическую столицу огромным количеством странных и пугающих, но запоминающихся и колоритных персонажей, например мясниками, разделывающими человеческие трупы с особой любовью. Мамлеев добавил к христианскому булгаковскому образу нехристианской, языческой мистики, настоящего тёмного огня, создав глубокий и многомерный образ.
Побег из Москвы Венички Ерофеева
Другим важным автором, затрагивающим эту тему, был Венедикт Ерофеев. Москва вынесена в заголовок его самого знаменитого произведения «Москва — Петушки». Необходимо оговориться, что текст поэмы куда сложнее, чем может показаться на первый взгляд. В нём есть несколько (филологи до сих пор спорят, сколько точно) слоёв смысла, которые включают обильное количество религиозных тем. В тексте присутствует ветхозаветный новозаветный пласт смыслов, а также часть, отсылающая к новой советской гражданской религии.
В контексте нашего разговора это важно, потому что религиозные темы противопоставляются друг другу — коммунистической противопоставляется тема новозаветная. В этом контексте сама модель мира выстраивается как пространство от Москвы до Петушков:
«Во всей земле, от самой Москвы и до самых Петушков, нет ничего такого, что было бы для меня слишком многим…»
Сюжет поэмы строится на попытке лирического героя уехать из Москвы в райские Петушки. Образ столицы сразу выводится нереальным: Веничка не может увидеть Кремль — городской и политический центр 1/6 мира — несмотря на то, что обошёл всю столицу. Петушки же демонстрируются как райское место:
«Петушки — это место, где не умолкают птицы, ни днём, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный грех — может, он и был — там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен…»
Именно в Петушки зазывает лирического героя рассудок и сердце единым хором:
«…исчезла грань между рассудком и сердцем, и оба в голос мне затвердили: „Поезжай, поезжай в Петушки! В Петушках — твоё спасение и радость твоя, поезжай“».
Но попытка убежать из Москвы оборачивается обманом. Веничка доверяется голосам ангелов, которые потом демонически смеются над ним, когда он оказывается опять в столице, которая, согласно четырёхчастной системе, отсылающей к Евангелию, совпадает с Голгофой [5].
«„Нет, это не Петушки! Петушки Он стороной не обходил. Он, усталый, почивал там при свете костра, и я во многих душах замечал там пепел и дым Его ночлега. Пламени не надо, был бы пепел…“ Не Петушки это, нет! Кремль сиял передо мною во всём великолепии. Я хоть и слышал уже сзади топот погони, — я успел подумать: „Я, исходивший всю Москву вдоль и поперёк, трезвый и с похмелюги, — я ни разу не видел Кремля, а в поисках Кремля всегда попадал на Курский вокзал. И вот теперь увидел — когда Курский вокзал мне нужнее всего на свете!..“»
Тёмный город с пустыми подъездами и странными хтоническими сущностями — вот Москва, куда попадает Ерофеев в конце поэмы. Кремлёвская стена предстаёт местом принесения жертвы и Веничка произносит фразу:
«Мне не нужна дрожь, мне нужен покой, вот все мои желания… Пронеси, Господь…»
Образ тёмной Москвы в произведении Ерофеева наиболее мистичен и менее прямолинеен из всех. Здесь нет описаний потусторонних персонажей или явления сатаны в столицу СССР. Поэма Ерофеева посвящена больше попытке маленького человека, скромного пьянствующего интеллектуала сбежать из огромной и механистической системы путём рассуждения о Боге. В этой системе Москва и Петушки являют собой два полюса как реальной, так и воображаемой эмиграции советского интеллектуала.
Средневековая чернь. Сорокин
Образ «Чёрной Москвы» нашёл себя и в российской литературе после распада СССР. Страны не стало, но столица осталась на месте — это вызывало потребность в новом осмыслении её роли и мифа. Конечно, такой образ не мог не попасть в творчество Владимира Сорокина. Москва в его творчестве неизменно центр диковатой, варварской России, построенной на основах управления времен Ивана Грозного, как это описано в «Дне опричника»:
«Не одна голова скатывалась на Лобном месте за эти шестнадцать лет, не один поезд увозил за Урал супостатов и семьи их, не один красный петух кукарекал на заре в столбовых усадьбах, не один воевода пердел на дыбе в Тайном Приказе, не одно подмётное письмо упало в ящик Слова и Дела на Лубянке, не одному меняле набивали рот преступно нажитыми ассигнациями, не один дьяк искупался в крутом кипятке, не одного посланника иноземного».
В сборнике «Сахарный Кремль» автор отводит Москве роль средневекового нищего городка. Москва — синоним всего отсталого и мракобесного, синоним насилия, временной парадокс для Сорокина:
«Теперь уже всё в Москве печи топят по утрам, готовят обед в печи русской, как Государь повелел. Большая это подмога России и великая экономия газа драгоценного. Любит Марфуша смотреть, как дрова в печи разгораются. Но сегодня — некогда. Сегодня день особый».
То же повторяется и в романе «Теллурия»:
«На первый вкус Москва мне не очень понравилась: сочетание приторности, нечистоплотности, технологичности, идеологичности (коммунизм + православие) и провинциальной затхлости. Город кишит рекламой, машинами, лошадями и нищими».
Образ Москвы у Сорокина, с одной стороны, очень выпуклый, а с другой — крайне однообразен. Пародия на сбывшуюся диллириумную мечту славянофилов может тронуть только после первого прочтения. Постоянные самоповторы скорее разрушают этот образ, чем добавляют ему лоска.
Советская некромантия Масодова
Более выпуклым образ Москвы создал Илья Масодов — автор-загадка, который неизвестно, существовал ли на самом деле. Его тексты произвели когда-то настоящий фурор в отечественной литературе, появились на сцене резко, и также резко с неё пропали. Хотя Масодов остался и в памяти, и в культуре. Да что говорить — сама фраза «Чёрная Москва» была придумана им:
«Повинуясь его немому знаку, партизаны сворачивают с дороги и заснеженным полем идут к Чёрной Москве».
Миры Масодова наполнены кровавыми персонажами, отсылающими к коммунистической идеологии. Тут есть зомби-партизаны, мёртвые пионерки, огромные медведи. В центре заснеженной Москвы Масодова, посреди мраморного космодрома, находится Чёрная Пирамида, в которой покоится тёмное божество Ленин, охраняемый весталками-комсомолками с факелами, горящими синим огнём:
«— Мы — архангелы революции, — в один голос отвечают шёпотом девушки. — Мы — весталки Чёрной Пирамиды, хранительницы вечного огня коммунизма, мы, комсомолки, умершие юными и безгрешными, собираем человеческую кровь, чтобы огонь коммунизма не погас в сердцах будущих поколений. Наши ноги, ступающие по ступеням священного камня, не знают неудобных туфель, уши, слышащие все звуки мира — золотых серьг, ногти, касающиеся жертвенных пиал — химического лака, а рты, несущие вещее слово коммунизма — лживой помады».
Вместе с местом повествования, героями и временем меняется и сама Москва, и, словно воздушный замок, приобретает новые черты:
«Вера сперва взвизгивает от разверзшейся под ними глубины, но Катя говорит ей, чтобы не боялась, они проплывают сейчас над будущей Москвой, сплошь заросшей алыми маками, и среди них идёт в белом кителе огромный человек, это товарищ Сталин. Он наклоняется и вглядывается в поднявшиеся из живой земли цветы, гонимые ветром под самые стены Кремля».
Масодов — один из наименее известных писателей, приведённых в этом обзоре, но его творчество сильно повлияло на эстетизацию «Чёрной Москвы», «советской некромантии» и негативной легенды. Созданные образы до сих пор завораживают и цепляют за душу.
Центр оккультизма. Пелевин
Наиболее многомерным образ тёмной столицы создал Виктор Пелевин. Будучи, как и Ерофеев, в высокой степени постмодернистом, он умело вплёл все имеющиеся наработки в облик «Чёрной Москвы». Столица у Пелевина — это не только мирская, обычная, людская столица, но и центр управления в потустороннем, тайном, потаённом мире — будь это «криэйторы» в Generation P, вампиры в Empire V или чекисты в «Крайней битве чекистов с масонами», где совершаются самые страшные жертвоприношения, как в «Искусстве лёгких касаний»:
«Многие погибшие в двадцатом веке — крестьяне бывшей Российской империи, узники нацистских лагерей, страдальцы ГУЛАГа, жертвы Рынкомора и так далее — были принесены в жертву Разуму».
Вместе с этим Москва у Пелевина — центр самых странных, экстрасенсорных и удивительных практик, как это описано в «Числах» или «Священной книге оборотня»:
«Помнишь предсказание о сверхоборотне? Она говорит, что место, о котором идёт речь в пророчестве, — это Москва. В остроумии её рассуждениям не откажешь. Пророчество гласит, что сверхоборотень появится в городе, где разрушат Храм, а потом восстановят его в прежнем виде. Много веков все считали, что речь идет об Иерусалиме, а пришествие сверхоборотня — предсказание, относящееся к самому концу времен, нечто вроде Апокалипсиса».
В то же время Москва, как у Мамлеева, пространство явления потустороннего, особая русская хтоническая пустыня, где бывшие части ПВО предстают Вавилонской башней, пригороды заселены бродячими тибетскими астрологами, а осознание бессмысленности проникает гораздо сильнее:
«— Интересно, — задумчиво отозвался Татарский, — а зачем для этого ехать в Нью-Йорк? Разве…
— А потому что в Нью-Йорке это понимаешь, а в Москве нет, — перебил Пугин. — Правильно, здесь этих вонючих кухонь и обосранных дворов гораздо больше. Но здесь ты ни за что не поймешь, что среди них пройдёт вся твоя жизнь. До тех пор, пока она действительно не пройдёт».
В конце одного из самых известных произведений Пелевин делает отсылку к Булгакову. Рама, достигнув власти, добившегося расположения тёмного божества, взлетает над тёмной столицей:
«Вокруг летели крупные, но редкие хлопья снега, и сквозь их белую пелену огни Москвы просвечивали особо таинственно и нежно. Город был так красив, что у меня захватило дух. И через несколько минут в моём настроении произошла перемена. Ужас исчез; на смену ему пришли умиротворение и покой».
Пелевин, пожалуй, один из немногих писателей, кто аккумулирует в образ «Чёрной Москвы» наибольшее количество составляющих благодаря как богатому набору средств выразительности, так и весьма большому количеству книг. «Чёрная Москва» Пелевина — наиболее многомерный и насыщенный образ на данный момент.
«Чёрная Москва» — наиболее часто встречающийся образ столицы как в советской, так и в российской литературе. Москва скорее воспринимается как центр иерархии, тёмный лабиринт, центр жертвоприношения, мистическая сущность, нежели светлый и добродушный город. Образ стал популярным как в андеграундной литературе (можно вспомнить тексты Баяна Ширянова, DJ Stalingrad и прочих), так и в массовой культуре.
Например, он воспроизводится в серии книг и игр «Метро-2033», где именно уничтоженная, населённая призраками и мутантами столица СССР после атомной войны становится не только местом кровавой битвы разных политических сил, но и точкой явления неземной цивилизации.
Примечания
- Станислав Гурин. Образ города в культуре: метафизические и мистические аспекты // Топос. 2009. Доступ по ссылке (15.05.2023) https://www.topos.ru/article/6747.
- Виссарион Белинский. Собрание сочинений в трех томах. Т. II ОГИЗ, ГИХЛ, М., 1948
- Владимир Топоров. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» [Текст] /
- Владимир Топоров. // Семиотика города и городской культуры: Петербург / Труды по знаковым системам. — Тарту, 1984. — Вып. XVIII. — С. 3–29.
- Алёна Еременко. «Тёмные города» Хулио Кортасара: от литературы к городским исследованиям // Городские исследования и практики. 2021. № 4. С. 47–55.
- Светлана Шнитман-МакМиллин. Венедикт Ерофеев «Москва — Петушки, или The rest is silence». НЛО, 2022. 248 с.
Читайте также «Альтернатива есть: девять немейнстримных книг уходящего года».
