Песни во славу пития. Утраченная традиция

Пес­ни, кото­рые мы при­вык­ли петь в пья­ном виде — это не drinking songs. Зна­ко­мые всем застоль­ные бал­ла­ды совсем не похо­жи по евро­пей­ские выпи­ва­тель­ные. Авто­ры теле­грам-кана­ла Drinkrussian спе­ци­аль­но для VATNIKSTAN рас­ска­зы­ва­ют исто­рию исчез­нув­ше­го пла­ста рус­ской куль­ту­ры, о кото­ром мы по незна­нию не скорбим.

Вам, веро­ят­но, слу­ча­лось, при­ни­мая ино­стран­ных дру­зей, на вопрос «Какие у вас в Рос­сии поют drinking songs?», отстав­лять рюм­ку и, пере­гля­нув­шись с сооте­че­ствен­ни­ка­ми, затя­ги­вать нестрой­ным хором «Чёр­но­го воро­на» или «Ой, мороз, мороз». Одна­ко весь­ма веро­ят­но, что ваш собе­сед­ник спра­ши­вал немно­го не о том.

Автор этих строк с удив­ле­ни­ем наблю­дал тол­пу пер­во­курс­ни­ков одно­го из фран­цуз­ских уни­вер­си­те­тов, кото­рые сиде­ли на мосто­вой в ста­рой Пра­ге, взяв­шись друг дру­гу за пле­чи и рас­пе­ва­ли по памя­ти весь­ма непри­лич­ные пья­ные пес­ни, тра­ди­ции кото­рых вос­хо­дят ещё к сред­не­ве­ко­вым университетам.

В одной из них, к при­ме­ру, поёт­ся про скром­ную девуш­ку по име­ни Фан­шон, с кото­рой пою­щие наме­ре­ны осно­ва­тель­но напиться.

В дру­гой до сих пор попу­ляр­ной фран­цуз­ской песне XVIII века про рыца­рей круг­ло­го сто­ла герой-рас­сказ­чик тести­ру­ет каче­ство вина, кото­ро­го соби­ра­ет­ся выпить пять-шесть бутылок.

Пора­зи­тель­но, но моло­дые фран­цу­зы зна­ют зна­чи­тель­ную часть это­го уст­но­го народ­но­го твор­че­ства наизусть.

Неко­то­рые из евро­пей­ских выпи­ва­тель­ных песен чтят дру­гую тра­ди­цию — кар­на­ва­лов и фести­ва­лей. Так, на бавар­ском Окто­бер­фе­сте рас­пе­ва­ют весё­лый Trinklied про злач­ное место Хофброй­ха­ус: о том, как бой­ко там выпи­ва­ет­ся один бочо­нок пива за другим.

Ирланд­цы, англи­чане и аме­ри­кан­цы — не без уча­стия, опять же, ирланд­цев — име­ют со сво­ей сто­ро­ны бога­тый выбор pub songs, таких как извест­ная: Singing Glo-ri-ous! Glo-ri-ous! One keg of beer for the four of us!

Мы в Рос­сии при­вык­ли ста­вить знак равен­ства меж­ду совет­ски­ми застоль­ны­ми пес­ня­ми и евро­пей­ски­ми пес­ня­ми выпивательными.

Но drinking songs, как видим, под­ра­зу­ме­ва­ют в тек­сте фокус на, соб­ствен­но, drinking, то есть потреб­ле­ние алко­голь­ных напит­ков. А у нас и пре­сло­ву­тый ворон не пьёт, а вьёт­ся, и мороз — моро­зит. И даже «Напи­ла­ся я пья­на» — совсем не про то, как лири­че­ской геро­ине нали­ва­ли, а про жен­скую тоску.

Поче­му же так про­изо­шло? Самое про­стое пред­ла­га­е­мое объ­яс­не­ние — раз­ни­ца мен­та­ли­те­та. Рус­ские люди, дескать, чуж­ды подоб­ным кабац­ким заба­вам. Мы за рюм­кой испо­кон веку пели лишь о высо­ких чув­ствах. Такая тео­рия об эль­фий­ской сущ­но­сти рус­ско­го наро­да кра­си­ва, но к сожа­ле­нию (или к сча­стью!), раз­би­ва­ет­ся о неумо­ли­мые факты.

Так, рус­ское сту­ден­че­ство до рево­лю­ции не усту­па­ло сво­им запад­но­ев­ро­пей­ским собра­тьям в люб­ви к пья­ным пес­ням. Тот факт, что уни­вер­си­тет­ские пируш­ки и пьян­ки — мно­го­ве­ко­вая тра­ди­ция, поз­во­лял сту­ден­там из выс­ше­го обще­ства отно­си­тель­но пуб­лич­но испол­нять неумест­ные не толь­ко по совет­ским, да и по нынеш­ним вре­ме­нам сочинения.

Шут­ка ли — к тор­же­ствен­но­му пьян­ству при­зы­вал сам Державин:

Кра­са пиру­ю­щих друзей,
Забав и радо­стей подружка,
Пред­стань пред нас, пред­стань скорей,
Боль­шая среб­ря­ная кружка!
Дав­но уж нам в тебя пора
Пив­ца налить
И пить:
Ура! ура! ура!

В издан­ном в Петер­бур­ге в 1913 году сбор­ни­ке сту­ден­че­ских песен есть и более сме­лые примеры:

Нам сего­дня слож­но пред­ста­вить себе кон­текст, в кото­ром такие пес­ни мог­ли испол­нять­ся. На капуст­ни­ке в при­сут­ствии рек­то­ра­та и дека­на­та осо­бо не рас­по­ёшь­ся, а для мрач­ной попой­ки в обща­ге как-то это всё черес­чур торжественно.

Риск­нём пред­по­ло­жить, что доре­во­лю­ци­он­ный фор­мат сбо­рищ с пья­ны­ми пес­ня­ми бли­же все­го к аме­ри­кан­ским сту­ден­че­ским клу­бам и тай­ным обще­ствам типа «Чере­па и костей»: у таких клу­бов есть ресурс, что­бы про­ве­сти эпич­ную вече­рин­ку, при этом не отчи­ты­ва­ясь перед руко­вод­ством вуза.

В тол­стов­ской «Юно­сти» как раз даёт­ся кра­соч­ное опи­са­ние подоб­но­го засто­лья, на кото­ром Studentenlied (сту­ден­че­скую пья­ную пес­ню) затя­ги­ва­ет дерпт­ский немец:

«Напи­ток поспел. Дерпт­ский сту­дент, силь­но зака­пав стол, раз­лил жжён­ку по ста­ка­нам и закри­чал: „Ну, теперь, гос­по­да, давай­те“. Когда мы каж­дый взя­ли в руку по пол­но­му лип­ко­му ста­ка­ну, дерпт­ский сту­дент и Фрост запе­ли немец­кую пес­ню, в кото­рой часто повто­ря­лось вос­кли­ца­ние Юхе! Мы все несклад­но запе­ли за ними, ста­ли чокать­ся, кри­чать что-то, хва­лить жжён­ку и друг с дру­гом через руку и про­сто пить слад­кую и креп­кую жидкость».

Пола­га­ем, что Тол­стой стал сви­де­те­лем испол­не­ния сле­ду­ю­щей клас­си­че­ской песенки.

То есть рус­ское доре­во­лю­ци­он­ное сту­ден­че­ство не про­сто зна­ло пья­ные пес­ни на род­ном язы­ке, но и мог­ло под­пе­вать полу­при­стой­ным золо­тым стан­дар­там сра­зу на несколь­ких евро­пей­ских наре­чи­ях (напом­ним, что немец­кий тогда даже не был основ­ным ино­стран­ным). Это гово­рит о глу­бо­кой уко­ре­нён­но­сти и есте­ствен­но­сти это­го явле­ния в России.

Пья­ные сту­ден­че­ские пес­ни, несмот­ря на низость жан­ра, вос­при­ни­ма­лись как часть обще­ев­ро­пей­ско­го куль­тур­но­го насле­дия. Но транс­грес­сив­ный харак­тер таких песен ока­зал­ся слиш­ком слож­ным для того, что­бы его мог­ла допу­стить пури­тан­ская мораль пери­о­да раз­ви­то­го соци­а­лиз­ма. В резуль­та­те жанр исчез как таковой.

Насколь­ко неесте­ствен­ным для Рос­сии был отказ от лихих сту­ден­че­ских песен, про­де­мон­стри­ро­вал неожи­дан­ный успех пес­ни «Из ваган­тов (Во фран­цуз­ской сто­роне)» 1976 года. Харак­тер­но, что зна­ко­мый нам всем текст был не сти­ли­за­ци­ей, а воль­ным пере­во­дом Льва Гин­збур­га с латин­ско­го язы­ка реаль­ной пес­ни ваган­тов Hospita in Gallia. Хотя в дан­ном слу­чае речь не идёт о drinking song как тако­вой (ина­че цен­зу­ра), алко­голь­ный мотив обо­зна­чен как нель­зя более чётко:

Если насмерть не упьюсь
На хмель­ной пирушке…

Есть и менее извест­ный при­мер сту­ден­че­ской drinking song — гимн МГИМО автор­ства Сер­гея Лав­ро­ва, где в ори­ги­наль­ной вер­сии есть такие слова:

Учить­ся — так взахлёб,
А пить — так до конца.

Но гимн под­пра­ви­ли в 2004 году, когда Лав­ров был назна­чен мини­стром. Теперь буду­щие дипло­ма­ты до кон­ца соби­ра­ют­ся не пить, а… дружить.

Как видим, хан­же­ское пури­тан­ство из раз­ря­да «как бы чего не вышло» не исчез­ло вме­сте с рас­па­дом СССР. Даже табу­и­ро­ван­ная и матер­ная лите­ра­ту­ра вро­де Луки Муди­ще­ва оста­ви­ла боль­ший след в нашем совре­мен­ном куль­тур­ном коде, а вот без­обид­ные пес­ни о пьян­стве Рос­сия похо­же забы­ла окончательно.

В этих усло­ви­ях хра­ни­те­лем жан­ра вак­хи­че­ских пес­ней оста­ёт­ся, нра­вит­ся вам это или нет, Сер­гей Шнуров:

Источ­ник радо­сти и горя,
Я пью за тех, кто выпил море,
Кто видел исти­ну в спиртяге
И череп рисо­вал на стяге.

О, бух­ло!
О, бухло!
О, бухло!
О, бухло!

Читай­те так­же дру­гую ста­тью Drinkrussian «Алко­голь­но-исто­ри­че­ская амне­зия. Утра­чен­ные доре­во­лю­ци­он­ные напит­ки». И под­пи­сы­вай­тесь на теле­грам-канал Drinkrussian.